Мы вышли из филармонии оглушенные и подавленные величием искусства. За спиной вспышками фантомов еще звучали скрипки оркестра, голоса солистов и гром оваций.
Блаженные улыбки и вялые порывы восторга затихающей бурей плескались в стаканах наших душ. А в это время прохладный апрельский вечер уже заострил черты города, словно близкая смерть. Пора бежать.
Я нажал кнопку, чтоб завести двигатель автомобиля, но брелок в ответ лишь жалобно пискнул. Что за чертовщина? Машина уже хорошо видна на стоянке, но на импульс не реагирует. Плохое предчувствие заскребло под ребрами. Жена уловила мое беспокойство.
– Что?
– Кажись, нам хана, – притворно-бодро отзываюсь я.
Хотя веселого мало: сто километров от дома, чужой город, сел аккумулятор. С нами уже бывало так, что единственный водитель в безлюдных местах отказался помочь в сходной ситуации. Здравствуй, паника…
Одно радует-тут не дикое поле, и автомобилистов полно. Скоренько готовлю комплект проводов и еще быстрее бегу к соседним машинам – успеть, пока не разъехались счастливые меломаны.
Мне везет. Первый же упитанный дядя на большом кроссовере соглашается «прикурить». Пока готовим машины, перекидываемся дежурными фразами.
– С концерта? – спрашивает он и смущенно улыбается, мол: понятно же, все мы оттуда.
Я киваю в знак согласия.
– Понравилось? – спрашивает он снова.
– Да, просто великолепно! Такие таланты! Хоть изредка послушать настоящих мастеров… – Тут я не лгу, мне и впрямь по душе увиденное.
– Мажоры они, – поморщился дядя, присоединяя прищепку к клемме.
– Как это? – не поверил своим ушам я, делая то же на своем авто.
– Мажоры – это дети богатых, насколько я знаю?
– Ну да.
– И за что их так кличут? – подмигнул дядя, присоединив второй провод. – А за то, что они, не пошевелив и пальцем, получают всё, верно?
– Вроде так, – соглашаюсь, защелкнув вторую прищепку, – а причем тут музыканты?
– А не только музыканты, – ответил мне он, открывая дверь своей машины, – я сейчас заведу, – кивнул он на кроссовер, – и мы чуток подождем. А потом вашу запустим. Хорошо?
Я согласился.
– Вообще все так называемые люди искусства, – продолжил мысль дядя, когда вернулся к капоту, – поэты, писатели, художники и музыканты, все они – ма-жо-ры, – он произнес это назидательно и четко, проговаривая каждый слог.
– Да как так-то? – уже возмутился я. – Многие вовсе не из богатых. Сами…
– А талант? – зыркнул на меня со значением дядя.
– Да это же и есть – сами, – я развел руками.
– А его-то получают на халяву, в дар от бога, как говорится, – мужик фыркнул. – Мажоры и есть.
Я опешил от чудного поворота мысли и не нашелся, что сказать. Мы немного помолчали.
– Заводи! – скомандовал дядя.
Я крутанул ключ, и мой погибший было уже автомобиль радостно заурчал. Мы убрали провода, захлопнули капоты, и собеседник мой собрался уезжать.
– Послушайте… – неуверенно начал я.
Дядя заулыбался.
– Что не так?
– Но ведь известно же, что талант на девяносто процентов состоит из труда. И гении вкалывают как проклятые…
– А сколько тех, кто разбазаривает дар божий? – парировал мой собеседник.
– Но мы же не о них, а о тех, кто работает.
– Так сынки богатеев тоже попадаются работящие. И как быть? – я обиделся за все искусство мира. – Вы же приговор объявили – мажоры. Клеймо!
Он помолчал секунду, глядя на ночной город, и сказал уже серьезно:
– Искусство должно служить людям, а не Мамоне.
– Утопия… – вздохнул я.
– А у нас, – вдруг зло и весело продолжил он, – богема, смотрите: самые продажные людишки. Вспомните, как они большевиков кинулись хаять, зарабатывая сребреники у новых хозяев. Мажоры чертовы!
Дядя махнул мне рукой и прыгнул за руль своего красивого авто.
– Да не все же кинулись! – крикнул я ему вслед.
Он махнул еще и уехал. Холодный ветер грубо дернул меня за куртку, подталкивая к машине.
– Мажоры? – спросил я у него и юркнул в салон.