г. Москва.
Рук семь сразу поднялось в воздух, и мне пришлось выбирать.
– Миниатюризация – миниатюризацией, но уверять нас, что когда-то ЭВМ, способную загружать удаленные сеансы видеосвязи, делать сложные расчеты на уровне, в десятки раз превышающем возможности ЭВМ МИР-2, можно будет носить, пристегнутой к руке вместо часов – это уже перебор. Боюсь, лектор склонен к научной фантастике… – тряся острой бородкой, сказал выбранный мной старичок.
– Ну что я могу сказать… Начну с того, что многие выдающиеся ученые очень любят научную фантастику. Она будит мышление, высвобождает от шор, позволяет посмотреть на научную проблему под неожиданным углом. Так что в этом плане я горячо рекомендую ученым, которые еще не завели такое хобби, срочно им обзавестись. Что интересно, связь между наукой и научной фантастикой так прочна, что иногда ученые сами становятся авторами научной фантастики. К примеру, два известных химика, Айзек Азимов и Роберт Хайнлайн, стали невероятно популярными писателями. Помимо этого, научная фантастика имеет огромный эффект для привлечения молодежи в науку. Уверен, что очень много молодых ученых пришли в науку сугубо из-за того, что в детстве увлеклись научной фантастикой.
И я горячо верю в возможности советской науки, так что такой прибор, массово доступный по своей цене практически каждому гражданину, однажды появится. Лет через сорок-сорок пять, я думаю.
Старичок растерянно осел обратно в кресло, не придумав, что мне возразить. Разве что сказать, что он в возможности советской науки не верит? Непатриотично совсем… И последнее, что ты сделаешь в качестве сотрудника засекреченного по самые уши института в СССР. Я дал знак следующему желающему задать вопрос, мужчине лет пятидесяти, сидевшему неподалеку от старичка.
– Я правильно понимаю, что вы говорили о чем-то, во что со временем может трансформироваться ОГАС?
Что такое ОГАС, я уже знал. Изучил от корки до корки решения XXIV съезда КПСС. Выхода не было, ценнейшая вещь для успешной сдачи экзаменов и зачетов, и лекций по линии «Знания». Бьет наповал не хуже цитат классиков марксизма-ленинизма. ОГАС это – Общегосударственная автоматизированная система сбора и обработки информации для учёта, планирования и управления для советской экономики. Как я помнил из будущего, ее так и не внедрили, как ни жаль. Но сейчас этого никто не знает. Люди в зале и помыслить не могут, что что-то, определённое в решениях съезда КПСС в качестве задачи к исполнению, может быть не выполнено…
– ОГАС – это, несомненно, очень правильный шаг в нужном направлении. Но это лишь часть того, о чем я говорил. Важная часть, но перспективы глобальных и локальных сетей ЭВМ значительно шире. Помимо государственных целей, запланированных в ОГАС, сети ЭВМ будут решать как задачи отдельных людей, так и способствовать формированию новых социальных сообществ. К примеру, объединять болельщиков «Спартака». Или любителей марок.
Представьте, как будет удобно любителям спорта вместе смотреть и комментировать в ходе прямого эфира идущие матчи, сидя у себя дома, делать нарезки наиболее интересных моментов в игре и пересылать их друг-другу, обмениваясь впечатлениями? Появятся и площадки для знакомств, где одинокие люди смогут найти себе пару. В этой сети можно будет договориться и о том, чтобы на одной машине поехать трем разным людям в путешествие на море, скинувшись на бензин. Выбрать из нескольких тысяч вариантов домик в деревне, чтобы отдохнуть от города. Обменять свою квартиру на другую, в другом городе, ознакомившись с десятками фотографий этой квартиры, и возможно, даже небольшим фильмом, снятым владельцем квартиры и выставленным им в сеть. Так что спасибо за вопрос – да, ОГАС имеет самое прямое отношение к тому, о чем я говорил, но сети ЭВМ дадут намного больше возможностей и кардинально изменят мир.
– А что по поводу государственной безопасности? Если все будут делать фотографии и фильмы и слать их по всему миру, это же огромная угроза безопасности. Шпионам будет очень легко немедленно переправить украденную секретную информацию в свои государства, – спросил меня следующий сотрудник Института, с безукоризненной осанкой. Вполне может быть, что сотрудник не только Института, но и Конторы, судя по внешнему виду. Ну да, вряд ли кто другой и решился бы задать такой специфический вопрос.
– Все верно, это серьезная угроза государственной безопасности. Но и радио – такая же угроза, но мы же не отказываемся от радиостанций. Все потому, что получаем от них множество преимуществ, которые важнее рисков для безопасности. То же самое и с сетями, особенно с глобальной сетью ЭВМ. Если мы отстанем от остального мира, который создаст такую глобальную сеть, то понесем очень серьезный урон для нашей экономики, отстанем от наших врагов, не будем иметь достаточно денег на армию и нужды населения.
Будет та же самая ситуация, как если мы сейчас уничтожим в стране все радиостанции, потому что посредством одной из них шпион может отправить наши украденные секреты за рубеж. Но без радиостанций советская экономика получит мощнейший удар под дых. Как летать самолетам, если нельзя передать им предупреждение о нелетной погоде в том аэропорте, в который они направляются? Хватит ли им горючего перелететь в другой, если они, долетев до места назначения, поймут, что сесть там не удастся? Как в бою с противником будут сражаться наши танкисты и летчики, не имея возможности общаться между собой, в точности как это было в первой мировой войне? Как офицерам отдавать приказы без радиостанций?
Правда, для защиты государственных интересов есть и хорошие новости. Любое общение в сети между ее пользователями будет оставлять электронные следы, которые можно будет отследить. Неосторожного шпиона можно будет сразу взять с поличным. Поэтому сфера действия контрразведки во всех странах мира расширится, они будут очень сильно присутствовать в сетях ЭВМ. Кроме того, там можно будет найти очень много крайне интересной информации из других стран, что уже заинтересует нашу разведку. Может найтись дурачок, который, служа в армии где-нибудь в США или Франции выложит в сеть чертежи новейшего вражеского танка, или самолета.
Мужик очень даже уважительно кивнул мне, когда я закончил. Приятно видеть человека, сразу признающего доводы разума.
Вопрос следовал за вопросом. Штук десять подряд. Мне аж пришлось сделать небольшой перерыв и выпить полстакана воды – горло пересохло. Но беседовать с сотрудниками института было приятно – все же умнейшие люди здесь собрались, и это чувствуется. И, кстати, и следа той агрессии, что была у некоторых во время моего первого выступления, в этот раз я не почувствовал. Видимо, они потом еще долго обсуждали его, и выработали в институте определённый консенсус по моему поводу, и, судя по сегодняшней мирной реакции, вполне для меня благоприятный. Местное сообщество меня приняло, и больше не пыталось поставить на место нахального пацана, как в первый раз!
Семён Львович вышел к трибуне и вежливо подвинул меня, остановив очередные вопросы, которым, судя по всему, не было бы конца.
– Товарищи, ну что вы набросились, как в последний раз. Давайте, поблагодарим товарища лектора. Мне его еще к Дмитрию Сергеевичу вести, а он скоро вынужден будет уехать в Академию наук, – сказал он и зааплодировал, показывая всем пример.
Ушли мы, действительно, под аплодисменты. Мне было неудобно. Ну кто я на фоне этих выдающихся умов? Всего-то гуманитарий, способный сказать людям такого масштаба что-то важное для них, лишь потому что он из будущего и лично видел все то, что сейчас многие сочли бы за чудо?
– Пойдемте, Павел, наш директор хочет вам кое-что предложить, – поторопил меня Семен Львович ускориться. А я-то просто не хотел идти слишком быстро, чтобы не выглядеть несолидно. И так преступно молод для этих стен, а если еще шустро ходить, так вообще буду выглядеть, как студент, которым, собственно, и являюсь. Но, видимо, советские ученые в летах тоже готовы шустро перемещаться…
Дмитрий Сергеевич сидел в огромном кабинете с прекрасным видом на соседние луга и деревни. Этакая пасторальная картина получится, если нарисовать и в рамку вставить. Я был поражен, когда он вышел к нам навстречу и протянул мне руку, здороваясь. Академик, да под шестьдесят лет – а не забронзовел, с молодежью за руку здоровается!
– Рад знакомству, Павел! Присаживайся!
Сам сел за свое место во главе стола, мне показал сесть рядышком за огромный длинный стол для совещаний. Семен Львович привычно пристроился напротив меня.
– Не буду тянуть кота за хвост, твоя прошлая лекция произвела очень приятное впечатление на наших сотрудников. Такое, что мы договорились с Семеном Львовичем пригласить тебя на очередную. И я поручил ему, если ты снова выступишь так же блестяще, как в первый раз, немедленно привести тебя ко мне, чтобы я сделал тебе одно, я думаю, интересное предложение. И раз ты тут, значит, и второе твое выступление Семен Львович признал очень удачным.
Тот лишь хмыкнул и кивнул, хотя его и не спрашивали. Дмитрий Сергеевич, похоже, очень давно с ним работает, общаясь уже чуть ли не на уровне телепатии. Когда часто и слов не надо, уже по одному жесту понятно, что имеет в виду собеседник.
– Так вот, Павел – наш институт имеет огромное хозяйство, и, чтобы с ним справиться, мы заинтересованы в толковых экономистах. Как ты смотришь на то, чтобы мы оформили тебя сейчас на полставки у нас, с минимальными обязанностями, а потом, когда закончишь учиться, предложили перейти уже на полную ставку?
Я аж обалдел. Как-то подозрительно много таких предложений стало сыпаться на меня! Учитывая, что я студент первого курса. Когда учился в институте в прошлой жизни, и близко никого не видел, кому бы сделали подобное предложение на первых курсах. Правда, я тогда, и я сейчас – два разных человека… Что я в свои семнадцать лет в той жизни понимал вообще… Заставь меня выступать перед дядечками учеными с сединами и лысинами, я, скорее всего, стоял и молчал бы в ступоре…
Так, и что ему ответить??? Цельному академику? Чтобы не обидеть?
– К сожалению, прямо сейчас я прохожу финальные согласования на другую работу, тоже на полставки. И если там получится устроиться, то еще полставки я точно не потяну. Учеба занимает очень много времени. Очень жаль, но вынужден отказаться. Но я всегда готов приехать к вам с выступлением по линии «Знания». И рассмотреть вариант устройства к вам на полную ставку после окончания учебы в МГУ.
На самом деле, я соврал, конечно. Категорически не был готов тут работать. Ни на полставки, ни на ставку. Ни малейшего желания. Мало что есть в стране больше засекреченного, чем места, где проектируют ядерное оружие. Это значит, что, устройся я сюда хотя бы завхозом, с меня возьмут такие подписки, что выехать мне потом за пределы СССР точно не удастся. Академику, может и разрешат куда поехать за рубеж, или профессору, людям, проверенным в течение десятилетий. А молодому да раннему – процентов так девяносто девять, что откажут, чтобы защитить ядерные секреты. Даже в ГДР или Болгарию какую не смогу выбраться. А про поездку в капстраны так вообще можно и не заикаться. Ну и кроме поездок, в целом будет очень некомфортно. И телефон будет на прослушке 24 часа в сутки. И следить за мной тоже будут периодически, так, на всякий случай. Отслеживать все перемещения и контакты в какие-нибудь пару дней каждые полгода, а то мало ли, я регулярно с американскими дипломатами как бы случайно в парках пересекаюсь…
На этом фоне Верховный Совет таких проблем мне не принесет. Там, главное, не лезть в те дела, что под подпиской, и все будет в порядке. Это та работа, что дает блат во всем, в том числе и в поездках за рубеж. А когда я стану членом партии, то какие в отношении меня прослушки и слежки без чрезвычайно веского основания? Партия себя от КГБ очень даже надежно защищает после чисток тридцатых годов.
Но резать правду-матку академику, директору Курчатовского института, очень влиятельному в стране человеку, я никак не хотел. Так что улыбаемся и машем.
– Вот оно как! – удивился директор, – ну что же, очень жаль. Будем рады сотрудничать по линии «Знания».
На этом сразу же и расстались. И я, в силу своего житейского опыта, понял, что он все же обиделся. Видимо, очень неожиданно мой отказ прозвучал на контрасте. Он, небось, ожидал, что я намертво вцеплюсь в такую возможность – почти ничего не делать на полставки в таком престижном месте работы. А тут – отказ. Обидно, да.
О том, что он обиделся, свидетельствовало то, что он не стал расспрашивать, куда это я устраиваюсь. И то, что он не предложил мне обратиться по поводы работы у них в том случае, если у меня с этим первым предложением ничего не получится. Ну и реакция Семена Львовича тоже была показательной. Он как-то погрустнел, осунулся, и проводил меня до машины практически молча, не затевая каких-либо дискуссий, как мы уже привыкли. И обратно меня не стал сопровождать – извинился, мол, дела срочные, и отправил меня на машине только с шофером.
Ну, в принципе, не удивлюсь, если Курчатовский институт меня больше как лектора общества «Знания» заказывать не будет. Явление очень даже знакомое по прошлой жизни. Ты можешь быть суперполезным специалистом, но, стоит только какому-нибудь топ-менеджеру вообразить, что ты взглянул на него без должного уважения, или даже чисто по случайности какой, от тебя не зависящей, ему тебя невзлюбить – все, пиши пропало! Не видать тебе больше заказов в этой организации. Люди, у которых много власти, часто такими бывают. Неважно, СССР, или рыночная Россия двадцать первого века, это все зависит сугубо от человеческой природы…
К счастью, даже если так, это совсем не проблема. Главное, что, скорее всего, не будут они ничего плохого в «Знание» обо мне говорить, ища причину для отказа. Скажут, скорее всего, что типа все, что этот очень интересный лектор мог рассказать, он уже рассказал, хотим послушать еще кого-то по другой тематике. Знаю я таких, как Дмитрий Сергеевич. Обиделся, не простит, работу больше предлагать не будет, но мстить по мелочи не будет. Потому как просто любит к себе уважение, но к счастью, не топ-менеджер в России двадцать первого века – не развращен миллионами долларов, не прошел жесткую школу взяток за более высокое карьерное место… Поэтому и реакция будет другой, без мелочной мести за пределами института. Да и человек он, к счастью, очень занятой реальной работой, в отличие от некоторых менеджеров в двадцать первом веке, у которых работа является часто синекурой. Обиделся, второго шанса мне давать не будет, но тут же забыл про меня, едва я вышел из кабинета.
Конечно, может это все и мои фантазии, может, я его неправильно как личность понял. Но посмотрим, посмотрим… Все выяснится в ближайшие несколько месяцев. Будут снова звать в Курчатовский или нет. Если нет, после того аншлага, что у меня там два раза был, то ни фига я не ошибаюсь…
По пути домой вспомнил, как планировал, работая в Верховном Совете, подготовить первый доклад для него на тему, которая позволит выступить с ней в Курчатовском институте. Ну вот, уже и выступил, а про работу в ВС еще ни слуху, ни духу. Тянут, они, конечно, время сильно. Впрочем, такое уж непростое место, наверное, для них такое абсолютно нормально.
Довезли прямо до дома. Сказал спасибо шоферу, выскочил из машины, бегом домой. Ворвался в квартиру.
– Ну, что слышно? – спрашиваю встретившую меня Галию, услышавшую, как я ключом открываю дверь. Двери в комнаты были закрыты, но за одной из них услышал тяжелые шаги Никифоровны.
– Инна пришла в себя, – сказал она, и, оглянувшись, гораздо более тихим голосом продолжила, – но что-то голос был какой-то у Нины напряженный, когда она про нее говорила. А про малыша совсем иначе, только хорошее и очень бодро!
– Ну, ты только Никифоровне, и всем другим ничего такого не говори, хорошо? – попросил я ее тоже тихим голосом.
– Конечно, я же понимаю, – кивнула Галия. – Хоть бы там все хорошо с Инной было!
– Будет, обязательно будет! – сказал я ей, видя, что глаза у жены уже на мокром месте. Ясно, что на себя все проецирует, и гормоны просто в пляс уже пустились, – все будет хорошо! Там же все достаточно просто с этой операцией, и хирурги одни из самых лучших в стране. Это тебе не в конюшне, как в девятнадцатом веке, рожать. Задержат максимум на недельку, чтобы точно подлечилась, и вернут домой.
Смог как-то убедить Галию, слезы отступили.
– А что Петр, где он? – спросил ее, чтобы окончательно отвлечь от дурных мыслей.
– Звонил час назад, пьяный уже, лыка не вязал. Очень счастлив, что сын родился.
– Ну да, – хмыкнул я, – сын родился, а он офицер, и соседи у него – офицеры. Трезвым остаться в такой ситуации шансы ноль целых, ноль десятых. Там, небось, несколько этажей его поздравляет. Волнами идут в атаку на приступ его квартиры…
– Ага! – уже и улыбнулась жена. Прекрасно – подправили мы ей настроение.
Но, конечно, Никифоровна что-то почуяла, тоже ж опыт общения с врачами… Пришлось ее успокаивать весь вечер, и старательно уводить разговоры от этой темы. Переводил все разговоры на малыша. И Галия, и Никифоровна тут же озарялись улыбками, и становилось полегче.
Окончательно ситуацию выправил нагрянувший в гости Егорыч, прихвативший с собой Родьку и еще бутыль вина. Правда, уже не французского, а Киндзмараули. В этом времени еще была гарантия качества, вино этой марки не бодяжило несколько десятков разных заводиков, как получилось в двадцать первом веке. Помню, что брать его было рискованно. То дымиться начинает, едва откроешь, что означает, что оно бродит, то вкус странный, совсем не соответствующий стандарту. А сейчас открыли по случаю рождения нового родственника – и вот оно, тот самый вкус, то самое качество!
Грузинское вино, конечно, быстро закончилось. На такую-то компанию, да по такому-то поводу! Достал бутылочку из своих запасов. Тоже грузинское, Ахашени. И тоже оказалось отменного качества.
И тут как раз диван с кроваткой привезли! Мы с Егорычем быстро все затащили. Повезло, что диван в лифт влез. Правда, едва-едва. Был бы на пару сантиметров шире, и фиг бы мы его протолкнули внутрь. А кроватка, конечно, была в разобранном виде, потом будем собирать.
Сели отмечать и новую мебель. Но через полчаса вино закончилось, и Егорыч шустро засобирался домой, решил, что поздно уже. Родьку я забрал побегать с Тузиком, чем мы с удовольствием и занялись. Бегать лучше всего, кстати, именно по весне. Самый вкусный воздух именно весной. После холодной зимы им просто наслаждаешься при пробежке. Может, он такой же точно, как и осенью, но осенью ты жарким летом избалован, и такое же наслаждение от него не чувствуешь, как после холодов.
– Как назовут, интересно, малыша? – задумчиво сказала Галия, когда мы, уложив Никифоровну на новый диван, пристроились ночевать обратно в спальню. И по ее виду даже дураку было бы понятно, что она сейчас об имени для своего ребеночка думает.
– Ничего Жариковы мне не говорили, – помотал отрицательно головой я.
– Мальчика, если у нас родится, я бы Тарасом назвала, – сказала жена, и посмотрела на меня так просительно, мол, ты не возражаешь?
– А чего именно Тарасом?
– В честь твоего отца. И вообще имя красивое.
Признаться, я был удивлен.
– А почему не в честь твоего отца? – тут же полюбопытствовал у нее.
– В честь моего отца Марат своего сына назовет, – в принципе, логично, ответила Галия, – а твой отец очень обрадуется, если в его честь сына нашего назвать. Баловать его будет, заботиться о нем. Он хороший родитель, жаль даже его, что так ему с женщинами до Киры не везло.
Я снова чуть не выпал в осадок. Это мой папаша-то хороший родитель? Как вспомню ту манекенщицу, ради которой он забыл про нас и бросил тогда в столице, едва завидев… Это при Кире-то, что его искренне любит. Ох, не бьётся у меня что-то в голове…
Но дальше эту тему развивать не стал. День был тяжелым по переживаниям, и я уже прилично так устал. Ну и нельзя забывать, что Галия беременна, и ожидать от нее полной беспристрастности и логики достаточно странно. Да и в принципе, какому мужику не будет приятно, когда жена предложит назвать сына в честь его отца? Этакий очаровательный налет патриархальности. Чувствуешь себя орлом, которого сопровождает по жизни любящая орлица. Да и при всех его закидонах с женщинами отец Тарас действительно нормальный. О своих детях заботится. Малейшая просьба – и бежит на помощь.
Но, несмотря на усталость, один вопрос я не мог не задать.
– А если девочка родится, как бы ты ее назвала?
– Анастасия. Согласись, красиво будет звучать – Анастасия Ивлева.
И жена, конечно, совсем не поняла, почему я вдруг затрясся от удушливого смеха.