Голландский бриг Алькмаар пришел из Явы, груженный специями и другими ценными товарами. Он сделал промежуточную остановку в Сауттамптоне, и матросам было позволено высадиться на землю.
Один из них, Генрик Верштиг, нес на правом плече обезьяну, на левом сидел попугай, а на плечевом ремне висел тюк с индийскими тканями, которые Генрик Верштиг намеревался продать в городе так же, как и этих животных.
Было начало весны, и ночь опускалась в назначенный час. Генрик Верштиг шел большими шагами по немного туманной улице из-за слабого света газовых фонарей. Матрос подумал о своем скором возвращении в Амстердам, о своей матери, которую он не видел в течение трех лет, о невесте, ждавшей его в Моникендаме. Он подсчитывал деньги, которые мог получить за животных и товары, и искал магазинчик, где он мог бы продать эти экзотические предметы.
На Бар-Стрит приличного вида мужчина остановился рядом с ним и попросил продать ему попугая.
– Эта птица, – сказал мужчина, – сослужит мне хорошую услугу. Мне необходим кто-то, кто бы мне что-то говорил, без того, чтобы я мог бы ему ответить: я живу все время один.
Как большинство голландских матросов, Генрик Верштиг говорил по-английски. Он назвал цену, которая устроила незнакомца.
– Следуйте за мной, – сказал ему последний. – Я живу достаточно далеко. Вы поместите вашего попугая в клетку, которая у меня есть. Разложите там ваши товары и, может быть, я что-нибудь выберу по своему вкусу.
Весь сияющий от находки покупателя, Генрик Верштиг пошел с джентльменом, надеясь продать ему что-то еще, хвалил свою обезьяну, которая, как он говорил, была редкой породы, из тех, что лучше приспосабливаются к климату Англии и легче общаются со своим хозяином.
Но тотчас Генрик Верштиг закончил говорить, он израсходовал все слова впустую, так как незнакомец не отвечал ему и, казалось, он не слышал Генрика.
Они продолжали свой путь в молчании, один подле другого. Только сожалея о своих родных тропических лесах, обезьяна, испуганная сумерками, издавала иногда слабый крик, похожий на писк младенца; попугай стучал крыльями.
Спустя примерно час дороги незнакомец резко сказал:
– Мы пришли.
Они вошли в дом. Дорога обрамлялась большим парком, со всех сторон закрытым решетками; время от времени сияли через деревья зажженные огни коттеджа, и на море вдалеке слышались с интервалами жуткие крики пароходных гудков.
Незнакомец остановился перед решеткой, достал из кармана связку ключей и открыл дверь, которую затворил после того, как вошел Генрик Верштиг.
Матрос был взволнован, он различил понемногу в глубине сада маленькую виллу, достаточно приятного вида, но с закрытыми ставнями, не оставлявшими никакого света.
Незнакомец молчал, дом был безжизнен, и все было мрачно. Но Генрик вспомнил, что незнакомец живет один.
– Это оригинал! – подумал он, и, как голландский матрос, недостаточно богатый для того, чтобы отказаться от своей цели нажиться, почувствовал стыд за свою тревогу.
*
– Если у вас есть спички, посветите мне, – сказал незнакомец, вводя ключ в скважину, которым он закрывал дверь коттеджа.
Матрос повиновался, и они оказались внутри дома; неизвестный взял лампу, и она тотчас осветила со вкусом меблированную гостиную.
Генрик Верштиг был полностью спокоен. Он уже питал надежду, что странный компаньон купит у него большую партию товаров.
Незнакомец вышел из гостиной и вернулся с клеткой в руках.
– Сажайте сюда вашего попугая, – сказал он, – я не размещу его в жилище, пока он не будет приручен и не заговорит то, что я хочу.
После того как он закрыл клетку, где находилась птица, он попросил матроса взять лампу и пройти в соседнюю комнату, где был удобный стол для размещения товаров.
Генрик Верштиг вновь повиновался и прошел в указанную комнату. Тотчас он услышал, что дверь закрылась за ним, ключ повернулся в замочной скважине. Он стал узником.
Озадаченный, моряк поставил лампу на стол и хотел коснуться двери, чтобы нажать на нее. Но голос остановил его:
– Один шаг, и вы мертвы, матрос!
Подняв голову, Генрик увидел фонарь, который раньше он не заметил. Дуло револьвера целилось прямо в него. Ужаснувшись, он остановился.
Невозможно было сражаться. В этих обстоятельствах его нож не мог ему служить. Даже револьвер был бы бесполезен. Незнакомец размещался за стеной, рядом с фонарем, за которым наблюдал матрос; там двинулась рука, державшая револьвер.
– Слушайте меня внимательно, – сказал незнакомец, – и повинуйтесь. Принудительная услуга, которую вы мне окажете, будет хорошо вознаграждена. Но у вас нет выбора. Нужно слушать меня без колебаний, иначе я вас убью, как собаку. Откройте ящик стола. Там есть револьвер с шестью зарядами, заправленный пятью пулями. Возьмите его.
Голландский матрос повиновался почти бессознательно. Обезьяна на его плече издала крик ужаса и задрожала. Незнакомец продолжал:
– Там есть полог в глубине комнаты. Отодвиньте его.
Занавес отодвинулся, и Генрик Верштиг увидел альков, в котором находилась женщина со связанными руками и кляпом во рту, ее глаза были полны отчаяния.
– Развяжите эту женщину, – потребовал незнакомец, – удалите кляп.
После того как Генрик исполнил порученное, молоденькая женщина восхитительной красоты кинулась на колени рядом с фонарем и воскликнула:
– Гарри! Это заточение позорно. Вы держите меня на этой вилле, чтобы убить. Вы собирались арендовать ее, чтобы здесь мы провели первые дни нашего примирения. Я верила, что убедила вас. Я думала, что вы окончательно уверитесь, что я никогда не была в состоянии… Гарри! Гарри! Я невинна!