Проход запрещен
Время от времени все вокруг сотрясалось от сухих раскатов грома. Они были такой необычайной силы, что казалось, земная твердь вот-вот расколется под ногами. Вслед за громом подул свежий, наполненный влагой ветер, но дождя так и не было.
– Почему вы не пропускаете нас? Почему, почему, почему? – Один из моих попутчиков в очках в черной оправе тыкал пальцем, наседая на незнакомца, преградившего нам путь. Впавшие щеки с выступающими скулами, темные круги под глазами – на его худом лице явственно читалась усталость.
– Говорят же тебе, жди! – с невозмутимым видом повторял незнакомец.
– Ха, а почему это вы мне тыкаете? Мы что, знакомы? Всегда находятся людишки, которые никого не уважают и грубят всем подряд, – все больше распалялся путник в очках.
Над склоном виднеющейся вдали горы мирно проплывали облака. Порой сквозь их толщу пробивалась радуга, казавшаяся необычайно умиротворяющей.
– Поскорей бы добраться туда и упокоиться с миром, – изредка бормотали путники, бросая тоскливые взгляды в сторону горы. Мои попутчики ничуть не сомневались, что именно она является конечным пунктом нашего изнуряющего пути и что там мы сможем обрести покой.
– Дяденька, откуда вы знаете, что нам нужно именно туда? – спросил я как-то раз у очкарика.
– Откуда? Да нутром чую. Эй, школьник, тебе ведь известно про инстинкты лосося? Мальки лосося, вылупившись из икринок, через несколько дней отправляются в открытое море. А когда приходит время, возвращаются в то место, где появились на свет. Думаешь, мальки перед уходом в море запоминают адрес? Вот и я просто знаю, и все.
Он оказался вполне образованным, даже про лосося упомянул, а по внешнему виду и не скажешь. После того случая я тоже поверил, что гора является конечным пунктом нашего пути.
В том месте, где широкая дорога внезапно сузилась, какой-то незнакомец преградил нам путь, заявив, что не пропустит нас дальше. Не знаю, сколько дней и ночей мы брели пешком. Все были уже измучены, но расстояние до горы, которое нам осталось пройти, все-таки заметно сократилось. Близость цели делает нетерпеливым. Путники злились и требовали немедленно пропустить их.
– Вы можете отправиться дальше, но вам нужно подчиниться здешним правилам. Подождите немного, – с невозмутимым выражением лица терпеливо повторял человек, вставший на нашем пути.
Мои попутчики наконец-то осознали, что ругаться бесполезно, и кое-как устроились на земле. Я тоже присел в укромном уголке, держа за руку На Дохи[1], которая была измотана до предела. В пути она никак не могла собраться с силами и еле шла, опираясь на меня. Не знаю, сколько времени прошло с того момента. Густой туман укутал гору, полностью скрыв ее от наших взоров.
Не знаю, сколько времени прошло с того момента. Густой туман укутал гору, полностью скрыв ее от наших взоров.
– Я могу задать вопрос? – солидный мужчина лет пятидесяти, одетый в деловой костюм, обратился к незнакомцу, мешавшему нам пройти. – Как видите, все ужасно устали, просто измучены. Мы даже не имеем представления, сколько времени находимся в пути и какое расстояние успели пройти. К тому же здесь очень холодно. Скажите хотя бы, как долго это будет продолжаться. Мы хотим знать, сколько нам здесь придется ждать. Разве не безобразие задерживать нас без какого-либо разумного обоснования?
– Точно, настоящее безобразие. Даже в ресторанах выдают талончики, если выстроилась большая очередь. Ты что, не слышал, что время – золото? Нечего отнимать наше драгоценное время, – поддакнул ему дядька в очках.
– И это говорите вы – безответственные людишки, отказавшиеся от отпущенного вам бесценного времени. А знаете ли вы, что может быть страшнее отсутствия разумного обоснования? Безответственность, – ухмыльнулся незнакомец.
– Объясните, что все это значит? – попросил его тот же попутчик в деловом костюме.
– Что все это значит? Что видите, то и значит. Вы те, кто отказался от отпущенного вам драгоценного срока жизни как от ненужного хлама. И вы еще имеете наглость говорить о времени? Даже не смейте вслух произносить это слово, – от его тяжелого взгляда пробирала дрожь.
В этот миг…
Густой туман, скрывавший гору, рассеялся, и она предстала перед нашими взорами, перед нашими взорами, освещенная сиянием радуги. Вдали на дороге, простиравшейся от подножия горы в нашу сторону, показался человек. Судя по постепенно проявляющимся очертаниям, это был крепко сложенный мужчина в длинном черном плаще.
От его тяжелых шагов дрожала земля.
Незнакомец, мешавший нам пройти, подскочил, сложил ладони перед грудью и поклонился.
– Господин Мачон, вы появились быстрее, чем я ожидал, – почтительно поприветствовал он.
– Количество сходится?
– Да, здесь все тринадцать человек из города Квано, которые двенадцатого июня добровольно выбрали смерть. Вот, можете сами проверить.
Преградившего дорогу незнакомца звали Саби, он протянул потрепанную от времени тетрадь закутанному в черный плащ мужчине, который обратился к нам:
– Сейчас я начну перекличку. Тот, кого я назову, должен немедленно отозваться.
– А почему вы с нами так невежливо разговариваете? Ума не приложу, то ли вы не воспитаны, то ли привыкли ни во что не ставить людей. И что за тон вы взяли? Вас что, в детстве не учили манерам? – снова возмутился очкарик.
– Тебе что-то не нравится? Я пытаюсь хоть как-то помочь вам, несмотря на ваше предательство. Так что нечего ко мне придираться с такими пустяками, как пренебрежительный тон, – слова Мачона словно окатили нас ледяной водой.
– Простите, я тут прислушался к вашей беседе и не могу не высказаться. Уверен, что мы с вами никогда не встречались. Каким образом я мог предать человека, с которым даже не знаком? Может быть, вы нас с кем-то путаете? – поинтересовался попутчик в деловом костюме. Доброжелательное выражение лица и грамотная речь выдавали в нем интеллигентного человека.
Ты ни разу не видел меня?! Вы все не помните меня, потому что перед рождением вам стерли память. Вам выпал счастливый шанс, один на несколько миллионов, появиться на белом свете – оказаться в мире живых, и все это благодаря мне. Я занимаюсь тем, что выбираю из огромного множества бестелесных душ тех счастливчиков, которые могут воплотиться в мире живых. А еще изучаю выбранные души и решаю, сколько они должны прожить. Это настолько болезненная работа, словно тебе пилят кости и вырезают плоть. Невозможно удержаться от слез при виде тех душ, которые не прошли отбор и со стенаниями умоляют отправить их в мир живых. Но для тех, которые стали победителями в огромном конкурсе и родились на белый свет, тем самым обретя плоть, существует неотвратимое правило: они должны сполна прожить отпущенный им жизненный срок. Невыполнение этого правила – предательство и тяжкий грех по отношению к тем многочисленным душам, которые не прошли отбор.
– Черт побери, ничего не понимаю. Что за бред сивой кобылы? – недовольно проворчал задиристый мужичок в очках.
– Покойники хотят добраться вон туда, – Мачон показал на гору, над которой переливалась всеми цветами радуга.
– Так пропустите побыстрее. Зачем вы нас тут держите? А может, это ваше правило как-то связано с деньгами? В таком случае даже не надейтесь на материальную выгоду. Здесь все с пустыми руками. Все, что у нас есть, – это одежда, в лучшем случае часы или кольца.
– Здесь, в срединном мире, не нужны деньги, так что забудьте о них. Вы ничего не сможете на них купить. Покинувшие бренный мир собираются вокруг вон той горы только для одного – чтобы подвергнуться небесному суду, – сообщил Мачон.
– Подвергнуться суду? – Нахмурился интеллигент в деловом костюме.
– Да, на нем будут оценивать, как вы прожили отпущенное вам время. Через суд проходят и те, кто сполна прожил свой срок, и те, кто выбрал преждевременную смерть. Те, кто прожил жизнь до конца, переходят через реку, отделяющую мир живых от царства мертвых. А те, кто отказался от отпущенного им времени, идут по этой дороге. Но добраться до горы будет нелегко. Им не дано беспрепятственно оказаться на судилище. Тем, кто выбрал смерть раньше времени, чтобы добраться до места, придется выдержать череду тяжких испытаний, сравнимых с усилиями верблюда, проходящего сквозь игольное ушко. Не возражайте и не спорьте. Расплата за собственные ошибки одинакова и на этом, и на том свете. Для начала сверимся со списком. Те, кого я назову, поднимите руку. До Чжиндо!
Путник в деловом костюме отозвался. Быстро взглянув на него, Мачон продолжил:
– До Чжиндо, пятьдесят один год. До конца отпущенного срока не дожил сорок лет. Хван Мёнсик!
На этот раз руку поднял дядька в очках.
– Хван Мёнсик, сорок девять лет. Не отжил еще двадцать восемь лет. На Ильхо!
Пришла моя очередь отозваться.
– На Ильхо, шестнадцать лет…
– Гм, я очень извиняюсь. – Я опять поднял руку, чтобы перебить Мачона. Мне казалось, что нужно с самого начала сообщить, что произошла ошибка. – Вы все время говорите: «Те, кто выбрал преждевременную смерть», но я не из них. Я не кончал жизнь самоубийством.
– На Ильхо, шестнадцать лет. Не дожил еще пятьдесят восемь лет, – продолжил Мачон, сделав вид, что не слышит.
– Еще раз говорю вам, что это не так.
– Тогда что ты здесь делаешь? Тебе осталось пятьдесят восемь лет жизни. Если ты не самоубийца, то не окажешься здесь. Так что давай закончим этот бессмысленный разговор. – Категорично покачал головой Мачон.
Но разве он не должен прислушаться к моим словам и вместе со мной подумать над тем, почему я тут оказался? Что значит «бессмысленный разговор»? Да ведь он меня ни во что не ставит…
– Почему вы мне не верите? Ах да, спросите Дохи, она свидетельница. Я умер из-за нее. – Я кивнул на свою спутницу.
Но, кажется, та сейчас была не в состоянии подтвердить мои слова и бессильно сидела, устремив взгляд полуприкрытых глаз в пустоту.
– Похоже, ей нечего сказать. – Мачон продолжил педантично сверять список: – Следующий…
Мне хотелось опять перебить его и вмешаться в перекличку, но я не решился под грозным взглядом Саби.
За все свои шестнадцать лет жизни я ни разу не задумывался о смерти. У меня не было времени думать о ней. Я составил себе жизненный план, довольно простой. Однако реализация даже этого плана так изматывала, что у меня не оставалось времени на размышления.
«Прожить день без происшествий» – может, кому-то это покажется странным, но именно таким было мое жизненное кредо.
Конечно, вы можете спросить: что сложного в том, чтобы просто жить день за днем? В моем случае прожить сутки без невероятных событий было действительно очень сложной задачей.
Дело в том, что у меня есть плохая примета. Не помню, с каких пор она появилась, полностью подчинив себе мою жизнь.
Мое утро всегда имело очень большое значение, потому что влияло на целый день. Если оно было неудачным, то и день становился таким же. Эта примета была точной, как математическая формула, и ни разу не дала осечки.
Если спозаранку происходило хоть что-нибудь, что портило мне настроение, то весь день шел наперекосяк. Именно поэтому я всячески старался, чтобы утром не произошло ничего неприятного. Но, к сожалению, это не всегда зависело от меня.
Обычно я не завтракаю. Мама считала это нормальным и не сердилась, но порой все же ворчала на меня. В таких случаях мне волей-неволей приходилось вступать с ней в перепалку. Удивительным образом это происходило именно в тот момент, когда я с облегчением думал: «Сегодняшнее утро обошлось без происшествий».
Еще у меня натянутые отношения с сестрой. Ее зовут Ильчу. Мы можем не разговаривать целый месяц, если только не случится что-нибудь из ряда вон выходящее. Хоть мы с ней брат и сестра, но я почти ничего не знаю о ней, а она – обо мне. Сталкиваясь дома, мы игнорируем друг друга, а если кто-то не дай бог нечаянно заденет другого, обмениваемся самыми злобными взглядами, но ни в коем случае не разговариваем. Иногда Ильчу ни с того ни с сего начинает провоцировать меня. Причем по всяким пустякам, например, почему я выдавливаю зубную пасту из середины тюбика. Как ни странно, это тоже случается в тот момент, когда я с облегчением думаю, что утро обошлось без происшествий.
Если бы не эта неизвестно когда появившаяся примета, моя жизнь была бы довольно спокойной и беззаботной. Однако я не жаловался. Я прекрасно знал, что не одарен особыми талантами. А такому ничем не примечательному парню, как я, вреден постоянный душевный комфорт. Поскольку он может сделать из меня равнодушного наблюдателя, который безответственно относится к собственнойжизни. Удивительно, но дурная примета, отравляющая мою жизнь, одновременно была движущей силой, которая поддерживала меня в постоянном напряжении, не давая расслабиться.
Двенадцатое июня тоже оказалось одним из таких дней.
С самого утра Ильчу начала ко мне придираться. Якобы я не смыл за собой в туалете, и она брезгует жить со мной в одном доме. Притом, что с момента пробуждения и до разговора с ней я вообще не ходил в туалет. Услышав об этом, Ильчу не поверила и начала спорить, утверждая, что это именно я насвинячил. Меня трясло от злости: разве моча в унитазе подписана моим именем?
Не имея более веских доказательств моей вины, она ушла в школу со словами, что ей стыдно быть моей родственницей. Я тоже вышел из дома, настороженно думая, что сегодня нужно быть предельно внимательным. Но мне было так чертовски обидно от несправедливых обвинений, что страшно захотелось курить. Мой стаж курильщика был мизерным, и я вполне мог обойтись без сигарет, но в то утро ощутил сильнейшую потребность затянуться. Только в этот момент я осознал, насколько унизительным дляшестнадцатилетнего парня было обвинение, связанное с туалетом.
Устроившись в укромном уголке за нашим многоквартирным домом, я вытащил вожделенную сигарету. Опасаясь, что меня кто-нибудь заметит, решил сделать всего три глубоких затяжки и затушить окурок. Я успел смачно затянуться в третий раз, когда кто-то хлопнул меня по плечу.
– Тебе так хочется курить в школьной форме? Да еще и возле дома? – Голос за спиной показался мне знакомым. – Урод несчастный! И как тебе только еда в горло лезет? – Та же рука стукнула меня по спине. На этот раз удар был таким сильным, что у меня чуть искры из глаз не посыпались.
Я резко повернулся:
– Да пошел ты! Тебе-то какое дело?
Передо мной стоял отец.
Понятия не имею, как он оказался здесь в это время, ведь ушел на работу на рассвете. Но тогда мне было не до вопросов, и я побежал без оглядки с места преступления. А в школе во время обеда произошло еще более нелепое происшествие. Я сидел в столовой, отрешенно уставившись в тарелку с едой, видимо потеряв всяческий аппетит при мысли о том, какая взбучка ждет меня дома. В этот момент мой одноклассник О Чжондо, проходивший мимо с полным подносом, внезапно растянулся на ровном месте. Я молча наблюдал за летящими во все стороны рисом и овощами, думая о том, как бедняга живет с такими слабыми ногами, когда раздался крик классного руководителя:
– На Ильхо, зачем ты это сделал?
– Я? Вы о чем?
– Зачем ты поставил подножку невиновному О Чжондо?
От такой вопиющей несправедливости я выругался вслух и саркастически рассмеялся – и сразу же превратился для всех в отпетого хулигана, который мало того что сбил с ног одноклассника, так еще и сцепился с учителем, послав его подальше. Но хуже классного, обвинившего меня без всякой причины, был сам засранец Чжондо. Только мы двое знали, ставил я ему подножку или нет. Стоило ему признаться, что он споткнулся, потому что у него слабые ноги, – и дело с концом. Однако он подло промолчал.
Я подумал, что раз утро и день выдались неудачными, мне придется быть осторожным до самого вечера. Возвращаясь из школы, твердо решил не перечить отцу, а в ответ на его крики, нравоучения и упреки покорно признать вину и кротко просить прощения.
Когда рынок остался позади и я вышел на короткий путь до дома, мне попалось на глаза старое здание в начале глухого переулка. Оно было таким ветхим, что от одного взгляда на облупившуюся вывеску и потускневшую краску на фасаде становилось тоскливо. На третьем этаже было малолюдное теперь интернет-кафе, в котором я когда-то зависал, а в цокольном – караоке-бар, где раньше тоже любил отрываться. Мысленно возвращаясь к сценам из прошлого, я разглядывал здание, как вдруг мое внимание привлек силуэт на крыше. Кто-то стоял на самом краю и смотрел в небо. Когда ветер трепал длинные волосы и подхватывал белую юбку, украшенную частым узором из черных сердечек, тонкая девичья фигурка опасно покачивалась. Я пристально всматривался в ее лицо и, узнав, сильно удивился. Это была На Дохи. «С ума сошла! Что она там делает? А вдруг упадет?» Я уже отвел от нее взгляд, когда меня словно стукнуло по голове чем-то тяжелым. А вдруг она решила умереть? Осененный внезапной догадкой, я бросился в здание и на одном дыхании взлетел вверх по ступенькам.
Когда с громким стуком открылась дверь, ведущая на крышу, Дохи уже взбиралась на парапет.
– Стой! – С быстротой молнии я кинулся к ней и успел схватить ее в охапку.