– Здрасьте, господа прокуроры.
– Здравия желаем, товарищ сержант, – заулыбался Аристов. – Разрешите выслушать доклад?
– Да муть сплошная, – махнул рукой сержант. – Много я чудес повидал за полтора года, но такого жареного свинства… Кстати, кто из вас вчера меня за ноги хватал? Я же вам не буксир? Чуть на дно не утянули.
Мы переглянулись и дружно пожали плечами.
– Это Балабанюк, точно, – вынес вердикт сержант. – «Я умею плавать, я умею плавать…» Не умеет ни хрена, зеленый еще. Кстати, господа прокуроры, кто-нибудь из вас видел Балабанюка?
– Мы видели труп Пыряева, – сказал я. – Ни Райнова, ни Балабанюка, ни капитана Хомченко. Мы и тебя не чаяли увидеть.
– Кислое дело, – помрачнел сержант. – Да ладно с ними, дезертирами, мужиков жалко. Из Сашки Балабанюка солдат бы справный вышел – помните, как воевал он вчера? Это ведь он, а не я, Пыряева завалил, представляете? И ротный был мужик хороший. Его ведь ранили вчера?
– В руку зацепило, – кивнул я. – Или в плечо. Давайте честно признаемся – не было у капитана шансов. Там и с двумя-то руками постараться надо было.
Помолчав, мы тронулись в путь. Хвойники уплотнялись, сползая к берегам, заслоняли воду. Расступились деревья, возник рельефный монолит. Центральную часть композиции составляла огромная скала, напоминающая морду спящей собаки. На макушке куцыми клочками пробивалась растительность, «глазные впадины» обросли лишайниками, «нос» горделиво выдавался вперед. А из места врастания монолита в скальный грунт широким потоком вырывалась река – причем с такой энергией, что мысль о проникновении в тоннель можно было даже не обсуждать. Равно как и мысль попробовать подняться на эту гору. Или обойти ее, поскольку скалы возвышались повсюду, неприступные, без зазоров и трещин. Для покорения их требовались альпинистское снаряжение и полные сил организмы.
Мы угрюмо смотрели на эту красоту и, кажется, начинали понимать, что привычный порядок вещей безвозвратно нарушен. Булдыгин перестал кашлять, то краснел, то зеленел. Вспомнил про фонтан Де Воклюз – мощнейший из подземных источников, где вода выходит из подземной реки со скоростью девяносто литров в секунду. Я напомнил ему, что слово «литр» звучит сегодня издевательски. Ленька рассказал, как на Среднем Урале открыли уникальное природное явление – ручей, текущий в гору, и туда уже выстроилась целая очередь любителей сенсации, хотя и непонятно, с чего он вдруг заговорил про ручей, текущий в гору.
– Все равно красиво, – пожал плечами Ленька.
– Ну и залепо-он… – покрутил угловатой башкой сержант. – Эта красота, извиняйте, прокурор, нам что богу свечка, что черту кочерга. Действия-то какие предпримем?
Я спустился вниз, где в воздухе висела плотная «воздушно-капельная» дымка и грохотало так, что закладывало уши. Словно истребитель шел на взлет. При уровне шума в сорок децибел теоретически можно отдыхать. После шестидесяти испытываешь беспокойство. За восемьдесят – уже психуешь. После ста подвергаешь жизнь опасности и смертельному риску. Здесь же грохотало сотни под полторы, и терпеть это было невозможно. Почему? Ширина реки не превышала семидесяти локтей. Откуда эта мощь? И жуткое чувство страха…
Я развернулся, полез обратно. Трое стояли на косогоре и очень пристально меня разглядывали. За деревьями шум реки сделался приглушеннее.
– Послушай, Михаил Андреевич, – съерничал Аристов, – судя по твоей физиономии, с этого момента мы обязаны начать новую жизнь. Твоя физиономия – безбрежное таинство непознанного мира. Но сегодня не понедельник – это я к тому, что для начала новой жизни…
– Сегодня первое число, можно начинать новую жизнь. Знаете, господа, неясное чувство мне подсказывает, что перебраться через скалы мы не сможем. Предлагаю отправиться по течению, развести костер, подсушить мокрых куриц – а таких у нас ровно половина, – а заодно осмотреться.
Возражений не было. Мы отправились в обратном направлении по проторенной дорожке, но прошли всего лишь метров триста, как за спиной раздался сумасшедший хохот…
Смеялся сержант Капустин, замыкающий шествие. Он сидел на корточках, держась за животик, и ржал, как гагара. Не рано ли? – встревожился я. Крепкий парень вроде, нервы в порядке.
– Вы посмотрите на этого дуралея… – захлебывался сержант, тыча пальцем куда-то поперек реки. – Ох, я сейчас от смеха помру…
Мы невольно проследили за его пальцем. То, что вылезло из кустов на обратной стороне потока, в принципе было рядовым Балабанюком, но лишь отчасти. Чумазый, плащ-палатку и головной убор потерял – сверкала стриженая голова с редкими клочками волос (парикмахер был юмористом). Ни автомата, ни амуниции. Вся тайга, что в редком разнообразии простиралась перед нами, оставила на парне образцы своей растительности, делая его от макушки до зеленых сапог каким-то камуфлированным чудовищем. Руки тряслись, зубы лязгали – даже через бурные воды было слышно, как его корежит и выгибает. Увидев нас, парень рухнул с травянистого обрыва и на пятой точке съехал к берегу. Замялся у воды, беспомощно простер к нам руки.
– Ой, я не могу… – вздрагивал Капустин. – Балабанюк, ты что там, блуд с волчицей затеял?!
Парень затравленно озирался, оступился, чуть не плюхнувшись в воду. Запрыгал в каком-то ритуальном танце.
– Эй, подкидной, перо в башку воткни для завершения образа! – крикнул Капустин. – Балабанюк, да что с тобой? Мужика в бикини увидел?
– Послушай, сержант, – заподозрил я, – почему-то мне не кажется, что твой подчиненный прыгает от радости. Боится он чего-то.
– Не боится, а ошизел от страха, – буркнул Булдыгин. – Не понимает, что страх нужно держать при себе, он нам еще пригодится. Не пускай зверя в дом, короче.
– Ты о чем, Викторыч? – не понял Аристов.
– Не обращай внимания, – проворчал Булдыгин.
– Эй, Балабанюк, ты можешь внятно объяснить, что за блажь на тебя нашла?! – орал сержант. – А ну, бегом к нам, чего ты там тормозишь?
– К-конечно, товарищ сержант… – обрел дар речи потерянный. – Н-не поверите, т-там мужик к-какой-то… С-существо, на человека похожее… С-страшное, щерстью обросло, м-мычит, н-на руках п-прыгает… п-посмотрел на меня так…
– Стоглазый? – хохотал сержант.
Паренек метался на пятачке, не решаясь лезть в воду.
– Давай же, рядовой! – грозно изрыгал Капустин. – Кто кричал, что плавать умеет? Ко мне, рядовой, это приказ, тащи свою непоротую задницу!
– Сержант, попридержи коней, – неодобрительно заметил я.
Он повернулся ко мне, его глаза диковато блестели.
– Я нарушаю устав, прокурор? А ну, внимательно взгляните на этого балбеса. Он же умом тронется, если на него хорошенько не наорать!
Отчасти сержант был прав. Подгоняемый воплями, соорудив страдальческую мордашку, Балабанюк вошел в воду. Через несколько секунд он уже плыл вразмашку поперек течения, потешно надувая щеки.
– Сносит бойца, – заметил Капустин, – пойду ловить.
– Странно, – пожал плечами Булдыгин. – Обросшее шерстью существо, похожее на мужика. Мычит. На руках прыгает. Ровно по Линнею, коллеги – Хомо Ференс, подвид человека, лишенного дара речи, покрытого волосами и передвигающегося на четвереньках.
– Я знаю, – вспомнил Ленька, – повышенная волосатость – это следствие гипертрихоза.
А мне на память вдруг пришла сизая мгла в соснах и тень, ловко прыгающая от ствола к стволу. Змейка поползла по позвоночнику. В сущности, Булдыгин глубоко прав – рано еще пускать зверя в дом.
– Ну, ты даешь, солдат! – рычал Капустин, вытягивая парня из воды. – От тебя пахнет так… ну, прямо воняет! Крыша едет, боец?! Где оружие, я тебя спрашиваю? Потерял?! А что такое трибунал, ты еще помнишь?!
– Потерял, товарищ сержант, – простонал боец и, не найдя точки опоры, сполз на землю. – Делайте, что хотите, мне уже все равно… Пусть трибунал, пусть колесование перед строем…
– Не наезжай на парня, сержант, – строго сказал Аристов. – Чего ты смотришь? Фонтан, говорю, заткни. А то сами наедем. Я тоже автомат потерял – так что же? И меня под трибунал?
– Действительно, – заметил я, – кончай выкорячиваться, парень. То, что с нами произошло, не лезет ни в какие рамки. Скажем спасибо, что живы остались.
– Пусть объяснит про своего Хомо Ференса, – проворчал Булдыгин. – Не понимаешь, рядовой? Не силен в классификации редких видов? Кого ты там повстречал? Волосатого, на четвереньках…
– В натуре, товарищи офицеры… – встрепенулся боец, как-то резво подскочил и проникновенно уставился на дальний берег. – Автомат я потерял еще ночью… В реку упал, каменюкой по башке получил… А тут еще плащ-палатка мешается, руки в ней никак… ну, я и сбросил все на хрен. Прибился к берегу, полез куда-то, скользко, как на катке, падал, потом башкой треснулся повторно и отключился. Просыпаюсь это утром, а надо мной такая орясина… волосатая, ноздри раздуваются, тянет ко мне когтищи…
– Сказка якутская, – фыркнул сержант.
Балабанюк яростно замотал головой:
– Не знаю якутских сказок… У нас на Урале нет якутских сказок…
– Ты с Урала? – встрепенулся сержант. – Какого хрена, не может быть, Балабанюк! Ты из Томска!
– С Урала я… – простонал солдатик. – Уж мне ли не знать? Забирали из Томска – учился я там, не ко времени взял академический отпуск… А родом с Верхней Пышмы, в ней и прожил до семнадцати лет… Слышали про такую?
– Мать моя… – схватился за голову Капустин. – Мы с тобой соседи, боец, а ты молчал как убитый!
– А надо было говорить, товарищ сержант?
Капустин постучал кулаком по лбу. Посмотрел на нас, как бы требуя подтвердить диагноз. Действительно, девять месяцев назад зеленый новобранец дал маху. Что такое землячество в Российской армии, не знает только последний эфиоп. А мог бы облегчить себе жизнь.
– Лучше поздно, чем никогда, – усмехнулся я. – Так как там насчет баек из склепа, Балабанюк? Этот Вася пытался тобой закусить?
– Не знаю, товарищ прокурор… Мне кажется, я тоже напугал его. Подскочил – а он как прыгнет в кусты… Я к реке, а он – за мной… Ей-богу, товарищ прокурор, я таких экземпляров только в кино, и то не во всяком…
– И где он сейчас? – как-то подозрительно сглотнул Аристов.
– Не знаю… Там, наверное, в кустах…
– А это мы сейчас проверим. – Капустин клацнул затвором. – Заодно и оценим возможности автомата Калашникова после пребывания в воде.
Никто не стал его останавливать. Все следили с жадным любопытством.
Длинная очередь пропорола кустарник на дальнем берегу. Сместился ствол. Второй кустарник задергался, теряя листву.
– Ха, – сказал Аристов, – внесли элемент разнообразия.
Истошный вопль огласил замшелые берега! Что-то гибкое, бесформенное, издавая невнятные горловые звуки, выкатилось из кустов на обрыв, обрушилось, запрыгнуло обратно, ловко перебирая конечностями. Не в шерсти оно было – в шкурах! На мгновение существо обернулось, продемонстрировав физиономию, заросшую волосами. То ли человеческую, то ли не совсем. Но передвигалось чудо-юдо отнюдь не по-людски. Проворно запрыгнуло на соседнюю террасу, взвились лохмотья – и оно уже покатилось по гребню.
– Стоять, подлюка!!! – загремел на всю ивановскую сержант. – Стрелять буду!!!
– Права забыл зачитать, – машинально бросил Аристов.
Существо стрельнуло глазами – словно ядовитыми стрелами – и кувыркнулось за обрыв. Реакцию на событие было трудно переоценить. Все застыли в изумлении.
Покидали мы это чарующее местечко в аварийном порядке, но в целом организованно. Поднялись на откос, пробежали мимо темного леса, ощетинившегося изгородью терновника, и на моховой полянке сделали привал. «Заодно и перекусим», – мрачно пошутил Аристов, кивнув на семейку желто-коричневых мухоморов, усыпанных белыми бородавками.
Запуганного солдатика, на котором не осталось ни одного чистого места, сержант отправил мыться и стираться. «Бегом, земляк! И помни, что российский солдат – образец высокой гигиены!» Вслед за пареньком спустились Аристов с Булдыгиным. А я сидел с автоматом на господствующей высоте и зорко их стерег. К возвращению в лагерь на полянке потрескивал костер. Капустин вворачивал в землю рогатины, строгал перекладину. Набил солдатскую фляжку листьями смородины, залил воду, приспособил над огнем. Пока сушилась одежда, он отлучился в лес, предупредив, чтобы сильно не пугались. Пальба стояла, как на стрельбище. Вернулся он минут через сорок, со свежими ссадинами, но довольный. Бросил у костра пару птиц с морщинистыми шейками, обозвав их куропатками, и приказал Балабанюку разделать (а если не умеет, то он сам Балабанюка разделает).
К полудню мы сидели чинным кругом у костра, грызли пережаренную дичь, запивали душистым чаем и обменивались мнениями о положении дел.
– Я надеюсь, это не болезнь – с непредсказуемым протеканием и симптоматикой? – угрюмо осведомился Булдыгин.
– Да не, – отмахнулся сержант, брызнув жиром на жадно жующего рядового, – человек это был. Лохмотья нацепил, не брился годика два, не мылся. Не солдат, одним словом.
– На четвереньках прыгал, – добавил я.
– Жизнь такая, – пожал плечами Капустин.
– То есть все нормально? – уточнил я.
– Ну, не совсем… Послушайте, господа офицеры, мы свои предположения будем строить в рамках разумного или как придется?
– Нам тесно в рамках разумного, – сострил Аристов.
– Позвольте, – возмутился Булдыгин, – если мы начнем говорить о параллельном мире, то я лучше посплю. Одичавший бродяга с развитыми конечностями и не имеющий привычки мыться – это не повод строить фантастические гипотезы.
– Но местечко не похоже на окрестности Марьяновска, – напомнил я. – И климат несколько отличен. В наших краях циклоны катятся один за другим, дожди замучили, а здесь при нас еще не было ни одного дождя. Только тучи. Природа симпатичная…
– Урочище, – пожал плечами Булдыгин. – Что мы знаем о биологических казусах? Давайте считать, что мы попали в заповедник со специфическими условиями.
– Выбираться надо отсюда, – пробормотал Балабанюк.
– Да вам-то с сержантом как раз спешить некуда, – улыбнулся Аристов, – служба идет. Впрочем, неприятности предстоят, согласен. Что произошло вчера вечером? Пропали несколько солдат, представитель младшего командного состава, командир роты и трое работников военной прокуратуры. Не говоря уже о дезертирах. Это многовато – поиски будут. Двое бойцов оттащили раненого на дорогу – они и покажут запоздавшему подкреплению злосчастную скалу, от которой стартовала тропа. Безусловно, найдут тела ваших однополчан и стреляные гильзы у спуска в пещеру. Не исключено, что в подземелье снизойдут не бестолковые срочники, а обученная группа МЧС. Пойдут по следам. Доберутся до места схватки. А дальше… начинаются разночтения. Догадаться, что нас унесло рекой, они могут… если выйдут к реке. Что мы знаем о последствиях обвала? Порода мягкая, могла завалить все проходы. Принцип домино, понимаете? Локальное обрушение рождает тотальную деструкцию…
– И нас сочтут благополучно погребенными, – закончил я. – Расчищать завалы будут месяц, если будут, родным сообщат неприятные известия.
– Я же говорю, выбираться отсюда надо, – вздрогнул Балабанюк.
– Выбираться надо, – подтвердил Булдыгин. – Надеюсь, этим мы и займемся в ближайшее время. В отличие от некоторых присутствующих, у меня имеется семья, которая известие о пропаже кормильца встретит… крайне негативно.
– Да и моя Зинка вряд ли станет рукоплескать, – кивнул Аристов. – Поэтому предлагаю не заострять мистическую составляющую наших злоключений, забыть про рядового Райнова, который, если и не помер, неизбежно обретет свою божью кару, быть во всеоружии и поскорее найти дорогу обратно.
– А все-таки интересно, зачем сюда понесло дезертиров? – пробормотал я. – В этом урочище обетованная страна?
Аристов спалил меня взглядом.
– …Под словом «всеоружие» я подразумеваю все оружие, имеющееся у нас в наличности.
– Меньше магазина, – покосился на него Капустин.
– А у меня полный боекомплект, – похвастался я, – три рожка. Ни одного патрона не извел.
– Пацифист ты наш, – ущипнул Аристов.
Сказка про белого бычка продолжалась. Булдыгин заявил, что в неизвестность всегда успеем, нужно снова дойти до того места, где подземная река вытекает на просторы, и попытаться перебраться через скалы. Самое ужасное, что ему удалось убедить публику. Мы потеряли четыре часа! Грохотала вода, вырываясь из глубин Тартара, нахохленные вороны, сидящие на скалах, с интересом изучали наше поведение. Деревья флаговидной формы, бородатая трава на отполированных ветрами уступах, стелющиеся стебли ветвистого кустарника с мелкими листочками – черная шикша. Здесь просто негде было подняться даже на метр! Впавший в азарт Балабанюк под одобрительные выкрики сержанта забирался на деревья, растущие вплотную к скалам, надеясь перебраться со ствола на скалу, и лишь чудом не ломал голову. Последнее падение остудило пыл бойца. Он встал на дрожащие ноги и сказал:
– Товарищ сержант, разрешите обратиться?
Все невольно расхохотались, а Капустин жирно покраснел.
– Да ладно, Сашка, бросай эту уставную хрень. Меня Антохой звать. Чего хотел-то?
– Да это самое, товарищ сержант… – Боец смутился, как красна девица. – Давайте я вон на ту высокую сосну заберусь и посмотрю, что там дальше, за скалами?
Совместными усилиями мы забросили «белку» на нижнюю ветку и уселись на перекур. Минут через пятнадцать рядовой свалился под ноги и доложил: перспективы нет. Горная страна. Ближайшие скалы еще не самые высокие, а вот те, что за ними, вообще до неба достают, никаких увалов или сплющенностей.
– Удивительно, – пожал плечами Булдыгин. – А ведь до дороги Марьяновск – Чебаркуль не больше четырех километров. Не провалились же мы в пространственно-временной разлом?
– Но я же не слепой, – обиделся Балабанюк и уставился голодными глазами на тлеющий в кулаке у сержанта окурок.
Булдыгин завел просветительскую песнь о том, что топонимы, гидронимы, а главное, ойконимы не имеют свойства пропадать с карт, а следовательно, все на месте, и до дороги рукой подать. Нужно идти вдоль скал, и мы обязательно упремся либо в ущелье, либо в седловину. И опять ему удалось убедить людей! Мы тащились по разделу сосняка и «горной страны», пока не уперлись в разлом, вгрызающийся в сердцевину скалы. Двадцатиметровая пропасть с чахлыми кустиками на дне. «Не беда, – убитым голосом сказал Булдыгин, – свернем направо и двинем вдоль оврага, он скоро кончится». – «Сомневаюсь, – зловеще вымолвил Аристов. – Если и двинем, то кому-то по голове». Затея тащиться по-над пропастью – неведомо куда – никому не пришлась по душе. «Ноги переломаем», – совершенно верно подметил Аристов. Повернули обратно и, усталые, злые, кляня ни в чем не повинного Булдыгина, потянулись обратно к «водопаду». «Нужно переправиться через речку, – окончательно загубил репутацию Булдыгин, – и пойти дальше на северо-восток». «Дерзайте, сэр, – снисходительно разрешил Аристов и насмешливо уставился на коллегу, – а мы посмотрим».
Кончилось тем, что, проклиная все на свете, мы опять потащились по течению. Журчали перекаты, прыткие зверьки, похожие на ласок, сновали по деревьям и кустам. С тела рядового Пыряева, тяжело махая крыльями, взлетел падальщик.
– Схоронить бы надо, – поморщился Булдыгин. – Не по-христиански как-то. Грешно.
– Нечем, – совершенно верно заметил Аристов.
– А ротного кто похоронит? – обозлился сержант. – А Шубина с Осиповым?
– Похоронят, – поморщился я. – Давайте хоть с открытого места его уберем. Прибудет похоронная команда – что закапывать будут?
Мы сделали остановку, оттащили тело в расщелину, засыпали камнями. Потянулись дальше, увязая в корнях и канавах. Миновали место пикника, зацепили влажный бор с обилием клюквы, ромашковый луг, полюбовались на скопище лисичек – словно омлет разбрызгали по поляне. Несведущий в биологии Балабанюк кинулся на воронью ягоду. Успели вырвать буквально из пищевода, зачитав лекцию о вреде дурманящих плодов. Понятливо кивнув, он побежал в другую сторону, где в овражке произрастал очередной ягодник с приятным запахом сирени и сочными плодами, лепящимися на коре. Полакомиться рядовой не успел. Растение содержало ядовитый сок. Прикоснувшись к коре, он отдернул руку и тут же начал ее расчесывать до синих пузырей.
– Лесная сирень, – сообщил, ухмыляясь, Аристов, – волчье лыко, по другим источникам. Не попробуешь – не узнаешь.
– Не наедаемся, боец? – зловеще процедил сержант.
Что-то грузное, пестрое с криком вывалилось из-под ног, шумно побежало, замахало крыльями, взлетело. С концов поляны взмывали другие птицы, грузно закружились над деревьями.
– Глухари! – возликовал Капустин, вскидывая автомат. – Стреляйте, прокуратура! Они тупые, пока сообразят, мы их накрошим!
Мы открыли ураганный огонь, подстрелив двух птиц. Остальные разлетелись. Добычу прицепили к поясам, потащились дальше. Периодически смещались вправо, чтобы убедиться, что река не пропадает. Бурные воды неслись на северо-запад, омывая груды крапчато-серых валунов. Неровности речной впадины постепенно сглаживались. На смену строевым соснам приходила унылая чернорукая ольха, кровавый боярышник с волосистыми листьями. Темнокорая крушина – неизменный сосед ольхи и обитатель влажных мест. Мы рискнули отдалиться от реки – уж больно заманчив был просвет между деревьями. Но вышли на закрытую поляну, заваленную буреломом.
– Назад, господа офицеры, – махнул рукой сержант. – Не стоит отдаляться от реки… Балабанюк, итить твою, куда полез? Ты что там нашел? Урановую руду?
Мы отправились по диагонали – через чахлый, полумертвый березняк, заросли папоротника, вездесущую костянику, рассыпанную по зеленому ковру.
– Обратите внимания, господа, – подал голос давно не выражавший светлых мыслей Булдыгин, – в сухую погоду листья костяники сворачиваются в трубочку. Если расправляются – скоро дождь. Эта ягода – типичный барометр.
– Скоро дождь, – сказал Аристов.
До берега в душевном спокойствии мы так и не дошли. Одолели овраг, заполненный останками малосимпатичной органики, передохнули на краю, побрели дальше. Тут я и почувствовал что-то затылком. Обернулся, бросив палец на предохранитель.
Фигура в лохмотьях метнулась за березу.
Сержант, быстро глянув на меня, присел за поваленным деревом.
– Оно, – сухо поведал я. – Раздвоенная береза слева от оврага… Чему улыбаемся, сержант?
– Да так, товарищ прокурор, – сержант зловеще подмигнул. – Настроение нормальное? Оттянемся со всеми безобразиями?
Я хотел сказать, что вырос из молодежных развлечений, но сержант уже бросился бежать, полагаясь, видимо, на мою адекватную помощь. Существо метнулось из-за дерева – я выстрелил чуть правее. Незнакомец отшатнулся, снова спрятался за березу. Повторил попытку – я вновь загнал его обратно. Широкая спина сержанта перекрыла прицел. Существо оторвалось-таки от дерева, помчалось к оврагу, прыгнуло и как-то ловко, словно не касаясь дна, вынырнуло на обратной стороне. Побежало, виляя, на внушительную скальную гряду, отделяющую лес от берега. У сержанта переплелись ноги, матерок взмыл до крон деревьев. Я тоже кинулся бежать – напрямую, по короткой дороге.
– Михаил, ты куда? – взмолился за спиной Булдыгин. – А нам что прикажешь?
– Аплодировать… – плюнул я за спину.
Существо уже карабкалось по скале. Проворно у него получалось, черт возьми! Но и Капустин не стал вылеживаться – перекатился через ложбину, плюнув короткой очередью. На поражение не стрелял, молодец. Пули чиркнули над головой существа. Видно, этот чудик имел представление, что такое огнестрельное оружие: истошно завыл (как воют инвалиды, лишенные дара речи), скрючился, сжал виски коленями, заткнул уши. Мы уже подбегали. Капустин, морщась от боли, растирал коленку.
Что это было? Пятница, Бен Ганн, снежный человек? Драная мешковина кое-как прикрывала жилистое тело. Ноги обмотаны какими-то тряпками, ногти на костлявых пальцах обломаны, черны от грязи. Волосы, как пакля, посреди макушки – сизая лысина.
– Ну и куда мы денем этого апостола? – начал сомневаться Аристов. – Эй, земляк, извини, конечно, за беспокойство, давай, слезай. Сам первый начал.
Существо подняло голову.
– Мать моя женщина… – ахнул сержант. – Ну и витрина у тебя, дружище.
Лицо у существа было изрыто гнойными коростами – даже не лицо, МОРДА. Брови в разные стороны – косматые, седые. Глаза колючие, ядовитые. Борода клочьями, нос ввалившийся…
– Ну и ну… – прошептал Балабанюк. – Трипак ходячий… Сыпь пошла и нос ввалился…
А дальше все опять пошло не по плану. Над гребнем объявилась свежая личность – немного отличная, но из той же серии. Коротышка, детеныш, такой же лохматый, с озорно блестящими глазами, взгромоздился на скалу, свесив ножки. Задорно свистнул, отвлекая внимание. Первый встрепенулся. Коротышка завизжал, как выпь. Швырнул в сержанта камень, пользуясь нашим замешательством!
– Ах ты, гаденыш! – завопил Капустин, хватаясь за живот. Второй «снаряд» уже летел в меня. Я успел отклониться и, потеряв равновесие, свалился в терновый куст. Выпь захохотала. А дальше нас элементарно сделали. Рассвирепевший сержант получил вторым камнем. Пользуясь случаем, первое существо подпрыгнуло, зацепилось за гребень, как-то по-обезьяньи подтянулось и пропало. Финальный залп из двух камней, «человеческий детеныш» скорчил уморительную мордашку и тоже исчез.
Мы помчались в обход. Ума не приложу, зачем мы гнались за этими троллями? Поймать уродцев? Допросить с пристрастием? Капустина гнала праведная месть («дедушку» Российской армии осрамили), а нас? Мы выскочили на обрыв, а сомнительные личности уже катились кубарем к реке. Недолго думая, плюхнулись в воду. Поток накрыл их, как одеяло.
Мы стояли на обрыве, высматривая «потерпевших». Где же эти люди-звери?
– Ну и дела-а, братцы… – протянул Аристов. – Напрашивается, как ни верти, один из вариантов: либо эти черти так нас испугались, что не сочли зазорным умереть, либо они амфибии.
– Доведение до самоубийства или до покушения на самоубийство, – выдал точную справку подошедший Булдыгин. – Сто десятая статья. До пяти лет.
– Смотрите! – воскликнул глазастый Балабанюк, выстреливая пальцем. – Не могу поверить!
Самоубийцами эти двое точно не были. Проплыли под водой метров двести (что невероятно даже при сильном течении!). Всплыли головешки – у дальней излучины. Пара минут, и странные создания уже карабкались на террасу, отряхивали воду, как собачки, лезли в гору. Тот, что маленький, невольно привлекал мое внимание. Было что-то в его несформировавшейся фигуре…
– Мужики, – осенило меня, – да это же девчонка лет тринадцати! Может, дочка этого любезного господина? Или внучка…
– Да-ама, – уважительно протянул Аристов.
– С каменьями, блин, – сплюнул сержант. – В грызло бы ей выписать… – И, держась за отбитый бок, побрел в лес.
Энергичной рысью мы промчались краем темного хвойника. «Хвоста» не было. По фронту мелькнула излучина реки, мы повернули налево (чтобы не ходить лишнего), углубились в гниющее редколесье, произрастающее на торфяном болоте. Невольно сделали остановку, набивали животы голубикой (гонобобелем, по-научному), восстанавливая сгоревшие калории. А дальше произошло что-то странное и неприятное. Покидая голубичный лес, по идее, мы должны были выйти к речному берегу. И действительно показался просвет. Мечтая о привале, мы ускорили шаг и вскоре вырвались… к огромному озеру-котловану, в которое впадала река, служащая нашим ориентиром!
Мы молчали, потрясенные. Устье реки (назовем его пышно – «эстуарий») являло собой практически идеальную дельтообразную форму, красиво обрамленную кустами и гигантскими окатышами. Вода втекала в озеро практически беззвучно. Шумы остались в оборвавшемся русле. Вода поразительно спокойная, прозрачная, лишь в заливах и бухточках обросшая ряской и облюбованная камышами. Котлован практически геометрической формы, глинистые трехслойные берега, пихты пышным хороводом, каменные россыпи, крушина с эллиптическими листочками в качестве ландшафтного дизайна…
– Вот так сюрприз, – растерянно пробормотал Аристов.
– Река впадает в это озеро? – не понял отупевший с голубики сержант.
– Похоже, да, – вздохнул я.
– Но почему оно… не разливается?
– Устойчивый природный баланс, – пояснил Булдыгин. – Карстовые полости под ногами. Вода, истекающая из озера, питает невидимые ручьи, подземные реки, озера, хранилища, и количество вытекающей воды равняется количеству втекающей. Временами, возможно, озеро опускает уровень, временами поднимает…
– Мы теряем единственный ориентир, – напомнил я. – Впрочем, если наплевать на службу, на стремление попасть в цивилизованный мир…
– Мать честная, – пробормотал зачарованный Балабанюк, – представляю, какая здесь рыбалка…
Удаляться от озера было страшно. Мы встали на привал. Место для ночлега нашлось у тихой бухточки, прикрытой кустами. За два часа соорудили подобие шалаша, укрыли лапником, зажарили и уничтожили глухарей (что только обострило аппетит), и публика впала в голодную прострацию. Аристов тихо мечтал о морском гребешке с трюфелями, об утиной печени на подушке из яблок. Капустин очень кстати вспомнил, что у него в загашнике имеется леска с крючком. Публика оживилась. Балабанюку было выдано ответственное задание – накопать червей. Срезали ивушку. После того как сержант выудил первого карася, скептически настроенный народ начал живо интересоваться происходящим. Балабанюк подобострастно вился вокруг сержанта, клянча поудить. После второго заброса извлекли изумленного язя – тот почти не сопротивлялся, шлепал ртом и шевелил пунцовыми плавниками.
Рыбы в этот вечер наелись до неприличия. Повеселели. Распределили дежурство у костра. Первым выпало, естественно, Балабанюку.
– Не сочти за проявление дедовщины, солдат, – сладко бормотал Аристов, заворачиваясь в лапник. – Посуди сам – «дедушку» Российской армии первым отправлять на дежурство просто глупо – не поймет он такой «политкорректности». Впрочем, можешь попытаться, если челюсть не жалко. А что касается трех офицеров… Даже не буду комментировать. В общем, не сочти за лапу судьбы, Балабанюк, марш на пост. И не вздумай там уснуть – проверю.
Ночь прошла спокойно. Утро было серым и печальным. Ползучий туман до краев наполнял озерную чашу. Люди ворочались, стонали, прижимались друг к дружке. Булдыгин жаловался на любимую невралгию.
– Боже правый, еще одно утро в Арктике… – хрустел он ледышками в горле. – Когда же это кончится… Мужики, нам надо срочно отсюда валить – нас же похоронят в Марьяновске, как вы не понимаете?
– Балабанюк, марш на зарядку… – хрипел сержант. – Служба продолжается, боец… А мне еще отчитываться перед твоей мамашей за сохранность ее щенка…
– А может, не надо, товарищ сержант? – жалобно умолял солдатик. – Мы же не в казарме…
– Да хоть в публичном доме! Марш на зарядку, говорю! Бегом! Двадцать кругов вокруг шалаша!
Вскоре от мелькания бегающего по кругу Балабанюка закружилась голова. Люди с кряхтением поднимались.
– Балабанюк, кончай моросить, – раздраженно прикрикнул сержант. – Разбегался тут, без тебя голова кругом… Можешь оправиться. Стройся на завтрак!
Доели холодных карасей, запили водой из озера. Продираясь сквозь вязкий туман, мы обогнули чашу и вошли под сень брусничного бора. Направление – северо-запад. Густой подлесок задержал продвижение, но и он остался за спиной.
– Товарищ сержант, а эти ягоды можно есть? – кричал из кустов Балабанюк.
– Можно, Санек, можно, – снисходительно разрешал Капустин. – Но только раз.
Мы обходили стороной глухие ельники, топали по солнечным березнякам с обабками и мухоморами, по зараженным редколесьям. Булдыгин тормозил – жаловался на застарелую анальную трещину (как у Наполеона), на топографический кретинизм. В какой-то миг я что-то почувствовал. Грядет событие. Уже близко… Я оказался впереди всех, перепрыгнул через овраг, покорил терновник, преодолел высохшее русло речушки, земляной вал, заросший «футбольной» травкой. Уставился на дорогу…