Поляков Рубиновое пиво
Глотнул жигулевского прямо из горлышка, поискал какую-нибудь закуску. Пусто. В холодильнике только полпачки масла и докторская колбаса. Хлеб есть? Нету. Бутерброд не складывается. Пошарил на кухне, нашел открытую упаковку чипсов. Неделю, наверное, тут валяется. Попробовал – дрянь. Они влаги из воздуха набрали, даже не хрустят, жуешь как губку для мытья посуды. Выкинул в ведро. Долой! Придется так, голяком пить. Допью и спать. Завтра, как говорится, снова в бой. Завтра свидетели придут, Яковлев и Феоктистова. Надо будет с ними побеседовать пристально. Так чтоб они вспомнили все, даже то, о чем, может, и сами не подозревают. Они будут рассказывать, а я их рассказки просеивать через мелкое ситечко, выискивать крохотные кристаллики смысла, выдергивать пинцетиком тонюсенькие зацепочки. Если повезет.
Ни завтра, ни послезавтра, ни потом они не пришли. Ни Феоктистова, ни сынок ее. Время шло. Я звонил и ей, и ему, но телефоны не отвечали.
Зато пришли результаты экспертизы по ДНК. Это был он, Ганнибал. Совпадение с предыдущими случаями, как любят говорить в фильме «След» – сто процентов. Они там в кино, вообще, молодцы, где они видели совпадения в сто процентов? Максимум девяносто девять и девяносто девять сотых. Но всегда остается ноль-ноль-один процент сомнения. Эти игры с генотипами, с ДНК – это все здорово. Если преступник пойман и можно сравнить. Классика жанра. Мы еще на третьем курсе эту забавную историю проходили, она во все учебники вставлена: в одном английском городке, черт его знает, в каком, изнасиловали девицу. А дело было как раз на заре эпохи ДНК-дактилоскопии, в конце прошлого века. Ну и провели анализ биологического материала преступника, снятого, из… э-э-э, с жертвы, в общем. А потом всех мужиков этого городишки прогнали через анализ ДНК. Уж не знаю, кру̀жки в барах они изымали, или по домам пошли с ватными палочками, а только гада того вычислили. Правда, пришлось его хорошенько в стенке прижать, чтоб он еще и сознался. Ну уж прижали как-то. Сознался.
Я было решил сам наведаться в семейку свидетелей. Сколько можно ждать? Но тут она и заявилась, Елена. Не в кабинет. Она ждала меня на улице. Я на обед собрался, только за порог шагнул, навстречу женщина. Красное пальто, серая шляпа, поля низкие, глаз не видно, только губы – яркие, сочно-алые в тон пальто, четко очерченные. Кто такая?
А она:
– Здравствуйте, – и, видя, что не узнаю, добавила, – я Феоктистова. Вы хотели поговорить. Я пришла. Извините, раньше не получилось.
«Ничё се», – думаю. Я бы ее ни за что не признал. Где та тетка в дешевых трениках и тапках-лаптях?
– Ну давайте поднимемся ко мне, – говорю.
Она мнется:
– Может лучше в кафе зайдем…
Я должен быть добрым, покладистым, согласным. Именно такому собеседнику люди все и рассказывают. Пластилиновым надо стать. Вылепить из себя такого же человека, как тот, которого пытаешься разболтать. Заговорить на его языке. Чтоб без трудностей перевода. Легче всего общаться с теми, кто похож на нас. Возникает иллюзия, что тебя понимают. Надо стать собеседником, а не следователем.
Я тоже помялся слегка, вроде как раздумываю, не решаюсь:
– Ну не знаю даже… Ну ладно, давайте в кафе. Тут недалеко «Лесная сказка» есть. Идемте.
В кафуху эту мы частенько обедать ходим. Там и комплексные обеды, пардон, бизнес-ланчи, дешево и сердито – и котлетки с пюрешкой, и суши с роллами, и гамбургеры, в общем, на любой вкус. Даже кофе с пирожными есть. Если хошь, и на вынос. Видать, хозяева всем угодить пытаются, чтоб ни одного клиента мимо себя не пропустить. Жаль только, сейчас мне пожрать не придется, а я б очень не против, с утра только один бутер с докторской заглотил, плюс чаек. Свидетель, он – птица капризная, привередливая. Его заговаривать, направлять надо, дирижировать разговором. А как я буду с набитым ртом направлять? Вилкой дирижировать? Чуть что не понравится, и захлопнется, не будет говорить, зажмет что-нибудь важное. Упущу нить. Так что закажет она кофе – придется и мне кофеек хлебать, хоть я его и не люблю особо. Ладно, потерпим, потом пожру по-божески.
Пришли мы в «Сказку», сели у окна, единственный свободный столик. Народу – уймища. Правильно говорят, народ голодает. Вон сколько голодающих сбежалось. Запах стоял одуряющий, пахло теплыми булочками с корицей.
– Вам кофе взять, Елена Васильевна?
А она, меню пролистав:
– Закажите мне пива. Бургонь-де-Фландр. И сами возьмите чего-нибудь, не стесняйтесь. Я вижу, вы есть хотите.
– С чего вы взяли?
– Вы меню оттолкнули, а сами по чужим столам так и зыркаете. И ноздри… Они у вас раздуваются. Вы запахи поедаете.
Ну раз пошла такая пьянка… Я заказал себе обед и тоже взял пива. Обычного. «Степан Разин». Мне пиво принесли в высоком стакане, как положено, а Елене – в круглом бокале на высокой тонкой ножке. Манерно. И было оно, Еленино пиво, такого теплого темно-янтарного цвета, как чуть пережаренный леденцовый петушок на палочке. Мне даже почудился запах жженого сахара. И пена, плотная, но не высокая, как слой глазури на тульском прянике. Такое очень женское, женственное пиво.
Она подняла свой бокал на просвет перед окном. И карамельный янтарь в момент стал багровым. В самой сердцевине заворочался жидкий рубин. Живой. Сочный, как губы Елены. Он шевелил короткими золотистыми щупальцами, будто пытался вынырнуть на поверхность. Но багровая бездна, сжатая хрупким стеклом бокала, не отпускал его, давила, держала.
– Элка, она почему из дома на ночь глядя ушла? Они опять с Сережей полаялись. Даже подрались, кажется. Я не видела. Я в десять часов в свою комнату ухожу, и дальше, хоть они изорись, хоть всю квартиру развали, я не выйду. Они часто шумели по вечерам поздно, соседи жаловаться устали. А что мне-то жаловаться? Я давно сказала: «Мешают – вызывайте полицию». Вот они пересобачились, и Элка ушла в свою каморку ночевать. Она так делала не редко, обидится и уйдет до утра. А утром вернется. И как ни в чем ни бывало, оба-два сидят на кухне, пивком похмеляются.
Елена пригубила свое пиво. Именно пригубила, по-другому не скажешь. Там и не убыло ничуть. Слизнула плотную пенку с верхней губы. Поставила бокал, навалилась локтями на стол:
– Вряд ли я вам чем-то помогу. Какой смысл теперь про Элку рассказывать? Ее нет больше. Она и раньше никому кроме Сережки была не нужна, а теперь тем более.
Она помолчала, покрутила свой бокал, разбрызгивая янтарные лучики по сторонам, чуть оттолкнула от себя:
– Вы думаете алкоголики любить не умеют? Умеют. Элка, она добрая была. Да, пила – не просыхала, материлась как извозчик, дралась даже. Не со мной, нет, она меня любила. Бывало, отправит Сережу баки мусорные к машине вывозить, а сама в магазин метнется и мне пирожное принесет, корзиночку или картошку. Одно пирожное. Для меня специально. Это если они накануне опять буянили. «Ешь, – говорит, – ешь, Ленка, вкусняшка же. Ешь, пока Серега не пришел». А я ей: «А давай чайку и вкусняшку пополовам». Сережка маленький так говорил: «Пополовам». Сядем и чаю с половинками пирожного попьем. И Сережу она любила. Как умела, так и любила, вон шарфик ему на день рождения подарила. Зенитовский, голубой. Он за «Зенит» болел. «Теперь ты у меня совсем красавец, – говорит, – как Ален Делон».
Она сказала: «Шарфик», – и губы ее искривились, полезли правым краем вверх, и туда же поползло, зазмеилось толстым удавом это слово: «Ш-ш-ша-арф-фи-и-ик». Она помолчала, еще раз поднесла бокал к губам. Я слушал. На тарелке передо мной остывала котлета.