Рианнон Калверт, лучшая подруга Джинни, зашла к ней в гости в первый день летних каникул и рассказала странную историю.
Она жила в городе в нескольких километрах вверх по побережью; ее родители держали кафе под названием «Дракон». Джинни они нравились. Мистер Калверт был человеком энергичным и эксцентричным, то и дело поддававшимся импульсивным увлечениям. Он то начинал заниматься парусным спортом, то учился играть на гитаре, вкладываясь в каждое занятие со всей возможной страстью на протяжении нескольких месяцев, а потом так же неожиданно его бросая. В противоположность ему миссис Калверт была дамой разумной и терпеливой. Джинни нравилось бывать у них, потому что это была настоящая семья, в которой были папа и мама. Рианнон – тщеславная, ленивая, добрая и смешная – тоже ей нравилась.
Был разгар дня, понедельник, папа уже ушел на работу, а Джинни и Рианнон отправились на пляж и попытались искупаться в прохладной воде, а потом некоторое время жарились в лучах обжигающего солнца, прежде чем медленно вернуться в дом и расположиться в саду.
Рианнон устроилась в гамаке, ее длинные темные волосы шелковым водопадом спускались через его край. Джинни не раз пыталась нарисовать подругу, но так и не смогла передать на бумаге ее мягкую и ленивую грацию. Для этого, наверное, надо быть кем-то вроде Эдварда Бёрн-Джонса (Джинни только что прочитала о нем в книге о прерафаэлитах). Сама она предпочитала Пикассо и Ван-Гога. Вот только и они тоже не смогли бы нарисовать Рианнон. Что ж, нужно продолжать попытки.
Они лежали под деревом и вели ленивую беседу, как вдруг Рианнон воскликнула:
– Слушай! Я только что вспомнила, о чем хотела тебе рассказать. Мне вчера сестра звонила.
– Сестра? Я даже не знала, что у тебя есть сестра! – удивилась Джинни. Ей всегда казалось, что Рианнон, как и сама она, – единственный ребенок в семье.
– Ну да, просто родители никогда о ней не говорят. Она намного старше меня, ей двадцать шесть или что-то вроде того. И она ушла из дома, точнее, ее, по-моему, выгнали. Я была маленькой, когда она сильно поссорилась с родителями. Они ужасно ругались. Не знаю, в чем была причина, но с тех пор о моей сестре дома и не вспоминают…
– Ничего себе, – пробормотала Джинни, пытаясь представить, что же это за ссора должна была быть такая. – А как ее зовут? И почему она звонила?
– Ее зовут Хелен. И между прочим, она звонила, чтобы спросить о тебе.
Джинни даже села ровнее, пытаясь разглядеть лицо Рианнон и понять, не шутит ли она. Но та развалилась в гамаке, свесив руку и теребя пальцами стебли сухой травы внизу и щурясь из-под ресниц на подсвеченную солнцем листву. Почувствовав взгляд подруги, она повернулась к Джинни.
– Честное слово! Мама сняла трубку, но не узнала голос Хелен. Ничего удивительного, по-моему. И заглянула в гостиную, чтобы позвать меня к телефону. Ну, и я подошла и закрыла за собой дверь. Думала, это Питер, он обещал позвонить. И тут слышу в трубке незнакомый женский голос. «Слушай, – говорит она, – постарайся не удивляться, я не хочу, чтобы родители знали, кто звонил. Это Хелен, твоя сестра». Боже мой, я даже не сразу сообразила, что ответить. Ощущение было такое, будто мне с того света звонят. Я спросила: «Где ты?» Она сказала, что дома, в Портафоне.
Портафон находился километрах в тридцати вверх по побережью. Теперь Джинни сидела очень прямо, устремив на Рианнон сияющие глаза.
– И ты даже не знала, что она там живет?
– Говорю тебе, мы вообще о ней не говорим. Я даже не знала, жива ли она. Хелен дала мне свой адрес: дом 12 на Юбилейной аллее. И еще она замужем. Ее мужа зовут Бенни как-его-там… Мередит, что ли. Продает пластиковые окна. А она работает в архитектурном бюро. Детей у них нет. Хелен мне много чего еще рассказала, мне показалось, она очень милая и дружелюбная. Даже сложно было поверить, с кем я разговариваю. И она постоянно спрашивала: «Они точно нас не подслушивают? Точно не слышат?» Как будто боялась.
– Боялась? Мне трудно представить, чтобы кто-то боялся твоих папу и маму. Ну а обо мне она что сказала?
– Точно! Я как раз к этому веду. Она спросила, в каком я классе, я ответила, и тогда она поинтересовалась, знаю ли я девочку по имени Джинни Говард. Я сказала, что знаю, а она спросила… – Рианнон на мгновение умолкла, то ли устраиваясь поудобнее, то ли стараясь не смотреть Джинни в глаза. – Она просила, не приемная ли ты?
– Что?
– Это она так сказала. Я ответила: «Нет! Конечно, нет». И рассказала ей то, что ты мне рассказывала, про твою маму и все прочее…
– Но почему она вообще этим интересовалась? – удивилась Джинни. – И откуда узнала обо мне?
– Я ее тоже об этом спросила. Хелен объяснила, что виделась с твоим отцом. И ей стало любопытно. Может, твой папа ей понравился. Слушай, а ведь если она уйдет к нему от своего мужа, тебе придется называть меня тетей.
Джинни улыбнулась, хотя все это вызвало в ее душе сложные чувства. Кто-то, наверное, нашел бы в этой истории источник для гордости – кто-то, уверенный в себе. Мы ведь часто расспрашиваем о людях, которых находим привлекательными или интересными. Рианнон точно гордилась бы таким вниманием. Но Джинни почудилась угроза.
Тут она поняла, что подруга еще не закончила. Подняв глаза, Джинни увидела на ее щеках румянец смущения.
– Понимаешь, потом она спросила… – Рианнон умолкла. – Спросила странную вещь, ты мне и не поверишь. Она спросила, правда ли, что твой папа сидел в тюрьме.
Теперь Джинни окончательно растерялась. Она поняла, что даже рот открыла от удивления, и даже подумала: «Ну надо же, оказывается, в таких ситуациях и правда челюсть отвисает», но так и не нашлась, что сказать.
– Я ей, разумеется, сказала, что это глупость какая-то, – продолжала Рианнон, – а она ответила, что так и думала, и это не слишком похоже на правду. Что-то такое. И я спросила, с чего она вообще это взяла, но Хелен сказала только, будто слышала что-то такое в городе. А потом пришла мама, и мне пришлось попрощаться.
– В тюрьме? – повторила Джинни. – Ерунда. За что? Что он мог такого сделать?
– Не знаю! И Хелен не знала. Просто услышала и решила выяснить подробности. Наверное, какая-то ошибка. Ой, и еще! Папа спрашивает, не нужна ли тебе работа. Только по утрам: кофе варить и столы накрывать к обеду.
– Что-то все сразу решили мне работу предложить.
– А кто еще?
– Яхт-клуб. Энди вернулся, ты знала? Энди Эванс. Он мне и рассказал. Буду работать там по вечерам.
– Только папе не говори. Он думает, Гарри Лайм пытается увести наших клиентов. Ну знаешь, как ему иногда взбредет что-то в голову… Мама считает это безумием, потому что у нас совершенно разные посетители, а Энджи Лайм и правда отлично готовит. Значит, будешь работать в «Драконе»? Там ничего сложного.
– Ага. Скажи ему, что я согласна. И спасибо. Когда приступать?
– Если хочешь, можно прямо завтра.
– Здорово. Рианнон, слушай, а твоя сестра еще будет звонить?
– Не знаю. Может быть. Я бы хотела с ней встретиться, но страшновато, понимаешь?
– Я тоже хотела бы с ней встретиться.
– Ой, но я вообще не должна была тебе все это рассказывать. Она так и сказала: «Не говори Джинни». Поэтому…
– Но я хочу понять, почему она спрашивала обо всем этом! Не у папы же узнавать!
– Конечно нет. Забудь. Не обращай внимания.
Не обращать внимания?
Не получится. В тот вечер, уже после ухода Рианнон, когда отец вернулся с работы, Джинни посмотрела на него другими глазами. Пытаясь представить его преступником. У нее не вышло; не было такого преступления, которое он смог бы совершить. А потом, в первый раз за неделю, она вспомнила о визите Венди Стивенс, сотрудницы социальной службы, и о том, как эта гостья заставила ее волноваться. В этом контексте сложно было не обращать внимания на странные разговоры о том, что ее отец сидел в тюрьме.
В тот вечер началась ее работа в яхт-клубе, поэтому они с отцом не смогли поужинать вместе. Джинни сказала, что перекусит, когда вернется, и вышла на улицу. Повернула возле парковки налево и оказалась на поле, усеянном колючими кустиками дрока и песчаного тростника, тут и там попадались небольшие впадины, похожие на лунки для гольфа. Поле тянулось до самого устья реки, где в маленькой гавани у железнодорожной станции приютился яхт-клуб. Вечер был жаркий, солнце заливало светом покатые холмы за главной дорогой, а безоблачное небо над ними казалось ярко-голубым. Ленивые толстые лохматые овцы, завидев ее, неспешно отходили в сторону. Теплые огни гавани, тишина… Таким было ее королевство. Здесь Джинни была дома.
Гарри Лайм, обладатель голубых глаз и длинных ресниц, был молод, невысок и коренаст. Они с Энджи были амбициозны и мечтали, что их ресторан станет знаменит. Но это не мешало им веселиться и быть дружелюбными. Ростом Энджи была под стать мужу, но смешило ее другое. Она была остроумнее Гарри, циничнее и практичнее. И отвечала за порядок на кухне, пока Гарри занимался залом. У них работали двое студентов, которые обслуживали столы, пожилая посудомойщица и девочка по имени Гвен, помогавшая Энджи на кухне. Джинни должна была накрывать столы, складывать салфетки, следить, чтобы сырные тарелки и плошки с печеньем регулярно обновлялись, посыпать блюда зеленым луком и стружкой сельдерея, приносить соль и перец и выполнять любые поручения Гарри и Энджи. Джинни очень быстро поняла, что эта работа ей по душе. Ей нравилась атмосфера на кухне: здесь было чисто и жарко, кипели работа и энергия, и кто-нибудь непременно то от души ругался, то вдруг затягивал песню. Ей нравились оба обеденных зала: главный – просторный и прохладный, окна которого выходили на яхты, реку и маленький деревянный железнодорожный мост, и малый, где находился бар, вечно утопающий в клубах дыма. Гарри метался между ними, демонстрируя широкую улыбку и отсутствие зуба, машинально забрасывая в рот одну оливку за другой и постоянно подтягивая норовившие сползти брюки.
Спустя полчаса Джинни настолько освоилась, что смогла рассказать Гарри и Энджи, что собирается работать и в «Драконе» тоже.
– Этот чудак Калверт настоящий псих, – заметил Гарри. – Тебе так не кажется, дорогая?
– Если и не был до того, как ты начал всем об этом твердить, то теперь точно стал, – ответила Энджи, помешивая какой-то соус.
– Да перестань! Ты бы слышала, что он говорит о нашем ресторане. Клянусь, это очень обидно. И знаешь, что я видел у него в кафе пару дней назад? Я просто мимо шел и заглянул в окно, а там все стены картинами увешаны!
Мистер Калверт увлекся живописью совсем недавно. Джинни решила заступиться за него, хотя считала, что его картины просто чудовищны.
– Он их сам рисует, – сказала она. – Они…
– Сам?! – поразился Гарри. – Он рисует картины и вешает их в своем кафе?
– Он их так продает, – объяснила Джинни. – На каждой есть ценник.
– Что? Серьезно, продает? Разве они хорошие?
– Ну…
– Не смей мне врать, – предупредила Энджи. – Я сразу замечу.
– И сколько он за них просит? – не унимался Гарри.
– Обычно, фунтов сорок или пятьдесят.
Джинни нарезала багеты и раскладывала ломтики в маленькие хлебные корзинки. Гарри задумчиво взял один и принялся отщипывать от него кусочки, явно поглощенный мыслями о картинах мистера Калверта.
– И что, кто-то покупает? – спросил он, закидывая хлеб в рот.
– Не знаю. Завтра спрошу.
– Ты только посмотри на себя! Ну и поросенок, – вмешалась Энджи, обращаясь к мужу. – Весь в крошках. Уходи отсюда и займись делом! Давай же!
Подмигнув Джинни и отправив в рот еще кусочек хлеба, Гарри Лайм ушел с кухни, забыв лимон, за которым приходил. Энджи заметила его на столе и попросила Джинни отнести лимон в бар.
– Вот балбес! Он и штаны свои забудет, если их к нему не пришить.
Когда Джинни вернулась, в кухне был кое-кто еще. Он сидел за столом и быстрыми, аккуратными движениями нарезал морковь на маленькие, размером со спичечную головку, кусочки.
– Энди! – радостно воскликнула она. – Ты что здесь делаешь? Неужели уволился из «Замка»?
– Получил отставку. Ничего страшного, все справедливо. Я был следующим в списке. Передай тарелку.
– В каком списке? – Джинни села рядом и стала заполнять мельнички для соли и перца.
– Карлос, шеф-повар, увольняет людей в определенной последовательности: кто раньше пришел, раньше и вылетает. Иногда его мошеннические схемы раскрывают, и тогда он ищет виноватых. Тех, кто будет наказан. Боже, видела бы ты нас вчера вечером. Мы все собрались, а он приготовил глинтвейн…
– Глинтвейн летом? – удивилась Энджи.
– Что такое глинтвейн? – спросила Джинни.
– Вино со специями. Подогреваешь, добавляешь корицу, гвоздику и прочее и пьешь после катания на лыжах. Я знаю, для лета этот напиток не подходит, но Карлос же ненормальный. Совершенно чокнутый. Отправил меня в бар за портвейном, чтобы, как он говорит, «сделать покрепче». А в бар пришлось идти потому, что босс поставил новый замок на винный погреб, и Карлос еще не подобрал ключи, но дай время – подберет. Ну так вот, иду я в бар, а там Барри, пьяный в дымину, дает мне вместо портвейна бренди. «Бренди для моего доброго друга Карлоса, – так и сказал. – Отнеси ему бренди». Я и принес. Карлос взял бутылку и говорит: «Смотрите, парни, отличный валлийский портвейн. Сейчас согреем вас изнутри». А мы, надо сказать, к тому моменту и так уже неплохо разогрелись, пот с нас в три ручья лил. В общем, разливает он спиртное – мне кажется, это был «Реми Мартин» или что-то такое же приятное, – снимает с газовой горелки кочергу… и сует ее внутрь. Кочерга, понятно, раскалена докрасна, поэтому как только она касается напитка – вжух! Пары́ вспыхивают. Пламя аж до потолка, у Карлоса брови сгорели, официанты визжат от ужаса… И тут входит наш босс. «Что происходит? О, великий боже! Боже! Что случилось?» – спрашивает он, и тут Карлос тычет в мою сторону кочергой. И говорит: «Ох уж этот персонал, им бы только развлекаться. Ладно еще пока ножи глотали, хотя и это плохо, но теперь они огнем плюются». «Вон! – кричит, конечно, босс. – Пошел вон!»
– Удивительно, что их ресторан вообще еще существует, – заметила Энджи.
– Такая вот история, – подытожил Энди. – Но было весело. Карлос дал мне с собой половину копченого лосося. Пришлось ее к ноге привязать, чтобы вынести мимо швейцара. Мы с Дафиддом теперь только им и питаемся – и еще фасолью. В среду перевезем трейлер на пляж. Заходи.
– Зайду, – пообещала Джинни.
Последние лучи заходящего солнца били в открытую дверь, кухня тонула в их золотистых отблесках, и все было замечательно. Энди вернулся, значит, все хорошо.
Утром, помогая в «Драконе», Джинни присмотрелась к работам мистера Калверта. Он обожал научную фантастику, и это нашло отражение в сюжетах его картин: на них были изображены женщины в бронзовых корсетах, сражавшиеся с гигантскими зелеными ящерицами, или закаты на Юпитере, отличительной особенностью которых были длинные грязно-фиолетовые тени, протянувшиеся в совершенно неправильном направлении. Цвета были такими яркими и неуместными, что Джинни неприятно было даже просто смотреть на них. К тому же по опыту она прекрасно знала: рисовать людей непросто, но, если как следует присмотреться и как следует попытаться, рано или поздно ты поймешь устройство человеческого тела. Однако картины мистера Калверта доказывали обратное. При этом все они носили гордые названия вроде «Космическая академия» или «Восход Драконов». Джинни и монетки бы за них пожалела, но на картинах были небольшие ценники: 40 фунтов, 50 фунтов…
Мистер Калверт ей нравился, поэтому приходилось притворяться, будто ей нравятся и его работы.
Впрочем, в тот день у нее на уме было совершенно другое, кое-что, о чем не следовало рассказывать Рианнон. Смена заканчивалась в полдень, и Джинни тут же убежала из ресторана и спустилась по склону холма к станции. Времени оставалось как раз достаточно, чтобы успеть на дневной поезд до Портафона.
Без четверти час она уже была на месте. Вокзал находился рядом с гаванью, где когда-то сновали рабочие, разгружая груз сланца с кораблей. Теперь тут сновали дорогие прогулочные яхты. Побродив немного вокруг, Джинни присела на швартовую тумбу, чтобы съесть жаренную картошку и яблоко, а потом отправилась на поиски Юбилейной аллеи.
Она не слишком хорошо представляла, о чем будет говорить с сестрой Рианнон. И не знала даже, хочет ли вообще этого разговора. Сердце колотилось как перед выходом на сцену, то и дело накатывало беспокойство. Отыскав на мощенной сланцевыми плитками аллее нужный дом, Джинни прошла мимо – до конца улицы, прежде чем смогла собраться с духом.
Вернувшись, она позвонила в звонок. Узкий садик перед домом выглядел очень ухоженным, дорожку обрамляли кустики яркой герани. На окнах – в отличие от остальных домов на этой улице, – не было занавесок, видно было, что и внутри все такое же аккуратное и ухоженное.
Дверь открылась. На пороге показалась женщина. Она прищурилась от яркого солнечного света, прикрыла рукой глаза и тут же удивленно отшатнулась.
– Вы миссис Мередит? – спросила Джинни. – Сестра Рианнон?
Хелен Мередит выдохнула и провела рукой по темным волосам. Джинни она узнала и теперь явно была потрясена.
– Заходи, – сказала она, наконец, отступая в узкий коридор. – Итак… Ты Джинни, верно? Боже, прости за мое… Просто я очень удивилась, только и всего. Она тебе рассказала, да?
– Она моя подруга.
Джинни шагнула в дом, и Хелен закрыла за ней дверь. Наступило неловкое молчание, потом они обе заговорили одновременно. Джинни сказала:
– Простите, говорите вы.
– Я хотела предложить тебе кофе или еще чего-нибудь.
– Спасибо! Да, я бы…
Она прошла за Хелен на маленькую кухню и села на стул, пока та доливала воду в чайник и доставала чашки. Тут тоже все было чистым и аккуратным, как новое. Когда-то Джинни думала, что у других людей все просто более новое, чем у них с папой: новые ковры, новые занавески, новая мебель. Потом она поняла: другие люди просто чаще убирают. «Но ведь у нас есть занятия поинтереснее уборки», – сказал папа, когда она поделилась с ним своими наблюдениями.
– Я ведь просила ничего тебе не рассказывать, – сказала Хелен Мередит. – Теперь мне стыдно.
Она села напротив Джинни за маленький столик для завтрака. Теперь видно было, как сильно она покраснела от смущения. Однако ни увильнуть, ни отвести взгляда не попыталась.
– Что именно сказала тебе Рианнон?
– Что вы встречались с моим отцом и хотели узнать, не удочерил ли он меня.
Хелен Мередит кивнула.
– Мне просто стало любопытно, – объяснила она. – Прости.
– А вы не спросили об этом моего отца?
– Нет. Даже не знаю, почему. И… Я подумала, нам с Рианнон пора снова начать общаться. А тут и повод появился. Не знаю…
Чайник закипел, и она встала, чтобы сделать кофе.
– Кстати, называть меня миссис Мередит необязательно. Я Хелен, – сказала она, не оборачиваясь.
– Ладно, – кивнула Джинни, думая о том, насколько непохожа Хелен на свою сестру. Она понятнее и ярче и, возможно, в чем-то сильнее.
Пока та не обернулась, Джинни продолжила:
– Еще Рианнон сказала, вы спрашивали, не сидел ли мой отец в тюрьме.
– О боже.
Хелен принесла и поставила на стол чашки. Ее лицо отражало глубочайшее смущение и стало уже совершенно красным. Джинни еще ни разу не видела, чтобы взрослому человеку было так стыдно.
– Я не хотела, чтобы она тебе рассказывала, – повторила Хелен. – Я пожалела сразу, как только спросила. Так глупо. Ты ведь ему это не передала, правда?
– Конечно, нет! Он даже не знает, что я сюда поехала. И вообще ничего обо всем этом не знает.
– Хорошо. Прости меня. Не нужно было слушать…
– Слушать кого?
– Одного человека… Мой муж с ним знаком. Он говорит, что твой отец сидел в тюрьме. Наверное, какая-то ошибка.
– Но… что он мог такого сделать, чтобы его посадили?
– Не знаю, – Хелен выглядела очень несчастной. – Возможно… я же говорю, какая-то ошибка.
Несколько секунд Джинни просто наблюдала за ней. Хелен крутила в пальцах чайную ложечку, медленно поворачивая ее, как стрелку часов, и даже не прикоснулась к своему кофе.
– Вы ведь знакомы с папой, – сказала наконец Джинни, – и можете у него спросить?
– Не могу. Пока нет. Мы еще недостаточно хорошо знакомы. Может, я и не стану спрашивать. Просто… Нет.
– А ваш муж знает?
– Бенни? Его никогда нет дома. Он и не узнает, – Хелен сделала глоток из чашки. – Расскажи мне, кто была твоя мама.
Слово «мама» она произнесла с валлийским акцентом, и Джинни это понравилось. Звучало похоже на французское «маман».
– Она приехала с Гаити. Училась в художественной школе, встретила моего отца, они полюбили друг друга и поженились. Потом родилась я, а мама заболела гепатитом и умерла. Это все, что я знаю. Ее звали Аннель. Аннель Батист в девичестве.
– Так ты ее совсем не знала?
– Нет. Но у меня есть фотография.
– Откуда, говоришь, она приехала?
– Гаити. Где зомби. Зомби и вуду. Она знала французский и креольский. Но я креольского не знаю, не у кого было научиться.
– И ты ни разу там не была? Не встречалась с ее семьей?
– Это и моя семья, – уточнила Джинни. – Но нет. Ни разу. Мне кажется, у них с папой нет ничего общего.
– Есть – ты.
– Разве что… По-моему, папа так и не смог с ними поладить. Они просто… По правде говоря, я о них ничего не знаю.
А так хотелось бы. Но на все вопросы папа говорил только, что мамина семья богата и живет в Порт-о-Пренс – это столица Гаити. Больше он ничего не знал и сам.
– Мы мало говорим о ней, – призналась Джинни. – В основном держимся друг друга.
Они посидели в тишине еще немного, и это оказалось проще, чем могла бы предположить Джинни. Потом Хелен рассказала немного о себе, о том, как из-за парня поругалась с отцом, и все вышло из-под контроля, как они наговорили друг другу такого, чего даже не думали, и как тяжело было сделать первый шаг навстречу. Уходя домой, Джинни думала о том, насколько приятной оказалась Хелен и как повезло Рианнон иметь такую сестру. Но семья вообще странная штука. Это надо же было так сильно поругаться.