Я спрыгнул с поезда первым, и подал Светлане руку, поудобнее перехватив две громадные сумки-баулы. В следующую секунду она уже стояла на перроне рядом со мной, озираясь по сторонам.
– Красиво! – вынесла она свой предварительный вердикт. Я хмыкнул. Не то утвердительно, не то сомневаясь. Да, на первый взгляд – красиво. Хотя, что можно сказать о Карачах, увидев лишь их железнодорожную станцию.
– Счастливого пути! – крикнул я стоявшему в тамбуре проводнику. – Что там у вас полагается желать в дорогу? Ровного стука колес?
Он кивнул, улыбаясь. Кажется, мое напутствие попало в цель. Хороший он, все-таки, мужик – все бы проводники были такими, на наших поездах было бы гораздо приятнее ездить. А так – "Плавайте поездами Аэрофлота", как говорится…
Проводник вернул подножку вагона в исходное положение, готовясь к отправке.
– Вон ваш санаторий. – крикнул он, когда поезд, скрипя, словно намазанная телега, двинулся с места, увлекая за собой вагоны. – Счастливо!
– Мы со Светой практически одновременно обернулись в указанном направлении. Над березовой (или, быть может, осиновой? Кленовой? Тополиной?) рощицей гордо возвышалось семиэтажное здание, крышу которого украшали четыре антенны центра "соты" – мобильной связи.
– Вперед?! – не то скомандовал, не то спросил я, и перекинув свою сумку через плечо спустился с насыпи, волоча Светину за собой. Интересно, почему женские сумки всегда, априорно, тяжелее мужских? Что она туда набивает? Набор трусиков на все дни заезда? Миниатюрный аппарат для похудения, весом под полтину килограмм? Или просто кирпичей, прикола ради? Ведь знает же, что сумку тащить все равно мне? Одно слово, женщины.
– Куда мы сейчас? – спросила Света. Ответ был очевиден, так что я был склонен промолчать. Куда же еще? В санаторий, конечно.
– Вы на отдых? – высокий симпатичный мужчина словно вырос из-под земли, появившись перед нами.
– Да. – ошалело ответил я, пытаясь обогнуть его, не снеся при этом сумками либо этого мужика, либо пол вокзала.
– Давайте я вас подвезу? – предложил он. Света умоляюще посмотрела на меня – видимо и ей не улыбалось чапать пешочком пару километров до места назначения.
– Сколько? – беря быка за рога спросил я.
– Сорок. – уверенно ответил мужчина.
Я остановился, задумавшись. Сорить деньгами неохота. Пешком идти тоже.
– Кирилл, ну мы же отдыхать приехали. – подала голос Света. Динамит меня разбери, ну куда же ты лезешь вперед батьки в пекло? Ну не такой уж я жмот, чтобы уговаривать меня проехаться на такси! Для нее вообще, сколько себя помню, ни копейки не жалел!
– Ладно! – согласился я, и Света сразу же повеселела. – Вы нам, надеюсь, расскажете по пути о местных достопримечательностях?
– Разумеется! Все расскажу, что захотите! – улыбаясь сказал водитель, указывая нам путь к своей старенькой, но на первый взгляд, весьма ухоженной "Копеечке".
Спустя пару минут мы уже разместились в этом драндулете, поскидав сумки в багажник (отчего его днище существенно, как мне показалось, прогнулось под Светиным баулом), и водитель плавно тронулся с места.
– Места здесь фантастические, – без предупреждения или, хотя бы, вступления, начал он. – Красота неописуемая. Да вы сами оглядитесь, кругом девственная природа!
Я решил промолчать, не нарушая своим брюзжанием разглагольствования о девственности природы, давно подвергшейся многократному изнасилованию. К чему напоминать, что прямо перед нами высится труба котельной, а мимо только что прогромыхал самодельный деревенский трактор.
– А вот и озеро! – продолжал, тем временем, водитель, когда мы проносились по широкой дуге мимо громадного озера, расположившегося справа от дороги. Определить границы воды было сложно, так берег обильно порос камышами, превратив его в камышовое поле. Впрочем, как я заметил, на пару десятков метров от дороги все же простиралась суша, так как из камышей то и дело появлялась рогатая коровья голова, а неподалеку от нее играли двое маленьких ребятишек, практически начисто скрытые травой.
– А в нем купаются? – спросила Света.
Вот-вот, мне тоже это было интересно. Перед поездкой сюда я немного навел справки об этих местах, и туманные рассказы о дурной славе озера оставили легкий осадок на душе.
– Мне рассказывали, что в этом озере регулярно кто-то тонет. – вклинился я. – Будто бы местные жители тут купаться не рискуют, зато стабильно один-два раза в год гибнет кто-нибудь из санаторских.
– Ерунда это все. – улыбнулся мне в зеркало заднего вида водитель, – Тонут тут как раз местные. Вот только, ничего мистического в этом нет, и вся эта дурная слава – следствие обыденного самогона.
– То есть? – зачем-то переспросил я, хотя и так уже было все понятно.
– То есть местный народ напивается, и лезет на спор переплывать это озеро.
– Так это и есть озеро Карачинское? – запоздало воскликнула Света.
– Нет, что вы! Оно дальше, там, за вашим санаторием. Это пресное, а Карачинское – соленое. В нем утонуть и вообще невозможно.
Впереди показалось загадочное строение, на первый взгляд напоминавшее триумфальную арку в Париже, только со снесенным верхом. Или, быть может, две сторожевые башни, стоящие возле дороги.
– А это, – подтверждая мое предположение, продолжил водитель, местные сторожевые башни.
– На кой? Чтобы жильцы санатория не разбежались? Или, все же, чтобы никто новый не проехал.
– Да они давно уже не используются. В Советские годы здесь неподалеку была больница для офицеров, и вот на этом месте и стояли солдаты со шлагбаумом, документы у всех проверяли. Ну а когда и зачем эти башни изначально построили – черт его знает. Курорт-то древний, еще при царе построенный. А тогда "хрущевки" были не в моде, все строили с размахом, красиво и впечатляюще. Вот и поставили эти башни на въезде.
Приближающийся к нам семиэтажный корпус при всем желании не тянул на постройку времен Николая Второго. Мои сомнения подтвердились, когда мы, не сбавляя хода, пронеслись мимо поворота к нему, и, не сбавляя хода, полетели вдоль озера.
– А мы что, разве не сюда? – спросил я, указывая на строение с "сотой" на крыше.
– Нет, это не "Карачи". Это "Бараба" – отменный был санаторий, вот только, как всегда, деньги кончились, финансирования никакого, он и накрылся.
Аналогично с тонущими поездами "Аэрофлота". Россия, что поделаешь. Проблески прогресса видны, но пока что-то слабовато.
"Копейка" замедлила скорость, сворачивая влево по узенькой дорожке, которую лично я и не заметил бы под густым сводом зеленых веток. На секунду у меня даже сложилось впечатление, что мы сдуру сели не в местное такси, а в машину к какому-то маньяку, который завозит глупых туристов черти-куда, ну а дальше – как подскажет напичканная фильмами ужасов фантастика. Мое сердце болезненно екнуло в груди, вот только не знаю, от мыслей ли о маньяке, или от воспоминаний об одном фильме ужасов, который, в общем-то, и не имел отношения к полоумным шоферам.
– Здесь это называют дорогой? – через силу улыбнувшись спросил я, наблюдая, как водитель умело лавирует между стволами деревьев по едва угадывающейся колее. Впереди уже забрезжил просвет между деревьями, в котором виднелось какое-то крупное строение.
– О-о-о! – радостно протянул он, – Вы еще не видели самых козырных местных дорог! Вы, ведь, из города, правильно? Вам такие и не снились, по ним только местные самодельные трактора с движками от "КАМАЗов" проходят, да и то только потому, что деревья на пути валят.
"Козырная" дорога, наконец, кончилась, и нашему виду предстало впечатляющее здание, высотой, этак, с четырехэтажный дом, треугольную крышу которого подпирали массивные резные колонны, берущие свое начало на широком крыльце.
– Ого! – только и смогла произнести Света, оглядывая сие произведение архитектурного искусства.
– "Карачи" – коротко представил его водитель и, поставив машину на ручник, повернулся к нам, видимо за деньгами.
На автопилоте вытаскивая деньги из кошелька, я внимательно осматривал здание, которое при ближайшем рассмотрении производило отнюдь не самое приятное впечатление. Колонны были покрыты трещинами, балкон, опоясывавший второй этаж, держался, казалось, на честном слове, фасад облупился во многих местах, а ступеньки являли собой уменьшенную рельефную карту Гималаев, со всеми их пиками и впадинами.
– Этот санаторий, как я погляжу, тоже неважно себя чувствует? – спросил я.
– Ну, есть маленько. – принимая деньги ответил водитель, – На балкон лучше не ходить, он давно на ладан дышит, под колоннами лучше не стоять – куски бетона отваливаются…
– А внутрь заходить вы тоже не советуете?
– Ну отчего же, заходите. Это столовая, так что там только одна опасность, что какая-нибудь люстра с потолка отвалится. Да вы не пугайтесь, это я так шучу, – добавил он, глядя на изменившуюся в лице Свету, – Хотя на самом деле санаторий в аварийном состоянии.
– А про него, случайно, дурная слава не ходит? Что люди тут помирают, штукатуркой пришибленные? Что батареи на ноги падают? Нет такого?
Водитель рассмеялся, открывая багажник и передавая мне сумки.
– Нет, такого, слава Богу, нет. Про "Барабу" ходила одна легенда, что двое девчонок там пропали в прошлом году, что их, мол, так и не нашли, но я думаю, что ерунда все это. Если их не нашли, то откуда же тогда уверенность в том, что пропали они именно в "Барабе", а не утонули в озере, или не погибли под предательским ударом штукатурки? В этом году тоже слух прошел… Да вот, буквально, месяц назад, если не меньше, что опять туда какая-то девчонка играть пошла, ну и… В общем, ерунда это все.
Я улыбнулся, представив себе такое понятие, как "смертоносный удар штукатурки", и, кивнув водителю не то в знак благодарности за то, что он довез нас живыми, не то просто попрощавшись, я сделал первые шаги к санаторию, в котором нам предстояло обитать ближайшие десять дней. Света двинулась за мной, крутя головой по сторонам.
Если не считать аварийного состояния санатория, тот все здесь было, в общем-то, не так уж и плохо. Красивые аллейки, которые некогда были даже ухоженными, а сейчас были укрыты мощным пологов кленов. Скамейки, видимо для влюбленных, в самых темных их уголках, неординарная архитектура… Ну и, естественно, свежий воздух, который я, истинно городской житель, ощущал особенно отчетливо.
– Свет, – позвал я, – Как тебе тут дышится?
– Нормально. – словно не поняв вопроса ответила она. Хотя, почему "словно"? – Ей и в самом деле трудно понять, какого это, перебраться на природу из задымленного города. Если я девяносто девять процентов своей жизни прожил бок о бок с заводами, а последний процент провел в центре города, под плотным туманом смога, то она пол жизни прожила в экологически чистом районе, в частном секторе города, а вторую половину – на даче, которая постепенно превращалась в частный дом, где моя Света намеревалась прописаться окончательно. Порою я в шутку называл ее "деревенщиной" и, кажется, вполне заслуженно.
Мимо нас промелькнула стайка детей разнокалиберного возраста, величаво проследовал дедушка с непомерной бородой… В общем, то туда, то сюда сновали выглядящие вполне счастливыми люди, из чего я сделал первый вывод о том, что жить в "Карачах", наверное, можно…
– Пошли прописываться? – сказал я, и бодро зашагал к строению, в котором по обветшалым балконам и белью на окнах, безошибочно угадывался жилой корпус.
Прописка прошла достаточно спокойно, и, спустя от силы полчаса, мы уже оглядывали доставшийся нам довольно неказистый номер. Обшарпанный потолок, потрескавшаяся краска на стенах, готовая в любой момент оборваться раковина и, естественно, кровать, из матраса на которой, словно щетина на моем небритом подбородке, торчали пружины. Нормальный набор, жить можно. Горячей воды, разумеется, нет, но и в этом свои плюсы – будем закаляться по методу Иванова. Удобства в коридоре? Один туалет на этаж? Ах, так еще и не на наш этаж, а на следующий, а наш вот уже пол года, как не работает? Тоже нормально, и не к такому привыкли. Для Светы, проведшей черт знает сколько времени на даче с удобствами в огороде, это и вообще нормальное явление. Узнав, что хотя бы мужской туалет на этаже имеется, я воспрял духом.
По большому счету, все складывалось не так уж и плохо, и пока что я не жалел ни о том, что сам поехал сюда, ни о том, что с таким трудом затащил в эти дебри Светлану, которая на этой почве даже очень серьезно поцапалась с родителями. Оптимизм мой с треском рухнул на асфальт лишь после того, как мы обнаружили на этаже ванную комнату, в которой чисто гипотетически предполагалась ванна и душ. Душу, разумеется, давно отвернули голову, а вот ванна была, но, Боже мой, какая! Глядя на нее мне второй раз за последний час вспомнился один из самых жутких фильмов ужасов, виденных мной. Там из подобной ванны выбралось… ладно, лучше просто не буду вспоминать.
Ванна являла собой желто-оранжевое чудовище, до костного мозга изъеденное ржавчиной. Покоилось оно (хоть убейте, с того момента, как я увидел этого монстра, я не мог называть эту пародию на ванну "она" – только "оно" и никак иначе) на четырех чугунных ножках, которые, как мне казалось, уже начали медленно подгибаться под тяжестью веков. Не знаю, мылся ли в "этом" кто-то из русских царей и, следовательно, имела ли эта ванна историческое значение, но отчего-то ее вид навевал мысли о том, что в ней скончался не один человек. Захлебнувшись, поскользнувшись и ударившись головой о край, от сердечного приступа, да, наконец, просто вскрыв себе вены. Идеальное место для смерти.
– М-да… – протянула Света, оглядывавшая ванну в то время, как в моей голове роились пренеприятные мысли о душах самоубийц, так и не нашедших покоя. – Одна я тут мыться не буду.
Радовало, хотя бы, то, что не мне одному эта комната пришлась не по душе. Понимаю, конечно, что человек я впечатлительный, не даром же сам балуюсь тем, что ужасы пишу, понимаю, что все это – глупые суеверия, но все же радовало, что я не один. Я тут же ухватился за Светину фразу, рассудил логически, что если она не будет тут мыться одна, значит, однозначно, будет мыться со мной, и посмотрел на нее, как это принято говорить, "раздевающим" взглядом.
Перехватив его Света ответила мне подобным же, однако тут же принялась разыгрывать из себя оскорбленную невинность – так уж повелось, что это обычная наша с ней игра. Я напускаю на себя вид донельзя озабоченного маньяка, а она отчаянно пытается изобразить непорочную деву Марию. Не получается! Потому как на самом деле дела обстоят как раз наоборот – в любви мне темперамента не хватает, а ей же, напротив, этот самый темперамент хоть сепаратором сцеживай.
– Ты это.. – улыбнулась она, – Не подумай чего пошлого! С тобой я тут тоже мыться не собираюсь!
– А с кем тогда? – я оскалился в кровожадной улыбке побледневшего от ревности Отелло.
– А вот! – улыбкой честной куртизанки улыбнулась Света и помчалась от меня по коридору, дабы успеть спрятаться за спасительную дверь. Разумеется, догнать ее, и уже на руках внести в комнату особого труда мне не составило… Да и убегала она не так уж быстро…
Одним словом, после знакомства с полутемным коридором и монстроподобной ванной, с полной уверенностью можно было говорить о том, что знакомство с санаторием состоялось, и прошло более-менее успешно.
Мы направлялись в столовую, когда у Светы зазвонил мобильник. Достав его, и взглянув на высветившийся номер, она долго раздумывала, стоит ли вообще подносить его к уху, так что я без труда понял, кто это звонит.
– Привет, папа. – наконец сказала она.
Ответа я, естественно, не разобрал, поэтому ее диалог с отцом приходилось домысливать, что сделать было не так уж трудно. Сводился он к тому, что родители ее очень любят и надеются, что она одумается и вернется домой, естественно, без меня (о том, как она это сделает, отец, видимо, не задумывался, так как дать дочке в дорогу хоть сотню завалявшихся рубликов на карманные расходы он так и не сподобился, и по сему Светлана была сейчас полностью на моем обеспечении). Затем следовал быстрый Светин ответ о том, что она их тоже очень любит, но ничуть не меньшие чувства питает и ко мне, а по сему, домой вернется не раньше, чем через десять дней, когда закончится наш заезд. Далее следовал долгий монолог отца, в котором я несколько раз разобрал свое имя и парочку выражений, от которых моя девушка покрылась легким румянцем. Видимо, мой будущий тесть выражал мне всяческое почтение и горячо признавался в любви ("Пламенный привет!" – "Чтоб ты сгорел!"), и даже зачем-то несколько раз упомянул мою маму, видимо, благодаря ее за то, что эта милая женщина произвела на свет такого чудесного ребенка, который, еще один ему пламенный привет, увез его любимую дочку в Богом забытое место за тридевять земель.
Не знаю точно, что иссякло первым – терпение Светы, словарный запас отца (который, естественно позвонил не для того, чтобы ругаться, а чтобы просто узнать, как дела у дочери, не обижаю ли я ее), или же деньги на счету его мобильного телефона, но попрощались они практически одновременно. Света сказала: "Папа, по-моему нам лучше сейчас этого не обсуждать", отец ответил что-то о ее долге перед родителями и о моем шалопайстве, и почти пятиминутный разговор благополучно иссяк.
Света обернулась ко мне, и в глаза ее блестели слезы. Я обнял ее, и нежно провел рукой по волосам, пытаясь успокоить.
– Не волнуйся, у него это пройдет. Это нормально для всех родителей, бояться, что они потеряют дочь.
– У него не пройдет. – всхлипывая ответила она. – Для него это все не просто так… Одну он уже потерял, поэтому так и трясется за меня… Да ты и так все знаешь.
Да, пожалуй, что знал. Уже два года, как знал.
Сдвиг родителей на воспитании собственного ребенка – это вообще случай достаточно тяжелый. Когда тебе с раннего детства не дают ступить и шагу без помощи родных, когда бабушка приносит тебе в школу пирожки с клюквенным морсом, чтобы ребеночек не умер с голодухи, когда приходит переобуть и переодеть тебя перед уроком физкультуры – после этого всего трудно вырасти нормальным ребенком. По себе знаю, так как испытал это на собственной шкуре. Слава Богу, что к десяти годам (моим, разумеется), моя бабушка окончательно заболела старческим маразмом (благо, что из-за развившегося склероза о маразме она быстро забыла), и по сему отстранилась от моего воспитания, увлекшись другими, не менее бесполезными занятиями.
Впрочем, маразм моей бабушки не имеет к Светлане ни малейшего отношения. Ее ситуация была другой и, пожалуй, на порядок хуже моей. Коренное отличие заключалось в том, что в своей семье я был единственным ребенком, а у Светы была старшая сестра, обогнавшая ее на двенадцать лет. Казалось бы, именно поэтому мне, единственному ребенку, и должны были посвятить больше заботы, нежели ей, но нет! Дело в том, что Светина сестра, носившая гордое имя Елена (видимо, в честь Елены Троянской, из-за которой, как известно, разразилась жуткая война, прогремевшая на весь античный мир), ухитрилась выскочить замуж лет, этак, в двадцать. Родители, наверное, были против – таких подробностей я не помню, хотя предполагаю, что это было так, ведь на то они и родители, чтобы слать пламенные приветы своему зятю, но все же приняли Сашку в свою семью. Или, быть может, уступили ему Ленку… Детали.
Более того, не просто уступили, а подарили молодоженам хорошую трехкомнатную квартиру в самом центре города. Какое-то время все было хорошо, а потом Сашка увлекся азартными играми, и проиграл все, что у него была. Лена, видимо, пришла вытаскивать его из казино, чтобы он там, ненароком, не проиграл свои внутренние органы (в особенности – половые, так как на них сейчас хороший спрос на черном рынке), но и сама завязла в вечном круге рулетки по самые уши. Эти самые уши она, правда, не проиграла, зато посоветовавшись с мужем, который на тот момент уже здорово влез в долги и горел желанием отыграться, поставила на кон квартиру. Не сразу, правда, постепенно… Но эффект был один и тот же. Лена с Сашкой перебрались жить к его родителям.
Но и на этом их злоключения не кончились – пытаясь заработать хоть немного денег (желательно легких), Сашка влез в какую-то авантюру. Тоже по уши… Авантюра накрылась тазом, а Сашка – уголовным сроком на энное количество лет (насколько я знал, на данный момент сидеть ему оставалось совсем немного).
И все! То ли из чувства гордости, то из стыда, а, быть может, и просто, чтобы не стеснять своих родных, Лена с двумя детьми на руках, осталась жить у свекрови.
И вот тогда-то для моей Светы и началась Троянская война во всей красе. Моя бабушка, одевавшая мне трое теплых носок, чтобы я не простудился, кажется мне мелочью, в сравнении со Светиными папой и мамой. Дни и ночи они внушали своей малышке (а ей тогда не было и десяти), что она должна вырасти умной девочкой, гордостью родителей, получить высшее образование и, естественно, ни разу не ступать ногой в казино. Иначе… Иначе станешь такой, как Лена! Мы ее, конечно, любим, но ума у нее от этого не прибавляется. Ну и так далее, в таком же духе.
И началась эпоха тотального контроля за несчастным ребенком. "Света, ты опять ходила гулять в лес?" – а куда же еще ходить бедной девочке, при том, что кроме леса в ее захолустье ничего больше и нет. "Нельзя! Там клещи! Вдруг укусит, ты заболеешь и умрешь? И мы навсегда тебя потеряем?!" Друзей у нее в детстве не было, или почти не было, за исключением единственной, и потому лучшей подружки, жившей по соседству. Первое время родители даже радовались, что у Светочки появилась подружка… До тех пор, пока не увидели Натаху в деле. В неформальной, скажем так, обстановке.
Бестия – это слово к ней не подходило. Она была одновременно везде и всюду, успевая вляпываться в самые невообразимые ситуации и доводить взрослых до белого каления. Естественно, по мнению родителей, это была не подходящая компания Свете, которая под таким влиянием вполне могла вырасти во вторую Лену, поэтому на Наташку периодически "спускали Полкана", рассказывая Свете о том, как вредно дружить с подобным кошмаром. Слава Богу, у маленькой Светы уже доставало ума отделять толковые советы родителей от навеянных боязнью потерять дочь, поэтому все ее детство так и прошло в попытках поспеть за Наташкой. Дружба эта от родителей особо не скрывалась, но вот ее подробности… Ну зачем родителям знать о том, что когда они уехали на дачу Натаха тут же соблазнила Свету отправиться в полночь в ближайший лес, ловить ежиков! Мотивация была железной – у них, ведь, зрение острое, поэтому они ночью на охоту выходят. Вопрос о том, как две девочки, не обладающие ежиным зрением, будут искать этих мелких зверьков, как-то не рассматривался.
Родители упорно не желали понять одного, что запретный плод всегда сладок. Не понимали, что все их запреты только усиливают тягу к общению, которая, как раз, и может вылиться в знакомство с "не теми людьми". Оно и вылилось… Приблизительно в возрасте пятнадцати лет Свету занесло на пару рок-тусовок Новосибирска, расплодившихся в те годы в громадном количестве. Ну а там – пиво, девочки, наркотики – как в песне поется. Каким чудом ей повезло не угодить ни в одну скверную историю, не лишиться невинности в пятнадцать лет (и, как следствие, ничего не подцепить), и "даже" не подсесть на травку – для меня остается загадкой. Три года в этой среде ее ничуть не испортили, а даже наоборот, научили выбирать из толпы по-настоящему интересных людей. Я никогда не был против рок-тусовок, просто-напросто считал, что лично для меня в них нет ничего хорошего. Уважал рокеров, за исключением, быть может, тех, кто искал вдохновение в наркоте, поэтому и Свету, пытавшуюся в то время создать свою группу, я воспринял как нормальное явление.
Впрочем, нет, познакомились мы с ней за год до ее вливания в тусовочную среду, через объявление в газете. Мне было 16, и к тому времени все мои мечты потерпели полный крах. Я считал себя безнадежным ничтожеством, да, собственно, и был таким. Ей было всего 14, ее тянуло к общению, а я был безнадежно болтлив и, в общем-то, интересен. Ну и, на десерт, влюбчив, как деревенская дурочка.
Так и вышла у нас со Светой детская любовь односторонней направленности. Я чувствовал к ней нечто, что тогда казалось мне любовью (а, возможно, ею и являлось), она же чувствовала ко мне простой интерес и потребность найти во мне друга. Зато горячей страстью ко мне пылали ее родители, уверенные в том, что приличные девушки через газету не знакомятся, и в подобного рода рубриках можно встретить только психов и маньяков. Отсюда вывод? Правильно, я маньяк.
Света, как-то, сдуру, поинтересовалась у мамы, а почему, собственно, Кирилл маньяк? Ответ был донельзя логичным: "Потому, что к тебе ездит!" В общем-то, она была права, влюбиться в 14-летнюю девчонку, которой никакой любви еще в принципе не надо, да еще и ездить к ней в гости каждый день, при том, что жила она в двух часах езды от меня – на это воистину был способен только маньяк.
Однако, любовь зла, и все лето я провел у Светы (за исключением тех дней, когда родители были дома, так как она отчаянно скрывала меня от них), совершенно не замечая недостатков любимой. Маленькая (в смысле, по возрасту) – ну и что?! Чуть глуповатая (в силу все того же возраста) – ну и что?! Единственным недостатком, который я заметил, было укоренившееся в Свете нежелание хотя бы напоить меня чаем, что меня более чем раздражало. Неужели было так трудно понять, что парень, приехавший ради нее с другого конца города, еще школьник и, следовательно, без гроша в кармане, как минимум немного голоден? Ну а как максимум – умирает с голода! Ситуация абсолютно бредовая – я, голодный, но из принципа (или из застенчивости), ни разу не попросивший перекусить, и Света, до которой это никак не доходит. Она вообще понимала все буквально – однажды я все же намекнул, что после дальней дороги неплохо было бы съесть корочку хлеба… Есть поговорка: "Пошли дурака за бутылкой, так он, дурак, одну и принесет" – она и угостила меня корочкой хлеба.
В общем, спустя три месяца пряток с ее родителями и голодной жизни, моя любовь развеялась, словно дым, и на целый год мы вообще забыли друг о друге. Света с головой ушла в свои рок-компании, а я – в учебу, пытаясь доказать самому себе, что я чего-то стою и, параллельно, хотя бы попытаться поправить аттестат.
И доказал! И подправил! И поступил в институт. Свободного времени стало чуть больше, и я вновь вспомнил о Свете. Уже не как о девушке, а просто как о человеке, с которым когда-то было интересно пообщаться. В силу того, жили мы все-таки, что называется, я в Катманде, а она – на Колыме, и телефона не было ни у нее, ни у меня, единственным средством общения стала переписка. Она делилась со мной своими планами о создании рок-группы, а я с ней – идеями повышения дифракционной эффективности высокоразрешающих голограмм на бихромированном желатине, посредством повышения видности интерференционных полос. При чем для меня ее бас-гитары, соло исполнения и бэк-вокалы звучали точно также, как для нее моя голографическая тарабарщина.
К тому моменту, когда я закончил второй курс и задумался о продолжении учебы вообще, так как начисто перестал видеть смысл в получении образования (меня уже подташнивало и от голографии, и от всего остального, что нам усиленно утрамбовывали в голову), Света также задумалась о смысле жизни. Практически одновременно с ней мы решили, что со старой жизнью надо завязывать, и более того, завязали. Она – со своими рокерами и бесплодными попытками записать альбом, ну а я – с институтом, осознав свое признание не в оптике, а в гуманитарных науках. Да даже и не науках вообще, а так, в гуманитарщине – устроился внештатным корреспондентом в пару бездарных газетенок, в которых писал статьи о кино, музыке, литературе и т.д. Пожалуй, верхом моего литературного творчества в газете (равно как и верхом идиотизма) была статья, посвященная щекотке, которая пользовалась большим интересом у читателей. А что, никто до сих пор до конца не знает, что это за рефлекс такой, от каких далеких предков нам достался, почему одни щекотки боятся, а другие – нет, и т.д.
И вот мы встретились вновь. Света, похорошевшая, покрасившаяся в столь любимый мною рыжий цвет, и я, оболтус без образования, с далеко идущими планами на жизнь и с карманом, отягощенным легкой монетой. И вот тогда чувство вспыхнуло вновь, теперь уже обоюдостороннее. Я бы сказал, что между нами проскочила искра, и ударила точно в… ее родителей.
Им, естественно, казалось, что история повторяется. Новый азартный балбес (да еще и бывший маньяк, по маминому определению), пытающийся украсть их вторую дочку и наложить лапу на вторую квартиру. И сколько и я, и Света, им не втолковывали, что квартира мне на фиг не нужна, ибо я предпочел бы, по примеру Диогена, жить на улице – уговоры не действовали. Я говорил и что благодаря мудрой инвестиционной и социальной политике нашего государства, о квартирах скоро волноваться не придется, ибо в ближайшем будущем у каждого человека будет своя… коробка из-под телевизора, а у кого-то, быть может, и из-под холодильника. Не помогало. Я стал врагом номер один, а Света попала в глубокую опалу.
Но, тем не менее, мы продолжали встречаться, и если к тому моменту, когда я вторично встретил Светлану я, кажется, успел окончательно разочароваться и в женщинах, и в любви, что было, в общем-то, рановато для моих 19 лет, то теперь, благодаря ей, я снова поверил и в то, и в другое. Ну, почти… Поверил не в женщин, а всего в одну… Пусть и у нее, конечно, были свои заскоки, за которые я, порою, хотел ее придушить.
Я с усилием заставил себя вернуться из воспоминаний в реальный мир, в котором мы, как я помню, направлялись в столовую, дабы оценить в полной мере прелести гастрономических талантов местных поваров, если таковые, конечно, имелись. Таланты, разумеется, а не повара…
Да, таланты были. Со своей критичностью я подметил, конечно, и таланты забывать подать на стол, и путать первое со вторым, и талант дать нам вилки для поглощения супа, но все же, кормили здесь отменно.
– На убой. – дополнила мои мысли Света.
– Ага, – поддакнул я, постепенно приходя в хорошее расположение духа, – Мед я, Пяточек, буду покупать, а продавать буду свинину..
Света подавилась супом, слизанным с вилки, при воспоминании о Винни-Пухе, предлагавшем Пяточку открыть кооператив "Медок", став его партнером по бизнесу.
– Что будем делать дальше? – спросил я, когда мы выходили из столовой? – Осмотрим местные достопримечательности, если таковые тут, вообще, есть, или тихо и мирно посидим в нашей комнате с видом на непроглядный лес, и поиграем в карты, кои ты, естественно, оставила дома?
Света задумалась, словно не понимая, что вариант тут, собственно, только один. Если я хоть сутки посижу в замкнутом пространстве, да еще и без своего компьютера, то мои похороны не заставят себя ждать.
– Пойдем, поищем соленое озеро? – предложила она.
Дело, в общем-то… Соленые озера я видел разве что по телевизору, так что не отказался бы увидеть что-то подобное и наяву.
Собственно, искать его особо и не пришлось. Мы просто двинулись вперед по самой широкой асфальтированной дорожке, вдоль которой все еще стояли огрызки фонарных столбов, а сам асфальт еще не полностью исчез под слоем медленно наползающей на него с газонов травы. Помнится, у Киплинга была сценка, обрисовывающая, как джунгли наступали на деревеньку… Ну, здесь мы имеем что-то похожее, в миниатюре. Лес поглощал санаторий, а санаторий как-то не особо сопротивлялся. Видимо, сил уже не было.
Озеро открылось перед нами спустя всего пару – тройку минут ходьбы. Громадное, по моим городским меркам, и идеально спокойное, по меркам любым. Мы медленно спускались с лестницы, выводившей нас на тропинку, которая, в свою очередь, вела к деревянному пирсу, и озеро постепенно открывалось перед нами во всей своей красе.
Трудно было угадать, откуда начинается вода, так как почти одновременно с длинным пирсом, вдающимся далеко в озеро и заканчивавшимся широкой деревянной площадкой, начинались и заросли камыша, шириной метров, этак, под десять. Ну а дальше, за ним, уже блестела водная гладь, не колышимая, казалось, ни единым порывом ветра, не смотря на то, что ветерок, порою, все же пролетал над озером, ероша рыжие вихры моей спутницы.
С замиранием сердца мы ступили на пирс. Нет, наши сердца замерли на секунду не от красоты открывшегося нам простора, а по более прозаическим и менее приятным причинам. Санаторий строили при царе, говорите? А доски этого древнего пирса с тех пор кто-то хоть раз удосужился сменить? Первая же доска, досадливо крякнув, прогнулась под моей ногой, отчего я тут же потерял и равновесие, и голос. Света вцепилась в меня мертвой хваткой, опасаясь сдвинуть ногу хоть на миллиметр. Ну и что, что под нами от силы метр, или чуть больше – проваливаться туда, обдирая кожу и ломая конечности, отчего-то особо не тянет.
– Ничего. – заставил себя сказать я, – Люди же ходят, правильно?
Навстречу нам медленно и плавно двигалась пожилая пара, давно разменявшая, вероятно, тринадцатый десяток. Вот уж кто, провалившись здесь, рассыплется, словно карточный домик. Так нет же, идут!
Значит и мы сможем! Наверное…
Раз шажок. Два… Как там в знаменитом фильме "А как же Боб?" Топает малыш по этому долбанному пирсу… Доски прогибались под нашими ногами, но ломаться, макая нас в соленую воду, отчего-то не спешили, и в мою голову начало закрадываться приятное чувство, что все обойдется.
– Кирилл, ты только не прыгай, ладно? – попросила меня Света. – А то я так тут и помру.
– Не тут. – зачем-то уточнил я. – Сначала ты все же провалишься.
С каждым шагом мы двигались все уверенней, и когда пожилая пара поравнялась с нами мы шли уже легким шагом, напоминающим походку сапера по минному полю. Нет, в самом деле, люди же ходят, и не первый век. И никто не провалился… Или все же провалились? Откуда тогда эта дырка посередине пирса?
Спустя еще минуту мы осмелели настолько, что даже начали оглядываться вокруг, правда, все еще ступая аккуратно и держась друг за друга.
Первым, что удивило нас, была урна. Обычная такая бетонная урна, вроде тех, что стоят на автобусных остановках, чтоб алкаши не сперли. Необычного в ней было только то, что стояла она метрах в тридцати от берега – там, где даже на сравнительно плавно уходящем вглубь Бердском заливе, меня уже скрывало водой по самые большие пальцы ног, если нырять вниз головой. Сходу вспомнились строчки из Александра Абдрахманова, о светофоре, установленном в лесу: "Какой дурак воткнул его сюда?" и "Своих вам мало улиц, города?"
Второй удивительный факт прямо вытекал из первого – в том месте, где стояла урна, вода едва скрывала бы мне щиколотки, и по мере того, как мы продвигались к концу пирса, вдававшемуся в озеро, наверное, на сотню метров, глубина не спешила меняться.
– Интересно, как тут, вообще, плавают? – удивилась Света.
– А кто тебе сказал, что тут плавают? Помнится, шофер такси говорил нам только, что здесь невозможно утонуть. Теперь я понимаю, что он имел в виду.
Окончательно усвоив, что пирс не развалится под нашими ногами, а если и развалится, то утонуть нам не светит, мы отцепились друг от друга, и зашагали дальше как и подобает влюбленной парочке – без дрожи в ногах, взявшись за руки, а не обхватив друг друга за шеи, и с выражением безмятежного счастья, а не безграничной паники на лице. Помост завершился широкой обзорной площадкой, доски которой были, пожалуй, чуток надежнее, нежели на подходе к ней. Про перила, прогибавшиеся под тяжестью моего могучего мизинца, я лучше промолчу.