Секунды, как тамтамы, бились в черепе, отмеряя отпущенную фору. Полторы минуты долой – с обратной стороны ивняка показалось сосредоточенное лицо Мостового. Боец осмотрелся, что-то бросил через плечо. Подошли остальные. Пленного тащили за руки за ноги – так было проще. Он еще не пришел в себя, голова безвольно болталась на груди.
Группа пересекла открытое пространство, укрылась за обрывистым холмом. Дальше опять простирался кустарник.
Лейтенант шел последним. Слева за деревьями виднелись крыши деревушки – к ней вела дорога от озера. Но теперь она была в стороне и отдалялась под острым углом. Начинались старые отвалы щебеночного карьера. Местность была распахана бульдозерами, глиняные глыбы вставали надолбами, обильно произрастал бурьян.
Глеб присел на корточки за насыпью. Разведчики спустились в замусоренную канаву. Двое ушли в дозор, четверо несли майора и уже научились идти в ногу. Пот растекался по лицу, Глеб утер его рукавом. Три минуты долой. Он стал вслушиваться.
Стена растительности создавала плотный экран. Но звуки в урезанном виде поступали. Кричали люди. Несложно догадаться, куда пропал их майор – под боком протоптанная дорожка через заросли. Выстрелов не было. Сумасшедшими надо быть, чтобы обстреливать тальник, рискуя зацепить своего командира. Работал двигатель: похоже, «Кюбельваген» выбирался из леса. Немцы разделились: часть команды пошла по тропе, оставленной разведчиками…
Стало неуютно. Скоро о происшествии узнают в деревне, у них есть связь с другими подразделениями. Шубин попятился, побежал за своими. Это был какой-то заброшенный разрез. Комья глины валялись под ногами.
Из-за скалы, разъеденной трещинами, внезапно появился пожилой мужик, видно, местный: худой, как веник, весь в застарелых оспинах. Он катил проржавевшую тележку, на которую были уложены мешки. Передовой дозор ушел вперед, мужика не заметили. Остальные видели его, но предпочли не реагировать – не бросать же ценную ношу!
– Давайте вперед, я разберусь, – бросил Шубин.
Мужик от неожиданности выпустил тележку – она прокатилась пару метров и перевернулась. Сельчанин от страха присел, потерял равновесие и плюхнулся на пятую точку. Шубин схватил его за рукав, помог подняться. Мужик моргал, тряслось лицо, покрытое болячками.
– Все в порядке, товарищ, мы свои. Вы чьих будете, любезный?
– Так это… тутошние мы… – выдавил мужик, – в Рябиновке проживаю, со старухой… Макар Ефимов меня кличут…
– Ладно, обойдемся без утомительных биографий. Что делаешь в этих краях, Макар Ефимов?
– Так это… на карьер хожу… Там все заброшено… Иногда ковыряюсь, что-нибудь полезное для хозяйства вытаскиваю…
– Немцы есть в деревне?
– Ага, стоят, супостаты, всю провизию отобрали, курам головы отрубают и нас готовить заставляют… А вы, граждане… товарищи…
– Это не важно. Там что? – Глеб ткнул пальцем прямо по курсу, где за гущей кустарника зеленели холмы.
– Так это… – Крестьянин озадачился, голова от страха работала с перебоями. – Нет там вроде ничего особенного…
– Но нам туда надо, понимаешь, дед? Говори, что там есть неособенного?
– Озеро там Щучье… Но так себе озеро, в нем давно нет рыбы, и берега обвалились, опасно ходить… За озером леспромхоз работал, но сейчас в нем шаром покати…
– Вот туда-то нам и надо, спасибо. Ну, бывай, – Глеб похлопал мужика по плечу и двинулся дальше. Макар недоверчиво посмотрел ему вслед, потом поднял кепку, отряхнул о колено, взялся за перевернутую тележку.
Не было никакого доверия этому местному товарищу – перенапрягся от страха, глаза бегали. Но может, оно и к лучшему. Немцы скоро будут здесь, столкнутся с гражданином Макаром. Откуда такая уверенность, что старик выдаст их с головой? Глеб это чувствовал, насквозь видел старика. Тот ведь сразу понял, кто перед ним, но все равно продолжал трястись. Не требуется разведчикам ни озеро Щучье, ни заброшенный леспромхоз! Пусть немцы идут по ложному следу…
Шубин обогнал подчиненных. Люди устали. Пленный пришел в себя, стонал. Голова болталась, как у тряпочной куклы.
– Идете на опережение, товарищ лейтенант? – оскалился Герасимов. – Финишная прямая не за горами?
– Тащите, ребята, тащите, Родина про вас обязательно вспомнит… – Он прыжками обогнал группу, стал махать руками. Бурмин и Шлыков его заметили, сбавили ход. Глеб продолжал семафорить: вправо, уходим с тропы!
Вокруг простиралось море иссохшей красноватой глины. Справа громоздились камни, по ним вполне можно было подняться. За обрывом стеной стоял бурьян.
Дозорные поняли, побежали обратно. Подтянулись основные силы. Нетерпение подгоняло, счет шел на минуты. Погоня пока не появилась. Когда появится, будет поздно, без «языка» бы убраться! Камни сыпались из-под ног, сухая глина поднимала пыль.
Люди берегли дыхание. Пленника затаскивали на обрыв, обходясь без церемоний. Майор ненадолго вернулся в чувство, изогнулся коромыслом, стал плеваться. Рассвирепевший Вожаков точным ударом послал его в нокаут.
– Мы словно пушку через Альпы перетаскиваем… – с натугой пошутил Мостовой.
– Поторапливайтесь, нас скоро догонят. Чуток осталось, хватайте эту мразь за шиворот… Багдыров, почему не держишь? Учти, если этот крендель башку разобьет, я твою тоже разобью!
Добычу подняли наверх, перевели дыхание.
– Курс на юго-запад, – скомандовал Глеб и для наглядности ткнул пальцем. – За работу, товарищи, не спим, не отлыниваем. На меня не оглядывайтесь – догоню.
Пленного снова схватили за конечности, поволокли в дебри бурьяна. Слева возвышались отвалы карьера, по курсу группы метрах в пятистах темнел непроглядный лес, добраться до которого было первостепенной задачей. Головы плыли по бурьяну, как лодочки по морю. Котлован остался в стороне, тропа его огибала. Местность была изрезана, до ближайшего вала разведчикам оставалось метров полтораста. Добегут, справятся…
Шубин растянулся на краю обрыва в том месте, где майора извлекли на поверхность. Тропа, по которой группа шла от озера, отсюда просматривалась метров на сто. Погони пока не было. Поднятая пыль уже осела, подозрения вызвать не могла. Натянутые нервы подсказывали: погоня близко. Немцев пока мало, но скоро подтянутся другие.
С севера доносились крики. Немцы наткнулись на старика, трясут его, а им старик с поклоном отвечает… Глеб усмехнулся. Языковой барьер этим людям не одолеть, но старик будет тыкать пальцем. Они обязаны пробежать мимо, не зная, что группа уже свернула. Но что произойдет на самом деле? Ждать их появления как-то не хотелось. Шубин спустился с проплешины и побежал в бурьян.
Погоню удалось сбить со следа – по-видимому, пробежали мимо. Люди вымотались, дышали, как загнанные лошади. Шубин не давал поблажки, гнал их дальше. И только на опушке сделали привал. Пленника бросили в траву, сами попадали рядом, долго не могли унять взбесившееся дыхание. Багдыров кашлял и отплевывался, бормотал ругательства на языке своих милых сердцу чинар. Шубин, работая локтями, пополз на опушку, пристроился за пеньком.
Явная опасность не витала, но что-то происходило вдали. Донеслась автоматная очередь, перекликались люди, потом все стихло. Зайца испугались? Поисковых собак здесь не держали – услышали бы лай. При наличии собак все закончилось бы быстро и плачевно.
Голова приходила в норму, вернулась способность анализировать. Если все прошло по плану, в данный момент немцы обшаривали окрестности Щучьего озера и заброшенное лесозаготовительное предприятие. Никаких следов русских там, понятно, нет, и немцы поймут, что их провели. Тогда они растянутся на юго-восток, на юго-запад – насколько позволят людские ресурсы, выставят посты на возвышенностях, возможно, мотоциклетные. Дело на тормозах не спустят – когда о случившемся узнает командование расквартированных в округе войск, приказ будет однозначный: принять все меры по недопущению! Местность заблокируют, и проскочить до этого знаменательного часа уже не удастся – не позволит ноша с погонами майора…
Народ приходил в себя, уже пошучивал. Шлыков оседлал пенек, набивал самокрутку – папиросы он категорически игнорировал, считая их отравой для организма. Бойцы припадали к фляжкам с водой, с любопытством поглядывали на тело в траве.
Немец стонал, грудь тяжело вздымалась. Оторвались пуговицы на кителе, растрепалась и обвисла диагональная алая нашивка на уровне грудной клетки. Мундир превратился в жалкое зрелище, как и сам майор – он был измазан, как кочегар, в волосах запеклась глина. Пленник приподнялся на локте, обвел присутствующих мутным взором. Свободная рука поползла к поясу, где всегда находилась кобура. Кажется, вспомнил, отвисла челюсть, на сером лице проступила скорбная мина.
– Не хотите с ним поговорить, товарищ лейтенант? – предложил Мостовой. – Ну просто так, чтобы время скоротать. Вы один по-немецки понимаете. А мы, как все, на уровне детсада: «Хенде хох», «шнелле», «цурюк»… Что там еще?
– Русише швайн… – процедил немец сквозь стиснутые зубы.
– Точно, и это тоже, – встрепенулся Мостовой. – Может, по кумполу ему съездить?
Немец ругался, при этом злобно таращился на Шубина. Челюсть перекосилась, лицевые мышцы свела судорога. Произносимые слова были неприятны для слуха. Бытовало мнение, что немецкие ругательства не такие ядреные, как русские, однако и они в большом количестве могли довести до греха. Оплеуха вышла звонкой. Подломился локоть, майор уронил голову.
– Не нуждайся мы в «языке», я бы его прикончил, – признался Вожаков. – А еще бы нервы помотал перед смертью, чтобы вчувствовался и понял, за что его… Ненавижу эту мразь. Посмотрите, товарищ лейтенант, он даже сейчас нас за людей не считает.
– Что вам нужно от меня, русские свиньи? – хрипло выдавил пленник. – Вы ответите за все, что сделали, мы будем убивать вас всех, уничтожим всю вашу страну, где живут одни дикари…
– Стало быть, себя вы считаете лучшим представителем высокоразвитой европейской цивилизации? – вкрадчиво осведомился Глеб. – Несете свет и просвещение в недоразвитые варварские массы?
Немец закашлялся. Услышать что-то подобное на родном языке он явно не рассчитывал.
– Представиться не желаете? – миролюбиво спросил Глеб. – С вами разговаривает командир взвода полковой разведки лейтенант Шубин.
– Я не желаю с вами разговаривать, – отрезал немец, – вы не в том звании, чтобы я мог с вами общаться на равных. Я требую, чтобы меня немедленно отпустили, и в таком случае я могу гарантировать, что после поимки вас не расстреляют, а поместят в концентрационный лагерь, где вы будете жить и работать в человеческих условиях. В случае же добровольного перехода на нашу сторону мы гарантируем вам даже больше…
– Что он бормочет, товарищ лейтенант? – спросил Бурмин.
– Чушь городит, – отмахнулся Шубин. – Он еще не осознал, куда попал. Или надеется, что его освободят, а то, что сейчас происходит, – всего лишь приключение.
– Нам придется постараться, чтобы именно так не оказалось, – проворчал, отворачиваясь, Герасимов.
– Постараемся. Что бы с нами ни случилось, для него в любом случае все кончено. Чем быстрее он это поймет, тем лучше.
– Хотите подружиться? – хмыкнул Багдыров.
Немец не унимался. Выслушивать все это в последние минуты отдыха было неприятно. Глеб не поленился, резко перевернул немца и утопил его физиономию в гумус. Пленник подавился, стал отплевываться.
– Знатный у нас «язык», – сказал Шлыков. – Целый майор, да еще и штабист, на такую удачу мы даже не рассчитывали.
– А я вот в детстве говяжий язык любил… – с ностальгическими нотками протянул Мостовой. – Любимое лакомство было. Отец в Наркомтруда работал, деньги водились. Мама в субботу утром шла на базар, покупала язык, а вечером варила, снимала с него пленку. Потом чесночком посыпала, можно еще и морковкой… М-м, объедение… – лицо разведчика превратилось в лицо ребенка. – А отец с водочкой предпочитал… Потом с деньгами стало туго, комиссариат упразднили, он простым бухгалтером на завод устроился…
– Издеваешься? – проворчал Герасимов. – И что теперь, мы этот твой язык должны представлять и слюной обтекать? У нас в мешках только пшенка, и ту товарищ лейтенант не даст съесть, потому что дальше погонит…
– Все, подъем! – опомнился Шубин. – Молодец, что напомнил. Направление прежнее – юго-запад. Смотрим во все глаза. До темноты должны добраться до болот – иначе в трясине ночевать придется. Смеркаться скоро начнет, – Шубин посмотрел на часы, – через минуту выступаем.
– Опять тащить немчуру? – расстроился Шлыков. – Товарищ лейтенант, не много ли чести? Пусть сам идет, не маленький. И нам легче, и быстрее будет, и не упустим в дороге ничего.
– Не уверен, что он пойдет по доброй воле, – Глеб почесал переносицу, – не тот характер, строптивый больно. Понимает ведь, шельмец, что нам его смерть не выгодна.
– Давайте аркан сделаем, – предложил Вожаков. – У меня веревка есть. Соорудим короткий поводок, шею обмотаем. С арканом точно борзеть не будет.
– А что, хорошая мысль, – воодушевился Бурмин. – Потащим на поводке, и пусть только попробует рыпнуться.
– Мастерите быстрее свой аркан, – усмехнулся Глеб. – Времени – минута, дважды не повторяю.
Сразу стало легче. Группа прошла сквозь осинник, форсировала крутой овраг. Маршрут изменили, деревня Беженка теперь отдалилась. Скорость выросла, силы уже не тратились на ненужные движения. Над пленным не издевались, аркан на горле выполнял лишь усмиряющую и направляющую функции.
Немец злобно шипел, стрелял глазами. Руки были связаны в запястьях. Он перестал ругаться и явно вынашивал опасные замыслы. В какой-то миг Вожаков отвлекся, приподнимая сук, – немец рванулся, вырвалась из рук поводыря веревка, упругая ветка чуть не треснула Вожакова по лбу.
Майор прыжками уносился прочь – он был упруг, подвижен и имел прекрасную физическую форму! Спас положение длинный «поводок» – свободный конец волокся за пленником. С возмущенным криком Герасимов наступил на край веревки. Немец захрипел, схватился за аркан, сдавивший горло, повалился, ударившись виском о дерево. Он выл от боли, злобно водил глазами. Веревка вдавилась в шею, едва не задушив его, но ничего страшного не произошло.
– Сволочи, вонючие русские… Вы еще ответите… Кто дал вам право так обращаться с офицером германских вооруженных сил…
Относиться всерьез к таким заявлениям вряд ли стоило. Шубин опустился на корточки:
– Все в порядке, господин майор? Вам, кстати, повезло, что веревка не передавила вам сонную артерию. Еще немного, и она бы это сделала. На первый раз прощаем. Больше так не делайте, мы можем рассердиться. И прекращайте ругаться, это никого не впечатлит. На вашем месте я бы хорошо подумал и уяснил, что возврата к старому не будет. Ваша жизнь с сегодняшнего дня круто меняется. Если мы попадемся к вашим, успеем вас застрелить. Если дойдем по адресу, вам придется быть предельно откровенным – только так вы сохраните жизнь. Насколько знаю, у офицеров «великой» Германии она одна? – Глеб поднялся, покачал головой: – Эх, Вожаков, Вожаков, тетеря же ты. Намотать веревку на руку не мог?
– Виноват, товарищ лейтенант, – стушевался красноармеец. – Больше не повторится.
– Уж постарайся. Поднимай нашего злодея, заткни ему рот кляпом и сделай поводок покороче. А то он у тебя как дитя без глазу.
С этого часа немец тоскливо помалкивал. Понимание приходило постепенно. Страшное разочарование, обида, бессилие что-то изменить сквозили в глазах, отдавались в осанке. Он брел, куда его толкали, переходил на грузный бег, если толкали сильнее.
Осинник оборвался, группа спустилась в овраг, но метров через триста пришлось его покинуть – разлом в земле менял направление. На облаву чуть не наткнулись, когда перебежали дорогу и двинулись краем обрыва.
Немецкая речь хлестанула по ушам! «Прыгай, Отто, тут всего два метра!» Засмеялись несколько человек. Глеб застыл, прижался плечом к вертикальному откосу. Холодок заструился по позвоночнику. Как вовремя, черт возьми, могли и носами столкнуться! На чужую гортанную речь давно выработалась болезненная чувствительность.
Немцы находились над головой, на краю обрыва. Там росли сосны, с обрыва свисали клочья дерна и ворохи выжженной травы. «Откуда взялись немцы? – метались мысли. – Значит, с обратной стороны нет обрыва? Это облава или они здесь просто гуляют?»
Козырек нависал над кручей. Посыпалась земля, прогнулся дерн – солдат рискованно наступил на край, чтобы глянуть вниз, и… едва успел отскочить. Брань повисла в воздухе. Язвительно засмеялись сослуживцы: «Отто, опомнись, ты сегодня без парашюта!»
Шубин обернулся, уперся взглядом в багровую физиономию блондина. Вожаков прижал его к откосу, держа за шиворот. В висок пленника уперся ствол «ТТ». Во рту майора торчал кляп, кричать он не мог. Но в создавшейся ситуации достаточно замычать! «А этот парень ценит жизнь, хоть и хорохорится», – подметил Глеб. Пещерный страх сочился из глаз немца. Казалось, у него отнимаются ноги. Остальные реагировали спокойно, без паники, даже как-то буднично. Люди превратились в изваяния.
Немцы еще помялись наверху, пощелкали зажигалками, перекинулись ничего не значащими репликами. Потом голоса стихли.
– Вот черт, привидится же… – выдохнул Шлыков.
– Ага, мне тоже почудилось, – подтвердил Мостовой. – Чертовщина, в общем, гоголевская…
– Уходим, – бросил Глеб, – Вожаков, следи за подопечным.
Дальше обрыв стал сглаживаться, в южном направлении потянулся овраг, заросший мелким кустарником. Видимо, немцы его осмотрели и ушли дальше. Ветер еще доносил обрывки фраз.
Резонно решив, что дважды прочесывать один участок немцы не будут, Шубин приказал рассредоточиться в овраге, а сам с Багдыровым полез наверх.
Это оказалось небольшое плато. Южная часть плавно вздымалась, противоположная – круто падала. Редкие сосны сползали на равнину, испещренную балками и оврагами.
Разведчики заползли за каменную горку. Все было понятно и без бинокля. Солнце улеглось на край горизонта, освещая крыши деревни на востоке. На юге синела полоса – те самые болота, до которых предстояло добраться. Препятствий на дороге не было, укрытий хватало.
Солдаты противника, чьи голоса слышались ранее, спустились с возвышенности в западном направлении, растянулись в цепь и двинулись дальше. На востоке показались два грузовика. Они сошли с дороги, въехали в поле. Из кузова выгрузились крохотные фигурки. Их было не меньше взвода. Пехотинцы растянулись в длинную цепь.
Своих, сошедших с холма, они видели. Вторично проходить возвышенность смысла не имело. Такой подход разведчиков устраивал. Поблескивали каски в лучах заходящего солнца. Пехотинцы были полностью экипированы, вооружены карабинами «Маузер».
Местность, где они шли, была открытой, но пересеченной. Шли с карабинами наперевес, обменивались репликами, кто-то смеялся. Цепь почти поравнялась с разведчиками. Крайний пехотинец сосал карамельки, бросал фантики под ноги.
Куковать в этом убежище предстояло еще минут пятнадцать. Глеб махнул рукой, подтянулись остальные. Пленника усадили спиной к камню, в качестве устрашения погрозили кулаком. Шубин залез в его нагрудный карман, вынул документы. Майор смотрел с тоскливым презрением. Из документов явствовало, что это майор Клаус Хольцман, заместитель начальника штаба 78-й пехотной дивизии, входящей в 20-й армейский корпус, который, в свою очередь, входил в 4-ю армию генерал-фельдмаршала фон Клюге.
Это было неплохо. В качестве поощрения извлекли кляп. Немец сделал прерывистый вздох, зашелся кашлем. Пехотинцы одолели половину пространства и подставили спины, нагруженные пехотными ранцами. Желающих вернуться и взойти на холм пока не было. Со стороны деревни доносился гул моторов – перемещалась бронетехника. На западе тоже что-то происходило – дорогу между перелесками затянула пыль. Это не имело отношения к поиску русских диверсантов и было крайне подозрительно.
– Все в порядке, герр Хольцман? – участливо осведомился Глеб. – Может, есть просьбы, пожелания?
– Да идите вы к черту, – пробормотал майор. – Дайте воды…
– Вы не больно-то ласковы.
– Я имею причины.
Возразить было нечего. Глеб отцепил от пояса фляжку, подал майору. Тот долго возился, откручивая связанными руками колпачок, потом припал к горлышку и выхлебал все, что там было.
– Не напасешься, – проворчал Шлыков.
– Нам воды не жалко, – Глеб приторочил фляжку к поясу. – Курите, герр Хольцман?
– Нет, – прокряхтел немец. – Курение вредно для легких и мешает сохранять физическую форму.
Разведчики удивились, услышав перевод. Кому на фронте вредило курение? Только им и спасались.
– Нет, отчего же, все верно, – возразил Глеб. – Чрезмерное употребление табака еще никого не оставило здоровым. Пообщаться не желаете, герр Хольцман? Я, конечно, не настаиваю, сейчас не самое подходящее время…
– Вы правильно делаете, что не настаиваете, – немец высокомерно задрал нос. «Опять за старое взялся», – подумал Шубин. – Я буду разговаривать только с офицером по званию не ниже моего. Это обыкновенная практика.