Лето 1553 года

Принцесса Мария жила у себя в Хансдоне. Путь до графства Хартфордшир занял у нас три дня. Мы ехали в северном направлении, двигаясь по извилистой дороге, что сначала пролегала вдоль глинистых долин, а потом упорно пробивалась между холмами Норт-Уилда. Иногда мы присоединялись к другим путникам и некоторое время ехали вместе с ними. Первую ночь мы ночевали на постоялом дворе, вторую – в большом здании, где некогда помещался монастырь. Теперь оно принадлежало человеку, очистившему его от ереси и обратившему себе в доход. Нам пришлось довольствоваться сенным чердаком над конюшней. Возница ворчал и вспоминал прежние дни, когда в этом доме обитали добрые монахи и каждый путник мог рассчитывать на сытный обед, удобную постель и молитву, помогающую переносить тяготы пути. Однажды ему довелось остановиться здесь вместе с больным сыном. Ребенок был при смерти. Монахи оставили мальчика у себя и своими настойками и умелым врачеванием полностью вылечили. С отца они не взяли за лечение ни пенса, сказав, что служение бедным – богоугодное дело. Такие истории можно было услышать про любой английский монастырь или аббатство, что стояли вблизи дорог. Сейчас все эти строения вместе с прилегающими землями были розданы важным лордам и хитрым придворным, сумевшим убедить короля, что без монастырей жизнь в Англии станет куда лучше. О том, что доходы, ранее принадлежавшие Английской церкви, потекли в их карманы, они, разумеется, умалчивали. И потому никто уже не кормил бедняков у монастырских ворот, никто не принимал больных в лечебницах при женских монастырях, никто не учил деревенских детей и не заботился о стариках. Всего этого не стало, как не стало прекрасных статуй, древних рукописей и богатых библиотек.

Возница сердито уверял меня, что так теперь обстоит дело по всей стране. Монастыри и аббатства, всегда являвшиеся хребтом Англии, были очищены от монахов и монахинь. Нынешним властям не требовались люди, посвятившие себя служению Богу. Общественное благо заменили личным обогащением.

– Пока правит Эдуард, бесполезно ждать перемен к лучшему, – говорил возница. – Да вот только здоровьишко у его величества шаткое. Если бедняга умрет и на трон взойдет принцесса Мария, она непременно вернет прежние порядки. Она будет королевой для народа, а не для этих алчных лордов.

Я осадила свою кобылку. На дороге мы были одни, если не считать придорожных кустов, но я привыкла бояться таких внешне доверительных разговоров, за которыми вполне могла скрываться ловушка. Лучше было промолчать, что я и сделала.

– А возьми дороги, – продолжал свои жалобы возница, оборачиваясь ко мне через плечо. – Летом пыль, зимой грязь. Ни одной рытвины не заделано. А уж если тебя какой разбойник обчистит, ловить его тоже некому. Хочешь знать почему?

– Ты прав, пыль просто ужасная, – сказала я, по-прежнему не вступая с ним в опасный разговор. – Я лучше поеду впереди.

Он кивнул, пропуская меня вперед. Ветер дул мне в спину, принося слова возницы – его долгую, нескончаемую жалобу на изменившуюся жизнь.

– Кому теперь нужны дороги? Знать – она со свитой ездит, ей бояться нечего. А до простых людей им дела нет. Все святые места позакрывали. Паломников не стало. А раз не стало паломников, теперь на дорогах встретишь не самых лучших людей. Да еще тех, кто готов поживиться за их счет. Теперь не то что хорошей дороги или хорошего ночлега – доброго слова не услышишь…

Дорога шла вдоль речки. Я направила пони к берегу, где земля была помягче и полегче для ног моей лошадки. Мне не хотелось слушать сетования возницы и тем более поддерживать этот опасный разговор. Я все равно не знала Англии, о которой он вздыхал, как о потерянном рае. Ему представлялось, что страна стала гораздо хуже. Мне же в это утро раннего лета Англия казалась очень даже красивой. Во всяком случае, те места, где лежал наш путь. Я с удовольствием смотрела на живые изгороди из шиповника. Над жимолостью и цветущей фасолью вились бабочки. Все поля были возделаны и разделены межами на узкие полосы. На холмах паслись овцы. Издали они напоминали пушистые комочки, рассыпанные среди сочной зелени. То, что я видела, разительно отличалось от привычных испанских земель. Я невольно любовалась красотами сельской Англии. Мне нравились здешние деревушки, не обнесенные стенами, белые домики, обрамленные черными вертикальными балками и крытые золотистой соломой. Мне нравились здешние лениво текущие реки, изобилующие бродами. Воды в Англии было столько, что сад возле каждого сельского дома буквально утопал в зелени. Цветы успевали вырасти даже над навозными кучами, а крыши старинных зданий зеленели изумрудным мхом. По сравнению с Испанией Англия была похожа на разбухшую от влаги губку печатника. В моих родных краях о таком изобилии воды можно было только мечтать.

Но сколько бы я ни вглядывалась, нигде не видела ни привычного для Испании дикого винограда, ни оливковых деревьев с их тяжелыми, склоненными кронами. Здесь не было апельсиновых и лимонных рощ. По сравнению с испанскими здешние зеленые холмы казались пологими и округлыми. Скалы напрочь отсутствовали. Небо было разбавлено белыми облачками и не напоминало жгучую лазурь испанских небес. Над полями и холмами кружили не хищные орлы, а беспечные жаворонки.

Меня удивляло: при таком изобилии воды здешние земли должны были бы давать щедрые урожаи. Однако местные крестьяне хорошо знали, что такое голод. Я видела это по их лицам и по свежим могилам на кладбищах. Возница был прав: король Генрих не оставил и следа от прежнего благоденствия Англии, а его немощный сын лишь продолжал дело отца, погружая страну в хаос. Закрытие монастырей превратило трудолюбивых монахов и монахинь из служителей Бога в бродяг. Богатейшие монастырские библиотеки были отданы на разграбление. Я видела манускрипты, которые отец покупал за бесценок. Знания, собираемые веками, уничтожались из-за боязни католической ереси. Золотая церковная утварь, попавшая в руки новых владельцев, шла в переплавку. Замечательные статуи, чьи руки и ноги были отполированы миллионами поцелуев верующих, выбрасывались или варварским образом разбивались. Протестантизм принес этой, некогда мирной, процветающей стране поругание святынь и запустение. Чтобы возродить былой порядок вещей, понадобятся долгие годы. И неизвестно, удастся ли восстановить все, что разрушила власть Генриха, а затем и Эдуарда.

Тем не менее я радовалась возможности спокойного путешествия, когда не надо опасаться преследователей, когда просто едешь, смотришь и думаешь.

– Ну вот и добрались. Вон он, Хансдон.

Услышав слова возницы, я опечаленно вздохнула. Закончились мои беззаботные дни. Я приехала туда, где меня ожидали два дела сразу: служить шутихой для католической принцессы, весьма строгой и щепетильной в вопросах веры, и… шпионить в пользу семейства Дадли, для которого государственные измены, похоже, были главным делом их жизни.

Мое пересохшее горло жгло от пыли и от страха неизвестности. Я осадила пони и поехала рядом с повозкой. Вместе мы въехали в широкие ворота. Повозка и ее колеса служили мне защитой от взглядов тех, кто наверняка сейчас стоял возле ряда одинаковых окон и следил за нашим приближением.


Принцессу Марию я нашла в ее покоях, занятой традиционной испанской вышивкой черной нитью по белой ткани. Одна из ее фрейлин стояла за пюпитром и читала вслух. Первым, что я услышала, было неверно произнесенное испанское слово. Я невольно поморщилась, вызвав смех принцессы.

– Наконец здесь появился кто-то, умеющий говорить по-испански! – воскликнула Мария, протягивая мне руку для поцелуя. – Если бы ты еще умела и читать!

– Я умею читать по-испански, ваше высочество, – ответила я.

Вполне естественно, что дочь печатника должна была уметь читать на своем родном языке.

– Как здорово! – обрадовалась принцесса. – А по-латыни умеешь?

– Нет. По-латыни не умею, – сказала я, вспомнив, как опрометчиво похвасталась Джону Ди своим знанием еврейского. – Только по-испански и, конечно же, теперь я учусь читать по-английски.

Принцесса Мария повернулась к своей фрейлине:

– Ну что, Сюзанна, радуйся! Теперь тебе не придется читать мне днем.

Сюзанна вовсе не обрадовалась, что ее заменяют какой-то шутихой в ливрее, однако молча села на табурет и, подобно остальным женщинам, принялась за рукоделие.

– Ты должна рассказать мне все придворные новости, – велела принцесса Мария. – Думаю, нам лучше побеседовать наедине.

Достаточно было одного кивка принцессы, и ее фрейлины послушно удалились к оконной нише, где уселись в кружок и стали тихо переговариваться. Но разговор этот они вели лишь для вида. Каждая из них наверняка старалась расслышать мои слова.

– Как поживает мой брат-король? – спросила Мария, жестом приказав мне сесть на подушечку у ее ног. – Ты привезла мне его послания?

– Нет, ваше высочество, – ответила я, увидев на ее лице досаду.

– Я надеялась, что болезнь и страдания заставят его быть добрее ко мне, – сказала она. – Когда он был совсем маленьким и болел, я постоянно ухаживала за ним. Я надеялась, теперь он вспомнит, что мы… – Я ждала ее дальнейших слов, но принцесса Мария сцепила пальцы, будто загораживаясь от воспоминаний. – Ладно, не будем об этом… А ты вообще что-нибудь мне привезла?

– Герцог послал вам дичь и ранний салат. Все это уже на вашей кухне. Он велел мне передать вам это письмо.

Она взяла письмо, сломала печать и развернула лист. На лице принцессы появилась улыбка. Читая письмо, Мария усмехнулась, затем сказала:

– Ты привезла очень хорошие новости, шутиха Ханна. Герцог пишет, что мне будут выплачены деньги, доставшиеся по завещанию моего покойного отца. Я столько времени не могла их получить. Думала, никогда их не дождусь. И вот, на тебе… Теперь я смогу заплатить по счетам и вновь спокойно смотреть в глаза местным торговцам.

– Рада это слышать, – пробормотала я, не зная, что еще сказать.

– Я тоже рада. Должно быть, ты думала, что единственная законная дочь короля Генриха ни в чем себе не отказывает и деньги, положенные ей по наследству, находятся в ее руках. Где там! Мне уже начало казаться, что меня хотят уморить голодной смертью. А теперь я вижу, что вхожу в фавор. – Она задумалась. – Осталось лишь ответить на вопрос: с чего это вдруг изменилось отношение ко мне? – Принцесса вопросительно поглядела на меня. – Скажи, а принцесса Елизавета тоже получила свою долю наследства? Ты и ей отвозила такое же письмо?

– Ваше высочество, откуда мне знать про принцессу Елизавету? Мне велели передать вам это письмо, что я и сделала.

– И о ней ничего не слышно? Она не бывает при дворе и не навещает моего брата?

– Когда я уезжала, ее во дворце не было, – осторожно ответила я.

– А как мой брат? Ему наконец стало лучше?

Мне не хотелось ей лгать, но и говорить больше положенного я тоже не собиралась. Я подумала о врачах, еще недавно хваставшихся, что вылечат короля. Потом я слышала, будто они вконец замучили Эдуарда, пробуя разные способы лечения, и он приказал их выгнать. В то утро, когда я уезжала из Гринвича, герцог привел к королю новую сиделку – старуху, умевшую лишь принимать роды и обряжать покойников. Значит, герцог тоже не надеялся на выздоровление короля.

– Нет, ваше высочество, нельзя сказать, чтобы вашему брату стало лучше. Врачи надеялись, что теплый летний воздух будет благотворен для его груди. Но… королю все так же плохо.

Принцесса Мария наклонилась ко мне:

– Дитя, скажи мне все как есть. Я хочу знать правду. Мой брат при смерти?

Я колебалась, боясь, как бы мои слова о возможной смерти короля не сочли государственной изменой.

Она взяла меня за руку, и я невольно заглянула в ее квадратное, решительное лицо. Темные честные глаза Марии встретились с моими. Она показалась мне женщиной, достойной доверия и любви.

– Не бойся, скажи мне. Я умею хранить тайны, – заверила меня Мария. – Я хранила и храню немало тайн.

– Раз уж вы спрашиваете, я вам скажу. Я уверена, что король при смерти, – тихо произнесла я. – Но герцог это отрицает.

– Так, – кивнула принцесса Мария. – А как свадьба?

– Какая свадьба? – спросила я, попытавшись сыграть в дурочку.

– Свадьба леди Джейн и старшего сына герцога! Какая же еще? – с заметным раздражением ответила принцесса. – Что говорят об этой свадьбе при дворе?

– Говорят, леди Джейн совсем не хотела выходить замуж, да и сын герцога тоже не мечтал жениться.

– Тогда зачем герцог устроил их свадьбу?

– Может, Гилфорду настало время жениться? – наугад ляпнула я.

Глаза Марии сверкнули, как лезвие ножа.

– И что, других причин ты не знаешь?

– Ни о чем другом я не слышала, ваше высочество.

– А как ты очутилась здесь? – спросила принцесса, явно потеряв интерес к леди Джейн. – Неужели сама попросилась в эту ссылку? Сменить королевский двор в Гринвиче на захолустье, уехать от своего отца?

Язвительная улыбка Марии показывала: она понимает, что я здесь не по собственной воле.

– Лорд Роберт велел мне поехать, – созналась я. – И герцог тоже.

– А они сказали зачем?

Я закусила губы, боясь ненароком выдать главный секрет.

– Они сказали, что королю сейчас все равно не до шутов. Чем мне слоняться по дворцу, лучше составить вам компанию.

Принцесса Мария посмотрела на меня так, как до сих пор не смотрела ни одна женщина. Испанские женщины были приучены глядеть в сторону. Это считалось признаком скромности. В Англии женщины упирались глазами в землю. Пажеская одежда, хотя бы внешне делавшая меня мальчишкой, позволяла мне не прятать глаза и держать голову высоко. Это было одной из многих причин, почему я не противилась ливрее и не слишком завидовала платьям фрейлин. Принцесса Мария не отводила глаз и не опускала их вниз. Она унаследовала прямой отцовский взгляд. Я сразу вспомнила портрет короля Генриха: горделивая поза, руки, упирающиеся в бока. Это был взгляд человека, родившегося с ощущением, что ему суждено править миром. Сейчас на меня точно так же смотрела его дочь. Мария разглядывала каждый кусочек моего лица. Она читала по моим глазам. Мы с ней отличались не только возрастом и происхождением. Ей было нечего скрывать. Я же ощущала себя маленькой лгуньей, которую вот-вот раскусят.

– Ты чего-то боишься, – вдруг сказала она. – Чего?

Вопрос застал меня врасплох, и я едва не рассказала ей, чего боюсь. Я боялась многого. Боялась быть схваченной, боялась инквизиции, подозрений. Я боялась пыточных застенков и огня костра, начинающего лизать босые ступни осужденного на сожжение. Я боялась случайно выдать и обречь на смерть тех, кто нам с отцом помогал. Я боялась самого воздуха заговоров.

К счастью, мне хватило сил не проболтаться. Тыльной стороной ладони я потерла пылающую щеку и сказала:

– Я не боюсь. Просто волнуюсь. Другая страна. Придворная жизнь. К этому надо привыкнуть.

Принцесса Мария молчала. Видимо, обдумывала сказанное мной, потом ее взгляд потеплел.

– Бедная девочка! Ты ведь еще совсем юная, чтобы плыть в одиночку по глубоким водам взрослой жизни.

– Я не одна. Я вассал лорда Роберта, – сказала я и только потом спохватилась, не зная, можно ли говорить об этом другим.

Принцесса Мария улыбнулась.

– Что ж, наверное, ты будешь замечательной компаньонкой, – наконец сказала она. – В моей жизни было столько дней, месяцев и даже лет, когда я обрадовалась бы любому веселому лицу и звонкому голосу.

– Но я не такая шутиха, как Уилл, – осторожно предупредила ее я. – Я не умею смешить.

Как ни странно, мои слова тут же рассмешили принцессу Марию.

– А я особо и не расположена к смеху, – сказала она. – Думаю, ты очень хорошо мне подойдешь. Для начала ты должна познакомиться с моим окружением.

Принцесса кликнула своих фрейлин и назвала имя каждой из них. Первыми она представила мне двоих дочерей завзятых еретиков, не желавших отрекаться от католической веры. Эти молодые женщины служили принцессе из гордости. Две другие – я сразу отметила их кислые, унылые лица – являлись младшими дочерями в своих семьях и могли рассчитывать на весьма скудное приданое. Выбор у них был невелик: или служить принцессе Марии, или выходить замуж за тех, с кем они вовсе не мечтали связывать свою судьбу. Маленький двор принцессы находился слишком далеко от Лондона. Мария не плела заговоры и не вербовала себе сторонников. Она просто жила так, как привыкла жить с детства. Это была достойная жизнь с привкусом отчаяния, ереси и слабых надежд на будущее.

После обеда принцесса Мария отправилась к мессе. Я думала, она пойдет туда одна. Открытое соблюдение католического ритуала считалось преступлением. Но она отправилась вместе со своей свитой. Принцесса вошла первой и возле алтаря встала на колени. Через какое-то время вошли ее фрейлины, однако к алтарю они не приближались.

Я вошла вместе со всеми и вдруг с ужасом поняла, что не знаю, как быть дальше. Я уверяла короля и лорда Роберта в нашей с отцом приверженности реформированной Церкви. Между тем и король, и лорд Роберт знали: дом принцессы Марии – островок запретного католицизма в протестантском королевстве. Мимо меня прошла одна из служанок и смело направилась прямо к алтарю. Моя спина покрылась холодным потом. Я не знала, как поступить и какая линия моего поведения будет наиболее безопасной. Если только при дворе узнают, что я молюсь, как католичка… Я замерла от ужаса, боясь даже думать, чем это может закончиться. Но смогу ли я прижиться в доме Марии, оставаясь непреклонной протестанткой?

В конце концов я нашла компромиссный вариант. Я вышла из часовни и села снаружи, откуда мне были слышны приглушенный голос священника и ответы, которые ему шепотом давали молящиеся. Однако никто не мог меня упрекнуть в том, что я присутствовала на службе. Все это время я просидела на приоконной скамейке, подставляя спину сквозняку. Напряжение мешало мне слушать мессу. При первых признаках опасности я была готова вскочить и убежать. Я то и дело подносила руку к щеке, словно сажа от костра инквизиции въелась мне в кожу и я безуспешно пыталась ее оттереть. Казалось, кто-то завязывает мне кишки узлом. Дом принцессы Марии был опасным местом. Похоже, для нас с отцом любое место таило опасность.

После мессы принцесса Мария позвала меня к себе – послушать, как она читает из латинской Библии. Я старалась ничем не показать, что понимаю слова. Когда принцесса велела мне поставить книгу на место, я подавила привычку раскрыть титульную страницу и посмотреть имя печатника. Издали мне показалось, что экземпляр, которым пользовалась принцесса, напечатан хуже, чем у моего отца.

Спать Мария ложилась рано. Пожелав всем спокойной ночи, она взяла свечу и пошла по длинному сумрачному коридору, мимо рассохшихся окон, из которых постоянно дуло. Окна глядели в темноту и пустоту земель, расстилавшихся вокруг обветшалого замка. Вслед за принцессой стали расходиться и ее фрейлины. Жизнь не баловала их событиями. Никто не приезжал к принцессе Марии в гости. Сюда не забредали странствующие лицедеи и торговцы. Это была тюрьма с видимостью свободы. Хансдон медленно, но неуклонно высасывал из Марии телесные силы и подтачивал ее дух. Вряд ли герцог сумел бы найти более подходящее место для ссылки опальной принцессы.


Чтобы расшевелить обитательниц Хансдона, понадобилась бы не одна шутиха, а целая армия шутов. Я попала в печальный мир неудачниц, возглавляемый нездоровой принцессой. Марию одолевали головные боли. Чаще всего они начинались на закате. Вместе с надвигавшимися сумерками мрачнело и лицо принцессы. Но это было единственным признаком, говорившим о страданиях Марии. Она никогда не жаловалась на боль и не позволяла себе опустить плечи, откинуться на высокую резную спинку кресла или положить руки на подлокотники. Мария сидела так, как некогда научила ее мать: с безукоризненно прямой спиной. Только так и надлежало сидеть королеве. Она никогда не опускала голову, даже если боль заставляла ее щуриться. Как-то я заговорила о слабости здоровья Марии с Джейн Дормер – ее подругой и фрейлиной. Та сказала, что я еще не видела настоящих страданий принцессы, когда у нее бывают женские дни. Оказалось, Мария мучается судорогами, по тяжести своей не уступавшими родовым схваткам.

– А почему она такая болезненная? – полюбопытствовала я.

Джейн пожала плечами:

– Мария и в детстве была слабенькой. Легко простужалась, долго не могла поправиться. А когда отец охладел к ее матери и не желал видеться с дочерью, с Марией случилось что-то странное. Ее будто чем-то отравили. Ее желудок немедленно исторгал любую съеденную пищу. Ей было не встать с постели. Бывало, она доползала до двери, чтобы позвать служанку. Поговаривали, что все это не просто слабость здоровья, а что принцессу отравили по приказу той ведьмы – Анны Болейн. Принцесса находилась при смерти, а ей не позволяли увидеться с матерью. Королева боялась ее навещать. Екатерине намекнули: если она ослушается запрета, ее лишат средств к существованию. Король и его ведьма Болейн уничтожили их обеих: мать и дочь. Королева Екатерина отчаянно цеплялась за жизнь, но болезнь и душевные страдания доконали ее. Болейн думала, что и Мария последует за матерью. Мы все этого тоже боялись. Но она осталась жива. Представляешь, сколько бед выпало на долю принцессы? Ее заставили отречься от своей веры. Потом заставили признать незаконным брак ее матери с королем. Вот с тех пор принцессу Марию и мучают боли.

– А разве врачи не могли…

– Ты вначале спроси: к ней допускали врачей? – раздраженно бросила мне Джейн. – Все было обставлено так, чтобы Мария умерла. Если бы не Божья помощь, ее бы уже не было в живых. Сколько раз она находилась на волосок от смерти.

А эта ведьма Болейн еще пыталась ее отравить. Клянусь тебе, она неоднократно присылала Марии какую-нибудь отраву. Горькая жизнь у нашей принцессы. Наполовину святая, наполовину узница. И всегда вынуждена проглатывать и гнев, и страдания.


Лучшим временем суток для принцессы Марии было утро. После мессы и завтрака она любила прогуливаться и часто брала меня с собой. Как-то в конце июня, когда мы вышли на обычную прогулку, принцесса повелела мне идти рядом с ней и стала спрашивать испанские названия встречавшихся нам цветов. Потом она захотела услышать по-испански мой рассказ о погоде. Мне приходилось соизмерять свои шаги с ее шагами. К тому же Мария часто останавливалась, и лицо ее становилось бледнее обычного.

– Ваше высочество, вам сегодня нездоровится? – спросила я.

– Просто устала, – сказала она. – Ночью не спалось. – Увидев мое озабоченное лицо, принцесса улыбнулась. – Не бойся, мне не стало хуже. Все по-прежнему. Мне бы научиться большему спокойствию. Но когда не знаешь… когда вынуждена ждать… а он целиком в руках советников, чьи сердца…

– Вы говорите про своего брата?

– Я думаю о нем с самого его рождения! – с непривычной для нее страстностью призналась Мария. – Он был еще совсем маленьким, а от него так много ожидали. Он с таким проворством учился, и в то же время… вместо сердечной теплоты – холодное сердце. Бедный мальчик! Он ведь вырос без матери. Ни у кого из нас троих нет живущей матери, и никто из нас не знает, что может случиться завтра.

Мария вновь остановилась. Только врожденная гордость не позволяла ей признаться, что сегодня она совсем слаба.

– Конечно, я больше заботилась о Елизавете, чем о нем, – продолжала Мария. – А теперь я не вижусь ни с ней, ни с ним. Меня очень мучает то, что они делают с его душой, с его телом и… с его завещанием, – совсем тихо добавила принцесса.

– С его завещанием?

– Трон должна унаследовать я! – с неожиданной пылкостью произнесла Мария. – Если будешь писать донос… подозреваю, что тебя за этим сюда и прислали… напиши им, что я все помню. Напиши: право престолонаследия принадлежит мне, и ничто не может этого изменить.

– Ваше высочество, я не пишу никаких доносов! – в ужасе воскликнула я.

Я говорила сущую правду. Здешняя жизнь была настолько скучна и однообразна, что я не находила, о чем писать лорду Роберту или его отцу. Я попала к слабой здоровьем принцессе, утомленной ожиданием и неизвестностью. Она не плела никаких заговоров. Да и зачем, когда она знала о своем законном праве взойти на престол?

– Пишешь или нет – мне все равно, – махнула рукой принцесса Мария. – Никто и ничто не отнимут у меня моего места. Отец сам составил порядок наследования. Сначала иду я и только потом – Елизавета. Я никогда не участвовала в заговорах против Эдуарда, хотя находились люди, уговаривавшие меня сделать это ради памяти моей матери. Но я не опускалась до заговоров против брата. Я знаю, что и Елизавета не станет плести заговоры против меня. Нас трое наследников. Мы уважаем волю отца и знаем, кто за кем идет. Елизавета знает этот порядок. Эдуард стал первым, поскольку мужская линия всегда идет первой. Я иду за ним как первая принцесса… законнорожденная принцесса. Мы не посмеем осквернить память отца. Я доверяю Елизавете ничуть не меньше, чем Эдуард доверяет мне. И раз ты утверждаешь, что не пишешь доносов, можешь передать мои слова устно, если кто-нибудь тебя спросит. Скажи им, что я просто следую воле короля Генриха, установившего порядок престолонаследия. И еще скажи им: это моя страна.

Страстный поток слов придал Марии силы. На ее щеках появился румянец. Она оглядела свой небольшой, обнесенный стенами сад, будто видела не только его, но и все королевство. Должно быть, ей виделось, как Англия вновь станет сильным и процветающим королевством, когда она взойдет на престол и восстановит прежние порядки. Я не сомневалась, что Мария вновь откроет закрытые протестантами монастыри и построит новые, чтобы вернуть народу истинную веру.

– Это моя страна, – повторила принцесса. – Я будущая королева Англии. Никто не посмеет лишить меня моего законного права.

Сейчас передо мной была не усталая больная женщина, а правительница, прозревающая свою судьбу.

– Такова цель моей жизни. Больше никто не посмеет меня жалеть. Я не нуждаюсь ни в чьей жалости. Я посвятила свою жизнь тому, чтобы стать невестой Англии. Я буду королевой-девственницей. У меня не будет детей, рожденных во плоти, однако всем англичанам я стану матерью. Никто не посмеет сбить меня с толку, никто не посмеет помыкать мной. Я буду жить для своего народа. Таково мое священное призвание. Я всю себя отдам служению Англии.

Мария повернулась и быстро пошла в дом. Я последовала за ней, держась на некотором расстоянии. Утреннее солнце, растворившее туман, окружало Марию сияющим ореолом. У меня даже сдавило голову. Я увидела великую королеву, достойную править Англией, королеву, знающую, что ей надлежит сделать для блага страны. Я понимала: Мария способна вернуть Англии богатство, красоту и щедрость, отнятые ее отцом у Церкви и у повседневной жизни людей. Желтый капюшон ее плаща светился, словно корона. Я настолько залюбовалась Марией, что споткнулась о травяную кочку и упала.

Обернувшись, она увидела меня на коленях.

– Ханна, что с тобой?

– Вы будете королевой, – сказала я, чувствуя, что через меня говорит мой дар. – Через месяц ваш несчастный брат покинет этот мир. Да здравствует королева! Бедный Эдуард, но его спасти невозможно.

Мария буквально подлетела ко мне и подняла меня на ноги:

– Что ты сказала?

– Вы будете королевой. Ваш брат стремительно угасает.

Я потеряла сознание. Это длилось считаные секунды. Когда я открыла глаза, Мария по-прежнему крепко сжимала меня в своих руках и вглядывалась в мое лицо.

– А ты можешь сказать что-нибудь еще? – тихо спросила она.

– Простите, ваше высочество, – покачала я головой. – Я едва помню то, что говорила вам. Те слова произносились помимо моей воли.

– Дух Святой двигал твоими устами, велев сообщить мне эту новость. Ты клянешься сохранить это в тайне?

Ее слова ненадолго привели меня в замешательство. Уж слишком сложной паутиной лояльности была опутана моя четырнадцатилетняя жизнь. У меня имелись обязательства перед лордом Робертом, перед отцом, погибшей матерью и нашими соплеменниками. Я дала обещание Дэниелу Карпентеру. И вот теперь эта взволнованная женщина просила меня сохранить ее тайну. Я кивнула. Я ничем не нарушала свои обязательства перед лордом Робертом. Все, что я сказала Марии, он и так уже знал.

– Да, ваше высочество, – тихо пообещала я.

Я хотела встать, но у меня закружилась голова, и я снова рухнула на колени.

– Не торопись, – посоветовала мне принцесса. – Не вставай до тех пор, пока в голове у тебя не прояснится.

Она уселась рядом со мной на траву и нежно положила мою голову себе на колени. Утреннее солнце дарило нам приятное тепло. В воздухе жужжали сонные пчелы, а где-то вдалеке отсчитывала годы жизни кукушка.

– Закрой глаза, – сказала Мария.

Мне хотелось уснуть на ее коленях.

– Я не шпионка! – вырвалось у меня.

Ее палец коснулся моих губ.

– Тише, – сказала Мария. – Я знаю, что ты работаешь на Дадли. Но я знаю, что ты славная девочка. Кто лучше меня понимает жизнь человека, связанного паутиной обязательств? Не бойся, маленькая Ханна. Я все понимаю.

Ее пальцы гладили мне голову. Она накручивала мои черные короткие волосы, делая маленькие завитки. Я закрыла глаза. Впервые за много лет я почувствовала себя в безопасности. Я почувствовала это не только душой, но и спиной, плечами, шеей. В них исчезло привычное напряжение.

А принцесса Мария мысленно перенеслась в прошлое.

– Вот так же я сидела с Елизаветой, когда она была маленькая и засыпала днем. Она укладывала голову мне на колени, закрывала глаза и через минуту уже спала. А я сидела и гладила ей волосы. У нее очень красивые волосы. В них соединились оттенки меди, бронзы и золота. Попадались и совершенно золотистые пряди. Боже, каким милым ребенком она была! Просто лучилась детской невинностью. А мне самой тогда было всего двадцать. Я любила воображать, что Елизавета – моя маленькая дочь, а я замужем за любимым человеком и скоро у нас родится второй ребенок – сын.

Мы долго сидели с ней в благословенном уединении этого утра. Потом я услышала, как с шумом открылась дверь. Я поспешно села. Открыв глаза, я увидела одну из фрейлин принцессы. Она металась по саду в поисках Марии. Принцесса махнула ей, и фрейлина устремилась к нам. Она была совсем молодой. Ее звали Маргарет. Принцесса сразу же выпрямилась. От ее сентиментальных воспоминаний не осталось и следа. Сейчас передо мной снова была новая королева. Мария готовилась выслушать новости, которые я предсказала. Прямо здесь, в своем садике, с прикорнувшей возле ее ног шутихой. У Марии были заготовлены слова из Псалмов, которыми она собиралась приветствовать известие.

– Чудны дела Твои, Господи, – прошептала она.

Маргарет запыхалась от быстрого бега. Чувствовалось, она не знала, с чего начать. Наверное, каждое слово казалось ей одинаково важным.

– Ой, ваше высочество! Тут такое!

– Успокой дыхание, потом расскажешь. Я подожду, – благосклонно ответила ей принцесса Мария.

– Сегодня в церкви…

– И что же там случилось?

– Там не молились за вас.

– О каких молитвах ты говоришь?

– Я про ту молитву, где молятся за короля и его советников. Вы знаете эту молитву. В ней есть слова: «И за сестер короля». Так вот, вас они пропустили.

Взгляд принцессы скользнул по раскрасневшемуся лицу Маргарет.

– Нас обеих? Елизавету тоже не упомянули?

– Да!

– Ты уверена?

– Да.

Принцесса Мария встала, беспокойно сощурившись:

– Пошли мистера Томлинсона в Вейр. Скажи ему: если понадобится, пусть отправляется прямо к епископу Стортфорду. Попроси его добыть сведения из других церквей. Надо узнать, везде ли молящиеся опускали наши имена.

Маргарет сделала короткий реверанс, подхватила подол своего платья и столь же стремительно понеслась в дом.

– Что это значит? – спросила я, поднимаясь на затекшие ноги.

Принцесса Мария смотрела не на меня, а как будто сквозь меня.

– Это значит, что герцог Нортумберлендский начал войну против меня. Сначала он не уведомил меня о том, насколько серьезно болен мой брат. Теперь он повелел священникам изъять наши имена из молитв. Вскоре он прикажет им вставить туда другое имя – имя нового наследника престола. А дальше, когда мой несчастный брат умрет, герцог велит арестовать нас с Елизаветой и возведет своего лженаследника на престол.

– Кого? – спросила я.

– Эдуарда Куртене, – не задумываясь, ответила Мария. – Моего родственника. Он единственный выбор герцога, поскольку ни сам герцог, ни его сыновья не имеют прав на английский престол.

И вдруг у меня перед глазами мелькнула недавняя свадьба: мертвенно-бледное лицо леди Джейн Грей и ссадины у основания ее шеи, будто кто-то долго тряс ее, заставляя согласиться на исполнение чужих честолюбивых замыслов.

– Ваш родственник не единственный выбор, – сказала я. – Герцог может возвести на престол леди Джейн Грей.

– Молодую жену его сына Гилфорда? Может, – согласилась принцесса Мария и задумалась. – Мне это как-то не приходило в голову. Ее мать – моя двоюродная сестра. Значит, матери придется отойти в сторону и уступить дочери притязания на трон. Но Джейн – протестантка, а герцог держит в руках ключи от королевства. – Мария хрипло рассмеялась. – Боже милостивый! Ведь Джейн – ярая протестантка. В этом она даже переплюнула Елизавету. Похоже, девочка времени не теряла. Своим протестантизмом она пробила себе дорогу в завещание моего брата. Но не только туда. Протестантизм Джейн приведет ее прямиком к государственной измене. Господи, прости ее! Она еще совсем молоденькая, и ею играют, как пешкой. А игроки такие, что отыгравшую свое пешку попросту уничтожат. Бедная Джейн! Однако надо было думать своей головой. Но вначале они уничтожат меня. Им придется это сделать. Устранение моего имени из народных молитв – лишь первый шаг. Потом они меня арестуют, обвинят неведомо в чем и отрубят голову.

Бледное лицо принцессы стало еще бледнее. Она пошатнулась:

– Боже милостивый, что же будет с Елизаветой?! Он ведь убьет нас обеих, – прошептала Мария. – У них нет другого выхода. Иначе герцог получит бунт с двух сторон. Против него восстанут и протестанты, и католики. Ему понадобится избавиться от меня, а заодно уничтожить всех смелых людей, придерживающихся истинной веры. И в то же время ему нужно избавиться и от Елизаветы. Зачем протестантам такая королева, как Джейн и этот увалень Гилфорд Дадли, если они могут сделать королевой Елизавету? Если меня не станет, следующей наследницей престола становится она. Но герцога такой расклад не устраивает. Должно быть, он замышляет, как бы обвинить в государственной измене нас обеих. Кого-то одного ему мало. Похоже, что через каких-нибудь три месяца мы с Елизаветой можем загреметь на плаху. – Она направилась к дому, но через несколько шагов остановилась и вновь повернулась ко мне. – Я должна спасти Елизавету, – заявила принцесса Мария. – Что бы ни случилось, я должна предостеречь ее. Ей ни в коем случае нельзя ехать в Лондон. Лучше всего ей приехать сюда. Забрать трон у меня они не посмеют. Я слишком много вытерпела и выстрадала, чтобы лишить меня моей страны и ввергнуть Англию в грех. Я не позволю себе проявить слабость. – Она повернулась к дому. – Идем, Ханна! – бросила мне она через плечо. – Идем быстрее!

Принцесса Мария написала предостерегающее письмо Елизавете. Следом она написала кому-то еще, прося совета. Этих писем я не видела, но вечером, когда принцесса и ее фрейлины уснули, я достала отцовское письмо и, как мы договаривались с лордом Робертом, составила шифрованное послание. «М. сильно встревожена, что ее теперь не поминают в молитвах. По ее убеждению, наследницей объявят Дж. Она написала предостерегающее письмо к Е…» Я вытерла вспотевший лоб. Заменять одни буквы другими оказалось делом тяжелым и требующим предельного внимания. Помимо сообщения, мне хотелось написать что-то и от себя. Всего одну строчку, даже одно слово, напоминающее ему обо мне. Пусть прочтет и вернет меня обратно ко двору. Мне захотелось написать что-то такое, что исходило бы не от его шпионки и не от шутихи, а от меня самой – девушки, пообещавшей служить ему душой и сердцем, по любви.

«Я по вас скучаю», – написала я и тут же вычеркнула эти слова, даже не потрудившись их зашифровать.

«Когда я смогу вернуться домой?» Мой вопрос постигла та же участь.

«Мне страшно»… Мне действительно было страшно.

Больше я ничего не написала, поскольку не знала, чем еще смогу привлечь к себе внимание лорда Роберта. Ему сейчас было не до меня. Юный король умирал, а бледнолицая леди Джейн готовилась вступить на английский трон и привести семейство Дадли к абсолютному величию и власти.


Нам в Хансдоне оставалось лишь терпеливо ждать, когда прискачет гонец из Лондона и привезет известие о смерти короля. У принцессы Марии имелись свои гонцы, и она постоянно получала и отправляла письма. Помимо них, раз в три дня она получала письмо от герцога Нортумберлендского, где он писал, что теплая погода делает свое дело и король идет на поправку. Герцог писал о новом враче, сумевшем остановить у короля приступы лихорадки и уменьшить боль в груди. Таким образом, к середине лета король будет совсем здоров. Принцесса Мария, недоверчиво щурясь, прочитывала очередное лживое послание герцога, складывала лист и убирала к себе в письменный стол, где хранились его письма.

Но от письма, пришедшего в первых числах июля, Мария затаила дыхание и приложила руку к сердцу.

– Ваше высочество, что пишут о здоровье короля? – спросила я. – Ему лучше?

У нее раскраснелись щеки.

– Герцог утверждает, что королю лучше, он оправляется от болезни и хочет меня видеть. – Она встала и подошла к окну. – Слава Богу, если ему действительно лучше! – тихо произнесла она, говоря с собой. – Ему, наверное, действительно стало лучше, если он перестал слушать своих лживых советников и захотел помириться со мной. Быть может, Бог вернул ему здоровье и наделил верным пониманием происходящего. Надеюсь, у него хватит сил хотя бы на то, чтобы разрушить заговор герцога. Матерь Божья, подскажи, как мне действовать дальше?

– Так мы уезжаем? – спросила я, вскакивая на ноги.

Мне отчаянно захотелось вернуться в Лондон, ко двору, снова увидеть лорда Роберта, отца и Дэниела. Захотелось вернуться под защиту, пусть и относительную, тех, кто заботился обо мне.

Плечи Марии распрямились. Чувствовалось, она приняла решение.

– Если брат хочет меня видеть, я должна ехать. Пусть мои фрейлины распорядятся, чтобы нам приготовили лошадей. Завтра же и выедем.

Принцесса стремительно вышла из комнаты, шурша подолом своего платья из плотной ткани. Она сама, не дожидаясь меня, крикнула фрейлинам, чтобы собирали вещи и готовились к отъезду. Потом я услышала, как она по-девичьи легко взбежала на второй этаж и звонким от волнения голосом велела Джейн Дормер внимательно проследить, чтобы не забыли ее лучшие драгоценности. Скорее всего, по случаю выздоровления короля будет устроен пир с танцами, где она намерена повеселиться от души.

На следующее утро мы двинулись в путь. Впереди ехал знаменосец, держа стяг с гербом принцессы Марии. Нас окружали солдаты ее охраны. Повсюду, где мы проезжали, люди осаживали своих лошадей, кланяясь нам и прося Марию благословить их. Многие держали на руках своих детей и поднимали их повыше, чтобы те увидели настоящую принцессу и запомнили ее статной и улыбающейся.

Нынешняя принцесса Мария, восседавшая на лошади, разительно отличалась от бледной полуузницы, которую я увидела, приехав в Хансдон. Сейчас она ехала в Лондон и видела, насколько английский народ любит ее. Их никто не сгонял на дорогу и не заставлял выкрикивать приветствия. Мария облачилась в темно-красное платье и накидку того же цвета, что заставляло ее темные глаза сверкать. Она прекрасно держалась в седле; одной рукой в красной перчатке, как я заметила, довольно поношенной, она сжимала поводья, а другой приветственно махала всем, кто желал ей счастливого пути. Румянец не покидал ее щек. Из-под шляпы выбивалась прядь густых каштановых волос. И куда только делась ее усталость! Мария была полна сил, смелости и решимости. Я невольно любовалась ею. Настоящая королева!

Мы выехали на большую дорогу, ведущую в Лондон. Я ехала сбоку. Моей лошадке было непросто выдерживать шаг с более крупной и сильной лошадью принцессы. Мария требовала, чтобы я пела испанские песни своего детства. Иногда она узнавала слова или мелодию, поскольку слышала их от ее матери. Тогда она начинала мне подпевать. Ее голос слегка дрожал, наверное, от воспоминаний о любимой матери.

Принцесса торопилась. Мы ехали весьма быстрым шагом по лондонской дороге, перебираясь через заметно обмелевшие речки. В некоторых местах, где земля была помягче, мы пускали лошадей легким галопом. Чувствовалось, Марии хочется поскорее оказаться в королевском дворце и узнать обо всех событиях. Я вспоминала зеркало Джона Ди и названную мной дату смерти короля – шестое июля. Естественно, я не смела заикнуться Марии об этом и уж тем более сказать, что короля на престоле сменит не она. Да и было ли произошедшее тогда настоящим ясновидением? Желая угодить лорду Роберту, я назвала первое попавшееся число. Откуда мне явилось имя Джейн – сама не знаю. Все это могло оказаться пустыми словами. И сейчас, когда мы ехали в Лондон и принцесса надеялась, что все ее страхи окажутся напрасными, я тоже надеялась увидеть полное опровержение своих пророчеств. О том, насколько это разочарует лорда Роберта и Джона Ди, я старалась не думать.

Надежды надеждами, но свою интуицию мне было не убедить. Она и сейчас говорила мне иное: шестое июля я назвала не просто так. В таком случае Мария ехала не на примирение с младшим братом, а на его похороны и коронацию леди Джейн. Она торопилась туда, где ее заставят отречься от прав на престол, а все мы являлись невольными спутницами ее грядущих несчастий. Пожалуй, никто из ехавших не волновался сильнее меня.

Мы безостановочно ехали все утро и вскоре после полудня остановились в городке Ходдесдон, рассчитывая на сытный обед и отдых перед продолжением нашего путешествия. Из двери ближайшего дома вышел какой-то человек и подал принцессе знак. Знак был условным. Мария сразу же подозвала этого человека к себе, чтобы побеседовать без посторонних ушей. Он подошел, взял поводья ее лошади. Мария наклонилась к нему, внимательно слушая. У меня был очень хороший слух, но человек говорил совсем тихо и к тому же недолго. Затем он отошел и быстро исчез. Я даже не успела заметить, в какую сторону он ушел. Мария крикнула нам, что здесь мы остановимся, и спрыгнула с такой поспешностью, что шталмейстер едва успел ее подхватить. Принцесса бегом бросилась к ближайшему постоялому двору, где потребовала бумагу, перо и чернила. Нам она велела подкрепиться и держать лошадей наготове, поскольку через час мы выезжаем.

– Так скоро? – жалобным голосом спросила Маргарет. – Я безумно устала. Просто шагу ступить не могу.

– Тогда оставайся здесь! Будешь потом нас догонять! – с непривычной резкостью ответила ей Мария.

Тон принцессы насторожил нас всех. Похоже, новости, сообщенные ей, опрокидывали ее надежды увидеть короля выздоравливающим. Я понимала, что должна известить лорда Роберта, но писать ему не осмеливалась. Мое письмо легко могли перехватить, и еще неизвестно, как бы это отозвалось на лорде Роберте.

Принцесса Мария вышла к нам бледной, с покрасневшими глазами, но не сломленная. Настроена она была решительно. К тому же чувствовалось, что она чем-то сильно рассержена.

Одного своего гонца принцесса отправила прямиком в Лондон, к испанскому послу, у которого она просила совета. Вдобавок она просила посла сообщить императору, что для сохранения своего права на трон ей понадобится помощь Испании. Второй гонец должен был отправиться к принцессе Елизавете. Послание сестре Мария передала устно. Устное послание невозможно перехватить, а принцессе очень не хотелось, чтобы на них с Елизаветой пало обвинение в устройстве совместного заговора против умирающего короля.

– Говорить с ней будешь только наедине, – велела гонцу Мария. – Скажешь, что ей ни в коем случае нельзя ехать в Лондон. Там ее ждет ловушка. Пусть не рискует, а едет ко мне.

Третьего гонца Мария послала к герцогу с письмом, где писала, что слишком больна и в Лондон приехать не сможет, а останется в Хансдоне. Затем она обратилась к нам:

– Положение изменилось. Я возьму с собой Маргарет и Ханну. – Потом она слегка улыбнулась и подозвала к себе Джейн Дормер. – Поедете за нами. Мы двинемся слишком быстро и почти не будем останавливаться.

Она наклонилась к уху Джейн и что-то прошептала.

Для сопровождения принцесса Мария выбрала полдюжины своих солдат, после чего велела шталмейстеру помочь ей сесть на лошадь. Мы покинули Ходдесдон, однако теперь направились не на юг, а на север, удаляясь от Лондона. Мы ехали весь день, останавливаясь лишь затем, чтобы напоить лошадей. Солнце двигалось вместе с нами, пока не ушло на покой. Небо стало бесцветным, а затем потемнело, и на нем заблестела маленькая серебристая луна.

– Ваше высочество, куда мы едем? – жалобным голоском спросила Маргарет. – Глядите, уже стемнело. Неужели вы намерены ехать в темноте?

– Мы едем в Кеннингхолл, – ответила Мария, промолчав насчет поездки в темноте.

– А где находится этот Кеннингхолл? – спросила я, увидев испуганное лицо Маргарет.

– В Норфолке, – упавшим голосом ответила та, будто это было на краю света. – Боже милостивый, она решила бежать!

– Бежать? – повторила я, чувствуя, как страх сдавливает мне горло.

– Там недалеко до моря. В Лоустофте она сядет на корабль и отправится в Испанию. Видно, тот человек сильно ее напугал, если принцесса собралась бежать из Англии.

– Чем напугал? Принцессе грозит опасность?

Маргарет пожала плечами:

– Откуда я знаю? Может, ее обвинили в государственной измене. Ты лучше подумай, что будет с нами? Если принцесса уплывет в Испанию, я вернусь домой. Не хочу, чтобы из-за нее меня считали предательницей. Уж в Испанию я точно не поплыву.

Я молчала и лихорадочно пыталась понять, где я буду в наибольшей безопасности.

– А ты что собираешься делать? – спросила меня Маргарет.

– Сама не знаю, – сказала я, потирая рукой щеку. Когда мне было страшно, я всегда терла щеки. – Наверное, правильнее всего было бы вернуться домой. Но одной мне до Лондона не добраться. И становиться обузой отцу тоже не хочу. Я не понимаю, что сейчас правильно, а что нет.

Маргарет невесело рассмеялась:

– Тут и понимать нечего. В любой ситуации есть выигравшие и проигравшие. Принцесса Мария, у которой шестеро солдат да мы с тобой, не выстоит против герцога Нортумберлендского. У того – целая армия и куча сторонников в Лондоне и по всей стране. Боюсь, в Лондоне нашу принцессу ждет не королевский дворец, а Тауэр.


Наше утомительное путешествие продолжалось до полуночи. Мы добрались до Состон-Холла и остановились в доме некоего господина, которого звали Джоном Хаддлстоуном. Там я попросила у старшего слуги перо и бумагу и написала письмо. Писать лорду Роберту я не решалась и адресовала письмо Джону Ди.

«Мой дорогой наставник! – писала я, думая, что это собьет с толку всякого, кому вздумается перехватить письмо. – Смотрите, какую головоломку я составила. Надеюсь, она вас позабавит».

Ниже шла шифрованная фраза. Я расположила буквы спиралью, чтобы они и впрямь были похожи на головоломку, придуманную девчонкой моего возраста, которая решила похвастаться своему доброму учителю. Шифрованная фраза гласила: «Она направляется в Кеннингхолл». Ниже, и тоже шифром, я спрашивала: «Что мне делать?»

Слуга обещал отправить мое письмо в Гринвич завтра же. Туда как раз шла телега с грузом. Я очень надеялась, что оно все-таки попадет в руки мистера Ди. После этого я улеглась на тесную, вероятно, детскую кровать, которую для меня прикатили и поставили рядом с кухонным очагом. Невзирая на сильную усталость, сон ко мне не шел. Я лежала с открытыми глазами, смотрела на угасающие угли и думала, где бы найти себе безопасное пристанище.

Под утро я все-таки задремала, но уже в пять утра у меня над головой загремели повара, растапливавшие очаг. Следом послышалось звяканье ведер с водой. Принцесса Мария отправилась на мессу в домашнюю часовню хозяев – открыто, как у себя в Хансдоне. Затем мы позавтракали и к семи часам покинули Состон-Холл. Мария находилась в приподнятом настроении. Джон Хаддлстоун вызвался проводить ее и поехал вместе с нами.

Моя пони замыкала процессию, не в силах выдерживать шаг с большими лошадьми. Я ехала, разглядывая окрестности, как вдруг уловила до ужаса знакомый запах гари. Это был запах пожара. Поверьте мне: дым очага пахнет по-иному. Когда по весне сжигают прошлогодние листья, их дым тоже пахнет не так. А сейчас я улавливала запах ереси. Пахло злым умыслом, покусившимся на чье-то счастье, на чью-то веру, на чей-то дом… Повернувшись, я увидела зарево. Это горел Состон-Холл.

– Ваше высочество! – закричала я.

Мария услышала меня и развернула свою лошадь. Следом подъехал Джон Хаддлстоун.

– Сэр, ваш дом горит, – только и могла сказать я.

Он прищурился и стал вглядываться. Он все еще сомневался, поскольку не умел столь обостренно чувствовать запах дыма.

– А ты уверена, Ханна? – спросила меня принцесса.

– Да, ваше высочество. Я чую дым издали. Особенно… такой дым, – дрожащим голосом сказала я.

Моя рука непроизвольно потянулась к щеке, чтобы стереть несуществующую копоть.

– Торопитесь, сэр! Ваш дом горит.

Джон Хаддлстоун развернул лошадь, собираясь опрометью поскакать к себе домой, но тут он вспомнил о женщине, явившейся причиной поджога:

– Прошу прощения, ваше высочество. Я должен ехать… Моя жена…

– Отправляйся, – тихо произнесла она. – И помни: как только я войду в свои права, тебе будут возвращены твои. Я дам тебе новый дом – больше и богаче того, который ты потерял из-за верности мне. Я этого не забуду.

Он кивнул, едва слыша ее слова, затем галопом понесся навстречу зареву. Но его конюх остался с нами.

– Ваше высочество, вы позволите и дальше сопровождать вас?

– Да. Сможешь проводить меня до Бери-Сент-Эдмундс?

Конюх надел шапку и утвердительно кивнул:

– Кратчайшей дорогой, ваше высочество. Поедем через Милденхолл и Тетфордский лес.

Мария махнула рукой и тронула поводья. Назад она ни разу не оглянулась. Наверное, так и должна была вести себя настоящая принцесса, чья голова занята борьбой за трон, а не мыслями об участи тех, кто предоставил ей ночлег и за это лишился крова.

Вторую ночь мы провели в Юстон-Холле, близ Тетфорда. Я лежала на полу в спальне принцессы Марии, укрывшись своим плащом. Я не раздевалась, ожидая новых бед, и ничуть не сомневалась, что они непременно обрушатся на нас. Всю ночь я боялась услышать осторожные шаги, увидеть мелькнувший огонь. Я втягивала воздух, силясь уловить запах дыма от факела. Мой сон, если это можно было назвать сном, длился считаные минуты. Затем я снова просыпалась и лежала с открытыми глазами, всматриваясь и вслушиваясь в темноту. А вдруг толпа протестантов ворвется сюда и превратит этот мирный дом в пожарище, в какое они превратили Состон-Холл? Больше всего я боялась, что злоумышленники могут поджечь крышу и лестницу, и тогда нам будет не выбраться. Эта мысль окончательно прогнала сон. Ближе к рассвету моя бдительность оказалась вознагражденной. Я услышала цокот копыт по мощеной дороге. Я вскочила и подбежала к окну, разбудив спящую Марию.

– Что ты видишь? – спросила она, сбрасывая одеяло. – Сколько их там?

– Пока только один всадник. Вид у него усталый.

– Спустись и узнай, кто он такой и зачем явился.

Я понеслась по деревянной лестнице вниз. Привратник, открыв глазок в дверях, спорил с подъехавшим путником. Как мне показалось, тот просился на ночлег. Я коснулась плеча привратника и заняла его место у глазка. Чтобы увидеть путника, мне пришлось встать на цыпочки.

– Кто вы такой? – нарочито грубым голосом спросила я, стараясь показать уверенность, которой у меня не было.

– А ты кто такая? – поинтересовался он.

Судя по выговору, этот человек был из Лондона.

– Сначала извольте ответить, кто вы и зачем приехали.

Путник подошел почти к самой двери и сказал, понизив голос до шепота:

– Я привез важные сведения для ее высочества. Они касаются ее брата. Ты меня понимаешь?

Как узнать, говорит он правду или заманивает нас в ловушку? Я решила рискнуть и сказала привратнику:

– Впусти его и сразу же закрой дверь на засов.

Путник вошел. Боже, ну почему я не могла вызывать свой дар сама? Я бы сейчас дорого дала, чтобы точно знать, действительно это лондонский гонец, привезший Марии важные новости, или он обманом проник в дом, а его подручные уже высекают огонь в соседних сараях, чтобы подпалить нас с разных концов. Пока я лишь видела перед собой человека в запыленном плаще, утомленного дорогой и сильно взволнованного.

– Я слушаю вас, – сказала я все тем же наигранно-смелым тоном.

– Сведения предназначены не тебе, а принцессе Марии.

У меня за спиной послышался шелест ее платья. Мария спустилась вниз:

– И что же ты хотел мне сказать?

Его поведение лучше всяких слов убедило меня, что этот человек на нашей стороне и что судьба принцессы изменилась. Со скоростью охотничьего сокола путник снял шляпу, опустился на колено и поклонился Марии как королеве.

Принцесса не дрогнула. Она протянула ему руку так, словно с самого рождения была английской королевой. Он почтительно поцеловал ее руку, затем поднял голову и, глядя Марии в лицо, сказал:

– Я Роберт Рейнс, лондонский ювелир. Меня послал к вам сэр Николас Трокмортон, чтобы известить вас, что ваш брат Эдуард скончался. Выше высочество, отныне вы королева Англии.

– Да благословит его Господь! – тихо сказала Мария. – Да сохранит Господь драгоценную душу Эдуарда!

Они помолчали.

– Мой брат умер в истинной вере? – спросила принцесса.

Рейнс покачал головой:

– Увы! Он умер как протестант.

– И меня провозгласили королевой? – уже резче спросила она.

Он вновь покачал головой:

– Я могу говорить свободно?

– Думаю, ты не за тем мчался сюда без сна и отдыха, чтобы изъясняться загадками, – сухо заметила Мария.

– Мучения не оставляли короля до самой смерти. Он скончался в ночь на шестое июля.

– Шестое? – переспросила она.

– Да. Перед смертью он изменил отцовское завещание.

– Он не имел законного права это делать. Эдуард ни за что не решился бы изменить порядок престолонаследия.

– Тем не менее ваш брат это сделал. Вы лишены права на престол. Принцесса Елизавета – тоже. Наследницей престола объявлена леди Джейн Грей.

Лицо Марии побледнело.

– Он ни за что не сделал бы это по доброй воле.

Лондонский гонец пожал плечами:

– Это уже другой вопрос, ваше высочество. Все было сделано по закону. Государственный совет и королевский судья подписали измененное завещание.

– Весь совет? – спросила она.

– Все как один.

– А что они решили насчет меня?

– Должен вас предупредить: вы объявлены предательницей, подозреваемой в государственной измене. Лорд Роберт Дадли выехал в Хансдон, чтобы арестовать вас и доставить в Тауэр.

– Лорд Роберт едет сюда? – не выдержала я.

– Ты же слышала, он выехал в Хансдон, – успокоила меня принцесса. – Я написала его отцу, что остаюсь там. Ему не узнать, где мы сейчас.

Я промолчала, понимая, что Джон Ди немедленно перешлет Роберту мою записку. Я оказалась его верной служанкой. Благодаря мне лорд Роберт будет точно знать, где нас искать!

К счастью, принцессу Марию больше заботила судьба ее сестры.

– Что они решили с принцессой Елизаветой?

– Не знаю, ваше высочество. Возможно, ее уже арестовали. Во всяком случае, к ней тоже поехали.

– А где сейчас Роберт Дадли?

– И этого я вам не могу сказать. Я сам целый день вас разыскивал. На ваш след я напал лишь в Состон-Холле, поскольку услышал о пожаре и подумал, что это каким-то образом связано с вами. Прошу меня простить за опоздание, ваше высочество.

– Когда они объявили о смерти короля? И когда состоялось это лживое провозглашение Джейн Грей?

– Когда я покидал Лондон, там еще не знали ни о смерти Эдуарда, ни о провозглашении леди Джейн.

Принцесса задумалась над услышанным, и ее лицо вспыхнуло от гнева.

– Это что же, король умер, а его смерть скрывают? Мой брат лежит, словно уличный бродяга? Над ним не совершено необходимых обрядов, ему не оказаны никакие почести?

– Во всяком случае, когда я уезжал, его смерть еще держали в тайне.

Принцесса кивнула, закусив губы. Ее глаза вновь стали сосредоточенными.

– Спасибо тебе, Роберт Рейнс, что приехал ко мне, – сказала она. – Поблагодари сэра Николаса за хлопоты. Честно говоря, от него я этого не ждала.

Язвительность ее тона удивила даже Рейнса.

– Сэр Николас сказал мне, что настоящая королева – это вы, – пробормотал он. – Сэр Николас и вся его семья готовы служить вам.

– Да, я настоящая королева. Я всегда была настоящей принцессой. И королевство будет моим. Сейчас ложись и поспи. Привратник найдет тебе постель. Утром возвращайся в Лондон и передай сэру Николасу мою благодарность. Он правильно поступил, сообщив мне. Я королева, и я освобожу трон для себя.

Она повернулась и пошла наверх. Я задержалась, чтобы спросить лондонского гонца:

– Вы сказали, король умер шестого? Шестого июля?

– Да.

Я сделала реверанс и поспешила за Марией. Как только мы остались одни, она отбросила все величие королевы и торопливо сказала:

– Достань мне одежду служанки и разбуди конюха, ехавшего с нами. Скажи ему, пусть приготовит двух лошадей. Одну с двойным седлом. На ней поедем мы с конюхом. На второй поедешь ты.

– Ваше высочество…

– Отныне обращайся ко мне «ваше величество», – хмуро поправила меня Мария. – Я теперь королева Англии. Давай торопись!

– А что я скажу конюху?

– Скажешь, что сегодня мы должны добраться до Кеннинг-холла. Я поеду с ним на одной лошади. Тебя я беру с собой. Все остальные… Иди!

Служанки спали в чердачных комнатках, под крышей. Я нашла ту, что прислуживала нам вчерашним вечером, и растолкала ее. Служанка очумело глядела на меня. Я прикрыла ей рот своей рукой и прошептала:

– Знаешь что, с меня довольно. Я намерена сбежать. Отдай мне свою одежду. Я дам тебе за нее серебряный шиллинг. Скажешь, что я ее у тебя украла. Тебе поверят.

– Два шиллинга, – тут же сказала находчивая девица.

– Договорились. Давай одежду, и я принесу тебе деньги. – (Она полезла под подушку.) – Мне нужны лишь платье и плащ, – уточнила я.

Я невольно поежилась, думая, что королева Англии вынуждена одеваться в грязное, да еще, чего доброго, завшивленное платье. Схватив одежду, я поспешила к Марии:

– Вот вам одежда. Мне это стоило два шиллинга.

Принцесса полезла в кошелек:

– А где сапоги?

– Прошу вас, останьтесь в ваших, – умоляюще зашептала я. – Мне приходилось убегать, и я знаю, о чем говорю. В чужой обуви вы далеко не уйдете.

Мария улыбнулась:

– Поторапливайся! – Вот и все, что она сказала.

Я сбегала на чердак, отдала служанке деньги, затем разбудила Тома, конюха Джона Хаддлстоуна, и отправила его в конюшню готовить лошадей. После этого я пробралась в пекарню и, как и надеялась, нашла там свежие хлебцы, которые поставили с ночи печься на углях. Я сумела запихнуть в карманы панталон и куртки с полдюжины хлебцев. Теперь я была похожа на вьючное животное. Запасшись провизией, я отправилась к выходу.

Принцесса Мария была уже там. Капюшон плаща закрывал ей лицо. Привратник ворчал, не желая открывать каждой служилой девке дверь в конюшню. Услышав мои шаги, Мария облегченно повернулась в мою сторону.

– Чего упрямишься? – накинулась я на привратника. – Это служанка Джона Хаддлстоуна. Конюх ее дожидается. Господин велел нам возвращаться, как только рассветет. Нам надо ехать обратно в Состон-Холл, понимаешь? Если мы опоздаем, хозяин нас высечет.

Привратник забубнил что-то о скором конце света, если теперь добрым христианам не дают спать то какие-то путники, являющиеся среди ночи, то чьи-то слуги, уезжающие ни свет ни заря. Но дверь он все-таки открыл. Мы с Марией выскользнули во двор. Том был уже там. Он держал поводья двух лошадей: одной крупной, похожей на охотничью лошадь лорда Роберта, и второй, поменьше. Не могло быть и речи, чтобы ехать на пони. Маленькая кобылка не выдержала бы долгой напряженной дороги.

Том забрался в седло и подвел лошадь к скамеечке. Я помогла принцессе сесть позади конюха. Мария крепко обхватила его за талию и поплотнее опустила капюшон, почти целиком скрыв свое лицо. Мне тоже пришлось воспользоваться скамеечкой – стремена были слишком высоко, чтобы забраться в них без чьей-то помощи. Кажется, лошади не очень понравилась такая всадница, как я. Она дернулась из стороны в сторону. Я натянула поводья, отчего лошадь мотнула головой и тихо заржала. Я еще никогда не ездила на таких крупных лошадях, а потому побаивалась и животного, и непривычной высоты. Но, как я уже говорила, путь нам предстоял долгий и утомительный. Том выбрал самых выносливых лошадей.

Конюх тронулся первым, я следом. Мое сердце громко колотилось. Снова бегство! Снова страх! Но на этот раз я была в худшем положении, чем когда мы бежали из Испании, а потом из Португалии. Пожалуй, даже бегство из Франции не было столь опасным, как это. Ведь на сей раз я бежала не с отцом-книготорговцем, а с претенденткой на английский трон. По нашим следам двигался Роберт Дадли с целой армией. Я была его вассалом, поклявшимся ему в верности, но сейчас помогала Марии. Я была еврейкой, старающейся вести себя как примерная христианка. Я служила принцессе-католичке в стране, наводненной протестантами. Неудивительно, что голова у меня шла кругом, а сердце стучало громче, чем копыта лошадей. Под такую «музыку» мы двинулись на восток, навстречу восходящему солнцу.


К полудню мы достигли Кеннигхолла. Я поняла, почему Мария так торопилась попасть сюда, готовая насмерть загнать лошадей. Солнце висело высоко в небе, ярко освещая небольшой замок, похожий на крепость. Он не отличался красотой и ничем не напоминал изящные, почти игрушечные замки, которые я успела повидать в окрестностях Лондона. Впрочем, и окружающий пейзаж мало чем напоминал окрестности Хансдона. Замок Кеннингхолл был обнесен широким рвом, имел подъемный мост и ворота с опускающейся решеткой, загораживающей единственный вход. Насчет его стен из красного кирпича тоже не стоило обманываться. Их толщина была достаточной и позволяла укрываться за ними и выдерживать осаду.

Принцессу Марию здесь не ждали. Немногочисленные слуги, следившие за порядком в замке, выбежали навстречу, удивленные ее внезапным приездом. Когда стихли приветствия, принцесса кивнула мне, и я сообщила им ошеломляющие новости из Лондона. Нестройные приветствия зазвучали вновь. К этому времени наших изможденных лошадей уже отвели на конюшню. Меня хлопали по плечу и по спине, словно мальчишку. Наверное, слуги так и не разглядели во мне девочку. Я старалась улыбаться, хотя мне и без похлопываний было больно. От трехдневного путешествия в седле я до крови стерла себе кожу на ногах – от лодыжек до бедер. У меня затекли спина и плечи, а пальцы не желали разгибаться. Никогда еще я не проводила столько времени в седле. Из Хансдона в Ходдесдон, потом в Состон-Холл, далее в Тетфорд и, наконец, сюда.

Я представляла, каково сейчас Марии с ее слабым здоровьем. К тому же она была почти втрое старше меня. Но я увидела лишь мимолетную гримасу боли, промелькнувшую на ее лице, когда слуги ссаживали ее с лошади. Все остальные заметили, как она слегка наклонила подбородок, слушая приветственные крики. Но уже в следующее мгновение она одарила слуг очарованием тюдоровской улыбки. Нас провели в большой зал. Там приветствия зазвучали с новой силой. Мария подняла руку. Все умолкли. Она наклонила голову, молясь за душу умершего брата, а затем произнесла короткую речь, напомнив слугам, что всегда была с ними честна и умела ценить верную службу.

– Я буду вам хорошей королевой, – пообещала она, вызвав новый шквал приветствий.

Зал наполнялся народом. Сюда спешили крестьяне с близлежащих полей и лесов. Пришли деревенские жители. Слуги сдвинули столы, принесли кувшины эля, кружки, караваи хлеба и тарелки с мясом. Некоронованная королева уселась во главе стола и весело улыбалась всем. Казалось, эта женщина никогда в жизни не болела. Проведя за столом час, она со смехом объявила, что королеве негоже оставаться в одежде служанки, и удалилась в свои покои.

Обстановка в ее здешней спальне была такой же скромной, как в Хансдоне. Пожалуй, даже скромнее. Простая кровать, далеко не новые простыни. Но если Мария устала так, как устала я, наверное, она согласилась бы спать и на рогоже. Слуги притащили к ней в спальню деревянную лохань, выложенную тканью, чтобы не получить заноз. В лохань налили горячей воды. Им удалось отыскать несколько старых платьев Марии, оставшихся от ее прежних поездок сюда. Все их аккуратно выгладили и положили на кровать.

Наконец-то она смогла сбросить чужой плащ и поношенное платье, купленные за два шиллинга.

– Можешь идти, – сказала мне Мария, которой здешняя служанка помогала раздеваться. – Поешь, а потом ложись спать. Представляю, как ты устала.

– Благодарю вас. – Я заковыляла к двери, с трудом переставляя саднящие ноги.

– Постой, Ханна! – окликнула меня она.

– Да, ваше… величество.

– Хочу сказать тебе. Кто бы ни платил тебе жалованье, пока ты находилась при мне, и какую бы цель они ни преследовали… ты была мне хорошим другом. Я этого не забуду.

Я остановилась и сразу вспомнила два своих письма лорду Роберту. Я бы не удивилась, если бы именно они навели его на наш след. Я с ужасом представила дальнейшую участь этой решительной, честолюбивой женщины, когда его люди схватят нас здесь. Мария не плела никаких заговоров. До вчерашней ночи она даже не знала о переписанном завещании. Но это не помешает герцогу обвинить ее в государственной измене и после нескольких недель или месяцев заключения в Тауэре казнить. Если бы она знала, какая гнусная роль была отведена мне, то нашла бы иные слова. Она бы сказала, что Ханна Грин – олицетворение бесчестья. Бесчестье было знакомо ей самой, но она и представить себе не могла лживость, сделавшуюся моей второй натурой.

Если бы я смогла признаться ей во всем, я бы это сделала. Слова уже были готовы слететь с моего языка. Мне хотелось рассказать Марии, что меня заслали к ней, чтобы следить за каждым ее шагом. Но тогда я не знала о ней ничего, а когда узнала, когда пожила рядом с ней, то полюбила ее и была готова служить ей. Я хотела рассказать о своей полной зависимости от лорда Роберта. Я дала ему слово и была обязана выполнять все его повеления. Наконец, мне хотелось признаться ей, что я запуталась в противоречиях и не понимала, где черное, а где белое, где любовь, а где страх. Во мне все перемешалось.

Но я не сказала ничего. Меня с раннего детства учили хранить тайны и лгать во имя их сохранения. Я могла лишь опуститься на одно колено и склонить голову.

Мария не протянула руку для поцелуя, как должна была бы сделать королева. Она положила руку мне на голову, как часто делала моя мать, и сказала:

– Да благословит тебя Господь, Ханна, и да убережет Он тебя от греха!

Такой нежности я не испытывала с тех самых пор, как материнская рука перестала касаться моей головы. Чувствуя подступающие слезы, я молча вышла из ее спальни и поковыляла в свою, расположенную под крышей. Я не хотела ни есть, ни мыться. Придя в отведенную мне комнатенку, я бросилась на кровать и зарыдала, как маленькая. Маленькая запутавшаяся девочка.


Мы находились в Кеннингхолле уже целых три дня, постоянно ожидая осады, но лорд Роберт и его всадники не появлялись. Зато в замок постоянно приходили и приезжали разные люди. Все окрестные землевладельцы стремились засвидетельствовать Марии свою лояльность. Они приводили с собой своих сыновей и слуг. Несколько пришлых кузнецов без устали трудились, превращая крючья, лопаты и косы в оружие. Марии советовали пока не провозглашать себя королевой, но она не послушалась. Не подействовало на нее и умоляющее письмо испанского посла, которое привез ей усталый гонец. Посол сообщал о смерти короля Эдуарда и о том, что поведение герцога Нортумберлендского сделалось просто невыносимым. Тем не менее посол советовал Марии вступить с герцогом в переговоры, пока ее дядя в Испании делал все возможное, чтобы уберечь ее от надуманного обвинения в государственной измене и от смертной казни. Эта часть письма заставила Марию нахмуриться, но дальше следовали еще более мрачные известия.

Посол предупреждал ее, что по распоряжению герцога вдоль побережья Норфолка сосредоточены военные корабли. Это сделано с единственной целью: помешать ей бежать на испанском корабле. Положение Марии виделось послу безвыходным, поскольку испанский император вряд ли сможет даже попытаться ее спасти. Словом, ей не оставалось иного, как сдаться на милость герцога и официально заявить о своем отказе от всяких притязаний на английский трон.

– Что ты видишь, Ханна?

Было раннее утро. Мария только что вернулась с мессы. Пальцы ее сжимали четки, а лоб еще оставался влажным после окропления святой водой. Для принцессы это утро выдалось тяжелым. Ее лицо, временами озаряемое надеждой и радостью, сейчас было серым и усталым. Чувствовалось, страх гложет ее изнутри.

Я покачала головой:

– Ваше величество, в саду Хансдона я увидела, что вы станете королевой. Теперь вы королева. С тех пор у меня не было никаких видений.

– Да. Теперь я королева, – невесело усмехнулась она. – Во всяком случае, провозгласить себя королевой я успела. Скажи, долго ли продлится мое правление, если и остальные признают меня королевой?

– А вот этого при всем желании я вам сказать не могу, – ответила я, ничуть не кривя душой. – Что нам теперь делать?

– Все склоняют меня к сдаче, – столь же искренне ответила она. – Советники, которым я привыкла доверять. Мои испанские родственники. Единственные друзья моей матери. Все они твердят: если я не сдамся, меня казнят. Я затеваю битву, обреченную на поражение. В руках герцога громадная сила. В Лондоне. По всей стране. Даже на море. На его стороне армия и королевская гвардия. У него толпы сторонников. Он распоряжается деньгами и арсеналом. А что есть у меня? Этот замок, прилегающая деревня и кучка верных мне людей, вооруженных вилами. Я в любой момент жду, что сюда вторгнется лорд Роберт с его отрядом.

– А отсюда можно убежать? – спросила я.

Она покачала головой:

– Убежать-то можно, но недалеко, да и не так быстро, как надо бы. Если бы мне удалось добраться до испанского военного корабля… Увы, герцог предусмотрел и это. Английские военные корабли заперли водное пространство между английским и французским берегами. Как видишь, он подготовился, а меня все это застало врасплох. Я оказалась в ловушке.

Я вспомнила карту Джона Ди в кабинете герцога и значки, обозначавшие солдат и военных моряков. Значит, уже тогда отец и сын Дадли собирались поставить заслон у побережья Норфолка и закрыть принцессе Марии все пути к бегству.

– Неужели вам придется сдаться? – спросила я.

Я думала, мой вопрос ее испугает, однако щеки Марии залились румянцем. Мой вопрос она восприняла как вызов, как приглашение к азартной игре.

– Да будь я проклята, если им уступлю! – засмеялась она, словно речь и вправду шла о карточной игре, а не о ее участи. – Всю свою жизнь я только и делала, что убегала, лгала и пряталась. Пусть хоть один раз, но я выступлю под своим знаменем. Я намерена противостоять тем, кто украл мое законное право на престол, кто попрал истинную Церковь и готов отрицать самого Бога!

– Ваше… величество, – восторженно пробормотала я, чувствуя, как ее решимость передается и мне.

Мария весело улыбнулась, словно мы обсуждали с ней фасон нарядов к ближайшему маскараду:

– А почему бы нет? Почему хотя бы раз в жизни мне не выступить против них в открытом бою?

– Вы рассчитываете победить?

Она пожала плечами. Жест получился совсем испанским – так пожимала плечами моя мать и другие испанки.

– Что ты! Конечно нет! – весело сказала она, будто радуясь своему грядущему поражению. – Но пойми меня, Ханна. Эти люди делали все, чтобы превратить меня в прах. И теперь они решили влепить мне пощечину, поставив какую-то леди Джейн впереди меня. Они уже пытались сделать то же с Елизаветой, отведя мне роль едва ли не няньки при ней. А теперь у меня появился шанс. Я не собираюсь склонять голову перед ними. Нет, лучше сражаться и погибнуть, чем ползать на коленях, умоляя о пощаде. Вот тогда у меня и впрямь не будет никаких шансов. Сейчас я не вижу лучшего выбора, чем поднять свое знамя и сражаться за трон моего отца и честь моей матери. За свое законное право на престол. Нужно позаботиться и о безопасности Елизаветы. Она не должна пострадать. Мне надо передать ей ее часть отцовского наследства. Она моя сестра, и я несу за нее ответственность. Я написала ей, убеждая приехать сюда, где она была бы в большей безопасности. Я обещала приютить ее. По сути, я буду сражаться не только за свое право на трон, но и за ее тоже.

Короткопалые руки Марии больше напоминали руки служанки, чем королевы. Она спрятала четки в карман и решительным шагом направилась в большой зал. Там за одним столом завтракала местная знать и простолюдины. Мария села во главе стола, где стоял помост, заменявший трон, и подняла руку. Все умолкли, повернув к ней головы.

– Сегодня мы выступаем из Кеннингхолла, – объявила Мария. – Мы отправимся в Фрамлингем. Отсюда до него всего день пути. Там я подниму свое знамя. Если мы сумеем попасть туда раньше лорда Роберта и его людей, стены тамошней крепости позволят нам выдержать осаду. Возможно, не один месяц. Оттуда я поведу свою битву за трон. Я буду собирать армию.

Люди удивленно и одобрительно зашептались.

– Доверьтесь мне! – убеждала их Мария. – Я вас не подведу. Я ваша законная королева. Вы увидите меня на троне. Я запомню всех, кого вижу здесь. И не только запомню. Вы будете многократно вознаграждены за то, что выполняете свой долг перед настоящей королевой Англии.

Послышался негромкий гул. Честно говоря, я не знала, что подействовало на собравшихся больше – сытный завтрак или слова Марии. Но ее смелость почему-то вызвала у меня дрожь в коленях. Принцесса встала и пошла к выходу. Я на нетвердых ногах забежала вперед и распахнула ей дверь.

– А где он сейчас? – спросила я.

Мне не требовалось пояснять, кто именно.

– К сожалению, не особо далеко отсюда, – мрачно ответила принцесса. – Как мне говорили, где-то южнее Кингс-Линна. Должно быть, что-то его задержало, а то бы он накрыл нас уже сегодня. Более точных сведений у меня нет.

– А он догадается, что мы отправились в Фрамлингем?

Мне снова вспомнилось то злополучное письмо к Джону Ди, где спираль слов выдавала место нашего нынешнего пребывания.

Мария поплотнее закрыла дверь, затем повернулась ко мне:

– Среди слушавших меня наверняка отыщется хотя бы один, кто тайком покинет замок и поспешит к нему с доносом. В лагере всегда есть шпион. Ты согласна, Ханна?

Мне вдруг показалось, что она заподозрила меня. У меня пересохло в горле. Наверное, я побледнела. Впрочем, все это можно было принять за естественное поведение испуганной девчонки.

– Шпион? – заплетающимся языком переспросила я и принялась тереть щеку.

Мария кивнула:

– Я никогда никому не верю до конца. Вокруг меня всегда находились чьи-то шпионы. Думаю, если бы у тебя была такая жизнь, как моя, ты вела бы себя точно так же. Стоило отцу разлучить нас с матерью, как все, кто меня окружал, начали усиленно нашептывать мне, что Анна Болейн – настоящая королева, а ее незаконнорожденная дочь – истинная наследница престола. Герцог Норфолкский орал мне в лицо, что на месте моего отца он бил бы меня головой о стену до тех пор, пока не вышиб бы все мозги. Эти люди заставляли меня отречься от моей матери и отринуть мою веру. Мне угрожали смертью на эшафоте, подобно Томасу Мору и епископу Фишеру. Их обоих я знала и любила. Мне было всего двадцать, когда меня заставляли признать себя незаконнорожденной, а католическую веру назвать ересью. А потом… в один из летних дней «настоящую королеву» Анну казнили, и мое окружение, не моргнув глазом, заговорило о королеве Джейн и ее сыне, маленьком Эдуарде. Елизавета из моего врага вдруг превратилась в «несчастную малютку», у которой не стало матери. Тогда она еще не понимала, что разделила со мной участь забытой дочери. Потом замелькала целая череда королев… – Мария почти улыбалась. – Да. Их было трое, и каждой меня заставляли кланяться как законной королеве, и каждую я должна была называть матерью. Что за ложь! Мать у человека только одна. А все эти мачехи были очень далеки от моего сердца. За долгие годы я научилась не верить словам мужчин, а слова женщин вообще не слушать. Последней женщиной, которую я любила, была моя мать. Последним мужчиной, кому я верила, – мой отец. Но он погубил мою мать. Она умерла от горя. Я невольно спрашивала себя: стану ли я женщиной, которой можно доверять? – Она замолчала, вглядываясь в меня. – С двадцати лет я не знала ничего, кроме страданий и унижений. И только сейчас я начинаю думать о возможности другой жизни.

Она вдруг улыбнулась.

– Ты что, Ханна? Никак я на тебя тоску нагнала? – спросила Мария, потрепав меня по щеке. – Все это было давно. Если мое приключение закончится победой, изменится и вся моя жизнь. Я восстановлю материнский трон. Я буду носить ее драгоценности. Я позабочусь о том, чтобы почитали ее память. Она будет смотреть на меня с небес и радоваться, что ее дочь восседает на троне, как законная наследница власти. Я стану счастливой женщиной. Понимаешь?

Я неловко улыбнулась.

– Что, я тебя не убедила? – спросила она.

Я проглотила комок в горле, он оцарапал мне пересохшее горло.

– Я боюсь, – призналась я. – Простите, ваше величество.

– Мы все боимся, – согласилась она. – Я тоже боюсь. Но нельзя сидеть сложа руки. Ты знаешь, чем это может закончиться. Так что иди в конюшню, выбери себе лошадь и раздобудь сапоги для верховой езды. Сегодня мы выступаем. И да поможет нам Господь добраться до Фрамлингема, не попав в руки лорда Роберта и его людей!


Мария подняла свое знамя над Фрамлингемским замком – крепостью, не уступавшей другим английским крепостям. И случилось невероятное: едва ли не половина страны, верхом и пешком, направилась в Фрамлингем, чтобы принести клятву верности новой королеве, заявить о готовности сражаться насмерть с мятежниками. Армия Марии росла. Она лично встречала вновь прибывших, благодарила их за верность и обещала, что будет им честной и справедливой правительницей.

Наконец мы получили известия из Лондона. Герцог постыдно затянул сообщение о смерти короля Эдуарда. Тело несчастного юноши лежало в королевских покоях, а могущественные люди из числа его бывших приближенных думали о том, как сохранить и упрочить собственную власть. Тесть Джейн Грей чуть ли не силой втащил ее на трон. Говорили, что она горько рыдала и кричала, что не может быть королевой, поскольку законной наследницей престола является принцесса Мария. Но герцог был неумолим. Над ней развернули государственное знамя, придворные преклонили колени и словно не слышали ее всхлипываний и возражений. Затем герцог Нортумберлендский провозгласил ее королевой и тоже склонил перед ней свою лукавую голову.

В Англии, по сути, началась гражданская война, поскольку другая половина страны считала Марию предательницей и изменницей. Вестей от принцессы Елизаветы не было. В Фрамлингем она тоже не приехала. Услышав о смерти брата, она слегла и чувствовала себя настолько больной, что даже не читала писем. Слыша все это, Мария отвернулась, чтобы скрыть разочарование, исказившее ее лицо. Она очень рассчитывала на поддержку сестры и думала, что они вместе будут отстаивать отцовскую волю. Тем более что она пообещала себе заботиться о безопасности младшей сестры. То, что Елизавета не поспешила к ней, а предпочла нырнуть в болезнь, явилось для Марии ударом в сердце, равно как и ударом по ее миссии.

Мы узнали, что Виндзорский замок укрепили и снабдили всем необходимым на случай осады. Пушки лондонского Тауэра развернули в сторону возможного наступления. Новоявленная королева Джейн обосновалась в королевских покоях Тауэра и на ночь приказывала запирать все ворота, чтобы ее придворные не разбежались. Ничего удивительного: у королевы по принуждению и придворные тоже были по принуждению.

Герцог Нортумберлендский, закаленный в боях и умевший командовать армией, двинулся с войском, намереваясь «вырвать с корнем» мятежную принцессу Марию. В Лондоне ее называли не иначе как предательницей, стремящейся узурпировать власть у законной королевы Джейн. Королевский совет повелел арестовать Марию по обвинению в государственной измене. За ее голову назначили вознаграждение. Подручным герцога было выгодно создать ощущение, будто Мария не пользуется в Англии никакой поддержкой. Мятежница, самозванка, оказавшаяся вне закона. Даже испанский император, доводившийся ей дядей, не мог ее поддержать.

Никто не знал, какова численность армии, которой командовал герцог Нортумберлендский. Никто не знал, как долго мы сумеем продержаться в Фрамлингеме. Скорее всего, люди отца и сына Дадли должны были объединить усилия. Опытные, получавшие щедрое жалованье солдаты, прошедшие не одно сражение… и одинокая женщина с ее разношерстным воинством добровольцев.

И тем не менее в Фрамлингем каждый день стекались новые и новые люди, заявлявшие, что намерены сражаться на стороне законной королевы. Морякам военных кораблей, стоявших в гавани Ярмута, было приказано атаковать любое испанское судно, если оно попытается пробиться к берегу для спасения Марии. Но моряки взбунтовались против своих командиров и заявили, что не позволят Марии покинуть пределы Англии, поскольку трон по закону принадлежал ей. После этого моряки сошли на берег и направились в Фрамлингем, нам на подмогу. Они входили в замок стройными рядами, совсем не так, как вчерашние крестьяне и ремесленники. Это уже была внушительная сила. Моряки без промедления начали обучать ополченцев премудростям боя: атаке, уклонению от ударов противника и отступлению. Я наблюдала за их неторопливыми, уверенными действиями и в первый раз подумала, что у принцессы Марии появляется шанс избежать пленения.

Она назначила человека, следящего за сбором провианта для растущей армии ополченцев, чьи лагеря теперь окружали замок со всех сторон. Убедившись, что наружная стена замка требует починки, Мария призвала всех, кому знакомо ремесло каменщика, заняться этим неотложным делом. Специальные отряды пополняли арсенал, доставая оружие везде, где только могли. На дальних подходах к замку постоянно дежурили дозорные, чтобы войска герцога и лорда Роберта не застали нас врасплох.

Каждый день Мария устраивала смотр ополченцам и обещала, что щедро вознаградит их, если они останутся ей верны и удержат оборону замка. Ежедневно она поднималась на парапет главной стены и оттуда смотрела вдаль, ожидая увидеть на лондонской дороге облака пыли. Это означало бы, что самый могущественный в Англии человек движется к Фрамлингему и наступает час ее испытаний.

По-прежнему находились советчики, твердившие ей, что наспех обученным ополченцам не выстоять против армии герцога. Я слушала их уверенные голоса и думала: а не лучше ли мне сбежать прямо сейчас? Если сюда вторгнется армия герцога, меня в суматохе могут убить. Если герцог заподозрит мою двойную игру, он меня точно не пощадит. Он умел сражаться: что на поле битвы, что за столом переговоров. Он вошел в альянс с Францией и вполне мог двинуть против нас французские войска, если не одолеет собственными силами. И тогда французы начнут убивать англичан на английской земле и вся вина падет на Марию. Ее пугали новой вспышкой братоубийственной Войны Алой и Белой розы и призывали капитулировать перед герцогом.

А в середине июля произошло нечто странное: все замыслы герцога вдруг начали рушиться. Каждый здравомыслящий англичанин понимал: законной наследницей престола является не Джейн, а Мария – дочь короля Генриха. И этот здравый смысл перевешивал все альянсы и договоры герцога Нортумберлендского. В Англии его повсеместно ненавидели. Было понятно, что он вознамерился править страной через Джейн, как до сих пор правил через Эдуарда. Такое положение не устраивало очень многих – от лордов до простолюдинов, и это недовольство вылилось в открытое противостояние.

Правление Джейн выглядело заплаткой на теле Англии, и как бы крепко герцог ни пытался пришить эту заплатку, стежки начали расходиться. Все больше людей открыто заявляло о своей поддержке Марии; все больше и больше недавних сторонников герцога тайно покидало его ряды. Всадники лорда Роберта потерпели сокрушительное поражение от местных крестьян. Побросав работу на полях, те поклялись защитить законную королеву. Лорд Роберт попытался было отколоться от отца и переметнуться на сторону Марии, но безуспешно. Жители Бери схватили его и объявили предателем. Сам герцог оказался запертым в Кембридже. Его воинство растаяло, словно утренний туман. Ему не оставалось иного, как тоже объявить себя сторонником Марии. Он даже отправил ей послание, объясняя все свои действия… искренней заботой об интересах Англии.

– Что это значит? – спросила я.

У Марии дрожали руки. Сомневаюсь, чтобы она дочитала послание герцога до конца.

– Это значит, что я победила, – без всякой помпезности ответила она. – Победила по праву, признанному большинством. Как видишь, нам даже не пришлось сражаться. Я королева, и народ видит во мне королеву. Что бы герцог ни утверждал, народ заявил о своем выборе. Они хотят видеть на троне меня.

– А что теперь будет с герцогом? – спросила я, больше тревожась за судьбу плененного лорда Роберта.

– Он предатель, – холодно взглянув на меня, ответила она. – Как ты думаешь, что было бы со мной, если бы я проиграла?

Мне не было жалко герцога, но я все же не удержалась от вопроса о дальнейшей судьбе лорда Роберта.

– И он тоже предатель. Вдобавок еще и сын предателя. Как думаешь, что с ним будет?


Признанная, но еще не коронованная королева Мария выехала в Лондон на своей любимой крупной лошади, но теперь сидела в женском седле. За ней следовала сначала тысяча, а вскоре уже две тысячи человек. Не берусь считать, сколько еще ее сторонников из разных мест двигалось пешком. Это была внушительная и грозная армия. Но рядом с Марией были только ее фрейлины и я, ее шутиха.

Пыль от лошадиных копыт и человеческих ног густой завесой накрывала колосящиеся поля. Через какую деревню мы бы ни проходили, к нам присоединялись крестьяне с серпами и крючьями в руках. Другие пристраивались к идущим, чтобы пройти с ними до конца деревни. Женщины радостно махали руками и выкрикивали приветствия. Некоторые выбегали с цветами для Марии и разбрасывали лепестки роз перед ее лошадью. На будущей королеве был старый красный дорожный плащ, и сейчас она напоминала рыцаря, едущего на битву. Впрочем, это и была битва. Мария несколько раз говорила мне, что окончательная победа наступит лишь тогда, когда она воссядет на троне. Привыкшая к обманам и человеческой подлости, она боялась поверить, что победа уже одержана. Величайшая победа мужества и решимости. Но никакое мужество, никакая решимость не помогли бы Марии, если бы не искренняя любовь народа, которым она собиралась править честно и справедливо.

Очень и очень многие связывали ее правление с возвращением в Англию золотой поры истинного благоденствия. Людям казалось, что теперь земля будет приносить обильные урожаи, погода станет теплой, чума, лихорадка и прочие напасти исчезнут. Мария, конечно же, восстановит благосостояние Церкви, красоту святых мест и укрепит веру. Те, кто постарше, вспоминали ее добрую и милосердную мать – королеву Екатерину, которая была английской королевой дольше, чем испанской принцессой. Недаром король Генрих любил ее, свою первую жену, дольше всех. Даже покинутая им, она умирала с его именем на устах. И вот теперь трон готовилась занять дочь Екатерины. У достойной матери может быть только достойная дочь. Подтверждением тому служила внушительная армия добровольцев, двигавшаяся вместе с Марией в Лондон. Эти люди радовались и гордились, что теперь у них будет такая королева. Колокола всех церквей встречали ее приветственным звоном.

В один из вечеров, когда мы остановились на ночлег, я написала шифрованное послание лорду Роберту: «Вас будут судить за государственную измену и казнят. Бегите, милорд! Бегите!» Это письмо я бросила в очаг постоялого двора и смотрела, как огонь чернит бумагу. Потом я взяла кочергу и превратила сгоревшее послание в горстку пепла. У меня не было никакой возможности отправить ему это предостережение. По правде говоря, он и не нуждался в предостережениях.

Он знал, насколько рискованное дело затеял вместе с отцом. А если не знал, то понял это в Бери, когда запоздало попытался переметнуться на сторону Марии. Те, кто еще месяц назад был готов целовать лорду Роберту сапоги, теперь стерегли его, как опасного преступника. И не важно, где он сейчас находился: в тюрьме провинциального английского городка или уже в застенках Тауэра, он наверняка знал о своей обреченности и скорой казни. Он совершил преступление против законной наследницы престола, а за государственную измену наказывали смертью. Скорее всего, его не просто вздернут на виселице или ему отрубят голову. Его ждала мучительная и унизительная казнь. Поначалу его повесят, но не так, чтобы петля затянулась на шее, прекратив дыхание. Палач доведет его до полубессознательного состояния, а затем даст лорду Роберту увидеть собственные кишки, которые он вытряхнет из распоротого живота. Далее начнется четвертование. Лорду Роберту отрубят голову, а его тело расчленят на четыре части. Прекрасную мертвую голову насадят на шест в назидание другим. Окровавленные части тела повезут напоказ в четыре конца Лондона. Роберта Дадли ждала ужасная казнь, почти такая же ужасная, как сжигание заживо. Пожалуй, никто лучше меня не знал, насколько это страшно.

Я не плакала по лорду Роберту. Несмотря на свой юный возраст, я успела повидать немало смертей и узнать немало страхов, чтобы научиться не плакать от горя. Однако каждую ночь я засыпала с мыслями о том, где сейчас может томиться лорд Роберт и увижу ли я его когда-нибудь снова. Я не знала, простит ли он меня за то, что я возвращалась в Лондон вместе с ликующей толпой и рядом с женщиной, которая без мечей и пушек нанесла ему сокрушительное поражение и теперь готовилась расправиться со всей его семьей.

Принцесса Елизавета, нырнувшая в болезнь на все время, пока ее сестре грозила опасность, тем не менее приехала в Лондон раньше нас.

– Эта девочка умеет оказаться первой, – поморщившись, заявила мне Джейн Дормер.


Принцесса Елизавета выехала нам навстречу, сопровождаемая тысячной толпой. У них над головой развевались знамена с цветами Тюдоров – зеленым и белым. Она горделиво ехала впереди, словно и не было дней, когда она сжималась от страха, прячась в постели. По сути, Елизавета взяла на себя обязанности лорд-мэра Лондона. Правда, у нее не было ключей от города, которые она могла бы торжественно вручить сестре. Их отсутствие восполнялось несмолкающими криками сотен глоток. Лондонцы приветствовали обеих принцесс.

Мне хотелось рассмотреть Елизавету, и я немного осадила свою лошадь. Я очень давно хотела ее увидеть – с тех самых пор, как услышала теплые слова Марии о ней. Помнила я и слова Уилла Соммерса, сравнившего принцессу с козой, стремительно прыгающей то вверх, то вниз. Но было у меня и собственное давнишнее воспоминание о четырнадцатилетней Елизавете – девочке в зеленом платье, когда она стояла возле дерева с темной корой, призывно наклонив свою рыжую голову. Я помнила ее убегающей от отчима, но так, чтобы он ее обязательно догнал. Я сгорала от любопытства, желая увидеть, как изменилась эта рыжеволосая девочка.

Нынешняя Елизавета совсем не была похожа на невинного восторженного ребенка, о котором с такой теплотой говорила Мария. Не напоминала она и жертву обстоятельств, как то думалось Уиллу. Точнее всего ее описывали слова Джейн Дормер – «расчетливая сирена». Джейн не скрывала ненависти к ней. Я увидела молодую женщину, с абсолютной уверенностью двигавшуюся навстречу своей судьбе. Ей было всего девятнадцать, но она уже умела производить впечатление. Я сразу поняла: Елизавета тщательно продумала эту процессию. Она знала силу зрелищ и имела способности к их устройству. Она и сейчас была в зеленом. Зеленый оттенок своего наряда она подобрала так, чтобы он гармонировал с огненной рыжиной ее волос. Волосы Елизаветы не скрывались под капюшоном. Наоборот, капюшон был откинут, и волосы падали ей на плечи. Она явилась сюда олицетворением юности и девичьей свежести. Рядом с ней старшая сестра выглядела скучной старой девой. Зеленый и белый были цветами династии Тюдоров, цветами ее отца. Высокий лоб и рыжие волосы наглядно убеждали каждого, чья она дочь. Все стражники, окружавшие ее, были, конечно же, выбраны за их миловидную внешность. Менее ладные и привлекательные ехали в хвосте. А вот среди сопровождавших принцессу женщин не было ни одной, превосходившей ее красотой. Что ж, умный выбор, который могла сделать только кокетка. Елизавета ехала на рослом белом жеребце, почти не уступавшем боевому коню. В седле она держалась так, словно научилась ездить раньше, чем ходить. Казалось, ей нравится повелевать этим величественным конем. Елизавета буквально светилась здоровьем, юностью и обилием жизненных сил. От нее исходило ощущение безусловного успеха. Можно было подумать, что это она готовится взойти на трон, а не уставшая, измотанная событиями двух минувших месяцев Мария.

Кавалькада Елизаветы остановилась. Мария принялась слезать с лошади. Елизавета и тут ее опередила, выпорхнув из седла, словно всю жизнь ждала этого момента. Словно и не было дней, когда она лежала в постели и от страха кусала ногти, раздумывая, каким станет ее завтрашний день. И все же при виде сестры лицо Марии осветилось улыбкой. Улыбка была почти материнской. Она радовалась за сестру. Мария умела радоваться бескорыстно. Возможно, сейчас она даже не замечала того, что бросалось в глаза мне. Мария протянула руки. Елизавета кинулась к ней в объятия. Сестры нежно поцеловались. Какое-то время они так и стояли: обнявшись и вглядываясь в лицо друг друга. Я смотрела на них и убеждалась: будущая королева не умеет видеть сквозь завесу знаменитого тюдоровского обаяния и не может распознать не менее знаменитой тюдоровской двойственности.

Мария повернулась к спутникам Елизаветы, протянула каждому руку для поцелуя и каждого поцеловала в щеку, поблагодарив, что приехали вместе с сестрой и устроили будущей королеве столь торжественную встречу на подступах к Лондону. Потом Мария вновь стала всматриваться в лицо сестры. Елизавета производила впечатление совершенно здоровой, полной сил девушки. Но вокруг и сейчас шептались не то о водянке, не то о головной боли, не то еще о какой-то таинственной болезни, уложившей Елизавету в постель именно в те дни, когда Мария одна сражалась со своими страхами и собирала силы, чтобы биться за трон.

Елизавета сказала сестре, что Лондон ее ждет, и поздравила Марию с великой победой.

– Это победа сердец, – сказала она. – Ты королева, владеющая сердцами твоих подданных. Только так можно править Англией.

– Это наша победа, – поправила ее щедрая Мария. – Ты не хуже моего знаешь, что герцог Нортумберлендский, не задумываясь, казнил бы нас обеих. Я выиграла битву за наше общее наследие. Ты вновь станешь полноправной принцессой. Когда я въеду в Лондон, ты поедешь рядом со мной.

– Для меня это слишком высокая честь, – с учтивой придворной улыбкой сказала Елизавета.

– Вот тут она права, – шепнула мне Джейн Дормер. – Изворотливая незаконнорожденная девка.

Мария подала сигнал садиться на лошадей. Елизавета пошла к своему белому коню, где ее уже ждал конюх. Она улыбалась, глядя по сторонам, и тут заметила меня в пажеской ливрее. Взгляд принцессы скользнул дальше. Она не узнала во мне ту девочку, что давным-давно видела, как они с Томом Сеймуром развлекались в саду.

Но меня Елизавета очень интересовала. Давнишний эпизод, где она вела себя как обычная шлюха накрепко врезался мне в память. В Елизавете было нечто такое, что завораживало меня. Первое впечатление говорило не в ее пользу: глупая девчонка, охваченная первыми желаниями тела, позволяющая себе флиртовать с мужем мачехи. Но ведь у этой глупой девчонки была нелегкая судьба. Она пережила казнь любимого человека, избегла опасности нескольких заговоров. Елизавета умела управлять своими желаниями. Она играла с миром не как девчонка, а как опытная придворная дама. Она стала любимой сестрой своего брата, протестантской принцессой. Елизавета держалась в стороне от дворцовых заговоров, но точно знала цену каждому человеку. У нее была беззаботная улыбка, ее смех звенел, как трель жаворонка, однако темные глаза были по-кошачьи острыми и внимательными, подмечающими каждую мелочь.

Мне захотелось разузнать все об этой незаурядной принцессе: ее поступки, слова и мысли. Меня интересовали даже такие мелочи, как покрой ее нижнего белья. Я хотела знать, кто крахмалит ей воротники и сколь часто она моет свои роскошные рыжие волосы. Елизавета в зеленом наряде, сопровождаемая сотнями мужчин и женщин, величественно восседающая на могучем белом жеребце, казалась мне образцом для подражания. Женщина, гордая своей красотой и красивая в своей гордости. Мне безумно захотелось вырасти и тоже стать такой женщиной. Принцесса Елизавета казалась мне олицетворением того, кем однажды могла бы стать шутиха Ханна. Я слишком долго была несчастной девочкой, затем таким же несчастным мальчиком, потом шутихой. Я просто не знала, как быть женщиной. Эта мысль всегда приводила меня в замешательство. Но сегодня, глядя на прекрасную и уверенную принцессу Елизавету, я поняла, какой женщиной хочу быть. Таких женщин я еще не видела. В Елизавете не было и капли пресловутой девичьей скромности, связывающей девушку по рукам и ногам. Она держалась так, будто ей принадлежала вся земля, по которой она ходила.

Елизавета была смела, но в ней не ощущалось ни бесстыдства, ни нахальства. В ней не было налета вульгарности, которую очень часто принимают за смелость. Елизавета не отрицала скромность и умело ею пользовалась. Я заметила, как кокетливо она отвела глаза, когда конюх помогал ей сесть в седло, как игриво взяла из его рук поводья. Она умела наслаждаться всем, что жизнь дарила молодой женщине, но не была готова к страданиям. Она четко знала, чего хочет.

Я перевела взгляд на будущую королеву, которую за эти месяцы успела полюбить. Для Марии было бы лучше поскорее выдать сестру замуж и отослать подальше от двора. Елизавета при дворе была столь же опасна, как тлеющая головешка, выпавшая на пол. Впрочем, Елизавете быстро бы наскучила роль головешки. Она предпочла бы сверкать, как маленькое рыжее солнце, и стареющей королеве было бы очень неуютно в этих лучах.

Загрузка...