Более чем за десять лет до протестов против ВТО в Сиэтле десятки тысяч людей в Берлине противостояли глобальному собранию Международного валютного фонда и Всемирного банка – самых могущественных волшебников высоких финансов, и они заставили мировых банкиров спешно покинуть свои посты на день раньше запланированного срока. В 1981–1984 годах сотни тысяч немцев вышли на марш за мир и помогли положить конец гонке ядерных вооружений и холодной войне между США и СССР. Среди участников этих и многих других акций была радикальная молодёжь, которая заняла сотни заброшенных зданий и бросила вызов патриархату, одновременно борясь с формами господства в повседневной жизни. В союзе с фермерами и экологами они успешно остановили попытку немецкой атомной промышленности производить оружейный уран. Из горнила всей этой борьбы вышло автономное движение, или Autonomen, как сила, противостоящая корпоративной системе в целом и стремящаяся к её глубокой революции.
Автономные социальные движения не придерживаются одной идеологии – в их рядах марксисты-ленинцы борются с системой наравне с анархистскими феминистками и антиимпериалистическими турками. Они стремятся не к захвату национальных государств, а к их разрушению. Они хотят упразднить политику в том виде, в котором мы её знаем – как игровую площадку для генералов, политиков и бизнесменов. Они хотят разрушить существующую систему, потому что видят в ней причину войны, голода, нищеты и ежедневного однообразия.
У Автономов нет единой центральной организации. Когда действует одна группа, другая вдохновляется, чтобы подняться, а они, в свою очередь, гальванизируют ещё одну в числе других в цепной реакции восстания, которую я понимаю как «эффект эроса», как возникновение массовых социальных движений, способных трансформировать гражданское общество. Автономы появляются как «чёрный блок» на демонстрациях, собираются в региональные ассамблеи, но у них нет ни постоянных организаций, ни постоянных выразителей. За последние три десятилетия они проявили себя в рамках движений за мир и анти-ядерных движений. Сегодня они помогают оживить движение за глобальную справедливость (или против корпоративной глобализации). Снизу миллионы людей по всему миру сформулировали фокус для международной мобилизации: противостояние собраниям элиты институтов мировой экономической системы – практическая цель, универсальный смысл которой можно найти. Как было сказано выше, ни одна центральная организация не диктовала этот фокус. Скорее, миллионы людей автономно развивали его через свои собственные мысли и действия. Точно так же, без центральной организации, около тридцати миллионов человек по всему миру вышли на улицы 15 февраля 2003 года, чтобы выразить протест против второй войны США против Ирака ещё до её начала.
По мере того, как это глобальное движение все больше осознает свою силу, его стратегия и воздействие, несомненно, станут более целенаправленными. Творчески синтезируя прямые демократические формы принятия решений и воинственное народное сопротивление, грамматика автономии и эффекта эроса в социальных движениях воплощает то, что я называю «сознательной спонтанностью». Ключевые тактические вопросы, стоящие перед движением за глобальную справедливость, содержатся в микрокосмической форме в развитии европейских автономов.
Редко упоминаемые – и почти никогда в комплиментарных выражениях – немецкие радикалы в конце двадцатого века внесли значительный вклад в дело мира и справедливости во всем мире. В то время, когда большинство людей в богатых странах мира были погружены в прожорливую задумчивость потребительства, многие немецкие молодые люди мобилизовались против этого течения. Более десяти лет движение сквоттеров оспаривало у властей контроль над центрами городов. Устойчивость немецкого движения, его способность находить новых приверженцев из поколения в поколение, нельзя назвать иначе как поразительной. В Соединённых Штатах, после кульминации в 1970 году, движение в основном не смогло возродиться, за исключением активизма по отдельным вопросам, сектантских групп одной догматической системы верований или другой, или индивидуальных проектов. В 1980‑х и начале 1990‑х годов, когда Мумия Абу-Джамал и другие долгосрочные политические заключённые практически не имели поддержки в США, немецкие автономы предали огласке их дела и привлекли международное внимание к американскому расизму.
Борьба автономов с расизмом – одно из самых важных измерений их деятельности. Нигде в политической вселенной Германии люди не сделали ничего, чтобы остановить антииммигрантские погромы 1990‑х годов, которые вспыхнули в бывших коммунистических частях страны после объединения. В таких местах, как Хойерсверда и Росток, расистские толпы нападали на вьетнамцев, мозамбикцев и ангольцев. Когда полиция и общественность закрыли на это глаза, автономное движение мобилизовалось, чтобы прорвать осаду немецких расистов. Когда полиция наконец отреагировала, она арестовала антирасистских уличных бойцов, а не нападавших неонацистов, как можно было бы предположить.
Несмотря на экономическую модернизацию, немцы ещё не избавились от своих собственных разновидностей национальной гордости и этноцентризма. Конечно, в обществе широко распространено отрицание и отвращение к незаконным стремлениям Адольфа Гитлера к мировому господству и расовой чистоте, но под поверхностью остаётся мощная националистическая идентичность. Мы забываем, что, хотя Гитлеру не удалось создать прочный Третий рейх, его кампании по истреблению значительно повлияли на характер и состав выживших немцев. Сегодня мечты об имперском превосходстве Германии значительно уменьшились, возможно, даже исчезли навсегда, но неонацисты, с их целью сохранения воображаемой арийской родословной, остаются силой, с которой необходимо считаться.
Одним из ярких недостатков самосознания немцев является неприятие собственной нации. В то время как некоторые люди считают себя сначала людьми, а потом членами нации, многие немцы фетишизируют свои национальные особенности, оставаясь запертыми в тюрьме немецкой национальности, если не сознательно, то, по крайней мере, в сделанных предположениях и исключённых возможностях. По-видимому, гораздо легче унаследовать по инерции груз прошлого, чем преодолеть давно устоявшуюся идентичность – даже для лучших из тех, кто хочет помочь человечеству вырваться вперёд из наших нынешних затруднений.
На исходе двадцатого века многие немцы с облегчением читали в прессе сообщения о гибели «Автономов» и надеялись, что движение наконец-то уступило неустанному натиску корпораций. Берлин переживал строительный бум после холодной войны, и старые кварталы Автономов становились всё более благоустроенными. Хотя в американских активистских кругах немецкое автономное движение стало чем-то вроде легенды, оно никогда не выходило за рамки той гигантской величины, которую оно принимало за доказательство своей правоты, и, наконец, казалось, что оно находится на грани исчезновения.
В то же время Партия зелёных, порождённая различными низовыми движениями, стала частью национального правительства. При попустительстве министра иностранных дел «зелёных» Йошки Фишера – бывшего радикального уличного бойца и Шпонти – немецкие войска впервые со времён Гитлера были размещены за пределами страны, и Германия получила давно забытый статус, который любая «нормальная» европейская держава считает само собой разумеющимся. Воздержавшись от англо-американского нападения на Ирак, Германия сыграла активную роль в войне с Талибаном и сотрудничала с великими державами мира на Балканах. За все успехи Германии в качественном превращении из милитаристской империалистической державы в государство, поддерживающее мир и справедливость, мы должны благодарить автономистов.
Европейские автономные движения вдохновляют американцев – и не только в США. Влияние «Автономов» проявляется в самых разных формах – чёрные блоки, возникшие по эту сторону Атлантики, пожалуй, наиболее очевидны. В течение многих лет многие люди спрашивали, почему существует только один англоязычный том об автономных движениях (моя собственная книга «Подрыв политики»). Теперь, спустя два десятилетия после своего появления, «Огонь и пламя» Джеронимо, первый немецкий текст из рядов Автономов, в котором систематически рассматривается историческая траектория движения, вышел на английском языке. Этот перевод совпадает с возрождением интереса к «Автономерам», вызванным их «возрождением» после многих лет почти невидимости во время протестов против G8 в Ростоке и его окрестностях в 2007 году. По-видимому, хотя огонь автономного сопротивления несколько угас, его угли быстро разгорелись вновь, превратившись в кон-флагман, который продолжает гореть под фасадом принятия людьми неолиберальной повестки дня мировых лидеров.
Когда я перечитываю эту книгу, «Огонь и пламя» напоминает мне о том, что когда молодые немцы начали свой марш против институциональной власти, они подверглись ужасным репрессиям как со стороны укоренившихся сил государства, так и со стороны своих бывших коллег (например, «зелёных»), которые участвовали в «долгом марше через институты». Несмотря на очевидное со-избрание «зелёных» через их вхождение в либеральное крыло политического истеблишмента, немецкая общественность все ещё далека от принятия автономного движения. Новая Левая партия возникла среди реформированных бывших коммунистов Восточной Германии и воинствующих профсоюзных активистов, уставших от многолетнего предательства социал-демократами своих собственных фундаментальных принципов. Однако ни одна из этих групп не питает особого уважения к антиавторитаризму Автоном. Я хотел бы доказать, что мы ошибаемся, но, похоже, в ближайшем будущем Autonomen не предвидится никакого прорыва – ничего подобного расширению пространства для действий и волне новых сквотов после падения Берлинской стены в 1989 году.
Книга «Огонь и пламя», написанная давним активистом, всесторонне раскрывает динамику немецкого движения с 1960‑х по 1990‑е годы. Здесь можно узнать о немецкой внепарламентской оппозиции (APO), франкфуртских спонтанниках, коммунистических сектах, антиядерном движении, движении сквоттеров, движении против расширения франкфуртского аэропорта, ныне мифологизированной Хафенштрассе в Гамбурге, антиглобализационном, антивоенном и антифашистском движениях, вооружённой борьбе и многом другом. Есть даже глава об автономии в Италии.
Однако на этих страницах в значительной степени (и несколько заметно) отсутствуют автономная борьба женщин и феминистская критика патриархата. Я бы не стала делать вывод из того, что он не упоминает феминизм (это слово ни разу не встречается в тексте), что Джеронимо просто сексист. Я знаю его близко – мы путешествовали вместе, жили вместе, любили, смеялись и, как это иногда бывает у близких друзей, ссорились. Я могу поручиться, что он изучал свою повседневную жизнь в связи с гендерными вопросами; он не считает себя выше женщин и не пренебрегает ими как товарищами.
Его нефеминистская позиция скорее основана на продуманной политической оценке значения единства автономного движения и необходимости его единства, которому, по его мнению, угрожает то, что он считает пристрастностью феминизма. Вместо того чтобы постигать универсальное в специфике феминизма (или чёрной культуры, или гей-культуры), то есть то, что мы все выигрываем от борьбы за уничтожение патриархата, он находит универсальное просто в том виде, в котором оно появляется в едином движении. В первое издание своей книги он включил несколько абзацев на тему автономного женского движения. Честно написанный, он мог только заключить: «И поэтому я должен смеяться над своей неспособностью и знанием того, что я никогда не пойму всего, и просто попытаться жить с этим».
Ещё один пробел, который снижает резонанс книги, – это неспособность широко контекстуализировать международный характер движения. Autonomen выросли из восстаний в Голландии, Швейцарии и Италии; в свою очередь, немецкие активисты помогли разжечь подобные движения во многих странах – среди них Дания, Франция, Испания, Чехия, Швеция и Мексика.
Однако на страницах этой книги читатель не встретит этой грани его существования, за единственным исключением Италии.
Я предлагаю эти критические замечания в адрес «Огня и пламени» в духе дружбы и солидарности. Я от души рекомендую эту книгу и надеюсь, что активисты не только прочтут её, она заслуживает изучения и обсуждения, подражания и критического преодоления.
Автономы, как они проявляются сегодня, в 1990‑х годах, не существовали в 1950‑х годах – ни в Федеративной Республике Германии (ФРГ) времён «экономического чуда» [Wirtschaftswunder], ни в сталинистской Германской Демократической Республике (ГДР) Вальтера Ульбрихта. Автономы – это следствие восстаний 1968 года. Эти восстания в основном были вызваны студенческим движением и породили «новых левых», развившихся из критики как политики представительных партий и профсоюзов, так и политических концепций традиционного рабочего движения. Критика была направлена на западноевропейскую социал-демократию, на восточноевропейский большевизм и даже на элементы южноевропейского анархизма. В отличие от капиталистических условий, восстановленных в Западной Европе после Второй мировой войны, и от наследия традиционного рабочего движения, студенческое движение понимало себя как антиавторитарное. Более того, восстания 1968 года включали в себя восстание женщин против мужского господства. Критика «социалистических идеалов» вдохновила автономное и самоорганизованное женское движение, представляющее собой новое понимание взаимосвязи между повседневной жизнью, субъективностью и политикой. И последнее, но не менее важное: рабочие вели вооружённую борьбу против наёмного труда и капитала на автомобильных заводах, что имело последствия для всей Европы.
Сегодняшние автономы могут быть поняты только в контексте истории Новых левых, которая продолжалась по крайней мере до конца Западной Германии в 1989 году. С европейской точки зрения, теорию и практику западногерманских автономов 1980‑х годов можно рассматривать как «вторую волну автономной борьбы» после разгрома западных левых в 1989 году.
«Заниматься сквотом – значит разрушить капиталистический замысел наших кварталов. Это значит отказаться от аренды и капиталистической структуры обувных коробок. Это значит строить коммуны и общественные центры. Это значит признать социальный потенциал каждого района. Это значит преодолеть беспомощность. В сквоттинге и в забастовках за аренду мы можем найти стержневую точку антикапиталистической борьбы за пределами фабрики».
Проектные группы «Рабочего места» надеялись, что борьба за жильё поможет им мобилизовать пролетарскую потребность в коллективизме против капиталистического разделения труда. Они стремились объединить интересы студентов и рабочих через повседневное взаимодействие и общение. Они также надеялись, что общий опыт борьбы и государственных репрессий сплотит людей. Однако реальность борьбы за жильё в начале 1970‑х годов была совсем иной.
Жилищная борьба была наиболее выражена во Франкфурте и Гамбурге, городах, управляемых социал-демократами. Сквоты вызвали осторожную реакцию городских властей, стремившихся казаться ориентированными на реформы. Во Франкфурте СДПГ обещала бороться со спекуляцией землёй. В то время как борьба за жильё в городе переросла в широкое социальное движение, борьба в Гамбурге обострилась после выселения сквота на Эхофштрассе 39. Это выселение ознаменовало поражение радикальных левых в городе с далеко идущими последствиями. Это также означало, что сквотинг больше не обсуждался как простая практика бесплатного проживания в пустующих зданиях: в течение нескольких лет сквотинг определял радикальный дискурс в Западной Германии. Развитие жилищной борьбы доказало, что в сфере воспроизводства возможны новые формы борьбы; формы, которые, несмотря на свою незаконность, иногда получали широкую поддержку населения.
В конце 1960‑х годов ведущие банки Франкфурта начали амбициозную реструктуризацию города, превратив его в метрополию банков и сферы услуг. Они намеревались расшириться за счёт района Вестэнд, который был хорошо связан с центром города. Вестэнд был традиционным местом проживания франкфуртской буржуазии. Земельные спекулянты скупили огромное количество недвижимости и сдали её в аренду семьям мигрантов. Это привело к отъезду большинства традиционных жителей Вестэнда и позволило спекулянтам получать огромные прибыли за счёт непомерно высокой арендной платы. Целые кварталы стали безнадёжно переполненными, а некоторые дома намеренно оставались пустыми. Студентам было практически невозможно снимать коллективные квартиры в этом районе.
Именно в этот период, с 1970 по 1974 год, развивалось движение франкфуртских сквоттеров. Движущей силой были антиавторитарные студенты, которые ещё во время студенческого движения превратили Франкфурт в центр активизма. Распад отделения SDS привёл к появлению сильной сцены Спонти. Многие радикалы также сотрудничали с рабочими-мигрантами, которые входили в группу Lotta Continua в Италии. В 1972—73 годах забастовки за аренду жилья, проводимые в основном турецкими и итальянскими иммигрантами, поддерживались сквоттерами Спонти. Однако это сотрудничество также вызвало конфликт: ограниченная политическая автономия со стороны участников арендных забастовок столкнулась с «менталитетом социального работника и адвоката» со стороны Спонти. Кроме того, отношения между группами были основаны скорее на прагматизме, чем на политических убеждениях.
Франкфуртская сцена Спонти, с самой важной группой Revolutionärer Kampf, доминировала в публичном выражении борьбы за жилье до 1974 года. Были организованы разнообразные акции, демонстрации и оккупации. Воинственность была важным фактором. В сентябре 1971 года сквоттеры получили широкую поддержку населения после неудачной попытки выселения. Движению удалось придать импульс дальнейшим оккупациям и арендным забастовкам. Городской совет Франкфурта, возглавляемый СДПГ, был вынужден отменить своё постановление о немедленном выселении.
Когда весной 1973 года движение рабочих-мигрантов закончилось, дискуссии внутри радикальных левых сосредоточились на защите захваченных домов и на боевой защите массовых демонстраций. Когда сквот на Кеттенхофвег оказался под угрозой выселения, спонтисты выбрали агрессивную политическую кампанию. Полиция ответила на это мерами устрашения, которые были сочтены несоразмерными даже широкой общественностью. Следствием этого стали беспорядки во внутренних районах Франкфурта. Несколько попыток выселения удалось отбить благодаря решимости боевиков и широко распространённой солидарности. В этих конфликтах политические информационные кампании были связаны с формой массовой воинственности, которая была не отделена от целей, а непосредственно связана с ними. Буржуазная пресса была глубоко обеспокоена: «В сердцах наших городов возникают очаги гражданской войны….. По примеру Франкфурта параллельные правительства могут появиться и в других городах: вчера университетские советы, сегодня жилищные советы, завтра, возможно, «советы оккупированных заводов» (Frankfurter Neue Presse, апрель 1973 года).
В конце концов, сквот на Кеттенхофвег был выселен грубой силой. С этого момента боевая защита демонстраций стала основным направлением деятельности франкфуртских спонтистов. Воинственность и контрнасилие горячо обсуждались. Дискуссии были открытыми и напрямую касались широкого движения сквоттеров, что, вероятно, стало одной из причин провала попыток криминализации боевиков в то время. Однако зацикленность на защите боевиков также отодвинула на второй план обсуждение политических перспектив. Отчасти это было вызвано истощением многих активистов из-за продолжающихся репрессий, отчасти – следствием того, что «Revolutionärer Kampf» стала играть всё более доминирующую роль. В начале февраля 1974 года другой важный франкфуртский сквот, «Блок», был выселен в результате внезапного нападения 2500 полицейских. Сразу после этого он был снесён. 23 февраля демонстрация собрала десять тысяч человек и привела к самым крупным беспорядкам во Франкфурте в 1970‑е годы. Все это не изменило того факта, что активисты получили удар от рук городского совета Франкфурта. Движение сквоттеров в городе практически подошло к концу. Отсутствие политической перспективы описал один из спонти: «Традиционные структуры власти воспроизводились в наших собственных рядах, и люди больше не знали, что делать. Когда вы не допускаете людей к процессу принятия решений, вас не удивляет, что никто не вмешивается, когда вы сбились с пути» (Wildcat, № 40, 1986).
После окончания борьбы за жилье движение Спонти пыталось сохранить свою политическую идентичность с помощью контркультуры, специальных кампаний и боевых действий. Летом 1974 года развернулась борьба вокруг тарифов на проезд в общественном транспорте, в сентябре 1975 года было совершено нападение на Генеральное консульство Испании, а в мае 1976 года прошла демонстрация трёх тысяч человек после смерти Ульрике Майнхоф. Всё это время происходила подпольная организация и уличная боевая деятельность небольших групп. Концепция «малых групп» способствовала более эффективному противостоянию с полицией, но она также способствовала фрагментации некогда единой радикальной левой.
Сильная связь революционных устремлений с уличной боевитостью приводит к пожарам, когда уличная боевитость больше не практикуется. Спонтисты основывали свою политику на индивидуальных потребностях. Это таит в себе большую опасность: когда сложные социальные условия (слабая революционная приверженность, сильные государственные репрессии и т. д.) сделают необходимым коллективное сопротивление, его можно будет не найти.
История сквота на Эхофштрассе начинается с планов Bewobau, дочерней компании жилищного общества Neue Heimat, снести множество зданий во внутреннем районе города по адресу Хоэнфельде, чтобы построить девятнадцатиэтажные многоквартирные дома с 450 частными роскошными квартирами. Подготовка к строительству заняла годы и включала в себя намеренное выселение долгосрочных жильцов. Студентам предлагалось заселяться по краткосрочным контрактам. На момент захвата Ekhofstraße 39 многие дома в Хоэнфельде пустовали или сдавались в аренду студентам, которые не рассматривались как потенциальные долгосрочные жильцы. Во всём этом Neue Heimat сотрудничал с частными спекулянтами. Недобросовестные методы привели к созданию инициативы десяти муравьев, но петиции, листовки и открытые письма не произвели особого впечатления. Так, 19 апреля 1973 года на Эхофштрассе 39 был организован сквот.
Это была первая попытка гамбургских спонтистов реализовать свои идеи на практике. Революционное насилие было ключевым вопросом, не в последнюю очередь из-за расширения западногерманского полицейского аппарата и усиления репрессий против левых, подогреваемых борьбой с Фракцией Красной Армии. Бывший сквот «Кеттенхофвег» во Франкфурте показал пример возможности мобилизации широких социальных групп вокруг радикальной и бескомпромиссной политической борьбы. Тот факт, что необходимо ожидать возможной конфронтации с репрессивным государственным аппаратом, уже повлиял на подготовку к оккупации и выразился в появлении активистов, которые принесли с собой каски, балаклавы и дубинки (Грюттнер).
Вначале было много солидарности с соседями, начиная от пожертвования мебели и заканчивая баннерами солидарности, развешанными на других домах. Сквоттеры установили контакты с жителями района, организовывали встречи, на которых открыто обсуждали свои идеи, и создали районное бюро, а также молодёжный центр. Особенно для молодёжи района сквот стал важным местом встреч.
Народная поддержка, которую получили сквоттеры, и их открытая решимость защищать дом боевыми действиями сделали невозможным для городского совета, Bewobau и полиции добиться немедленного выселения. Вместо этого они попытались изолировать и криминализировать сквоттеров. Пропагандистской частью занималась гамбургская пресса Springer, которая постоянно называла сквоттеров «странствующими радикалами», «людьми в масках», «политическими рокерами», «террористами» и «бандитами», фабрикуя истории о нападениях сквоттеров на других жителей района.
Всех жителей, посетителей и сочувствующих останавливали и контролировали по пути в сквот и обратно. Многих доставляли в участок и заставляли сдавать отпечатки пальцев. Сквоттеры ответили организованной воинственностью. Однако насильственный конфликт с полицией был недолговечен. Между тем, поскольку сквоттеры были заняты ежедневными стычками с полицией, политическая активность в сквоте практически сошла на нет. С переходом из политической плоскости в боевую, солидарность жителей района также ослабла. Все были серьёзно затронуты постоянным присутствием полиции.
Утром 23 мая 1973 года сквот был оцеплен шестью сотнями полицейских и атакован спецназом, вооружённым автоматами. Более семидесяти сквоттеров были арестованы, и тридцати трём из них были предъявлены обвинения в «членстве или поддержке преступной организации» (§ 129), по которым впоследствии было вынесено несколько приговоров. Это был первый случай применения данного параграфа при таких обстоятельствах.
Эти события стали переломными для гамбургского Шпонтиса. Вследствие выселения распался Пролетарский фронт. Члены группы поддержали сквот, хотя он не соответствовал их теоретическим убеждениям; по их мнению, борьба за жильё должна вестись в кварталах рабочего класса и подготавливаться широкой общественной пропагандой. Когда был занят дом на Эхофштрассе, 39, многие жители района уже уехали. В Хоэнфельде было мало, если вообще были, долгосрочных политических перспектив. Тем не менее, Пролетарский фронт попал в одну из ловушек воинствующей политики: воинственность стала в первую очередь индивидуальным испытанием преданности и веры. В конечном итоге это привело к расколу группы.
После выселения и последующих государственных репрессий некоторые из сквоттеров на Эхофштрассе решили уйти в подполье. Двое из них, Карл-Хайнц Дельво и Бернхард Рёсснер, входили в состав отряда Фракции Красной Армии, который пытался заставить освободить заключённых Штаммхаймского РАФ нападением на посольство Германии в Стокгольме в апреле 1975 года. Участие бывших сквоттеров в действиях вооружённой группы сопротивления позволило государству впоследствии представить сквоттинг как «перевалочный пункт для террористов».
В результате «травмы Эхофштрассе» гамбургские спонтисты в течение нескольких лет не могли организовывать более крупные политические инициативы.
Ситуация изменилась только в 1976 году в связи с борьбой против строительства атомной электростанции в Брокдорфе.
Положение студентов университетов резко изменилось в первой половине 1970‑х годов. Благодаря технократическому «образованию в новой форме» университеты превратились в массовые учебные заведения. Число студентов в Западном Берлине и Западной Германии увеличилось более чем в три раза с 1960 по 1979 год, достигнув примерно одного миллиона человек. В политическом плане ситуация характеризовалась наличием К-групп и левых реформаторов. В то время как К-группы отдавали приоритет «требованиям классовой борьбы» перед «индивидуальными потребностями», многие «левые учёные», пришедшие в академические круги в результате восстания 1968 года, сосредоточились на разоблачении «буржуазной науки», сумев не только сделать академическую карьеру, но и продать свои диссертации как важный вклад в борьбу.
В середине 1970‑х годов антитеоретические и антиакадемические «Спонтис» закрепились в университетском активизме. С помощью нестандартных, весёлых и образных акций они бросали вызов академическим структурам: в Мюнстере свинья была избрана президентом университета. В Ульме собака баллотировалась в университетский сенат. На пике своего влияния, в 1977—78 годах, Спонти выступали в качестве представителей студентов в нескольких университетах.
Движение Спонти 1970‑х годов характеризовалось богатым и противоречивым набором протестов, бунтов, отказов и эскапистского поведения. Политические идеи представляли собой смесь антиинституциональных, прямо-демократических, автономных и анархистских элементов. Главной мишенью было буржуазное общество.
В конце 1970‑х годов, после разочарований, связанных с «реформаторскими университетами», спонтисты всё больше внимания уделяли альтернативной культуре, организации соседских сообществ и антиядерному активизму. Университеты по-прежнему предоставляли относительно свободное пространство, которое использовалось как база для участия в других видах борьбы.
Описание движения Спонти было бы неполным без упоминания его социально-психологических аспектов: в абстрактных терминах его можно описать как попытку создания коллективного опыта, намекающего на возможность чего-то другого. Если говорить более конкретно, то группы Спонти имели неоправданно высокие коллективные амбиции, которые не раз заканчивались психологической драмой, делающей невозможной любую политическую работу. Идеология «аффектированности» была связана с «новой внутренностью», которая регулярно приводила к отказу от политики и уходу в коллективные дома, группы самопомощи и наркотики. Антиполитическое» кредо спонтистов порой превращалось в простой приватизм.
Во время распада АПО несколько фракций SDS уже проявляли симпатии к марксистско-ленинским партийным моделям. Даже группы из антиавторитарной среды обратились к догматизму в поисках новых политических перспектив. Стали циркулировать лозунги типа «Покончим с антиавторитаризмом», и люди заговорили о «пролетарском повороте». На смену «антиавторитарному безумию» в основном студентов среднего класса пришло возвращение к «мелкобуржуазной серьёзности» марксистско-ленинских кадров. От индивидуальных идей отказались, а партия подчинилась. Теперь партия – обычно называемая «ведущей партией пролетариата», независимо от личных предпочтений – означала «революционную идентичность», а не личность. Среди множества образовавшихся «групп К» четыре стали особенно влиятельными, некоторые из них установили сильное господство в определённых городах и регионах: в Западном Берлине – КПД-АО, основанная в 1970 году; в Киле и Рурской долине – Коммунистическая партия Германии – марксисты-ленинцы (КПД-МЛ), основанная в конце 1968 года старыми членами КПД; в Гамбурге – Коммунистический бунд (КБ), основанный в 1971 году; во Франкфурте, Гейдельберге и Бремене – КБВ, основанная в 1973 году несколькими учебными группами.
Помимо фиксации на революционной роли заводского пролетариата, все вышеупомянутые организации объединяла «антиревизионистская» позиция в отношении ГКП и Советского Союза. Влияние маоизма было сильным, а программы в основном следовали политике Китайской Народной Республики и Албании. Некоторые организации даже критиковали Советский Союз за «социал-империализм» и считали эту страну ещё большим врагом революционного социализма, чем Соединённые Штаты. КПД-МЛ и другие организации также выступали за воссоединение «социалистического немецкого отечества». Хуже всего, однако, было узкое понимание теорией и практикой К-групп и их организационные структуры; авторитарная и догматическая теория в сочетании с сухими экономическими доктринами свели универсальный горизонт марксизма-ленинизма к вульгарной идеологии распределения имущества.
Тем не менее, члены групп были убеждены в «ведущей роли партии в борьбе рабочих». Это порождало не только строго иерархические структуры, но и жёсткие требования к послушанию, дисциплине и выносливости. К членам партии предъявлялись жёсткие требования. Их повседневная жизнь и социальные отношения были полностью регламентированы. Почти все личные доходы передавались партии, устраивались «красные свадьбы», мужчины должны были носить короткие волосы, от людей требовалось посвящать до восемнадцати часов в день «революционной политике партии», а сцена Спонти осуждалась как «элитарная» и «мелкобуржуазная».
В середине 1970‑х годов К-группы сформировали самую мощную внепартийную ментальную силу левых в различных городах. На пике их деятельности в них было организовано более десяти тысяч человек. KBW была самой крупной организацией с тремя тысячами членов, в то время как KB только в Гамбурге насчитывала почти тысячу человек. В 1977 году журнал KBW «Kommunistische Volkszeitung» продавался тиражом более тридцати тысяч экземпляров в неделю. Журнал КБ «Arbeiterkampf» не отставал от него с двадцатью пятью тысячами экземпляров.
Некоторые организации демонстрировали удивительный уровень воинственности: в апреле 1973 года члены КПД-АО ворвались и разгромили ратушу Бонна в знак протеста против визита премьер-министра Южного Вьетнама. В 1975—76 годах KBW организовала массовые перекрытия трамвайных путей против повышения платы за проезд в общественном транспорте. На ранних этапах общенационального антиядерного движения К-группы направляли большие контингенты хорошо экипированных товарищей, которые оказались очень эффективными в практических столкновениях. Не в последнюю очередь именно их воинственность привела к интенсивным дискуссиям о запрете К-групп, особенно KBW, в конце 1977 года. Митинг поддержки, организованный большинством известных К-групп, за исключением КБ, собрал около двадцати тысяч человек на площади Боннер Марктплац; площадь была завешена красными флагами.
Вскоре после этого начался распад К-групп. Возвращение к партийным концепциям 1920‑х годов и совершенно анахроничному представлению о пролетариате – по образцу мужского рабочего на фабрике – было стратегической шуткой в условиях позднекапиталистической Западной Германии. Кроме того, у К-групп не было ответов на насущные вопросы, поднятые критикой патриархата и новыми социальными движениями (антиядерным, экологическим и альтернативным). Становилось всё труднее мобилизовать новых членов, чтобы они подчинялись авторитарной партийной структуре и соглашались на постоянное вмешательство в их личные дела.
После распада К-групп некоторые члены полностью отошли от партийной работы. Другие вступили в партию «зелёных». В Западном Берлине в Альтернативном списке (АЛ) бывшие члены КПД-АО в конце 1980‑х годов всё ещё вызывали раздражение своими призывами к «воссоединению немецкого отечества, свободного от сверхдержав». Однако другие бывшие члены группы К, раскаявшись в своих «юношеских революционных грехах» и поклявшись в верности конституционному государству, продвинулись в высшие ряды партии. Внутри гамбургского КБ произошёл раскол. Одно крыло сотрудничало с «зелёными», другое продолжало оставаться однозначно коммунистической организацией.
К концу 1980‑х годов существовало лишь несколько остатков бывших К-групп в таких организациях, как Западногерманский коммунистический союз (BWK), Верейнигте социалистическая партия (VSP) и Марксистско-ленинская партия Германии (MLPD). Как заметная политическая сила они исчезли. Однако марксистско-ленинская идеология 1970‑х годов всё ещё играла определённую роль в развитии автономной сцены 1980‑х годов – не всегда приятным образом.
Начало так называемого альтернативного движения в Западной Германии и Западном Берлине было основано на растущем скептическом отношении к политике, ориентированной на рабочие места. Это стало ещё более выраженным к концу 1970‑х годов. Альтернативное движение, казалось, обеспечивало путь к спасению от государственных репрессий, с одной стороны, и от интеграции в систему, с другой. Оно также предлагало возможность сочетать индивидуальную и коллективную эмансипацию – идеал, который спонтисты сформулировали ещё во времена АПО.
После провала К-групп люди искали новые формы организации. Возникло движение, преследующее своего рода «параллельную культуру», которое пыталось создать практическую альтернативу доминирующему социальному порядку. Оно было наиболее сильным в устоявшихся центрах радикальных левых, особенно во Франкфурте-на-Майне и Западном Берлине.
Вначале многие из альтернативных проектов рассматривали себя как повседневные структуры поддержки общей политической борьбы: левые книжные магазины, бары, кафе, типографии и т. д. Однако был и сильный «утопический» элемент: все эти проекты должны были служить наглядными примерами будущего социалистического общества, созданного посреди капитализма. В этом смысле начало альтернативного движения было тесно связано с автономным импульсом отказа от наёмного труда и сопротивления в повседневной жизни.
Альтернативное движение развивалось в «объективных условиях» экономических кризисов. Это привело к ряду проблем и противоречий. Неприятие отчуждённых и репрессивных социальных структур часто оборачивалось индивидуалистической и циничной самомаргинализацией. В то время как значение мелкого производства и распределения товаров в самоуправляемых проектах идеологически преувеличивалось, реальная политическая значимость альтернативного движения становилась всё слабее и слабее. Термин «альтернативная экономика» вскоре стал функционировать в первую очередь как ярлык для капиталистической рыночной ниши. Невероятно дорогие органические яблоки или биодинамическая морковь также подпитывали зарождающуюся «идеологию здоровья» – ещё один капиталистический бонус. Короче говоря, экономическая объективность взяла верх над индивидуальным сознанием. К концу 1980‑х годов большинство альтернативных проектов были прочно интегрированы в капиталистическую структуру.
Автономные круги всегда формулировали сильную критику иллюзий альтернативного движения. Они подчёркивали, что отказ от буржуазного общества не является убедительным, если его социальный фундамент не является с вызовом. Альтернативное движение забрало бунтарей с фабрик и улиц и заперло их в гетто. Оно также добавило идеологически завуалированную самоэксплуатацию к эксплуатации со стороны капитала. Однако эта критика, сформулированная задним числом, остаётся «объективистской» и не учитывает исторические обстоятельства середины 1970‑х годов. Более того, она упрощает сложный феномен. Остаются альтернативные проекты, основанные на принципах автономии, самоорганизации, подлинного выражения потребностей и интересов. Они понимают себя как лабораторию настоящей контркультуры и основу для отказа от капиталистического перфоманс-общества. Карл-Хайнц Рот сказал:
«То, к чему в конечном итоге стремится любой искренний социальный революционер, в настоящее время можно предвидеть только в самых основных формах: общая собственность, эгалитарный доход, как можно меньше обязанности работать и как можно больше самоопределения, преодоление гендерных противоречий, распад нуклеарной семьи, децентрализованное самоуправление без бюрократии и государственной структуры, альтернативные технологии и восстановление природной среды. Я убеждён, что первые прямые шаги к ним невероятно важны, потому что они являются началом: началом новых надежд, доказывающих, что однажды разрыв между ограниченными возможностями самореализации и общей социальной целью может быть преодолён».
В некоторых крупных городах альтернативные проекты позволяют людям и по сей день организовывать большую часть своей повседневной жизни в пространствах солидарности и относительной свободы. Когда в начале 1980‑х годов альтернативное движение подверглось резкой критике со стороны движения сквоттеров Западного Берлина, оно по-прежнему обеспечивало экономическую основу движения. Более того, некоторые альтернативные проекты продолжают функционировать как плацдармы для более широкой политической борьбы.
Между средой Спонти 1970‑х годов и городскими партизанскими группами «Фракция Красной Армии» (Rote Armee Fraktion, RAF), «Движение 2 июня» (Bewegung 2. Juni) и «Революционные ячейки/Красная Зора» (Revolutionäre Zellen/Rote Zora, RZ) существовали тесные связи, но они не были лишены противоречий.
Появление спонтистов и вооружённых групп было связано с упадком внепарламентской оппозиции как массового движения, с репрессиями, которым подверглась АПО, и с частичной интеграцией активистов АПО в систему. Вооружённые группы очень чётко поставили вопрос о власти: если вы пропагандируете революцию, вы должны прибегнуть к организованному массовому насилию и вооружённой борьбе. Личная целостность и идентичность были центральными аспектами при принятии решения о вступлении в вооружённые группы. Поступая таким образом, человек закрывал все чёрные ходы для тайного бегства от политической активности. Отступление и отставка больше не были вариантами. Однако моральные аспекты, подразумеваемые при взятии в руки оружия, также делали выбор политической борьбы более ограниченным. К этому добавилась государственная репрессия. Все левые оказались под сильным влиянием постоянно усиливающихся репрессий в отношении леворадикальной политики после деятельности вооружённых групп в 1970‑х годах.
Вначале РАФ явно пыталась связать свои действия с воинственной низовой политикой АПО. Коммюнике после освобождения Баадера было ярким примером. Вскоре, однако, группа заявила, что невозможно сочетать массовый активизм с партизанской борьбой. Примерно в то же время, когда появились К-группы, РАФ также стала использовать авторитарные марксистско-ленинские принципы работы с кадрами. Это вызвало раскол между РАФ и антиавторитарными спонтистами, которые отвергали все понятия о лидерстве.
Своими антиимпериалистическими действиями в мае 1972 года – например, нападением на штаб-квартиру армии США в Гейдельберге – РАФ проверил свои отношения с К-группами, которые они разделяли с К-группами общее наследие АПО. Однако большинство бывших камрадов АПО дистанцировались от этих акций. Отсутствие солидарности и трусость, с которыми столкнулась РАФ, привели к новой ориентации внутри группы. Теперь в центре внимания стала глобальная антиимпериалистическая борьба. РАФ рассматривал себя в качестве «первой мировой» ветви национально-освободительных движений на «трёх континентах» (Африка, Азия, Латинская Америка).
В 1972 году практически всё поколение основателей РАФ находилось в тюрьмах. Тюрьмы стали новыми районами агитации. Члены RAF особенно активно боролись против одиночного заключения, которое они называли «пыткой изоляцией» [Isolationsfolter]. Их главным требованием было совместное содержание [Zusammenlegung] для всех заключённых RAF. Чтобы продемонстрировать свою приверженность, заключённые RAF провели несколько голодовок.
С 1975 по 1977 год новые члены RAF пытались несколькими акциями освободить своих товарищей из тюрьмы. Однако «Свободный партизан» распался после неудачного «Наступления 1977 года», которое включало акции против влиятельных лиц, таких как Зигфрид Бубак, генеральный прокурор Германии, Юрген Понто, председатель банка «Дрезднер», и Ханнс-Мартин Шлейер, президент Конфедерации объединений немецких работодателей.
Движение 2 июня в 1972 году представляло себя как «городская партизанская организация, состоящая из нескольких автономных групп». В отличие от РАФ, его политика была направлена в основном на противоречия в самих индустриализированных странах.
Движение 2 июня базировалось в Западном Берлине, где оно организовало ряд успешных и популярных акций, включая ограбление банка с раздачей зефира в шоколаде. Похищение видного члена ХДС Петера Лоренца привело к освобождению ряда заключённых товарищей. Однако к 1976 году группа сильно ослабла из-за арестов большинства её членов. В итоге Движение 2 июня разделилось на две фракции: одна придерживалась антиимпериалистического курса РАФ, а другая делала упор на социально-революционный активизм.
Концепция революционных ячеек и женской партизанской организации «Роте Зора» была схожа с подходом «низовой партизанской организации» Движения 2 июня. В 1981 году некоторые члены организации размышляли об этапе основания Революционных ячеек и их подходе к боевой борьбе:
«В 1973 году, когда первая революционная ячейка взяла на себя ответственность за акцию, мы рассматривали себя как отправную точку массового движения, которое охватит различные слои общества. Для нас было много признаков, которые оправдывали эту уверенность. Волна забастовок на таких заводах, как Hoesch, Mannesmann, John Deere и Klöckner, указывала на новые формы и цели борьбы на рабочих местах в Германии. На заводе Форда в Кельне вырисовывались контуры многонационального и автономно организованного рабочего класса. Во многих районах произошли волнения. Молодёжное движение выступало за создание самостоятельных молодёжных центров даже в самых маленьких городах. Движение скваттеров доказало готовность людей брать то, что им нужно. Формы сопротивления, которые раньше считались сугубо личными, были политизированы, например, воровство в магазинах или бесплатный проезд в общественном транспорте. Женское движение быстро превратилось в мощную социальную силу, примером чего стала общенациональная кампания против «параграфа об абортах» 218 в 1975 году…… Концепция вооружённой борьбы казалась возможностью поддержать эти тенденции. Действия, проводимые подпольными автономными группами, должны были стать первыми шагами в направлении непрерывной атаки против структур господства. Наша цель заключалась в организации «контртеррористической силы» в небольшие автономные подразделения, которые будут работать, бороться, взаимодействовать и защищать как элементы массового движения. Когда будет достаточно отрядов, партизаны сами станут массовым движением (Revolutionärer Zorn, № 1, май 1975)».
Интересно отметить, что Революционные ячейки никогда не получали того общественного внимания, которое получал РАФ, институционализированный враг западногерманского государства.
Слабость левых была и остаётся в их неспособности раскрыть тонкие механизмы господства и противостоять им с помощью подрывных стратегий. Недовольство было важным элементом «массового успеха» TUNIX. Но это не только недовольство состоянием Западной Германии (которое широко распространено среди населения, по крайней мере, под поверхностью), но и предлагаемые стратегии изменений. Возникла необходимость объединиться с другими людьми, которые чувствуют то же самое.
Лично мы также были недовольны поведением многих из нас. Мы считали отрицанием своей идентичности отстранение от действий товарищей или стратегические уступки общему политическому климату. В этом смысле, вероятно, был момент неповиновения в нашем призыве к TUNIX; чувство «прямо сейчас мы должны быть особенно радикальными». Наша идентичность – это идентичность радикальных левых. Если мы отрицаем это, остаётся только цинизм.
Это настроение было выражено и на заключительном марше митинга. Вот описание из буржуазной Tagesspiegel (29 января 1978 года):
«Впервые за многие годы демонстрация в Берлине переросла в насилие. Когда толпа из примерно пяти тысяч человек собралась, чтобы завершить трёхдневное собрание TUNIX в Технологическом институте, в полицию были брошены бомбы с краской у женской тюрьмы на Лертерштрассе и булыжники у здания суда на Турмштрассе Моабита. Среди протестующих были спонтисты, городские индейцы и другие неорганизованные левые. Они приехали из Берлина, Западной Германии и Западной Европы».
Свастики и руны СС были нарисованы на автомобилях «правшей». Американский дом на Харденбергштрассе был обстрелян камнями. Огромный немецкий флаг с надписью «Modell Deutschland» был протащен по улицам города грузовиком со звуком. На углу Курфюрстендамм и Иоахимсталерштрассе флаг был сожжён под наблюдением полиции и прохожих…… Анархисты несли транспаранты «Штаммхайм повсюду», «Прочь грязь!» и «Мерзость!». На домах вдоль маршрута марша были нарисованы граффити, например, «Освободите печатников Агита» [Агит был коллективом печатников-радистов] и «Анархия возможна». Возле нескольких тюрем протестующие скандировали: «Освободите заключённых!».
Организаторам TUNIX удалось мобилизовать от пятнадцати до двадцати тысяч человек в течение месяца. Это доказало, что радикальные каналы связи и информации всё ещё не иссякли. TUNIX стал пиком движения немецких спонтистов. Хотя Спонти доказали свою способность организовать массовое мероприятие вскоре после немецкой осени, после встречи сформировалась реальность «Двух культур».
Термин «Две культуры» пришёл из Италии, где он возник в ходе конфликта между движением «Автономия» и Коммунистической партией. В Западной Германии он был впервые использован в качестве пропагандистского термина членами СДПГ, которые разрабатывали новые стратегии интеграции радикальных левых. Намерением было включить, и тем самым умиротворить, сопротивляющиеся и автономные импульсы зарождающегося альтернативного движения в официальный «политический дискурс». Альтернативная культура должна стать «социальной лабораторией», «испытательным полигоном» для культуры большинства. Тогда социал-демократия сделает самые инновационные импульсы выгодными для современного буржуазного общества. К сожалению, идея «двух культур» была также решительно принята частью сцены Спонти, которая казалась плоской от этого признания сверху. Этот термин также укрепил иллюзию, что можно оставить позади «культуру капиталистического большинства», предаваясь «альтернативной контркультуре».
В 1978—80 годах в Западном Берлине и Западной Германии появилось беспрецедентное количество альтернативных экономических проектов; тенденция, развившаяся после борьбы за жильё во Франкфурте, стала общенациональной. Западный Берлин превратился в тайную столицу альтернативного движения. По данным опроса 1979 года, около ста тысяч человек в городе причисляли себя, по крайней мере в широком смысле, к альтернативной сцене.
Однако процесс интеграции альтернативной сцены в систему был далеко не гладким. Особенно в Западном Берлине, альтернативное движение также послужило прочной основой для радикального движения сквоттеров, возникшего в 1979—80 годах. В 1981 году, после волны оккупаций, был организован съезд TUWAT [tu was, «сделай что-нибудь»]. Среди прочего, были предприняты попытки связать теории итальянского движения автономии с местной борьбой за жилье. Это был лишь один пример преемственности радикальной истории.
С 1980 по 1983 год в Западном Берлине и Западной Германии наблюдался неожиданный подъём новых общественных движений. Отчасти эти движения возникли на основе альтернативного движения – по крайней мере, в тех городах и регионах, где оно ещё сохраняло контркультурную целостность. Они также развились из некоторых кампаний по отдельным вопросам (антиядерные, сквоттинг, Startbahn-West, мир), которые расширили их политическую перспективу. Наконец, они были вызваны европейскими социальными бунтами 1980—81 годов, особое влияние оказали события в Цюрихе и Амстердаме. Буржуазные социологи и журналисты регулярно говорили о «молодёжных бунтах», что вводило в заблуждение. Большинство действующих лиц восстали не из-за своей «молодости», а из-за глубокой социальной и политической неудовлетворённости. Термин «молодёжный бунт» также игнорирует политическую историю событий. Без многолетней политической организации так называемый молодёжный бунт выразился бы в спорадических вспышках ошибочной юношеской воинственности, а не в акциях против атомных электростанций и аэропортов, протестах против жилищной политики и т. д. Многие старшие товарищи отреагировали на восстание с удивлением, поскольку они предполагали, что после немецкой осени больше не увидят уличной воинственности такого рода.
Внутри Новых социальных движений сформировалось автономное крыло: боевое, состоящее в основном из молодых активистов. Они находились под сильным влиянием тогдашней установки «Нет будущего», противостояли буржуазным нормам контроля и господства и превратили свои собственные нужды в центральный политический вопрос. Так называемые общие собрания [Vollversammlungen] заменили университетские собрания 1960‑х и 1970‑х годов в качестве центральной формы коммуникации. Общие собрания создали пространство вне буржуазной общественности для обсуждения политических целей и стратегий. В этой главе будет описана история Autonomen в первой половине 1980‑х годов, особенно в связи с Новыми социальными движениями.
Новые социальные движения пытались найти решения социальных и политических конфликтов, охвативших западные капиталистические государства с середины 1970‑х годов. В конце 1970‑х годов леволиберальные учёные и студенты использовали этот термин для обозначения продолжения студенческого бунта 1968 года. Однако Новые социальные движения находились под сильным влиянием взглядов среднего класса. В академической оценке Новых социальных движений Партия зелёных часто рассматривалась как успешное политическое проявление низовых течений, подчёркивался «модернистский» импульс Новых социальных движений и их вклад в «смену ценностей». На самом деле, некоторые представители ядерной мафии были благодарны за антиядерные движения, так как оно помогло предотвратить или отложить проекты, которые были неперспективны. Более того, даже директора электростанций любят вести здоровый образ жизни, покупать в магазинах мюсли и есть полезную биодинамическую пищу. В некотором смысле, Weltgeist исследований Нового социального движения смог объединить ранее противоположные политические идеи в новом социал-демократическом «Проекте современности» дядюшки Хабермаса. В зелёно-альтернативном полумраке такие термины, как «классовая борьба» или «империализм», казались устаревшими и неактуальными. Важными были «качественные потребности», «участие» и «управление». Учёным даже удалось убедить многих людей, что воинствующая антиядерная борьба Брокдорфа и Гронде, с их сильным антикапиталистическим и антиавторитарным подтекстом, была вызвана ничем иным, как «провалом коммуникации» и «отсутствием участия» в планировании системы энергоснабжения, которая в итоге оказалась очень эффективной и выгодной для всех. Неважно. Не наша проблема, если некоторые учёные считают «Автоном» ничем иным, как «вызовом» альтернативному движению, возникшему на основе «новых взглядов». Это лишь доказывает, что некоторые учёные очень мало знают о том, в чём они должны быть экспертами. Но хватит полемики.
Новые социальные движения тесно связаны с фордизмом, капиталистической структурой, которая определила большинство западных стран после Второй мировой войны. Фордизм характеризуется отчуждающим массовым производством (олицетворением которого являются конвейеры автомобильных заводов), массовым потреблением и политическим, а также правовым регулированием классовых конфликтов. Институционализация классовых антагонизмов также означает, что переговоры обычно происходят вне сферы производства, особенно в Западной Германии. В этом контексте термин «Новые социальные движения» пытается объяснить состав, потенциал и значение низовых движений, которые неожиданно возникли в то время, когда в стране практически не было открытой классовой борьбы. Антиядерное движение, например, сформировалось в сфере воспроизводства и имело очень сложную классовую структуру. В течение некоторого времени оно оппозиционировалось официальным рабочим движением, особенно в атомной и энергетической промышленности, где реформистские профсоюзы ДГБ мобилизовали квалифицированных рабочих в решительно проядерные кампании.
Хотя многие активисты принадлежали к среднему классу, они были очень открыты для эгалитарных структур и антикапиталистических целей. Правда, некоторые лоббистские группы (например, крупные фермеры в отношении антиядерного движения) использовали открытость Новых социальных движений в своих интересах. В конце концов, многим людям все равно, кто поддерживает их в борьбе, которую они считают важной.
Некоторые левые участвовали в борьбе против атомной электростанции только ради популярности. Однако это ни в коей мере не умаляет политического значения этих движений. Это лишь показывает, насколько сложным может быть преодоление определённых культурных барьеров в общественных движениях. Товарищи из Красной помощи Западного Берлина сделали очень поучительное заявление в 1973 году после того, как К-группы подвергли критике появление Bürgerinitiativen (BI), «гражданских инициатив»:
«Жёсткий антиревизионизм и исключительная концентрация на пролетарской организации привели к тому, что левые потеряли связь с реальностью. Левые полностью игнорировали конфликты в сфере воспроизводства. Появление БИ сделало это очевидным. Однако проблема может быть не только в незаинтересованности. Ликвидация антиавторитарных движений означала, что два важных аспекта политического праксиса были утрачены: низовой активизм в соседних районах и на рабочих местах (часто высмеиваемый как «дилетантизм») и прямое действие (часто высмеиваемое как «спонтанность»). Ни один из этих аспектов не считался полезным для организации рабочего класса; вместо этого они считались выражением мелкобуржуазной культуры. Жёсткое использование классовой идентичности делегитимизировало антиавторитарные движения и свело их протагонистов к представителям их социального происхождения. Это произошло даже несмотря на то, что антиавторитарные движения, по сути, преодолели классовые различия благодаря общим массовым действиям…. Согласно левой критике БИ, красноречивые и конкурентоспособные активисты среднего класса всегда брали верх. Однако такое строгое определение класса отрицает политический опыт и просто воспроизводит социологические факты. Важен не сам факт того, что представители разных классов объединяются в БИ. Важно то, как это влияет на классовую идентичность, помогает ли это преодолеть классовые различия, и как смешение классового происхождения можно сделать продуктивным в политическом плане. Задачей современного классового анализа было бы изучить, бросает ли общая борьба за конкретные интересы вызов классовым различиям (Kursbuch, № 31)».
Эти строки показывают, насколько обманчивым может быть термин «средний класс». Это проблема, которая также затрагивает радикальные левые и автономные круги. Особенно когда термин «средний класс» используется в упрощённом и уничижительном виде, он может легко скрыть классовые реалии в промышленно развитых странах. Развитие капитализма в Западной Германии принесло рост благосостояния значительной части низших классов, даже если общее распределение богатства остаётся несправедливым. В 1950‑х годах для многих рабочих стало возможным участвовать в «экономическом чуде» в такой степени, что они стали неотъемлемой частью общества потребления. Это в значительной степени способствовало дискредитации оппозиционных и коммунистических сил. Немецкий капитализм сделал классовую идентичность более подвижной, сохранив при этом буржуазную структуру господства. Это в значительной степени способствует стабильности системы. Однако это же развитие создало и новые возможности для действий: «Фордизм предоставляет все большему числу людей время и навыки, необходимые для непрерывного неинституционального действия…. Кроме того, растворение традиционных форм организации в церкви или традиционных рабочих организациях, а также рост культурных форм выражения расширяет диапазон индивидуальных действий» (Hirsch/Roth). Сильное присутствие студентов и академиков – то есть людей «среднего класса» – в радикальных левых и автономных движениях является лишь следствием этих изменений.
Не в последнюю очередь благодаря вызовам, которые они бросали классовой идентичности, Новые социальные движения всколыхнули, поставили под сомнение и бросили вызов многим аспектам существующего социального порядка и, следовательно, открыли пространство, в котором могло возникнуть автономное движение. Хотя Автономы выходят далеко за рамки Новых социальных движений, как в плане политических требований, так и в плане политической практики, они тесно связаны с ними. Термин «Новое социальное движение» также более уместен, чем термин «классовая борьба», для описания феномена автономного движения. Ссылки на класс никогда не пропадали («Борьба за жильё – это классовая борьба!»), но они часто казались надуманными и никогда широко не использовались.
Антиядерное движение в Германии стало ответом на новую энергетическую политику, которая последовала за так называемым нефтяным кризисом 1973 года. Атомная энергия приветствовалась как новое решение энергетического кризиса, и атомные электростанции планировались в сельских регионах как дешёвые и продуктивные опоры энергоснабжения Германии. Крупные корпорации планировали масштабные программы индустриализации, включая сталелитейные заводы и фармацевтические фабрики. Большое внимание уделялось развитию экологически слабых регионов, таких как Унтерельбе и Оберрайн. Перед лицом ужасающего сценария «новых Рурских долин» в пограничном треугольнике Франции, Германии и Швейцарии сформировалось первое широкое народное движение протеста. Строительство нескольких атомных электростанций удалось предотвратить благодаря оккупации строительных площадок – например, в Уайле в Баден-Вюртемберге.
Сопротивление в Уайле достигло своего пика после штурма и захвата строительной площадки в феврале 1975 года, когда тридцать тысяч человек приняли участие в марше протеста. Масштабы сопротивления застали государство врасплох. Полицейские подразделения, размещённые на стройке, были отозваны. Среди властей распространилась паника. Министр-президент Баден-Вюртемберга Ганс Фильбингер, старый нацист, сказал: «Если этому примеру последуют другие, вся страна станет неуправляемой!». Место оставалось занятым до тех пор, пока решением конституционного суда строительство не было приостановлено окончательно, а власти пообещали амнистию всем протестующим.
Антиядерные конфликты в регионе Оберрайн в основном велись консервативными, порой даже реакционными, защитниками окружающей среды.
Радикальные левые стали играть важную роль в антиядерной борьбе, когда возникло движение протеста против запланированного строительства атомной электростанции в Брокдорфе в районе Унтерельбе, ещё одной развивающейся территории недалеко от Гамбурга. Множество деревень было разрушено, а их жители «переселены», как это называют технократы; говоря более простым языком, тысячи людей были насильственно переселены, чтобы освободить место для строительства фармацевтических заводов и атомных электростанций. Когда планы строительства ещё одной атомной электростанции в районе Брокдорф-Вевельсфлехт были обнародованы, была основана организация Bürgerinitiative Unterelbe Umweltschutz (BUU). Затем последовали аналогичные инициативы, дошедшие до самого Гамбурга.
30 октября 1976 года состоялась первая демонстрация с участием восьми тысяч человек. Часть запланированной строительной площадки была оккупирована. После наступления темноты оккупанты были жестоко разогнаны полицией. 14 ноября в Брокдорфе состоялась вторая демонстрация. На этот раз в ней приняли участие сорок тысяч человек. Впервые в истории Западной Германии на демонстрации были задействованы подразделения Федеральной пограничной охраны. Это стало возможным благодаря чрезвычайным законам, принятым в 1968 году. Протестующим всё же удалось разобрать длинные участки забора безопасности. В итоге полиция атаковала и разогнала демонстрацию газовыми гранатами, выпущенными с вертолётов.
Однако тактика запугивания не сработала. После вмешательства полиции антиядерное движение быстро выросло, и по всей стране возникли акции против ядерной программы. Несколько строительных площадок были взяты штурмом, а протестующие вступили в ряд столкновений с полицией. Движение смогло объединить сопротивление местного населения с концепциями воинствующей массовой борьбы.
Самым крупным автономистским движением 1986–1988 годов была акция против саммита МВФ и Всемирного банка в Западном Берлине. Она характеризовалась рядом внутренних конфликтов, и не в последнюю очередь вопросом о патриархальных структурах внутри движения. Так и не удалось найти общую почву для сильной и единой мобилизации. Лозунг «Остановить саммит» казался радикальным. Однако многие были не против попытаться «остановить» саммит, когда он уже начался, а не до его начала.
Кампания также выявила сильные региональные различия между автономными группами. В некоторых городах автономы работали вместе с различными фракциями левых, в то время как автономы в Западном Берлине отказывались сотрудничать с «реформистами». Для многих активистов за пределами Берлина значение саммита МВФ также было в основном символическим. В Берлине ожидалось присутствие четырнадцати тысяч приспешников МВФ и огромного полицейского аппарата. В Западной Германии непосредственное влияние саммита МВФ и политики МВФ в целом было довольно ограниченным. В конце концов, в сентябре 1988 года прошли различные региональные акции протеста (в Ноймюнстере, Гамбурге, Вуппертале, Франкфурте, Штутгарте, Мюнхене и других городах) наряду с амбициозными «Днями действий» в Западном Берлине.
Дни действий имели впечатляющую программу и завершились «Международным революционным маршем» с участием восьми тысяч человек. Хотя это можно считать успехом, сам саммит МВФ так и не был поставлен под реальную угрозу, что резко контрастировало с амбициями «Остановить саммит». Независимо от того, использовались ли различные формы организации и мобилизации могли бы привести к другим результатам – вопрос открытый. В любом случае, Дни действий показали, что силы безопасности далеко не контролировали весь город во время саммита – предположение, которое сделали многие активисты. Из этого можно только извлечь уроки.
Эта глава включена в книгу только по одной причине: 1989 год ознаменовал собой конец (Западной) Федеративной Республики Германии, страны, основанной всего сорок лет назад западными союзниками. Это было выдающимся событием для революционеров: внезапно государство, с которым многие годы боролись и которое отвергали, просто исчезло. И произошло это таким образом, который ещё несколько месяцев назад никто не считал возможным. Однако даже в политике иногда всё происходит быстро и не так, как вы ожидали. Из того факта, что любого, кто в начале 1989 года предсказал бы скорый конец Западной и Восточной Германии, назвали бы сумасшедшим дураком, можно извлечь важный урок: а именно – больше внимания обращать на мнения сумасшедших дураков.
Деятельность «Автономов» в 1989 году охватывала широкий круг вопросов. В Гамбурге образцовый товарищ Фриц, редактор автономного журнала «Сабот», был приговорён к одному году тюрьмы по § 129а [ «членство в террористической организации»] из-за дурацкого дела о законе о печати. Проклятье! В Эссене десять тысяч человек вышли на марш за немедленное освобождение Ингрид Штробль. Тем временем Autonome и анти-импы поддержали двухмесячную голодовку заключённых RAF, которые всё ещё боролись за совместное содержание (голодовка была отменена, когда двое заключённых были близки к смерти, в очередной раз не добившись от государства никаких серьёзных уступок). Сильное и полное молодёжи движение «Антифа» возникло после успеха на различных выборах правых «Республиканцев». Мигранты в третьем поколении основали первые независимые организации. И точное значение термина «автономия» по-прежнему обсуждалось, теперь всё чаще в связи с «антифашизмом», «расизмом» и «антисемитизмом».
В Кройцберге и Нойкёльне во время второй демонстрации «Революционного 1 мая» произошли серьёзные столкновения между протестующими и полицией, а также «пролетарский шопинг». Эти события заставили тех немногих представителей левоальтернативного среднего класса, которые ещё не дистанцировались от «Автоном», сделать это. Даже внутри автономного движения не все были довольны беспорядками, несмотря на победу над полицейскими благодаря превосходной тактике уличных боёв. Товарищи критиковали «холодное технологическое исполнение» беспорядков и отсутствие иронии, страсти и смеха. Тем временем в Гамбурге Сенат всё ещё посылал полицию преследовать жителей Хафенштрассе. Это привело не только к нескольким демонстрациям солидарности, но и к тому, что одному из членов Сената сломали нос.
Возможно, все так бы и продолжалось, если бы внезапно не рухнула Берлинская стена. И тогда ничего не осталось прежним. Вместе с остальным населением Западной Германии, с которым у них было так мало общего, автономы протирали глаза, не понимая, чему именно они стали свидетелями. В конце концов, пришло время задать главный вопрос: «Что теперь?». Было ясно, что вставать на защиту исчезающих национальных государств не очень-то автономно. Но можно ли было сделать что-то ещё?
Ввиду очевидной важности событий была спешно организована демонстрация на Курфюрстендамм. Всего через несколько дней после разрушения стены десятки тысяч восточных немцев, восхищавшихся блестящим потребительским китчем Курфюрстендама, были таким образом угощены демонстрацией западноберлинских автономов, которые достаточно дружелюбно приветствовали их лозунгами.