Бункер

…Юлия открыла глаза и прислушалась. Из коридора послышались тихие шаги. Она привстала и оглянулась, однако глаза не могли ничего разобрать: царила полная темень. Чувствуя под ногами холод, женщина поежилась: оказывается, она была босиком.

Сделав несколько шагов, Юлия замерла. Она вдруг поняла, что не имеет ни малейшего понятия, где находится. И, что ужаснее всего, как она сюда попала.

Так и есть, где-то рядом кто-то прошелся. Юлия сдвинулась с места и, чувствуя под ногами ровную поверхность пола, похоже, бетонного, на ощупь двинулась вперед. Глаза уже привыкли к темноте, и она смогла разобрать смутные очертания комнаты, в которой находилась.

Не большая и не маленькая, с низким потолком и без единого окна. Зато, если глаза не обманывали Юлию, с большой черной дверью в нескольких метрах от того места, где она стояла.

Юлия наконец добралась до двери и попыталась нащупать ручку, однако ее пальцы утыкались в ровную металлическую поверхность. Как ни старалась, она не могла ни за что уцепиться. И внезапно поняла: у двери просто-напросто не было ручки.

Ей сделалось страшно, хотя до сего момента Юлия не испытывала ничего – ни паники, ни беспокойства. Повернувшись, она прислонилась к двери спиной и облокотилась на ровную металлическую поверхность.

Чувствуя сквозь тонкую ткань одежды холод (похоже, облачена она была во что-то эфемерное, то ли сарафан, то ли ночную рубашку), Юлия попыталась сообразить, где все-таки находится. И, самое важное, как она там оказалась.

Нет, вовсе не там, а здесь, в этом странном помещении без единого окна, с холодным бетонным полом и металлической дверью без ручки.

Глаза уже настолько привыкли к темноте, что выхватывали из обступавшей тьмы много деталей. Однако в этом-то и был ужас: ничего такого рассмотреть не удавалось. По той простой причине, что никакой мебели в комнате не было – ровным счетом никакой.

Ни стула, ни кровати, ни шкафа, ни даже хотя бы матраса в углу или циновки. Комната была абсолютно пуста, если не считать, конечно, находившейся там Юлии.

Нет, не там, а здесь.

Внезапно до Юлии снова донеслись шаги, причем так отчетливо и в столь непосредственной близости, что женщина вздрогнула и инстинктивно отступила от двери в глубь комнаты.

Там, с обратной стороны металлической двери, кто-то стоял и громко дышал. Нет, даже не дышал, а натужно сопел – причем сопел весьма отчетливо, как старинный паровоз или неисправный прибор искусственного дыхания.

Юлия, чувствуя, что страх вдруг перерастает в панику, прислушалась, затаив собственное дыхание. Тот, кто находился всего в нескольких сантиметрах, пошевелился, кажется, поворачиваясь, затем грузно сдвинулся с места, а затем чихнул.

Кажется, это был мужчина. Юлия окаменела. Ее сердце билось необычайно быстро, во рту пересохло, кожа покрылась пупырышками – однако не от холода (хотя в комнате было далеко не жарко), а от ужаса.

Где она? Она этого не знала. Как она сюда попала? Этого она тоже не ведала. Почему дверь заперта? Об этом она не имела ни малейшего представления. Кто стоял за дверью и тяжело дышал? Это было ей неизвестно.

Внезапно женщина сообразила, что вообще мало что знает и что может вспомнить. В том, что она звалась Юлией, она, к примеру, не сомневалась. Она просто знала это – и все тут.

А вот какая у нее фамилия? Она не могла сказать. Сколько ей лет? Что было до того, как она открыла глаза и поняла, что находится в этой…

Нет, не комнате, а тюремной камере?

Или даже бункере?

И тут на нее накатило, и женщина вдруг всхлипнула, чувствуя, что по ее щекам струятся горячие соленые слезы. Она затряслась в беззвучных рыданиях, боясь, как бы тот, кто стоял рядом, не услышал ее стенаний.

Еще до того, как в голову Юлии пришли иные вопросы и она справилась с нахлынувшими на нее чувствами, раздался легкий скрежет, она вдруг поняла, что дверь открывается, и отскочила от нее в глубь комнаты.

Тюремной камеры.

Странно, но ей вдруг показалось, что она знает, где находится. И на что похожа эта тюремная камера. На что?

(Веселые бельчата, веселые бельчата, веселые бельчата…)

Отогнав странные ненужные мысли, Юлия заметила, что дверь не сдвинулась с места, а вместо этого в самой двери вдруг образовалось, с противоположной стороны, небольшое зарешеченное квадратное отверстие.

Кто-то, видимо, тот, кто стоял и тяжело дышал, распахнул старомодное тюремное оконце.

– Не реветь! – услышала она странный, неприятный голос, скорее мужской, чем женский. – Он этого не любит!

Юлия заметила с обратной стороны, видимо, из коридора, свет и чье-то лицо, но не смогла рассмотреть его. Однако ей показалось, что лицо было…

Какое-то страшное.

Еще до того, как она смогла по-настоящему испугаться, оконце с легким лязганьем снова закрылось, и камера – Юлия уже не сомневалась, что она действительно находится в тюремной камере – погрузилась в темноту.

Прошло несколько томительных моментов, в течение которых женщина не знала, что делать. Смахнув все еще струившиеся по щекам слезы, она ощутила вместо страха злость и, ринувшись к двери, стала барабанить по ней кулаками.

– Эй, откройте! Выпустите меня отсюда! Вы меня слышите? Немедленно выпустите меня!

Чем сильнее она стучала в дверь, тем сильнее росла в ней уверенность, что стоит ей повысить голос и напугать… напугать тюремщика, как ей удастся обрести свободу.

Хотя в этом-то и заключался ужас: она не могла сказать, ни кто она, ни откуда она, ни как она попала туда… То есть конечно же сюда. Ни как долго находилась там… Естественно, здесь…

Здесь, в тюремной камере, отчего-то напомнившей ей место заточения графа Монте-Кристо в замке Иф. В детстве, помнится, она обожала эту книгу, прочитав ее одиннадцать… Нет, даже двенадцать раз.

И не только она сама, но и ее брат Васютка…

Брат? У нее имелся брат?

Да, имелся…

(Веселые бельчата, веселые бельчата, веселые бельчата…)

До Юлии внезапно дошло, что амнезией она не страдает и может вспомнить, что было с ней в детстве. Она даже вспомнила, что обои ее детской комнаты были розовые с разбросанными по ним букетами цветов. Но это до того, как она с родителями переехала…

Оконце с грохотом, на этот раз гораздо более сильным, снова распахнулось, и до нее донесся голос тюремщика:

– Не орать! Ишь чего выдумала! Замолчи сейчас же!

Так, теперь стало ясно, что голос был не женский и не мужской, а какой-то… детский, что ли? Нет, и не детский, но явно принадлежавший человеку еще совсем даже не взрослому.

Ее что, охранял подросток?

Юлия, таращась на то, что возникло в оконце, через которое в комнату (да нет же, бункер!) вливался яркий, но какой-то мертвящий свет, наконец-то имела возможность рассмотреть лицо того, кто к ней обращался. Хотя бы и частично…

И ей сделалось очень и очень страшно. Это в самом деле было какое-то нереальное, жуткое лицо, вероятнее, даже морда. Вне всякого сомнения, человеческая, однако непропорциональных размеров и какая-то перекошенная.

Тот, кто ее охранял и вел с ней беседу, был отнюдь не красавцем, а подлинным Квазимодо! Низкий покатый лоб, торчавшие во все стороны волосы, огромный крючковатый нос, выпяченная губа, из-под которой виднелись длинные желтые зубы…

Нет, даже клыки.

Отчего-то Юлия подумала о том самом фильме, который смотрела тогда вместе со Стасом. Какой-то идиотский третьеразрядный американский ужастик, на который она пошла, потому что это была единственная возможность – они пришли в кинотеатр, когда все остальные сеансы уже начались.

Фильм был не то что страшным, а скорее неприятным, абсолютно неправдоподобным и скроенным по примитивным лекалам творцом подобных «шедевров». Что-то о группке туристов, свернувших в лесистой провинциальной Америке куда-то не туда и угодивших в логово людоедов, которые с большим удовольствием принялись поглощать непрошеных гостей. И, как водится в подобных случаях, людоеды были какими-то гротескными существами, подлинными монстрами со столь уродливыми телами, что, существуй они на самом деле, они бы по причине своих телесных изъянов не смогли бы сдвинуться с места, не говоря о том, чтобы, подобно марафонцам, преследовать бедолаг-туристов по лесам, поджидать их в чащобе и тащить к себе в хижину, дабы сделать из них фрикасе к ужину.

Или, кто знает, к своему людоедскому обеду.

Да, фильм ужасов ей тогда ужасно не понравился – не столько своей кровавостью, хотя крови было много, сколько полной бессмысленностью и примитивностью. Это и стало одной из причин, кажется, даже основной, почему она через несколько дней и завершила свои отношения с ее тогдашним ухажером Стасом…

Ну да, Стаса она прекрасно помнила…

А вот сказать, как она оказалась здесь, не могла.

Но почему она об этом подумала? Ах, по той простой причине, что лицо того, кто сейчас гундосил что-то в зарешеченное оконце, очень походило на физиономию младшего отпрыска семейства лесных людоедов. Конечно, не один в один, однако нечто из разряда подобных нереалистичных киношных монстров он собой представлял, это точно.

С тем только различием, что в ее случае монстр был вполне реальный и не экранный.

Юлия вдруг испугалась до такой степени, что вжалась в угол и, взирая оттуда на прямоугольник света, в котором виднелась гротескная физиономия, закрыла глаза, желая, чтобы наваждение прошло. Чтобы она открыла глаза – и все вдруг исчезло.

Она открыла глаза и убедилась, что ничего не изменилось. Слезы вновь заструились по ее щекам, только в этот раз плакала она абсолютно беззвучно, съежившись и замерев на карачках, чувствуя, что ноги у нее задубели от холода.

Ведь она же была босиком!

Тюремное оконце никуда не исчезло, странная, наводящая ужас физиономия, такая нереальная и тем не менее маячившая прямо перед ней, гаркнула:

– Не реви! Мне такое не нравится!

А затем раздалось позвякивание, послышался поворот замка в двери – и дверь медленно распахнулась.

Юлия, еще несколько минут назад страстно желавшая, чтобы это произошло, поняла, что желает одного: чтобы дверь закрылась, чтобы тюремщик, который возник перед ней, исчез, чтобы все опять погрузилось в темноту.

И чтобы она осталась в тюремной камере в одиночестве. Но даже это не помогло бы ей: она ведь все равно знала бы, что рядом, в считаных метрах, притаилась опасность, тяжело дышавшая и шаркавшая ногами.

Юлия подскочила, вжимаясь в холодную бетонную стену. Тюремщик, замерев на пороге, кажется, сам не знал, что ему делать, и стоял, переминаясь с ноги на ногу. Это был крайне непропорционально сложенный человек, очень некрасивый и внушавший трепет. Облачен он был в какие-то странные, явно старомодные, одежды. Голова у него была странно изогнута, и из-за нее виднелся…

Да, это действительно был горб.

Не закрывая глаз, Юлия рассматривала своего тюремщика. Ведь настанет время, когда она покинет место заточения и в полиции придется воссоздавать его портрет, дабы правоохранительные органы могли найти его.

Полиция… Юлия едва не рассмеялась. Она словно в другом мире находилась, там, где не было полиции и всех тех, кто бы мог ей помочь.

А кто бы мог ей помочь?

И все же женщина внимательно смотрела на того, кто стоял в проеме двери и, кажется, даже смущенно таращился на нее. Ему что, самому неприятно или даже страшно разговаривать с ней?

Юлия убедилась, что имеет дело с крайне малоприятным субъектом, являвшимся, похоже, мужчиной. Или даже большим ребенком, вернее, и инстинкт ее не обманул, неуклюжим и странным подростком. Похоже, даже не совсем адекватным.

Но подросток или нет, не хотелось бы ей столкнуться с подобным субъектом в темном проулке ночью. Или даже на оживленной улице днем. Впрочем, и в одном, и в другом случае у нее было бы несомненное преимущество – она бы смогла попросту убежать от этого субъекта.

А, находясь в тюремной камере без окон и с металлической дверью, сделать этого она не могла.

Женщина, медленно поднявшись, взирала на Квазимодо, так она окрестила для себя своего тюремщика. Однако ее внимание привлекал даже не столько он сам, сколько торчавшая в замочной скважине связка ключей.

Квазимодо чуть продвинулся в глубь камеры, предоставляя Юлии возможность бросить взгляд в коридор, из которого он к ней заявился. Похоже, камера с металлической дверью, засовом снаружи и зарешеченным оконцем была в коридоре не единственной. Взгляду Юлии предстала еще одна дверь напротив ее собственной.

– Не реветь! – произнес своим странным голоском Квазимодо, явно волнуясь. – Отчего вы все кричите? От этого у меня ужасно болит голова! Да и он этого не любит!

Юлия, чей взгляд был прикован к торчавшей в двери связке ключей, тихо произнесла:

– Я хочу пить!

Квазимодо вздрогнул, уставился на нее, словно не понимая, что она имеет в виду, а женщина повторила:

Я. Хочу. Пить. Или вы хотите, чтобы я умерла от жажды? – И внезапно добавила, повинуясь какому-то неведомому чувству:

– Или вы хотите, чтобы он был недоволен?

Охранявший ее субъект встрепенулся и произнес:

– Так бы сразу и сказала. Только буянить не надо. А то вы все такие резвые. Думаешь, что мне этот шум нравится?

Юлия, в голове которой сложился план побега, не отрываясь, смотрела на связку ключей. А затем, вдруг осознав, что Квазимодо может заметить ее опасный интерес к его ключам, заставила себя перевести взгляд на его уродливое, даже страшное лицо.

Нет, она никогда не была человеком, который оценивал других на основании их внешности. Юлия попыталась вспомнить, каким именно она была человеком до того, как попала сюда, но в голову не пришло ничего путного.


Хотя в мозгу внезапно возникла сцена.

…Она подходит к двери, причем двери, как две капли воды похожей на ту, которая являлась дверью ее тюремной камеры. Причем в руках у нее связка ключей. Она и сама не знает, откуда у нее они взялись. Она открывает дверь и попадает в комнату без окон. Только в отличие от этой посреди той комнаты возвышался стол. И на нем что-то лежит – что-то, накрытое клеенкой. Она приближается к столу, дотрагивается до клеенки, та начинает сползать с того, что находится на столе, и ужас, небывалый леденящий ужас, охватывает ее, причем еще до того, как ее взгляду предстает то, что лежит на столе. Наконец клеенка сползает полностью, и, отступая в испуге назад, она видит, что на столе покоится…

– Нет, не нравится!

Квазимодо продолжал говорить сам с собой, а Юлия вспомнила, что он вообще-то задал ей вопрос. Хотя что именно он спросил?

– Вы правы, – произнесла ровно она, понимая, что злить Квазимодо не имеет смысла. – Ему это явно не понравится. Как, рискну предположить, и то, что вы морите меня здесь голодом и холодом. Почему у меня нет обуви? Разве это он вам такое приказал?

Она не имела ни малейшего понятия, кем был этот таинственный он. Да и существовал ли он в действительности. Хотя, вероятно, существовал: вряд ли Квазимодо, явно интеллектом не отягощенный, мог похитить ее и заточить здесь, в бетонной тюрьме, самостоятельно.

То, что она стала жертвой похищения, Юлия уже поняла – эта мысль как-то сама по себе возникла у нее в голове. И она восприняла ее без особой паники, скорее даже весьма прозаично.

Да, это было вполне логичное объяснение тому, что с ней случилось. Вернее, объяснение тому, как она здесь оказалась.

Здесь, в бункере без окон, но зато с металлической дверью и с настоящим Квазимодо в роли тюремщика.

– Нет, не приказывали… – Квазимодо вдруг даже, как ей показалось, испугался. Похоже, он здорово боялся тех, кого именовал не по имени, а только местоимением – он.

И отчего-то Юлия вдруг поняла, что не испытывает ни малейшего желания познакомиться с ним.

– Ну, тогда принесите мне что-то поесть и попить. И тапочки тоже захватите! И какой-нибудь матрас, что ли, раз заперли меня тут в темнице сырой. Ну, да поживее, милейший!

Юлия вдруг поняла, что Квазимодо, быть может, и далеко не «Мистер Вселенная», однако опасности, по крайней мере прямой, от него не исходит.

Во всяком случае, в данный момент.

Ее неуклюжий тюремщик потоптался, шевеля губами и что-то беззвучно повторяя, словно пытаясь запомнить все то, что желала получить от него Юлия. А ведь в самом деле пытался! А затем, развернувшись всем своим массивным телом, вышел прочь и прикрыл за собой дверь.

Юлия прислушалась – и поняла, что в этот раз лязга ключей и поворачивающегося замка не услышала. А это могло означать только одно: Квазимодо, напуганный ссылкой на таинственного него, бросился выполнять смахивавшие на приказания поручения пленницы и забыл при этом закрыть на замок ее камеру.

Не веря своему счастью, Юлия выждала несколько мгновений, уверенная, что Квазимодо вот-вот вернется и закроет дверь на замок. Однако этого не происходило.

Медлить еще дольше было сущим безумием. Юлия, забыв о задубевших ногах, проскользнула к двери и потянула ее на себя.

В глаза ей ударил яркий мертвящий свет, шедший от тихо жужжавших неоновых ламп на потолке. Женщина чуть выглянула из-за двери и быстро посмотрела сначала в одну, а потом в другую сторону.

Никого.

Она не ошиблась: ее камера была не единственной в этом длинном, простиравшемся в обоих направлениях на много метров коридоре. Не ведая куда – направо или налево, – удалился Квазимодо, Юлия замерла.

Где же был выход – и куда ей стоило направиться, дабы не столкнуться через несколько секунд лицом к лицу с услужливым тюремщиком?

Она сама не заметила, как сделала первый шаг направо. А затем, ускорив темп, двинулась по коридору, спустя пару мгновений уже практически перейдя на бег.

Вот и конец коридора. Под потолком гудела, мигая, неисправная неоновая лампа. Под ней – небольшая лестница, что вела наверх, к массивной деревянной темной двери – с круглой золотистой ручкой.

Юлию охватило странное чувство, что дверь ей знакома. Что она ее уже видела, и не раз…

В мгновение ока взлетев по ступенькам, Юлия всем телом повисла на ручке, не сомневаясь, что дверь откроется и она… Да, и что она? Окажется на свободе?

Или узрит своего остолбеневшего тюремщика?

Однако не произошло ни того, ни другого, потому что дверь была конечно же заперта. Юлия даже коротко рассмеялась – в дешевых триллерах или фильмах ужасов героиня, естественно, могла в последний момент убежать.

Или в том случае, если она была не главной героиней, которой волей сценаристов надлежало, победив всех монстров, выжить, а всего лишь одной из многочисленных глуповатых жертв, то ей было предписано оказаться в лапах жуткого злодея, который ликвидирует ее каким-то особо циничным и наиболее зрелищным способом на потеху жующей попкорн публике.

Но Юлия была не героиней третьесортного фильма, ни даже фильма оскароносного – и дверь, как и надлежало двери, ведущей в логово маньяка, не киношного, а вполне реального, была заперта.

И выхода из подземелья ужаса и отчаяния не было.

Юлия хотела было снова дернуть ручку и вдруг поняла – двери-то никакой перед ней не было. А только гладкая бетонная стена.

Но как же так? У нее была галлюцинация – или дверь просто исчезла?

(Веселые бельчата, веселые бельчата, веселые бельчата…)

Размышлять об этом не хотелось, тем более у нее внезапно мелькнула шальная мысль: а что, если она просто пошла не в том направлении?

Снова вернувшись в коридор, Юлия бросилась в другой его конец. Она миновала приоткрытую дверь собственной камеры и убедилась в том, что Квазимодо еще не вернулся. Да и не мог он так быстро вернуться – с того момента, как она покинула свою тюремную камеру, прошло вряд ли больше пары минут.

А, вероятно, даже и меньше.

Юлия быстрым шагом (решив в этот раз не бежать) шествовала по коридору – и вдруг услышала знакомое сопение. Камеры вдруг закончились, она поняла, что попала в своего рода нишу. Женщина окаменела, не зная, что делать, а потом вдруг заметила фигуру Квазимодо.

Он, стоя к ней спиной, возился на небольшой кухоньке, намазывая на толстенный ломоть черного хлеба большие неровные куски дешевого маргарина из мятой упаковки. Это был гигантский невкусный бутерброд – видимо, предназначенный для Юлии.

А в другом конце кухоньки имелась зарешеченная дверь – впрочем, однако, приоткрытая. Сердце женщины вдруг замерло – она уверилась в том, что это и был выход, тот самый, который она так отчаянно искала.

Юлия присмотрелась и поняла: для того чтобы пробраться к выходу, ей надо было пройти через кухоньку, на которой находился, сооружая ей бутерброд, Квазимодо. Тюремщик, завершив действия с маргарином, открыл навесной шкафчик и с урчанием извлек оттуда баночку с красным содержимым.

Юлии едва не стало плохо – она отчего-то вообразила, что тюремщик, являвшийся каннибалом, желает угостить ее законсервированными потрохами своих предыдущих жертв.

Тех самых, что сидели в подвале до нее.

И только мгновением позже поняла, что никакая это не кровь, а, судя по всему, вкуснющий джем, малиновый или, быть может, вишневый, который Квазимодо большой алюминиевой ложкой размазывал по неровному слою маргарина, любовно припечатывая своими большими узловатыми пальцами, то и дело с урчанием их облизывая.

Юлия сделала шаг вперед, желая прошмыгнуть за спиной тюремщика и юркнуть к приоткрытой решетке. Однако еще до того, как она смогла сделать это, Квазимодо вдруг с внезапной кошачьей грацией обернулся – и Юлия едва успела отпрянуть за угол.

Она услышала странный звук, похожий на фырканье, а затем осознала, что это тюремщик с шумом втянул носом воздух. Как будто…

Как будто принюхиваясь.

– Это вы? – раздался его дрожащий и звучавший даже почтительно голос. – Это в самом деле вы?

А затем послышался звук его шаркающих шагов, и Юлия сломя голову бросилась обратно. Вступать в неровную схватку с этим великаном она явно не намеревалась. Она юркнула обратно в свою камеру, прикрыла дверь и замерла в углу, как будто никуда и не выходила.

Спустя несколько секунд до нее донеслись шаркающие шаги, астматическое дыхание, дверь приоткрылась, и на пороге возник Квазимодо. В руках он держал поднос, на котором лежал уже известный ей бутерброд и стояла полулитровая бутылочка минеральной воды.

– Ты отсюда выходила? – произнес он строго, а Юлия, мило улыбнувшись, ответила:

– Нет, что вы! Тем более как я могла выйти, вы же меня заперли!

Тюремщик, сопя, уставился на торчавшую в замке связку ключей, затем поставил поднос на пол и произнес:

– Ты это, смотри, не шали. Потому что если что, то нам обоим очень плохо будет. Он этого не любит!

И снова этот непонятный он!

Непонятный и – в этом Юлия уже не сомневалась – неприятный. Этот он, который и похитил ее. Или по чьему приказу ее и удерживали в этом подвале. Квазимодо был только тупым послушным сообщником, вероятно, даже мелкой шестеркой, который, не исключено, даже и не осознавал в полной мере, каким преступлениям он ассистирует.

А вот этот безликий он, о котором Квазимодо постоянно вел речь и которого он, судя по всему, очень даже боялся…

Этот он был типом нехорошим. Очень нехорошим!

– А кто это – он? – произнесла Юлия, чувствуя, что ее начинает трясти.

Квазимодо, метнув на нее сердитый взгляд, пробасил:

– Об этом я говорить с такими, как ты, не могу!

С такими, как она… Что же, наивно было предполагать, что она – первая жертва. Если бы ее похитили с целью выкупа или, скажем, для того, чтобы… Чтобы (Юлия подумала об этом с омерзением) подвергнуть ее сексуальному насилию, то все выглядело бы иначе. И похитители бы были иные, и держали бы ее в другом месте, да и действия в отношении ее персоны со стороны преступников были бы совершенно иные.

А так она оказалась в неведомом бункере, в котором имелась масса тюремных камер и в которых, не исключено, она была далеко не первой гостьей-жертвой.

Но от нее зависело, станет ли она жертвой последней.

– Это он вам запрещает? – произнесла Юлия, чувствуя внезапную жалость к Квазимодо. По сути, ее тюремщик был тоже жертвой – человек больной, явно с отклонениями в психическом развитии, стал невольным соучастником и орудием в руках кого-то гораздо более изощренного и безжалостного.

Того, который и оборудовал всю эту подземную темницу.

Ведь, если подумать, идея была гениальная: вместо равного себе напарника взять в услужение человека ущербного, явно с крайне низким уровнем интеллектуального развития, превратить его в своего раба и тюремщика в эксклюзивной тюрьме, в которой размещались жертвы, похищенные им (или, впрочем, его прочими соглядатаями). Жертвы, с которыми он мог творить все, что угодно.

Да, все, что угодно.

От этой кошмарной мысли Юлия вздрогнула – реальность была намного ужаснее и безнадежнее, чем сценарий любого, даже самого крутого, фильма.

Квазимодо засопел и облизнул свои все еще вымазанные в варенье пальцы. Юлия, взглянув на приготовленный для нее бутерброд (и вспомнив, что, намазывая его, Квазимодо уже совал себе пальцы в рот), произнесла:

– Хотите мой бутерброд? Он ведь такой вкусный, а вы ведь наверняка такой голодный…

Тюремщик, сглотнув, уставился на поднос, а затем сипло спросил:

– Ты точно не хочешь?

– Нет, благодарю, я, кажется, на диете… – ответила Юлия, что с учетом ситуации звучало не просто иронично, а издевательски, однако Квазимодо, явно не осознавая всех тонкостей и подтекстов, нагнулся, схватил бутерброд и запихал его себе в огромный рот.

Жуя, он закатывал глаза и чавкал, как будто поглощал редкостный деликатес. Впрочем, не исключено, что для него бутерброд из дешевого маргарина и джема в самом деле был редкостным деликатесом. Юлия подумала, что этот самый он вряд ли относился к своему рабу и тюремщику хорошо.

Но если так, то к тем, кто был заперт в камерах, он наверняка относился намного хуже.

Намного.

– Вкусно? – спросила женщина, дождавшись, пока Квазимодо не прожует и не проглотит. Тот кивнул, затем вдруг закашлялся, глаза у него полезли из орбит – несчастный подавился!

Юлия быстро встала на ноги. Самое время бежать прочь, туда, в сторону кухни, чтобы покинуть этот ужасный подвал, чтобы оказаться на свободе…

Она была уже около двери, ее руки теребили торчавшую в замке связку ключей – ее требовалось прихватить в любом случае. А Квазимодо, синея и воздев к горлу руки, корчился в диких спазмах.

Бросив ключи, Юлия подскочила к нему и с силой стала стучать по его спине, точнее, по горбу. Как и у его литературного прообраза, у ее тюремщика, которого она окрестила Квазимодо, имелся самый настоящий горб.

Квазимодо все еще натужно кхекал, тогда Юлия обхватила со спины его необъятную грудь руками и надавила что было силы…

В голове вспыхнула сцена: она растерянно смотрит на то, как маленький мальчик, подавившийся куском зеленого яблока, синеет у нее на глазах. Ребенок теряет сознание. Юлия не сомневается в том, что он умрет. И что ему уже никто не сможет помочь…

– Уффф! – выдохнул Квазимодо после того, как она резко сжала его грудь. И Юлия поняла, что только что спасла ему жизнь. И, похоже, сцена, так похожая на ту, которая отложилась у нее в памяти и которая вдруг снова откатила в небытие, на этот раз имела иную, счастливую, развязку.

Хотя…

Смотря на кашлявшего и стучавшего себя по груди Квазимодо, которому, однако, уже ничего не угрожало, Юлия с тоской взглянула на тот конец коридора, в котором находилась кухня. И решетка, за которой – в этом она не сомневалась – выход.

Она упустила крайне подходящий момент. Упустила, чтобы спасти жизнь своему тюремщику. Что может быть глупее и невероятнее!

– С вами все в порядке? – спросила она, думая, что если броситься сейчас в сторону кухни, то, вероятно, у нее будет шанс, пусть и небольшой, Квазимодо не настигнет ее.

– Уффф! Ты мне жизнь спасла! – раздался его восхищенный голос. – А то я думал, что помру!

Юлия подала ему бутылку воды, предназначавшуюся вообще-то ей самой, и велела:

– Выпейте. Ну, давайте, чего ждете!

Квазимодо, взяв бутылку в косматую лапу, пробормотал что-то невразумительное.

– Вам требуется жидкость. Чего вы ждете?

Но тюремщик не стал пить – и вдруг Юлия заметила, что крышка у бутылки была уже откручена. И поняла: наверняка туда было что-то добавлено! Какая-то гадость, которую ей надлежало принять, утоляя жажду. Есть она могла и отказаться, а вот без воды долго бы не протянула. И так тюремщик и тот, кому он подчинялся, сумели бы накачать ее, к примеру, наркотиками или кое чем похуже.

Только вот что было хуже наркотиков?

Юлия сразу пожалела, что спасла Квазимодо жизнь. А потом тотчас устыдилась этой мысли. Да нет, то, что спасла, конечно, не плохо, но это ни на миллиметр не продвинуло ее в сторону выхода из подземелья, а скорее, наоборот, создало препятствие в виде ее горбатого тюремщика.

– Не хотите пить? – осведомилась саркастически Юлия. – Это он вам приказал меня этой гадостью напичкать? Там что, транквилизаторы?

Квазимодо замотал косматой головой, потом вдруг куда-то ринулся, вновь оставив Юлию одну – с приоткрытой дверью и торчавшими в ней ключами. Пока она раздумывала, что это могло бы значить и что ей следует предпринять, тюремщик вернулся, протягивая ей новую бутылку воды.

На этот раз, как автоматически отметила Юлия, с неоткрученной крышкой, что, однако, ничего не означало – наркотики или даже яд туда можно было ввести иным способом, не повреждая крышки.

– Эта чистая, я сам ее пью. Там ничего нет! – произнес, тяжело дыша, Квазимодо, и Юлия ему вдруг поверила.

Она взяла бутылку воды, открутила крышку и сделала несколько глотков. И только после этого ощутила, как ей хочется пить и есть. И как она устала.

– А что было в другой? – спросила она, и Квазимодо стушевался.

Допив бутылочку, Юлия протянула ее тюремщику и заметила:

– Благодарю. Воду вы в вашем бункере подаете вкусную. Если, конечно, туда не добавлено невесть чего. Это ведь он вам велел?

Практически вырвав у нее из рук пустую бутылочку, Квазимодо молча кивнул.

– Я вообще-то вам только что жизнь спасла, как вы сами изволили заметить. Так если я нахожусь здесь против своей воли, то скажите хотя бы, кто этот он!

Квазимодо качнул башкой, а потом осмотрелся, словно на полном серьезе ожидая того, что их кто-то может подслушать.

Юлия же тоже бросила быстрый взгляд на стены коридора. Кто знает, быть может, там имеются камеры, или микрофоны, или все эти новомодные штучки-дрючки, которые позволяют следить за тобой, находясь в совершенно ином месте.

– Это он… – выдавил из себя тюремщик, и в его больших водянистых глазах мелькнул страх. Да, Квазимодо (которому, как к своему удивлению поняла Юлия, было вряд ли больше двадцати пяти) определенно боялся его – не исключено, что он был крайне нелюбезен не только к тем, кто по его прихоти похищался и запирался в камеры этого бункера, но и к своему рабу и тюремщику.

– А у него есть имя? – спросила тихо Юлия, но Квазимодо отрицательно качнул головой.

– А у тебя… То есть у вас есть имя?

Тюремщик встрепенулся, наморщил узкий лоб, словно о чем-то усиленно размышляя, а потом беспомощно улыбнулся, демонстрируя длинные клыки.

– Было. Но я забыл. Я вообще все забываю.

Юлия задумалась. Не исключено, Квазимодо страдает каким-то психическим расстройством, не в состоянии удержать в своей памяти ужасные события, прямым участником и даже пособником которых он становится, – и это-то и объясняет, отчего этот зловещий он остановил свой выбор именно на этом субъекте. Ведь в случае разоблачения тот не сможет сказать ровным счетом ничего!

Или, как вариант, этот самый он мог пичкать его именно для того, чтобы Квазимодо не мог ничего вспомнить и тем самым стать опасным для него свидетелем, какими-то таблетками, от которых отшибает память.

И то, и другое доказывало: он был крайне опасен. Жесток. Бессовестен. И встретиться с ним Юлии не хотелось.

Совсем не хотелось. Она даже начала постепенно понимать, отчего Квазимодо боится говорить о нем.

Великий Белк грядет! – пророкотал вдруг Квазимодо и тут же, втянув испуганно голову в плечи, посмотрел по сторонам.

Не поняв, что именно он сказал, вернее, не доверяя своим ушам, женщина переспросила:

– Что вы сказали? Что-то о… белке?

Так, во всяком случае, ей показалось.

Квазимодо, в очередной раз окинув коридор беспокойным, тревожным взором, понизил тон и заговорщически произнес:

Великий Белк грядет!

Юлия уставилась на Квазимодо. Так и есть, она не ослышалась. И предположения ее верны: этот несчастный попросту психически нездоров.

– А кто этот… этот Великий Белк? – произнесла она, чувствуя, однако, внезапный страх. Потому что это словосочетание – Великий Белк – было настолько же абсурдно, как…

Как и пугающе.

Квазимодо же, выпучив глаза, бросился к ней, и Юлия уже было решила, что он отчего-то намерился ударить ее, но вместо этого тюремщик всего лишь прикрыл ей ладонью рот.

Ладонь была шершавая и теплая.

– Не громко, не громко! – буквально простонал Квазимодо, а Юлия, которой сделалось по-настоящему страшно, выпалила:

– Иначе что?

– Он услышит! – заявил тихо, но уверенно, словно в этом не было никаких сомнений, Квазимодо. – Услышит и придет, и…

Снова осмотревшись, тюремщик сказал совершенно обыденным тоном:

– И съест тебя!

Юлия поверила – немедленно и безоговорочно. И в то, что этот самый Великий Белк существует. И в то, что он, судя по всему, рыщет поблизости, однако в данный момент находится не в бункере, служившем ей темницей. И в то, что если произнести вслух его имя, то Великий Белк заявится сюда.

И в особенности в то, что, оказавшись в бункере, этот неведомый, но такой страшный Великий Белк съест ее.

– Как так съест? – выдавила из себя женщина, которой в голову пролезли странные и страшные истории. Пришли на ум и давно читанные сказки. Кто сказал, что сказки – это добрые, веселые, предназначенные для детей истории? Ничего подобного! Во многих случаях это садистские, пугающие истории, полные крови, боли, трупов и невероятной жестокости. У тех же братьев Гримм ведьма-каннибал намеревается запечь детей в печке, чтобы ими полакомиться, а потом эти же дети сжигают эту старуху заживо, с кого-то сдирают кожу, кому-то отрубают конечности и голову, кого-то варят в кипятке, кому-то вороны выклевывают глаза, кого-то пожирают волки…

И если бы только у братьев Гримм… Несчастным Колобком – и тем в итоге закусили. Как и бедной бабушкой Красной Шапочки. Так что детские сказки в итоге – собрание кошмарных историй с кучей маньяков, убийц и дегенератов.

И на таком воспитывают подрастающее поколение?

Да, Колобка, как и бабушку Красной Шапочки, сожрали злодеи. Их поглотила то ли Хитрая Лиса, то ли Серый Волк, то ли…

Тут Юлия вздрогнула, вдруг решив, что докопалась до невероятной истины, которую скрывали от детей вот уже многие столетия.

То ли дело Великий Белк!

Внезапно перед ее лицом появилась физиономия Квазимодо, который, щелкнув крепкими клыками, произнес:

– Вот так съест! – и одарил ее страшной ухмылкой. И Юлия, в ужасе отшатнувшись, в который раз подумала о том, что находится в плену психа. Только, судя по всему, все же психа безобидного или считающегося таковым.

Потому что где-то неподалеку ошивался и другой, судя по всему, псих очень и очень опасный.

– А он… он когда сюда придет? – произнесла она сипло.

Квазимодо развел лапами и качнул шишковатой головой, то ли не зная, то ли не желая ставить ее в известность.

– Может, он вообще не придет? – спросила женщина, вдруг воспрянув к жизни.

Но Квазимодо гаркнул:

– Он грядет… Грядет… Великий Белк придет и всех нас без горчицы пожрет!

Он смолк, а Юлия уставилась в коридор, который вел к зарешеченной двери. Затем, взяв Квазимодо за лапу, она прошептала:

– Я же вижу, что ты хороший. Правда, очень хороший. И добрый. И очень-очень ответственный… – Она отметила, как задрожало его тело, и продолжила: – И ты ведь мне сочувствуешь, ведь так?

Квазимодо ничего не ответил, однако его некрасивые уши горели, как два мака.

– Тогда зачем ждать явления… явления этого самого… Ну, ты сам знаешь кого…

Лапа тюремщика сжалась, и Юлия подумала, что если что-то приключится, то он сможет защитить ее от…

От Великого Белка!

Однако отчего-то она была уверена, что Великий Белк намного сильнее – на то он, собственно, и великий.

– Ты ведь можешь выпустить меня отсюда? – произнесла она, дотрагиваясь левой рукой до лапы Квазимодо, в которой была зажата ее правая. – Ну, чего тебе стоит… Открой, пожалуйста, ту самую дверь с решеточкой…

Реакция была не та, на которую она надеялась. Взревев, Квазимодо впихнул ее – причем достаточно грубо – обратно в камеру, захлопнул дверь, и до женщины донесся звук трижды поворачивающегося ключа.

– Извини, если я сказала что-то не так! Я не хотела, поверь мне! – крикнула она в не закрытое еще оконце. – Однако я не хочу встречаться с… с ним… Отпусти меня, чего тебе стоит! А ему скажешь, что… что я сбежала!

Квазимодо с грохотом закрыл и оконце, и Юлия снова осталась в кромешной темноте. Длилось это, впрочем, недолго, так как оконце распахнулось, в нем мелькнула шерстистая лапа ее тюремщика, швырнувшего ей бутылочку воды.

– Хорошая. Можешь пить! – проревел он, а Юлия попыталась снова перетянуть тюремщика на свою сторону.

– Ну, что вам стоит… Вы же понимаете, что визит… Визит этого Белка ничем хорошим для меня не закончится. Так выпустите же меня отсюда, прошу вас!

Она ощутила, что по щекам снова струятся слезы.

– Ты не понимаешь! – затараторил тюремщик. – Я не могу выпустить тебя, не могу! Великий Белк грядет! И только здесь тебе будет хорошо!

И он снова захлопнул оконце.

Юлия зарыдала, чувствуя, что сейчас сойдет с ума. Если, конечно, уже не сошла и все это не было плодом его воспаленного воображения. Но, судя по всему, в темноте наступила на валявшуюся на полу пластиковую бутылочку воды, из-за чего полетела на пол и ощутила острую боль в коленке.

Растирая коленку, Юлия пришла к неутешительному выводу, что все это, увы, происходит на самом деле.

В кошмарной, на грани фола, заполненной ужасными фигурами действительности.

В голову лезли неприятные мысли. На ощупь отвинтив крышечку и отпивая из бутылки (Квазимодо Юлия верила, и раз он сказал, что вода хорошая, значит, так оно и было), думала о том, в какой переплет попала.

Итак, она оказалась в руках маньяка – точнее, в руках маньяков, ведь Квазимодо, как ни крути, был на посылках у этого самого Великого Белка.

Юлия вздохнула. Что же, маньяки, причем жестокие, бывают не только в третьеразрядных фильмах, но и в реальности. В том числе маньяки, похищающие людей, запирающие их в подвалах и…

И делающие с жертвами что-то очень и очень нехорошее…

Думать о том, что же именно делали подобные маньяки со своими жертвами, Юлия решительно не хотела, но в голове возникли картинки, одна страшнее другой. Она снова заплакала, одновременно отхлебывая воду из бутылочки. Что же, по крайней мере, гидробаланс организма находился более-менее в норме.

Из-за этой глупой, точнее, совершенно идиотской мысли она начала смеяться, а потом поняла, что у нее самая настоящая истерика.

Впрочем, посмотрела бы она на любого мужика, который бы оказался на ее месте, в лапах маньяка. Нет, судя по всему, даже маньяков!

Юлия убедилась в том, что бутылочка пуста. В животе заурчало, она поняла, что ей ужасно хочется есть. Однако идти к двери, барабанить по металлической поверхности и дожидаться появления Квазимодо ей как-то не хотелось.

Потому что – кто знает – вдруг вместо него на пороге окажется этот самый Великий Белк.

Юлия – несмотря на то что находилась в темноте, – закрыла глаза и, усевшись на полу, задумалась. Кем был этот Великий Белк?

В голове вспыхнула картинка – гигантская монстрообразная белка, которая, подобно кенгуру, прыжками и с жуткой ухмылкой передвигается по коридору, держа в когтистой лапе окровавленный топор.

Юлия хихикнула, потом снова всхлипнула. Нет, речь шла не о животном, а, безусловно, о человеке.

Великий Белк грядет.

С чего она взяла, что это белк, то есть белка мужского рода. И долго думала над тем, как называется, собственно, самец белки. А самец мухи? Или бабочки? И вообще там имеются самцы? У бабочек, вероятно, нет, ведь они становятся таковыми из гусениц. А есть ли гусеницы-самцы и гусеницы-самки, Юлия понятия не имела. А вот мухи-самки, откладывающие яйца, имеются. Значит, есть и мухи-самцы, а самец мухи, это, что ли, мух?

Запретив себе думать о подобной ерунде, Юлия вдруг вспомнила, что в «Московской саге» Василия Аксенова в самом деле имелся белк. Только не великий, хотя как посмотреть – белкой, точнее, белком после своей кончины в человеческом обличии стал не кто иной, как вождь первой в мире пролетарской революции товарищ Ленин, и глава так и называлась – «Перескок белка».

Юлия поежилась. Но если это так, то куда занес ее собственный перескок? И почему, собственно, белк? Может, она неправильно поняла Квазимодо, шепелявившего и выражавшего свои мысли весьма непонятно. Но нет же, он так и сказал: «Великий Белк грядет».

Значит ли это, что концепция писателя Аксенова правильная и люди после смерти становятся белками?

После смерти… Умирать Юлии совершенно не хотелось. А если все же придется, то не сейчас и точно уж не здесь, в этом мрачном бункере, в лапах невесть каких безумцев.

Юлия вспомнила другого литературного персонажа – Бармаглота из «Алисы в Стране чудес». Это ведь тоже был монстр, изображавшийся разными художниками по-разному: то в виде огнедышащего дракона, то некого подобия динозавра. Да и, в зависимости от переводчика, это существо из английской сказки звалось то Бармаглотом, то иначе. Не было у этой твари ни точного имени, ни облика…

Юлия похолодела, вдруг чувствуя, что ухватила нить верной мысли, однако быстро убедилась, что клубок упорно не желал разматываться.

Она вернулась к своим предыдущим размышлениям. А что, если она просто поняла Квазимодо неверно. Может, это не белк, а бэлк? Она попыталась переставить буквы, потому что, не исключено, это был какой-то шифр. Но что такое в таком случае клэб или клеб? Неправильно написанный хлеб?

Блэк? Уже лучше. По-английски это значит: «черный». Только при чем тут английский?

А может, «белк» – это иностранное слово? Если так, то Юлии оно ничего не говорило – а вдруг это какой-то древний вымерший язык или язык существующий, но малораспространенный? Что тогда?

Она попыталась переставлять буквы. Лкеб? Бекл? Елкб?

Юлия устало вздохнула. Нет, все это не имело ни малейшего смысла. Как и то, что она оказалась в бункере, охраняемом Квазимодо, который с ужасом ожидал какого-то грядущего Великого Белка.

А что, если это псевдоним, вернее, кличка или что-то в этом роде? Например, у всех этих рэперов, устраивавших баттлы, которых Юлия не выносила на дух, тоже были непроизносимые имена, составленные зачастую частично из русских и латинских букв.

Или, может статься, что Великий Белк – это известная медийная личность, о которой она, в силу того, что редко смотрела телевизор, не имеет понятия.

Юлия задумалась, желая припомнить, как часто смотрит телевизор и с чего она вообще взяла, что делает это редко.

В голове вдруг словно щелкнуло, и она вспомнила – ну конечно же имелся же этот околополитический комментатор и демагогический иллюзионист-агитатор, вальяжный и велеречивый, любящий дорогой коньяк и пестрые вязаные безрукавки. Господин Бэлкловский, то ли Светозар, то ли Святослав. Она в машине частенько слушает радио, на котором он каждый божий день с юмором и постоянными подколками что-то объясняет, напускает туману, в основном крайне изобретательно мороча слушателям голову, подобно пифии вещает, то и дело ссылаясь на свой любимый зороастрийский календарь, по которому якобы можно моделировать всю мировую историю вообще и российскую историю в частности.

Неужели это он ее похитил?

Юлия отмела эту еретическую мысль, однако настроение у нее заметно улучшилось. Какое-то время она думала над тем, есть ли в зороастрийском календаре год или месяц Белки. Или, быть может, Великого Белка?

Кто же, черт побери, он есть?

В этот момент дверь громыхнула, и Юлия от ужаса подскочила, уверенная, что своими мыслями привлекла Великого Белка и что он, чьего появления Квазимодо так боялся, заявился в подвал.

Чтобы съесть ее.

Хорошее настроение как ветром сдуло, Юлия дала себе зарок, что просто так не сдастся и будет бороться за свою жизнь до последнего, даже если этот Великий Белк окажется не человеком, а в самом деле сказочным монстром наподобие того же самого Бармаглота или склизких зубастых «Чужих» из одноименного фильма.

Но на пороге стоял Квазимодо, державший в руках старый полосатый матрас.

– Это для тебя! – произнес он, пронося матрас в камеру и укладывая его на бетонный пол. А затем он повернулся к Юлии и вручил ей тапочки огромного размера, наверное, свои собственные – потрепанные, малинового цвета.

Однако важен был не подарок, а внимание. Юлия быстро нырнула в них. В тапочках было тепло и уютно. Женщина обхватила шею Квазимодо и поцеловала его в щеку.

– Спасибо тебе! Можно я буду говорить «ты»? Ты очень хороший!

Квазимодо расцвел, а Юлия почувствовала, что ей делается стыдно. Она ведь поцеловала его в щеку и теперь расхваливает с одной-единственной целью: чтобы усыпить бдительность своего тюремщика, завязать с ним добрые отношения и использовать все это для организации побега.

Но это не отменяло того, что Квазимодо ей отчасти нравился – не таким уж он был и плохим. И, вероятно, как и она сама, жертвой Великого Белка.

– А когда именно он грядет? – спросила Юлия, щупая матрас. – У него есть какое-то, так сказать, расписание визитов?

Квазимодо засопел, и женщина поняла, что эта тема тюремщику явно неприятна. Не исключено, он и сам не в курсе, как часто этот самый Белк наведывается к своим пленникам.

А знает ли он, что тот делает с ними?

Квазимодо молча направился к двери, а Юлия сказала ему в спину:

– Вообще-то я не отказалась бы поужинать. Ну, или позавтракать. Который, кстати, сейчас час?

– У нас всегда полседьмого! – ответил обиженным тоном Квазимодо, и Юлия вздохнула: хорошо бы еще знать, утра или вечера. И какого дня, какого месяца, было бы тоже неплохо выяснить…

– А почему? – спросила Юлия, однако Квазимодо уже вышел в коридор и, не забыв закрыть дверь, куда-то направился.

Полседьмого? Что-то шевельнулось у Юлии в памяти, но так же быстро и снова пропало.

(Веселые бельчата, веселые бельчата, веселые бельчата…)

На этот раз отсутствовал Квазимодо недолго и притащил Юлии целый поднос с черствым хлебом, копченой колбасой, недозревшими зелеными яблоками и отчего-то головкой чеснока.

Юлия набросилась на хлеб с колбасой, уничтожив их в течение нескольких минут. Закусив кислым яблоком, она вздохнула, чувствуя, что ее клонит в сон.

Удивительно, но факт: после ужина (а быть может, завтрака) ситуация не представлялась ей уж такой мрачной и безнадежной.

Однако, переборов сонливость, Юлия посмотрела на торчавшие в замке ключи и произнесла:

– А где у вас…

Она смолкла, а Квазимодо непонимающе уставился на нее.

– Ну, мужики, отчего вы все такие непонятливые? Где у вас туалет! – выпалила Юлия.

Квазимодо усмехнулся и сказал:

– В коридоре!

Он сопроводил ее в коридор и, о счастье, повел в нужном направлении. Там, напротив кухни, он указал на незамеченную ей ранее дверь.

– Сюда!

Он распахнул дверь, и Юлия сердито заметила:

– Вряд ли в твои обязанности входит сопровождать меня сюда.

Квазимодо, покраснев, протоптал на кухню, а Юлия, прикрыв дверь, но не до конца, принялась наблюдать за ним. Какое-то время он топтался на кухне, затем, вытащив из холодильника несколько йогуртов, куда-то понес их на подносе. Юлия поняла, что Квазимодо потащил их ей самой, в камеру.

Выждав пару мгновений, она выскользнула из уборной и увидела шествовавшего по коридору Квазимодо.

Вдруг она заметила старинный дисковый телефонный аппарат кошмарного ядовито-горчичного цвета. Едва сдерживая крики радости, Юлия схватила трубку – и поняла, что аппарат, находившийся на столе, не работал: еще бы, он не был подключен к телефонной розетке, да и таковой нигде в гладкой бетонной стене и в помине не было.

Кинув трубку обратно на рычаг, Юлия приуныла. А повернувшись, заметила лежавшие на кухонном столе ключи.

Одним движением Юлия схватила их и подбежала к решетке. Та была заперта. Юлия принялась дрожащими руками подбирать ключи, однако не могла понять, где же замочная скважина.

И только через несколько мгновений сообразила, что таковой вообще не было – по крайней мере, изнутри. Зато имелась замочная скважина с обратной, наружной стороны – то есть дверь мог открыть только тот, кто придет сюда извне. Но не тот, кто находится в подвале. И это означало: не только она сама, но даже и Квазимодо был пленником в этом страшном месте, ведущая к которому дверь открывалась только с другой стороны.

И Юлия уже знала, у кого имелся ключ: у Великого Белка.

Ей удалось, просунув руки сквозь решетку, вставить ключ в замок с обратной стороны – однако он не двигался.

Еще бы, не могла же она ожидать, что подойдет первый же из двух десятков ключей, которые болтались на связке. Юлия с трудом вытащила ключ из скважины, попыталась вставить другой, однако поза была неудобная, а движения нетренированными, поэтому связка полетела на пол.

С обратной стороны решетки.

Бросившись на колени, Юлия попыталась достать связку ключей, лежавших с другой стороны, однако не могла до них дотянуться. А ведь Квазимодо мог вот-вот вернуться! И какова, интересно, будет его реакция, когда он увидит ее – и в особенности свою связку ключей, лежащую с обратной стороны решетки и красноречиво свидетельствовавшую о попытке побега, которую предприняла пленница.

Юлия от безысходности заплакала, проклиная всех на свете. Слезы застилали глаза, и ей требовалась швабра или, на худой конец, половник, чтобы дотянуться до связки ключей и подтянуть их к себе.

Она ринулась к кухонному столу, выдвинула ящик, вытащила длинный нож с побуревшей ручкой (женщина запретила себе думать о том, что именно резали им), как вдруг ее взгляд упал на висевший на гвоздике над мойкой ключ на зеленой тесемочке.

А там же, в неожиданном для часов месте, висел и пожелтевший циферблат явно неисправной конструкции, на котором две стрелки показывали время: половину седьмого.

(Веселые бельчата, веселые бельчата, веселые бельчата…)

Юлия выпустила из рук нож и сорвала ключ, причем с такой силой, что выдернула из стены гвоздик. Затем она подкралась к углу и посмотрела в глубь коридора – Квазимодо возился около ее камеры, кажется, делая уборку.

Уборка в подземном бункере, в котором содержатся похищенные серийным маньяком. И, не исключено, маньяком-убийцей.

Тем, чьего прихода с таким трепетом ждал Квазимодо. И кого он называл Великий Белк.

Юлия бросилась к решетке, присела на бетонный пол, изогнулась, зажав во вспотевшей руке ключ, – и вдруг заметила, что на разношенных тапочках, принесенных ей Квазимодо, имеется вышивка.

Это была зажавшая в лапках желудь хитрая белка.

Или, кто знает, Великий Белк?

От неожиданности выпустив из рук ключ, Юлия с ужасом услышала тихое звяканье. Однако, к великому счастью, ключ хоть и упал с обратной стороны решетки, но в отличие от связки ключей не так далеко. Поэтому, без проблем дотянувшись до ключа, Юлия схватила его, приказала себе сосредоточиться, сбросила тапочки с белкой, закрыла глаза – и безо всяких проблем вставила ключ в замочную скважину.

Ликуя, Юлия подскочила на ноги и, не ощущая под стопами холода, попробовала повернуть ключ. Тот поддался и, щелкнув, сделал один поворот. Все еще не веря своему счастью, Юлия повернула его еще раз. Еще один щелчок, приближавший ее к свободе. Наконец, третий.

Решетка медленно, издав легкий скрежет, от которого у Юлии душа ушла в пятки, отошла в сторону, и женщина осторожно ступила на другую сторону.

Она подобрала связку ключей и прихватила их с собой – кто знает, быть может, они ей еще пригодятся. Она двинулась по коридору, который, однако, резко ушел в сторону, а затем привел ее к небольшой, в несколько ступеней, лестнице, опять же из бетона, которая уводила куда-то вниз.

К черной двери без ручки и без тюремного оконца, над которой горел покрашенный черной краской фонарь.

Юлия осмотрелась – больше никакой двери, окна или лаза в коридоре не было. Значит, эта дверь и была выходом на свободу.

Или, кто знает, входом туда, где было еще намного ужаснее и страшнее?

Возвращаться обратно, к Квазимодо, Юлия точно не намеревалась. Она спустилась по лестнице к двери, приложила к ней ухо, прислушалась, стараясь поймать хотя бы звук.

– Тут кто живой есть? – произнесла она, чувствуя, что душа у нее уходит в пятки. Потому что подумала о том, что упадет в обморок от ужаса, если вдруг откуда-то раздастся тихий скрипучий голос:

«Живой нет, а вот мертвый…»

Но никто подобной глупости, которая встречается в тех самых, ненавистных ей, но столь любимых Стасом (черт побери, почему именно Стас?) фильмах ужасов, не произнес. Однако Юлии показалось, что за дверью раздалось какое-то шевеление. Или, быть может, кто-то вздохнул.

Не исключено, конечно, что она все это сама выдумала.

Юлия снова обернулась, размышляя над тем, что вернуться к Квазимодо – не такая уж дурацкая идея. Однако она сама не заметила, как ее рука воткнула ключ, все тот же самый, на зеленой тесемочке, в еле приметную замочную скважину.

В которую ключ вошел, как нож в масло. Юлия подумала, что метафора далеко не самая подходящая, дернула было ключ, решив, что не стоит все же открывать эту странную и страшную дверь.

Однако при этом повернула ключ, замок щелкнул, и босыми ногами Юлия вдруг ощутила легкое дуновение. Посмотрев вниз, она вдруг поняла, что дверь приоткрылась.

Юлия осторожно раскрыла ее, ожидая увидеть там все, что угодно. Например, притаившегося Великого Белка. Или камеру с развешанными на крюках мертвыми телами.

Или даже выход на улицу, ведущую к станции метро на московской окраине.

Однако ничего этого в камере не было – ровным счетом ничего. Юлия присмотрелась и поняла, что камера просто-напросто пуста.

И ради этого она подвергала свою жизнь опасности и очаровывала Квазимодо?

Внезапно из самого темного угла, прямо за дверью, донесся явный вздох, и Юлия в ужасе подпрыгнула.

Нет, она ошиблась, в камере все-таки кто-то был. Первым желанием Юлии было бежать прочь, не забыв, однако, закрыть дверь на замок. Однако, неимоверным усилием воли пересилив себя, Юлия, чувствуя, что волосы на голове у нее начинают шевелиться, сипло произнесла:

– Кто здесь?

В темноте – свет фонаря не попадал в угол за дверью – что-то шевельнулось, выдвинулось вперед, и Юлия, инстинктивно отступив назад, услышала вздох.

И вслед за этим ее глазам предстала девочка лет десяти, с заплетенными в косички белыми волосами, украшенными нелепой заколкой с веселой белочкой. Выбившиеся из косичек пряди, сальные и грязные, спадали до самого подбородка. Под ними еле угадывалось бледное, усеянное редкими веснушками лицо. Облаченная в лохмотья, некогда бывшие платьем, девочка стояла с закрытыми глазами.

Юлия вдруг прижала ее к себе и, гладя по тощей спине, чувствуя каждый позвонок, вдруг странно, словно придушенно, сказала:

– Господи, моя хорошая, все в порядке! Все закончилось! Что он сделал с тобой, что он сделал…

И вдруг поняла, что совершенно не хочет знать то, что он сделал с юной пленницей.

Он, Великий Белк. Кто же еще…

Девочка, тельце которой сотрясалось в рыданиях, пробормотала:

– Господи! Юлюсик! Ты наконец пришла! Я так рад, что ты пришла! Наконец-то…

Юлия, осторожно отстранив от себя девочку, лицо которой не выражало никаких эмоций, а глаза были все еще закрыты, спросила, чувствуя, что во рту внезапно пересохло:

– Откуда ты знаешь, как меня зовут?

Девочка, снова повиснув у нее на шее, ответила:

Он сказал! Он сказал, что ты придешь! И что тебя зовут Юлия!

Юлия попыталась отстранить ребенка от себя, но это не получилось – она ощутила длинные острые коготки девочки, которые впились ей в шею.

– Кто он? – произнесла тихо Юлия, сердце которой вдруг забилось с утроенной силой. Потому что в ее голове крутилась одна и та же мысль: «А кто, собственно, сказал, что Великий Белк обязательно мужчина, а не, скажем, девочка-подросток?»

– Ты ведь сама знаешь, Юлюсик, не так ли? – раздался голос девочки, но голос этот был… был совсем не голос девочки. Он был такой страшный – и такой знакомый. Юлия могла поклясться, что знает, кому он принадлежит.

Но не помнит.

– Кто он? – закричала Юлия, с силой отшвыривая от себя девочку.

Та, упав на пол, захныкала, и голос у нее был прежний, нормальный, детский. Юлия ужаснулась самой себе – она подняла руку на ребенка! Причем на ребенка, который, судя по всему, гораздо дольше ее самой был пленницей психопата или даже команды психопатов и претерпевал, не исключено, кошмарнейшие мучения, о которых она, взрослая тетка, не имела и не хотела иметь понятия.

На ребенка, который, скорее всего, сошел с ума от ужаса, но который оставался ребенком и которому требовалась помощь.

– Детка, извини, я не хотела… – произнесла, склоняясь над девочкой, Юлия, а та вдруг подняла на нее свое личико, по-прежнему полускрытое волосами, и прошипела:

– Сама пришла ко мне, Юлюсик! Сама! Я так и знал, так и знал, что ты ко мне придешь…

И рукой откинула волосы с лица – и Юлия в ужасе увидела, что глаза у девочки были закрыты, а рот…

Зашит. Проволокой.

Девочка железной хваткой схватила Юлию за руку. Та, снова откинув от себя девочку, выбежала прочь и захлопнула дверь. И, к своему ужасу, убедилась в том, что ключ на зеленой тесемочке, который должен был торчать с обратной стороны двери, исчез.

Неужели она забрала его с собой и забыла теперь в камере с этой… с этой странной девочкой?

С девочкой, которая отчего-то говорит о себе от лица мужчины.

И Юлия была уверена: от лица Великого Белка.

Нет, ключа она с собой не брала. Тогда его исчезновение можно было объяснить единственным образом: кто-то, пользуясь тем, что она была занята с девочкой в камере, подкрался и вытащил ключ из двери.

Неужели Квазимодо?

Юлия отошла в сторону, потому что дверь отлетела в сторону, как будто распахнула ее не немощная хилая девочка, а взрослый тренированный мужчина.

Девочка, криво ухмыляясь, стояла на пороге. Глаза ее были все еще закрыты.

– Юлюсик, не надо от меня бежать, – донеслось с порога, хотя девочка явно не могла говорить: рот-то у нее был зашит. – Ну, иди же ко мне! Ты ведь хочешь узнать, кто я такой? Так давай я тебе расскажу!

Но если это говорила не девочка, то тогда кто? Ответ был очевиден: Великий Белк.

– Нет, извини, не хочу. Я не хотела тебя тревожить… – бормотала, отступая, Юлия, сама не ведая, что ей делать.

– Ты ведь думаешь о том, отчего я говорю о себе, как о мужчине? – неслось от девочки, а Юлия затрясла головой:

– Нет, не хочу… Поверь мне, не хочу…

– Врешь! – взвыла девочка. – Как пить дать, врешь! Юлюсик, какая же ты лгунья. Я этого не люблю, ой как не люблю…

Юлия пятилась, а девочка наступала на нее. Наконец Юлия хребтом уперлась в решетку – значит, она вернулась обратно, к бункеру с Квазимодо.

– А хочешь ли ты узнать, отчего я не открываю глаз? – произнесла, не раскрывая зашитого рта, девочка, и Юлия истошно закричала:

– Не хочу! Не хочу! Не хочу! Оставь меня в покое и иди туда, откуда пришла…

Девочка усмехнулась, причем не по-детски, а как старый прожженный циник, и с деланым удивлением протянула:

– Ну, детка, ты хватила. Не я к тебе пришел, а ты сама ко мне заявилась. И мой покой нарушила. Вытащила на свет божий и еще хочешь, чтобы я же и убрался. Какая ты, однако, тварь!

Девочка надвигалась на нее, причем шла она, несмотря на свои закрытые глаза, уверенно, как будто глаза для перемещения по коридору ей вовсе и не требовались.

– Так хочешь, чтобы я открыла глаза? – взревела вдруг девочка, а Юлия завопила:

– Нет, не хочу! Не хочу! Не хочу!

В этот момент кто-то со спины рванул ее на себя, протащил через дверь на кухню, и Юлия поняла, что это был вовремя подоспевший Квазимодо.

Он захлопнул перед носом девочки решетку, а девочка расхохоталась:

– От меня не уйдешь, Юлюсик! Нет, не уйдешь!

И открыла глаза.

Юлия всегда думала – что такого страшного в том, что Вий грозился поднять веки. Ну, или требовал, чтобы прочая нечисть их ему подняла. Черти, кикиморы и вурдалаки, заполонившие сельскую церквушку, всегда казались ей гораздо более ужасными креатурами, чем погань с неподъемными ресницами.

Но теперь она поняла, что же свело с ума несчастного Хому и какой взгляд был у Вия.

Глаз у девочки не было – вообще никаких. Вместо них зияли пустые черные глазницы. Юлия закричала и, отталкивая Квазимодо, бросилась по коридору к себе в камеру.

Оказавшись в ней, она забилась в угол. Дверь раскрылась, и к ней присоединился трясшийся от ужаса тюремщик.

– Зачем ты впустила его… Зачем… – бормотал он, вжимаясь в стену.

– Это и есть Великий Белк? – спросила Юлия, впрочем, зная ответ на этот вопрос.

Квазимодо, прислушавшись, повел головой и произнес:

– Кажется, ушел. Потому что это не его территория…

– Что это значит? – спросила Юлия, а тюремщик заявил:

– Сиди тут. Я тебя запру!

Он вышел в коридор, а Юлия, которая недавно все бы отдала, чтобы покинуть камеру, была счастлива, когда услышала, как он запирает ее на три оборота.

– Не оставляй меня, прошу тебя! – крикнула она, но Квазимодо, что-то бормоча, двинулся прочь.

Так прошло несколько минут. Юлия в изнеможении опустилась на матрас и поняла, что у нее нет даже сил, чтобы плакать.

В этот момент в дверь что-то ударило. Юлия подскочила. Последовал еще один удар, гораздо сильнее. Затем распахнулось оконце, и в глаза ей ударил нестерпимый яркий свет, как будто кто-то направил на нее мощный прожектор.

– Юлюсик! Я же сказал, что от меня не уйдешь! Ты искала меня, и я тебя нашел!

Юлия истошно закричала, потому что массивная дверь стала ходить ходуном, а потом, словно под влиянием огромной внешней силы, треснула. В трещины полился нестерпимый яркий свет. Юлия продолжала кричать. В пустом дверном отверстии вдруг возник силуэт, но из-за невыносимой яркости света Юлия не могла разобрать, кто это. Она даже была не в состоянии сказать, ребенок это или взрослый.

Она знала только одно: Квазимодо предупреждал, что Великий Белк грядет. И вот момент настал – Великий Белк пришел.

И пришел он, чтобы съесть ее.

– Юлюсик! Вот и я! Пойдем со мной! Пойдем со мной! Я сделаю тебе хорошо. И очень, очень, очень больно…

К ней тянулась чья-то шерстистая когтистая лапа, Юлия кричала и кричала. И вдруг поняла, что длинные холодные пальцы схватили ее, поняла – и закричала еще сильнее…

Загрузка...