Разбойники мало-помалу поехали медленнее, шагом после рыси. Гасконец догнал Жоржа.
– Ну, мой добрый друг! – сказал Фоконьяк своему спутнику, как только они отъехали довольно далеко от балкона.
– Ну что?
– Ну, нежный друг, мне кажется, что я тебя поймал. Никогда не надо бросать ни одного взгляда на прекрасный пол, на эти вероломные существа, которые не хотят любить Кадруса, на эти хорошеньких чудовищ, которые обожают только кавалера Каза-Веккиа… и вот при первом случае… розы летают по воздуху; завтра, вероятно, письма пойдут по адресу без помощи почтальона.
– Оставь меня в покое, – сказал Жорж, очевидно раздосадованный замечаниями жителя Лангедока: – Какое заключение выводишь ты из того, что я послал этим молодым девушкам увядший цветок?
– Но мне кажется, что это довольно ясно.
– Ясно? Как… этой розе, которую я держал в руке, как будто позавидовала белокурая девушка на балконе…
– Ты видишь, я тебя поймал, – с живостью смеясь сказал Фоконьяк: – Ты сказал белокурая, не правда ли?
– Конечно!
– А между тем уверяешь каждый день, что не хочешь бросить ни одного взгляда на этот ненавистный пол, который не хочет любить Кадруса и смотрит только на кавалера Каза-Веккиа?
– Что ж из этого?
– А то, что раз ты назвал ее белокурой девушкой, а ещё заметил цвет волос; эти два замечания, мой милый, опровергают твоё пренебрежение к очаровательному полу.
– Ты мне надоедаешь, – сказал Жорж с нетерпением.
– Вот видишь ли, – продолжал Фоконьяк – Я очень силен в логике, а логика говорит мне еще…
– Что? – спросил Джорж и пристально посмотрел на Фоконьяка.
Этот мрачный взгляд точно уничтожил логику уроженца Лангедока, потому что он не закончил своей мысли. Но хотя он не осмелился высказать ее вслух, однако прошептал отрывочными фразами:
– Я гораздо откровеннее… Признаюсь, я обожаю брюнетку и обещаю себе объясниться ей в любви в самом непродолжительном времени… У неё такие густые брови… что должно быть много электричества в сердце.
При мысли об удовольствии, ожидавшем его, фаянсовые глаза Ловласа засверкали.
В конце дороги явилась в блестящих костюмах, вышитых золотом, толпа придворных, присутствовавших при императорской охоте. Де-Фоконьяк опять принял горделивый вид, который взгляд Жоржа заставил его оставить, и опять начал играть роль маркиза. В эту минуту послышался голос. Жорж и Фоконьяк повернули головы. Подъехал ординарец гофмаршала. Жорж принял равнодушный вид, Фоконьяк вид достоинства. Поручик, любезный с противником, побежденным в игре, сделал псевдо-маркизу самый любезный поклон, так же как и Жоржу.
«Маленький поручик, которому я вчера нарочно проиграл триста луидоров, чтобы разыграть перед ним роль знатного вельможи», – подумал де-Фоконьяк.
– Вы потеряли охоту, господа? – сказал он.
– Боже мой! – сказал Фоконьяк.
– Вот часть охотников возвращается, сказал поручик. – Как только я увидал вас, я вас опередил, чтобы сообщить вам новость.
– Какую?
– Обер-егермейстер так дурно распорядился, что охота не удалась.
– Бедный обер-егермейстер!
– Император взбешён.
В эту минуту вдруг появился нищий, которого всадники не могли приметить за извилинами дороги. Жорж и Фоконьяк бросили на него проницательный и недоверчивый взгляд, и даже внимательно прислушались к гнусливому голосу нищаго.
– Подайте Христа ради, добрые господа; я вас не забуду в моих молитвах и буду просить Бога, чтобы Он дал вам место в своем раю.
Де-Фоконьяк засунул руку в огромные карманы, украшавшие его не менее огромный жилет. Он вытащил из кармана кошелёк, а из кошелька один су, и положил в руку нищего с таким величественным движением, как будто это была необыкновенная щедрость. Нищий взглянул на монету и таким же тоном, каким просил милостыню, сказал:
– Ах! мои добрые господа, и бедный человек может оставаться честным; никто не должен говорить, чтобы я, бедняк, воспользовался ошибкой…
Он поднял кверху монету.
– Неужели я ошибся? – сказал Фоконьяк: – Уже не наполеондор ли это?
– Нет, – ответил нищий: – Вот почему я говорю, что ваша сострадательная душа не могла иметь намерения дать мне простое су.
– Это правда, приятель, совершенная правда, твое замечание исполнено здравого смысла; очевидно, человек, принадлежащий к фамилии Фоконьяк, мог только по ошибке предложить тебе столь ничтожное приношение.
Засунув снова свои длинные, костлявые пальцы в неизмеримую глубину своего огромного кошелька, он с большим трудом выбрал монету в десять су и отдал её нищему. Тот снова повертел в руках эту монету и продолжал своим гнусливым голосом:
– Господь да возвратит её вам сторицею, добрый барин; обратите внимание на меня, добрый барин, я буду к вашим услугам.
Тон этих последних слов пробудил внимательное подозрение Жоржа, который до- сих пор мало внимания обращал на бормотанье нищего.
– Подойди-ка сюда, приятель, – сказал он, вложив наполеондор в руку старика-нищего. – Какие услуги можешь ты оказать, мой милый? – прибавил он, пристально глядя на него – Любопытно было бы это узнать.
Как бы дорожа временем, нищий не дал ему окончить фразы.
– Ах! – сказал он плаксивым тоном калек, стоящих у церковных дверей. – Ах, мой добрый господин, бедный Жан не очень силен и не очень ловок. Он может дать хороший совет и сказать вам, например, что на дороге нет рытвин и что путь безопасен.
– Жан! – сказали в один голос Жорж и Фоконьяк. – Тебя зовут Жаном?
– Ах, да! мои добрые господа, – продолжал голос все более и более гнусливый. – Вы меня знаете, может быть? У меня были счастливые дни. Я не всегда был нищим. Но посмотрите на меня хорошенько. Мои советы хороши, хоть одежда стара.
Когда кавалькада приближалась, нищий опять заплакал.
– Теперь дороги хороши; такие господа, как вы, могут ходить не боясь ничего, когда несчастные молят Бога сохранить мир душам таким сострадательным, как ваша.
Настойчивость, с какою нищий говорил о безопасности дорог, и некоторые двусмысленные фразы заставили двух начальников узнать в нём переодетого Крота, пришедшего уведомить их, что жандармы сбились с пути.
– Хорошо! сказал Жорж. – Мне так же мало нужды до твоих извещений, как до свиста дрозда или до крика дятла. Отправляйся к чёрту, попрошайка. Ты получил милостыню, не надоедай нам больше.
Кавалькада догнала Жоржа и присутствовала при этой сцене. Придворные были свидетелями щедрости последнего; нищий держал в руке монету.
– Чёрт побери! – сказал один из приехавших, с золотом по всем швам. – Какая щедрость! Вы балуете этих негодяев, маркиз! – обратился он к Фоконьяку.
– Что же делать, полковник? – скромно ответил уроженец Лангедока. – Благотворительность – моя слабая сторона; не могу видеть нищеты без того, чтобы сердце мое не облилось кровью; я даже так сострадателен, что сам порой прошу милостыни для бедных, и в доказательство этого, прошу вас участвовать в нашем добром деле; пусть нищий навсегда запомнит свою счастливую встречу с нами.
Не ожидая ответа, де-Фоконьяк сказал нищему:
– Подойди сюда, приятель, подойди сюда, не бойся; эти господа желают тебе добра; протяни твою суму… у тебя её нет? Так протяни шляпу, когда так, – словом, протяни что хочешь. Эти господа почувствуют к тебе большое расположение, когда узнают, что ты служил при Фонтенуа[6].
«Приятно сыграть штуку с этими франтиками!» – подумал он. Жорж на лету подхватил мяч, брошенный его товарищем.
– Господа, сказал он: – щедрость моя объясняется моим участием к этому человеку; он был покрыт ранами, сражаясь при Фонтенуа за монархию. Правда, тогда царствовал Бурбон, но что за нужда? Служа королю Людовику XV, этот человек служил Франции, так же как служа империи, вы ныне служите Франции.
Обернувшись к нищему, он спросил его:
– Ты при Фонтенуа лишился левой руки?
– Да, добрые господа, при Фонтенуа, – ответил калека, протягивая шляпу. А сам между тем думал: «Пожалуй хоть при Фонтенуа, а все-таки тяжело, когда левая рука так крепко привязана, что совсем оцепенела… уж как же находчив наш атаман!»
Каждому известно, какими глазами дворянство, созданное императорской шпагой, смотрело на дворянство старое, собиравшееся около престола. Поэтому, не желая отстать от благородных имен Каза-Веккиа и Фоконьяка, полковники и бароны империи поспешили присоединить свое приношение к милостыни Жоржа и Фоконьяка. Потом простившись, они продолжали свой путь.
Они были уже далеко, а все ещё слышался голос нищего, говоривший:
– Будьте спокойны, добрые господа. Господь вам заплатит… мои добрые господа… Господь… – Видя, что на дороге нет более никого, он прибавил: – Дураки… Наш атаман всех вас перережет!
Потом, возвратив свою руку как бы по волшебству, негодяй захохотал, убегая под деревьями; он получил более десяти наполеондоров.