Рассказы из Парижа - читать онлайн

Парижские тайны

Париж, меняясь каждый день, умело сохраняет свои мифы, легенды, истории, но в то же время щедро открывает свои тайны любопытным.

В Латинском квартале, проходя по тихой улочке Feuillantines, обратите внимание на здание с витражами (профессиональный лицей), на стене которого висит мемориальная доска: «Здесь, в обители Feuillantines, находившейся раньше на этом месте, Виктор Гюго провёл часть своего детства с 1808 по 1813 год». Действительно, до 1850 года вместо улицы, которая сейчас и носит название бывшего монастыря Feuillantines, здесь цвели цветы, пели птицы, шумел зеленью монастырский сад, где шестилетний Виктор играл со своими братьями. Позже, в 1855 году, он написал своё известное ностальгическое стихотворение – воспоминание: «Aux Feuillantines»:

Перевод Татьяны Примак

Благодаря этим строкам, мы легко можем представить себе цветущий сад детства Виктора Гюго, почувствовать этот особый дух братства, проникнуть вместе с поэтом на монастырский чердак… Удивительно то, что сюда до сих пор прилетают птицы и не найдя ни единого дерева, отчаянно щебечут на балконах с геранью неоклассических каменных домов. Вот, в одном из таких домов на улице Feuillantines и живет наша семья.

До нас, в этой квартире обитала экстравагантная журналистка французского телевидения Аньес Танги, которая очень любила последний высокий стиль Ар-деко (Art déco). Пол в её прихожей был в шахматном контрасте черного и белого с горящими вкраплениями красного. Безусловным символом Ар-деко была скульптурная фигурка крадущейся черно-белой кошки, к всеобщему удивлению оказавшейся живой. А светильники… светильники были точно такими же, как на легендарном «декошном» французском корабле-лайнере «Нормандия»…

Я всегда пользуюсь случаем рассказать моим детям о большом вкладе русских эмигрантов (под словом «русский» подразумеваются все нации государства Российского) во французскую культуру, искусство, науку и технику. Мои сыновья открыли для себя многих известных французских писателей русского происхождения, но больше всего они были удивлены узнав, что автор песни французских партизан Анна Марли – русская: Анна Юрьевна Бетулинская. Постепенно «русские факты» накапливались, и это перешло в весёлую и интересную игру и лёгкое подтрунивание надо мной. Поэтому и в этот раз мои мальчики с улыбкой спросили:

– Что скажешь по поводу «Нормандии»? Есть ли здесь русский дух?

– Вы будете смеяться, но её создал русский инженер-судостроитель Владимир Юркевич, который предложил новую гениальную конструкцию корпуса корабля. Даже посадка пассажиров была предвидена через закрытые трапы, как в современных аэропортах. Не забудьте, что это был только 1932 год, когда огромный корпус «Нормандии» скользнул в воду по полозьям, покрытым 43 тоннами мыла и 3 тоннами лучшего лионского сала! Советским писателям Ильфу и Петрову в 1935 году посчастливилось прокатиться на этом роскошном «суперлайнере». Они написали в «Одноэтажной Америке»: «Нормандия похожа на пароход только в шторм – тогда её немного качает. А в тихую погоду – это колоссальная гостиница с изумительным видом на море, которая внезапно сорвалась с набережной модного курорта и со скоростью тридцать миль в час поплыла в Америку!»

– А что случилось потом с «Нормандией»? – уже притихшими голосами спросили мальчики.

– Потом случилась Вторая мировая война и корабль был поставлен на прикол в Нью-Йорке, а когда в июне 1940 года Франция сдалась Германии «Нормандия» была арестована береговой охраной США и тут же начались работы по преобразованию её в военное транспортное судно. По вине рабочих случился пожар и началась паника. Пожарным никак не удавалось потушить пламя. В срочном порядке привезли Владимира Юркевича, который для спасения своего «детища» предложил блестящую идею: открыть кингстоны и позволить судну лечь на дно. Но американцы заупрямились и не последовали совету Юркевича. Так на глазах у своего «отца» погибла «Нормандия»…

Мы быстро привыкли к нашей квартире на rue des Feuillantines. Единственное, моим ребятам не очень нравился большой стенной шкаф, сделанный очень давно sur mesure на всю четырехметровую стену. Его поверхность полностью была покрыта оригинальной росписью в театральном стиле, издали напоминающую фреску. Изящество, сдержанность тонов: цвет песка и перламутра, декоративность – все свидетельствовало о прекрасном вкусе и таланте художника.

Любопытно, кто же это? Хотела узнать у бывшей хозяйки, но журналистка уехала в командировку на край света, да и дел было предостаточно. Как говорил мой друг, «хочется все сразу, а получается постепенно и никогда». Но каждый раз, когда я открывала двери шкафа, я невольно задерживалась, рассматривая фрагменты росписи: открытый занавес, колонна, летящее платье девушки, а может балерины, вдали – романтический пейзаж… И моё любопытство росло с каждым днем.

– Мальчики, обратилась я к сыновьям, обследуйте внимательно шкаф, может быть, вы найдёте подпись или хотя бы инициалы автора. Ведь театральных художников не так уж и много, даже по инициалам мы вычислим, кто же этот блестящий мастер.

Мальчишки развеселились и начали шутить.

– Может ты думаешь, что это Леон Бакст и это декорации к Ballets russes… Ха-ха-ха.

– Я прекрасно понимаю, что Бакст умер в 1924 году, а эта роспись сделана позднее. А вы знаете, что Бакст это псевдоним, укороченная фамилия бабушки Бакстер, а по-настоящему он Лев Розенберг…

Александр первым увидел что-то и давясь смехом показал Давиду и они оба с хохотом рухнули на ковёр.

– В чём дело? – с любопытством спросила я, мне ведь тоже хотелось посмеяться.

– Рука мастера… Ха-ха-ха… Твой мастер это… Здесь написано, посмотри сама, если не веришь… Твой художник – это Bébé – ха-ха-ха.

Я даже вздрогнула. Не может быть…

Увидев моё волнение, мальчишки прекратили хохотать и с любопытством смотрели на меня:

– Неужели опять «здесь русский дух»?

– Вы знаете, конечно, Жана Кокто (Cocteau). Так вот, он был не только поэтом, писателем, художником, киносценаристом, но и большим театральным деятелем. Это он дал прозвище Bébé известному иллюстратору, портретисту, декоратору и театральному художнику Cristian Bérard! После смерти Bérard в 1949 году Кокто посвятил ему свой замечательный фильм «Орфей». Так что эта роспись принадлежит не просто Bébé, а как его называли раньше, это «дивный, чудесный, замечательный, превосходный Bébé!»

– Это всё, конечно, интересно, но русские здесь причём? – как-то разочарованно спросил Александр.

– Вы сейчас всё поймёте. Дайте мне немного прийти в себя, я просто потеряла голову, представив, кто мог стоять здесь и любоваться росписью. Дело в том, что близким другом, можно сказать, интимным другом Bébé, был русский поэт, либреттист, театральный деятель и секретарь Дягилева! Вот вам и Русский балет! Смеётся тот, кто смеётся последним! А звали его Борис Евгеньевич Кохно, как он часто представлялся «secrétaire de Serge de Diaghilev, directeur des Ballets russes». Кстати, это Дягилев, в поиске новых театральных художников, открыл 24-х летнего Берара, но не оценил, из-за его растерянности, неуклюжести, растрёпанности, «неумения подать себя». Но судьба сводит Бориса Кохно с Bébé второй раз и уже на всю жизнь до самой смерти Кристиана Берара. А произошло это очень интересно на маскараде у Шанель – они оказались рядом за одним столом и Борис Кохно моментально оценил талант декоратора Берара, который за несколько секунд соорудил свой маскарадный костюм, оригинально завернувшись в снятую со стола скатерть и надев на голову серебряное ведро для охлаждения шампанского. Увидев, как Берар веселится и смеётся до слёз, вытирая их своими пухлыми кулаками, Кохно понял, почему Кристиана прозвали Bébé. Он действительно смахивал на рекламу мыла «Cadum» с блондинистым пухленьким bébé. (В настоящее время этот младенец избирается каждый год через интернет-голосование для рекламы мыла, существующего с 1907 года!)

В этот тяжёлый для Бориса Кохно год (в августе 1929 года умер Дягилев) Bébé очень поддержал нового друга своим искренним сочувствием, деликатно сопровождая Кохно в его ежедневные прогулки по ночному Парижу. Скорбь и боль были так велики, что Борису Евгеньевичу не хотелось видеть знакомых и выслушивать их любезные соболезнования, поэтому он и выходил в Paris au clair de lune…

Вскоре Кохно и Берар поселились вместе в простенькой гостинице. Bébé сразу же включился в работу над созданием декораций и костюмов для нового русского балета Монте-Карло. Он был очень требователен к себе, и если ему не нравилась какая-либо деталь, он не исправлял, а бросал рисунок на пол, брал чистый лист и начинал всё сначала. Друзья и знакомые, приходя в гости, незаметно поднимали с пола эти сокровища и уносили себе на память. Можно сказать, что Bébé был большим чудаком. Его домашний халат от Диора (его близкого друга), был так испачкан краской, что напоминал пальто Арлекина. В ресторане он имел привычку рисовать на меню, салфетках, скатерти. Часто своими рисунками иллюстрировал происходящий разговор, делал дружеские шаржи, рисовал публику. Официанты толпились за его спиной, чтобы не упустить случай вовремя сменить салфетку с рисунком Берара и потом выгодно продать. Он был добряк, и многие пользовались его добротой. Однажды Мися Серт (Misia Godebska) с большим сожалением сказала Берару, что её в юности рисовали все знаменитости: Renoir, Toulouse-Lautrec, Bonnard… все, кроме Manet!

– Хорошо, я тебе сделаю портрет в стиле Manet, на котором ты будешь прекрасно юной – ответил Bébé и сдержал своё обещание. И сейчас мы можем любоваться этим портретом. Coco Chanel тоже была запечатлена Кристианом Бераром и любила его одаривать дорогими подарками. В общем-то, это была единая компания талантливых людей, которые давали друг другу новые идеи, шутили, смеялись, а Кокто и Берар часто уединялись, «pour fumer l’opium». Осталось много рисунков Bébé, иллюстрирующих костюмированные балы: Кохно и Берар – пастушки в стиле Людовика XV вместе с балериной Алисой Алановой (ставшей позже княгиней de Robilan), но самый оригинальный костюм – Bébé в образе Красной шапочки с бородой, а Борис Кохно в обличии волка…

«Le merveilleux Bébé» и Кохно после долгих скитаний по маленьким гостинницам в конце концов сняли квартиру возле те-атра «Odeon» (2 rue Casimir-Delavigne) в 1936 году. Берар мог спокойно разбудить Кохно в 3 часа ночи и спросить его мнение по поводу только что законченной картины. А потом до полудня Bébé валялся на широкой софе, читая полицейские романы с последней главы, вызывая этим страшное раздражение их лакея Marcel, который проклинал несправедливость судьбы, сетуя, что он убирает целый день и зарабатывает гроши, а Берар «пачкает красками» холсты и хорошо живет! Можно долго рассказывать все эти милые старые истории, но пора, мальчики идти в лицей, а я пойду к нашей соседке, которая родилась в этом доме и многое знает.

Я спустилась к нашей очаровательной 90-летней соседке. Она усадила меня в старинное кресло и начала рассказывать разные «домовые» истории.

– Деточка моя, вот в этом креслице, где Вы сейчас сидите, создалась самая главная теория французской философии «Notion de déconstruction».

– ?

– Да, да не удивляйтесь. Какое-то время я сдавала мою квартиру Жаки Деррида. Так вот, он любил сидеть, размышлять и работать в этом кресле, поэтому вместо «вольтеровское кресло» я говорю «дерридовское». Деррида был мэтром философии в Ecole Normale с 1964 года по 1984 год и ему было отсюда удобно ходить пешком на работу. Он мне рассказывал, что мальчонкой любил играть в футбол и мечтал стать известным футболистом… А вот рядом с вашей, пустующая квартира принадлежит Madame Marie Malavoy, министру образования французской Канады.

– Я знакома с ней. Она заходила к нам на чай со своим тело-хранителем, когда была в Париже, но меня интересует наша квартира, кто её посещал?

– О, всех не упомнишь и всех не узнаешь. Хорошо, что раньше не было лифта, и все встречались на лестнице, любезно раскланивались. Художник приходил, такой не очень опрятный, а с ним господин элегантный с зачёсанными назад тёмными волосами.

– Это Борис Кохно, – вырвалось у меня.

– Всё может быть, деточка, они не представлялись. Только, вот, узнала однажды Кокто.

– Я так и думала, что Кокто обязательно приходил сюда, ведь он так дружил с Берар.

– А женщины приходили?

– Барышни красивые порхали по ковровой дорожке лестницы. Лёгкие, как балерины.

– Наверное, это и были балерины, русские балерины…

Вернувшись домой, ещё раз подошла к росписи на шкафу, представила Bébé, Кохно, Кокто… А может быть, приходил и Серж Лифарь? Ведь Борис Кохно и Серж Лифарь были при Дягилеве в последние часы его жизни, и именно они унаследовали Дягилевские архивы и были очень связаны общей задачей увековечить память их кумира. Борис Кохно увековечил и память Кристиана Берара, издав богато иллюстрированную монографию. Кохно написал тоже сотни стихов, он даже писал для Вертинского:

А вот эти строки, мне кажется, посвящены Кристиану Берар:

…………………

Борис Кохно никак не мог примириться с неожиданной смертью Bébé, всего лишь в 47 лет. Умер Кристиан Берар 12 февраля 1949 года в театре Marigny во время презентации пьесы Мольера. Когда рабочие сцены закончили показ, Кристиан встал, хлопнул в ладоши и сказал: «C’est fini!» упал и умер. По закону, если человек умирает в публичном месте, его тело немедленно должно быть отправлено в морг. Но друзья подхватили Bébé под руки и сделав вид, что он выпил лишнего, довезли его домой и таким же способом подняли на 5 этаж, где в домашней обстановке и прошло прощание.

Борис Кохно пережил своего друга на 41 год. Он умер 8 декабря 1990 года. Оба похоронены на кладбище Père-Lachaise (почти что рядом). Рисунки, стихи, дневники, либретто Бориса Кохно, написанные «театральным почерком» с завитушками, хранятся конечно же в библиотеке музея Оперы Гарнье. В его тетрадях есть такие строки: «В жизни всё давно не так, как нужно»…

Приход детей из школы вывел меня из «той эпохи» и моментально перенёс в «эту». Мальчики, как всегда, наперебой рассказывали свои последние школьные новости.

– Мама, – хитро прищуриваясь, спросил Александр, – ты позволишь мне учиться в школе так, как учился Эйнштейн?

– ?

– Ха-ха-ха. Оказывается, он учился плохо. Это нам рассказывал преподаватель математики.

– Нет плохих учеников, есть плохие педагоги. Когда у Эйнштейна был блестящий профессор, он сделал великое открытие.

– Ты хочешь сказать, что это был русский профессор, – со смехом спросили ребята.

– Конечно. Его звали Герман Минковский, и родился он недалеко от Каунаса, в то время это была Ковенская губерния Российской империи. Он преподавал сначала в университете Кенигсберга, а потом Цюриха, где и был преподавателем Эйнштейна. «Пространство Минковского» – это такая модель времени и пространства, которая существенно помогла Эйнштейну в разработке и открытию теории относительности. И мне очень нравится выражение Эйнштейна: «Есть два способа жить: вы можете жить так, как будто чудес не бывает, и вы можете жить так, как будто всё в этом мире является чудом!»

– Так мы и живем, – сказал Давид, каждый день какие-то чудеса происходят.

– Не забудь, что всё в этом мире относительно, – со смехом заметил Александр.

– Просто может быть, это мы такие чудаки.

Paris, 2014, rue des Feuillantines