Ранее известная как Америка - читать онлайн

1

– Там, – Джаред Ли, первый из моих двух с половиной друзей, указал на короткий ряд очистных сооружений. – Вон там, видишь? Беженцы.

Я приложил ладонь к глазам, чтобы защитить их от солнца. Все, что я смог разглядеть, какие-то цветные пятна. На другом берегу реки в лучах утреннего солнца сиял Бернс-парк, с его двуглавыми сооружениями и чахлыми химическими деревьями, и все было залито ярко-фиолетовым цветом.

Я покачал головой:

– Ни фига.

– Попробуй еще раз, – сказал Джаред и полдюжины раз чихнул. Даже его аллергия была нервозной.

– Я же говорил, цвет дерьмовый, – сказал я. Но все равно опустил визор на глаза, и мир полинял до цвета слизи там, где попадал в мой канал вещания. Все имело зеленый и желтый оттенок с прошлой ночи, когда прямо в момент тесных контактов моя виртуальная порнозвезда внезапно погасла, рассыпавшись на точки и нули. Вероятно, я подцепил вирус из нелегальной загрузки. И я решительно не мог отправиться в Кадровую службу.

– Я повысила тут разрешение до двадцати, – услужливо сказала Аннали Кимбалл, бывшая второй в моем списке из двух с половиной друзей.

Я немного повозился с приложением для наблюдения, которое бесплатно поставлялось с программным обеспечением компании «Кранч». Когда нам было двенадцать, мы с Джаредом обнаружили эту функцию и провели целую неделю, пялясь на сиськи девушек, выставив параметры разрешения на «десять», а после этого просто валялись со смеху. Вы можете придумать просто гениальную технологию, но готов поспорить, люди будут с ней просто дурачиться.

При разрешении, выставленном на пятнадцать, можно было разглядеть иероглифы, образованные водорослями на поверхности реки Арканзас. Президент и генеральный директор Марк Дж. Бернхем пообещал очистить реку к 2090 году, и ходили даже слухи о попытке разводить там рыбу, но все мы знали, что это лишь пустой треп[2].

Наконец, после еще одной или двух настроек в фокусе оказался весь комплекс Кранч 407: тупички трущоб на Пригорке, судоходные заводы и мусоросжигательные печи, административный комплекс и барабаны с химическими отходами, цистерны для воды и очистные сооружения, солнечные батареи, мерцающие зеленью, и трамвай, работающий от энергии ветра, который пересекал реку и в конце рабочего дня увозил богатых кексов обратно в Гору. Здание Кадровой службы, темное и злобное, словно плесень. Миля за милей тянулись дымовые трубы, солнечные батареи, водоочистные сооружения, трубопроводы, а за ними – расколотое колесо дорог, которые не вели никуда, по крайней мере, не туда, куда вы пожелали бы отправиться.

Я заметил на шоссе, к востоку от съезда 42-А, фигуру человека, прокладывающего свой путь через лабиринт древних моделей буровых установок.

– Беженец, – повторил Джаред.

– Или просто захолустник, – сказала Аннали, поправляя челку, мешающую глядеть в визор. Джаред покачал головой. Он все не хотел сменить тему разговора: – Ну какой захолустник стал бы носиться по Кранчтауну средь бела дня?

– Наверное, тот, которого пронесло, – сказал я, и Аннали закатила глаза. И все же почти каждую неделю КС оглушали шокером очередного туриста из глухомани, пробирающегося в наши туалеты или крадущего туалетную бумагу. Однажды я открыл дверцу душа и обнаружил там голую женщину, смывающую с себя в канализацию четырехлетний слой грязи. Первая женщина, которую я видел голой в реале, оказалась шестидесятипятилетней деревенщиной с грязной жопой.

– Не-а. Беженец. – Джаред снова чихнул. В том же месяце, когда родился Джаред, Корпорация «Кранч снэкс и фармасьютикалс©» допустила худшую за всю историю своего существования экологическую катастрофу, сбросив в реку двести тонн токсичных химикатов. Младенцев из Риверсайда всегда можно отличить по звуку, который они издают, когда дышат: они будто всасывают воздух через мокрый носок[3]. – На что поспорим, что иностранцы начнут сбегать из Федерации? Содружество стало отключать электричество от Чикаго до Виннипега из-за новой Резолюции по безопасности[4].

– Содружество всегда угрожает отключениями, – отметила Аннали.

– Сейчас это не просто угроза, – упорствовал Джаред. – Половина Федерации сидит без света. Серверы упали.

– Спам, – сказал я, – нельзя доверять всему, что пишут в новостях. Разве тебе никто этого не говорил?

Джаред пожал плечами, мол, поживем – увидим.

– Кроме того, Кадровая служба подняла бы тревогу, – сказал я, главным образом чтобы убедить себя. Я не беспокоился о пройдах – никому, независимо от того, насколько его колбасит от наркоты, не придет в голову атаковать Кранчтаун, со всеми его силами безопасности, сторожевыми башнями и громилами из КС, расхаживающими по улицам, демонстрируя свое вооружение (но не забывая при этом улыбаться!).

Проблема с иностранцами была проста: они разносили болезни. Когда я был ребенком, несколько сотен отчаявшихся захолустников, спасавшихся от насилия на границе с Синопек-ТеМаРекс аффилиэйтед, добрались до Кранчтауна 407. Совет директоров поместил их на Пригорок, и через неделю половина из нас слегла с вирусом C-1, одним из худших когда-либо существовавших супергриппов. Две тысячи крошек умерли менее чем за неделю. Теперь иностранцам требовалось пройти через карантин, даже если они были здесь проездом.

– Их тут двое, – внезапно сказала Аннали. – Высокий и коротышка.

Я немного увеличил масштаб изображения. Она была права: пока я смотрел, тень то расходилась надвое, то снова сходилась.

– Может быть, это карлик, – сказал Джаред.

– Или хоббит, – заметил я. Несколько лет назад Билли Лу Роупс где-то откопал несколько старых книг, настоящих, сделанных из бумаги, одна из них называлась «Хоббит». Мне так и не удалось привыкнуть к чтению, ведь текст не двигался и не прокручивался, не давал ссылку на видео (он даже не мог прочитать себя вслух!), и все же мне понравилась картинка на обложке и запах страниц – он напомнил о старых картах моей мамы.

– Или ребенок, – сказала Аннали.

Эта мысль неловко повисла между нами. Маленький ребенок; быть может, он чем-то болен, быть может, он голодает, хочет пить или ранен пройдами, которые зарабатывали на жизнь, взимая с путешественников плату за проезд.

И тут смартбраслеты на наших запястьях послали световое предупреждение. До ежедневной авторизации оставалось пятнадцать минут.

– Думаю, нам пора, – сказала Аннали.

– Давай, шевелись, – вздохнул Джаред. Еще один день в раю.

2

Большинство ученых дали бы человеческой расе от ста пятидесяти до двухсот лет, максимум. Почти все согласились бы: то лучшее, что было в истории человечества, осталось позади. Как однажды сказал ходячий контрацептив Дэн Риджес: «Мы подошли к занятию оральным сексом не с того конца». Трудно было представить себе время, когда люди только начинали двигаться в сторону прогресса, когда кульминация была перспективой не слишком отдаленного будущего. Когда у нас еще было это будущее.

Теперь же мы на какое-то время оказались в липкой, вонючей посткульминационной части человеческой истории, и никто не мог этого отрицать.

Но иногда, по утрам, я почти забывал об этом.

Мы присоединились к толпе, которая стекалась к Производственному комплексу Кранч 407, тысячи людей единой массой двигались по узким улочкам Пригорка. Циркулярные пилы исполняли свою привычную электрическую музыку: после всех проблем со втискиванием в узкий проход КС было поручено расширить изначальный размер дверного проема. На каждом углу старые голопроекторы отбрасывали свет пикселей, шепча об обезболивающих, что продают два по цене одного в фирменном магазине компании. Роботы-доставщики проносились со свистом по узким улочкам, держа конверты с образцами и небольшие пакеты, а из каждого угла улыбающиеся голограммы напоминали нам о важности трех «П»: пунктуальность, позитивный настрой и продуктивность. Небо было бело, точно раскаленное железо, и это означало, что мы разменяем сотню до полудня. Ветер пах пыльной бурей, мерцающей кроваво-красной дымкой (моя любимая погода).

Покинув блок R, мы столкнулись с Саанви Ферье и Вуджином. Вуджин был мокрым от пота, в своем обычном костюме.

– Ты слышал, что мы сделали с теми ублюдками из КС в «Роуз Боул» прошлой ночью? – спросила Саанви, дергаясь вправо-влево в своем кресле, маневрируя между виртуальными кучами мусора. Саанви была капитаном команды по фэнтезийному футболу. И они соревновались с другими Отделами компании ради кранчбаксов и дополнительных суточных здравкупонов™.

– Надеюсь, вы их отметелили, – сказал я. Больше всего на свете мы ненавидели Кадровую службу… Это ведомство подчинялось непосредственно Совету директоров Кранч Юнайтед© и работало в обстановке строжайшей секретности. Ее агенты были повсюду и нигде, как зловонный пердеж.

– Не просто отметелили, – сказала Саанви. У нее была ослепительная улыбка, такая широкая, что, когда она улыбалась, все ее несколько подбородков покрывались ямочками, и мне было больно думать, что когда-нибудь эта девушка, вероятно, будет выглядеть, как ее маман, имевшая кожу апельсинового оттенка и оранжевую сыпь, что окрашивала даже ее зубы и белки глаз. – Мы их конкретно потрепали. Это было невероятно!

– Мяу, – сказал Вуджин. С того момента, как последовало это объявление, он продолжал биовидоизменяться и больше ничего не сказал. Вуджин не мыл свой мех уже довольно давно, и мы старались быть осторожными, проходя в нескольких футах от него.

– Ты настоящая легенда, Сан, – сказал я. – Можно стукнуться с тобой кулаками?

– Конечно, – сказала она. В колонии физический контакт без устного согласия был незаконным, что было не так уж плохо, однако доставляло определенное неудобство шестнадцатилетнему пацану, который надеялся и молился о том, что когда-нибудь перестанет быть девственником.

Джаред скроллил информацию в своем визоре: «Эй, ребята, вы не видели Майкла и Адди сегодня утром?» У Майкла и Адди был самый популярный канал в стране.

– Мяу, – сказал Вуджин.

– Все это шоу, постановка. – Когда Аннали покачала головой, ее черные косы поймали невидимые волны химической статики и коротко протрещали разноцветными искрами. Такой вот была Аннали – электрической. Мы с ней когда-то были соседями, еще когда жили в 12-Б. Мне повезло, что я подцепил ее, когда мы были детьми. Теперь она была слишком хороша для такого, как я, с ее кожей насыщенного коричневого цвета под стать оттенку коры деревьев, каких нынче уже не увидишь, и с такими формами, что хотелось к ним прильнуть и забыться сном. Конечно, я был влюблен в нее целую вечность, но при этом мне не было больно, точно я получил шрам, но забыл, при каких обстоятельствах.

– Ты правда думаешь, что они могли инсценировать эту рвоту?

– Почему бы и нет? Это называется «спецэффекты».

– Э-э-э… Не может быть! – Джаред начал чихать так сильно, что казалось, он сейчас заплачет соплями.

– Так где же они нашли настоящее яйцо? Ну-ка расскажи. И не надо втирать мне всякую дичь про денверский аэропорт и какую-то тайную подземную цивилизацию.

– Это не дичь, и здесь нет никакой тайны. Российская Федерация и картель годами строят под землей города…

– Ну конечно, еще скажи, что марсианские колонисты живы и просто предпочитают не выходить с нами на связь…

– А ты бы стала?

– Мяу.

Было много такого, что я ненавидел в Кранчтауне 407. Но были и вещи, за которые я любил этот город, и вот одна из них: я любил гулять с Аннали и Джаредом, и даже Вуджином, в лучах летнего солнца, пока Саанви со свистом проносилась рядом с нами в своем кресле, в то время как тысячи крошек высыпали на улицы из своих жилых массивов и делились друг с другом новостями или останавливались, чтобы насладиться кофе в одной из нелегальных закусочных, обустроенных в маленьком квадратном вестибюле или шахте неработающего лифта.

Я уже совсем забыл о захолустниках… беженцах (или кем они там были), пробирающихся к нам по усеянной обломками дороге.

– Можно ли считать дорогу дорогой, если она никуда не ведет? – спросила меня однажды Аннали после вечеринки в старом заброшенном парковочном гараже на южной стороне Пригорка, куда заядлые даймоманы отправлялись, чтобы словить кайф. Она уронила голову мне на плечо и даже не спросила разрешения. – Существует ли время, если ничего никогда не меняется?

Это один из тех вопросов, которые заставляют вас понять, что с самого начала не стоило начинать курить формальдегид.

Мы попрощались с Саанви и Вуджином лишь возле главных ворот. Пять минут спустя Джаред и Аннали направились к трамваю, который должен был доставить их на вершину Горы. Джаред занимался новыми бизнес-идеями для Отдела по связям с общественностью, и в этом он преуспел. Неудивительно: он был единственным человеком – из тех, что я знал, – кто мог по праву радоваться началу производства хлебобулочных изделий Кранч Италиан™ со вкусом спагетти болоньезе или тому, что компания через свой рекламный отдел проводила праздничную лотерею, призом в которой была неделя на оздоровительном курорте Кранч™ в Национальном лесу Оачита (или, точнее сказать, в том, что от него осталось). Аннали трудилась в «Ремедиэйшен» при посредничестве Минюста, а это означало, что она проводила дни напролет, выслушивая сердитые жалобы людей, требующих компенсации, потому что их Чипсы Кранч™ оказались сделаны по большей части из клея или потому что Апельсиновый сок™, как выяснилось, со временем окрашивал их кожу в цвет апельсина.

– Надеюсь, сегодня ты его схрумаешь, – усмехаясь, сказал Джаред и чихнул.

Я огляделся убедиться, что поблизости нет громил из Кадровой службы, и показал ему средний палец.

– Увидимся в столовой? – Аннали даже перезвонила, как будто тут было что обсуждать. Каждый вечер мы тусовались в столовой, уютном маленьком логове с потрепанными диванами и старым ковром (по крайней мере, пока ночной блэкаут не обрушил сервер и нашу систему виртуальной реальности). Было слишком рискованно пытаться тусоваться в реале, пока вокруг шныряют даймоманы.

Громила из КС, стоявший на углу и плевавший ядом сквозь зубы, окинул меня быстрым взглядом.

– Лучше поторопись, – сказал он, – иначе опоздаешь. – Как будто у меня не было смартбраслета, который бы об этом напомнил.

Я проскользнул в вестибюль Производственного отдела № 22. Охранница склонилась над огромной книгой, настоящей книгой, сделанной из мертвых деревьев и всего такого. При звуке моих шагов она уронила книгу, испустив длинную строку машинного кода.

– Привет, Рамми, – сказал я. – Как учеба?

Рамми, та самая половина из моих двух с половиной друзей, нагнулась, чтобы поднять свою книгу, а затем уставилась на меня огромными волоконно-оптическими глазами.

– Ты меня напугал, – сказала она.

– Это хорошо, – сказал я. – Это значит, что ты совершенствуешься.

Она еще раз смерила меня взглядом. – Тесты СЭЧИ[5] не предполагают испытания на страх, – сказала она и, прежде, чем я успел проскользнуть мимо нее, сунула книгу мне в руки.

– Прости, Рамми. У меня очень мало времени, – сказал я. Рамми мечтала переехать в Кремниевую долину, и в течение нескольких недель я каждое утро зачитывал ей тестовые вопросы, хотя до сих пор все ее просьбы об эмиграции отклоняли.

Ее веки закрылись, а затем снова открылись[6]. Клянусь Богом, я никогда не узнаю, как куча металлических и пластиковых деталей, изготовленных примерно в 2035 году в Малайзии, может выглядеть так чертовски жалко.

– Прекрасно, – сказал я. Перелистывая вперед несколько страниц, я выбрал вопрос наугад, ожидая, пока сканер данных на моем визоре обработает слова и прошепчет их мне. У меня не было времени вспоминать, как читать.

– Допустим, вы столкнетесь на улице со знакомым механическим антропоидом, – сказал я, вторя аудиоподсказке. – Назовите три допустимых варианта приветствия.

Рамми залпом выдала ответы: – «Улыбнуться и поздороваться. Улыбнуться и протянуть руку или эквивалентную ей механическую часть для рукопожатия. Обняться».

Рамми повторила текст слово в слово. Я не мог понять, зачем она так усердно училась, учитывая, что память позволяла ей запомнить книгу целиком, с первого раза, как только она ее пролистала.

– Правильно. Вопрос 537. Допустим, вы сидите со Случайными людьми, – я запнулся, так как мое звуковое программное обеспечение, казалось, хихикало. – Случайные люди? Это малость грубовато.

– Мы были созданы искусственно. – Рамми наклонила голову. Насколько я мог судить, она не была ни мужчиной, ни женщиной, но ее голос был высоким дрожащим голосом электронной машины. Таким образом она воспринималась как лицо женского пола или мужского, но еще не достигшее подросткового возраста. – Вы здесь только благодаря удачному столкновению субатомных частиц и влиянию случайности, действующей на бесконечную карту пространства-времени.

– Жители Нового Королевства Юта с тобой бы не согласились, – сказал я и закрыл книгу. Это было «Бытие и становление: путеводитель по разумности и самости», изданный Независимой унией механических антропоидов[7]. Я вернул книгу Рамми. На обложке была изображена группа Раамов, многие из которых были одеты в человеческую одежду и стояли на лужайке рядом с робопитомцем©, широко улыбаясь на камеру.

– Еще один вопрос, – сказала она. – Трудный вопрос.

Я уже решительно не успевал на свою станцию. Но я никогда не мог отказать Рамми. Поэтому сделал очень сердитое лицо, оскалил зубы, нахмурил брови и пристально на нее посмотрел.

– Хммм… – В силу возраста, когда Рамми обрабатывала данные, можно было услышать очень слабое подвывание. Это не радость. Нет, точно не радость. Ее брови изогнуты в другую сторону. Может, печаль? Ее брови нахмурены. Но нет, рот совсем не такой. Она помолчала еще несколько секунд. – Ты в замешательстве. Вот именно, я угадала? Ты в замешательстве.

– Не совсем, – сказал я. К этому моменту мой смартбраслет затянулся настолько туго, что стало больно. – Прости, Рамми. Мне правда нужно бежать.

Я поднимался по лестнице, перешагивая через ступеньку. Один этаж, два этажа, три этажа. Толкнул дверь с надписью «Служебное помещение. Только для сотрудников», приложив свой смартбраслет к замку. Дверь со свистом распахнулась. Внезапно мощный звук достиг моих ушей и, точно кулаком, ударил меня по лицу. Скрежетали шестеренки, шипели или свистели жидкости, грохотали ящики, и с пыхтением двигались гигантские конвейерные ленты («чу-чу-чу»), такие же большие, как автострады, по которым некогда неслись через весь континент автомобили. Появились техники по безопасности, облаченные в противогазы, и тут же исчезли в клубах пара. Между оборудованием шныряли, словно ядерные пауки, бронированные боты, а в полутьме мерцали всякие индикаторы.

Я схватил дыхательную маску со стены, к которой она была подвешена, прикрепил ее к своему визору и вдохнул чистый воздух. Затем зажал уши руками и побежал вниз по одному из мостиков, подвешенных высоко в воздухе над всеми этими машинами, находящимися там внизу, и наконец распахнул дверь, ведущую к рабочей платформе. Я уселся в кресло как раз в тот момент, когда смартбраслет яростно стиснул мне руку, а затем часы показали половину восьмого. По всему Кранчтауну пронесся звук гигантского свистка – достаточно громкий, чтобы от его отзвуков заныли зубы.

Затем зазвучал Национальный гимн Кранч (его заводная ремиксованная утренняя версия) с усиленными басами: «Предайся веселью, веди игру. Проведи этот день, зажигая и хрустя…»

Было в этой строчке нечто такое… будто молотком било по мозгам и превращало их в бесполезную кашу. Ты не мог ни о чем думать. А если мог, то начинал спрашивать себя, действительно ли после распада США мир стал лучшим местом, как говорилось во всех наших подкастах по истории, а если это так, насколько же дерьмовой, должно быть, была жизнь раньше. Или же ты начинал спрашивать себя: почему, если Бог создал Вселенную, он не мог выдумать бесконечное число нефтяных месторождений и почву, которая бы не была облучена радиацией, и озоновый слой, который не исчезал бы, как облако пара от электронных сигарет. Еще ты начинал думать о миллиардах и миллиардах звезд, бесконечно заполняющих темное пространство космоса, по сравнению с которым все это, включая планету, выглядело маленьким пятном кала на куске туалетной бумаги, смытой в унитаз небытия. И в итоге ты начал бы задаваться вопросом: а стоит ли оно того?

Другими словами, ты бы свихнулся.

К счастью для меня, в работе от меня требовалось лишь иметь указательный палец и постоянный пульс. В «Кранч» я следил, чтобы при подаче кристаллизованной гликолевой кислоты хлорированный полиэтилбуритан из цистерн добавлялся в нужное время в нужных количествах и при правильной температуре. Возбуждает, правда?

Раздумья категорически возбранялись. Все, что требовалось делать, так это подключиться к системе и убедиться, что все идет по плану. В 2084 году труд человека состоял вот в чем: нужно было убедиться, что машины не облажались. Было печально осознавать, как легко нас можно заменить роботами с интеллектом амебы, и гораздо более печальным было то, что единственная причина, по которой нас пока не заменили, заключалась в дороговизне роботов в плане конструирования и обслуживания[8], особенно с тех пор, как холодная война между Федеральной Корпорацией и Настоящими друзьями с севера стала ледниковой.

А с другой стороны, люди шли оптом задаром.

Цистерна с хлорированным полиэтилбуританом выливалась в емкость с кристаллизованной гликолевой кислотой, и – вуаля! – моя работа была выполнена.

Вот только я делал это примерно 3267 раз в день.

Оливер справа от меня отвечал за введение добавок. Рядом с ним Хавьер следил за тем, чтобы катализатор надлежащим образом смешивался с жидким бикарбонатом, Керри – получившееся должны были разливать в достаточно охлажденные формы, чтобы превратить во взвесь из жидкости и твердого вещества, Аманда – чтобы взвесь попадала к прессовщику… и так далее, и до тех пор, пока в самом конце конвейера не появится конечный продукт: перья белой порошкообразной, безвкусной, мелкодисперсной пыли, которая была готова к упаковке в вакуумные пакеты для отправки в дочерние компании Корпорации «Кранч» или откладывалась для Производственного отдела № 23, где смешивалась со съедобным клеем и в составе глазури покрывала бледные листы крекеров Хрустики Кранч™ (которые, разумеется, были изготовлены из длинного списка химических компонентов в других местах). Джаред как-то заметил, что я несу тысячную долю ответственности за каждую партию Сырной пыли Взрыв вкуса™, которая вылетала из дверей фабрики и с пыхтением двигалась в другой Производственный отдел, чтобы быть намазанной на Чипсы™, или Начос™, или Роллы Тортильи™.

Думаю, он хотел сделать мне комплимент.

Если случался сбой, моя консоль вместо зеленого света подсвечивалась желтым. Время от времени желтый свет у кого-то на консоли становился проблемой для всего конвейера: на консоли следующего за ним сотрудника загорался желтый, а потом следующего за ним – и так, пока все операции не приходилось «замораживать», в то время как роботы-техники скользили по мостикам, выкрикивая числа через сеть. Порой мне даже хотелось, чтобы возникла проблема, мне просто хотелось чем-то заняться, пусть даже просто вызвать робота высокого ранга для проверки системы.

За те два года, что Производственный отдел № 22 ввели в эксплуатацию, красную тревогу объявляли только один раз. Это было за несколько месяцев до того, как я оставил свою старую работу, перешел из Производственного отдела № 12; тогда каким-то образом резиновый ботинок (мужской, двенадцатого размера) оказался в разъеме трубопровода, полного перегретого гидрохлориндиоксида натрия.

На самом деле проблема была не в ботинке, как мы узнали позднее. На протяжении многих лет частенько случались сбои системы санитарной очистки, поэтому на производстве все научились их игнорировать: роняли ручки в полиуринилат оксигидрокордона-12, теряли свои визоры, которые недолго плавали на бурлящей поверхности цистерн с монодитроксатом бария, прежде чем быть поглощенными кислотой. Однажды я обнаружил зубную щетку, целую зубную щетку, в ее изначальном виде в своем батончике Взрыв красных ягод от Злаки Кранч™.

В итоге нас подвело то, что большой кусок луковой шелухи – настоящей луковой шелухи, из выращенного лука – попал в цистерну, прилипнув к нижней части резиновой подошвы.

Неделями никто не мог говорить ни о чем, кроме как об этой чертовой луковой шелухе. Как, черт возьми, она попала в Кранчтаун, да еще и в емкость с перегретым гидрохлориндиоксидом натрия? Я никогда даже не видел лука, разве что на фотографиях из доисторических времен. Я слышал рассказы о том, как в Изумрудном городе[9] у Настоящих друзей© с севера богатые кексы платили бешеные суммы за одну-единственную тарелку выращенного салата, причем немытого, но не слишком в это верил, и, разумеется, никто из моих знакомых никогда не бывал на Западе. Туристические визы были слишком дорогими, не говоря уже о затратах на телохранителей, оружие и перевозку за пределы бывшего штата Колорадо.

И да, захолустники выращивали собственную еду (везде, где земля не убивала саженцы потоком радиации), но поля, окружавшие Кранч 407, ничего не производили, кроме светящихся в темноте клубней и странных химических ореолов. Некоторые люди утверждали, что радиоактивная пища была волшебной, что употребление в пищу помидоров размером с небольшое колесо либо светящейся клубники с четырнадцатью стеблями поможет вам прибавить в росте или подарит вам эрекцию, которая продлится два дня, или же подарит удачу на целый год (или что-то в этом роде), но все это было лишь хипповской брехней, ведь, насколько я знал, у нас в Корпорации не было врачей, работающих с радиацией.

Во всяком случае, вот оно, то, что поставило всю систему на колени: эта самая увядшая луковая шелуха. Как оказалось, натуральная еда была очень, очень вредна для Натуральной еды™. Использование неорганических материалов, таких как графит или соль, для получения всего на свете, начиная от банановых сплитов и заканчивая вареными зелеными бобами, требовало безумной точности. Нельзя просто засунуть настоящий стейк в лоток со стволовыми клетками и ждать, что вырастет бургер.

И эта луковая шелуха, эта маленькая фиолетовая луковая кожица, состоящая из переплетения углерод-водородных связей, благодаря воздуху и солнцу запеченных в самую основу химического вещества, сработала как спичка в закрытом контейнере с парообразным дифедринолом.

Иными словами, прогремел очень большой взрыв.

Я провел утро, слушая вполуха, как Оливер рассказывает о своих последних достижениях в РПГ «Государства: вооруженное столкновение».

– Итак, Радж напал на меня с армией дружественных наемников. Глупый ход, я же неделями собираю Библии, – он прервался, когда Дэн Риджес, самый неприятный мне человек во всем Кранч 407, вернулся на рабочее место и рухнул в кресло, дав своему заместителю лишь мгновение, чтобы убраться прочь. Скват-боты, фактически, были ходячими монтажными платами, призванными толкать, вращать или поднимать, когда это необходимо, и поэтому конвейер не останавливался лишь оттого, что у кого-то было расстройство желудка.

– Кто-то насрал в туалете, – объявил он.

– Фу, гадость! – то была Керри с рабочего места № 87. Мне нравилась Керри. Большие густые волосы, много зубов, густые брови, замечательная улыбка, правильное количество жировой ткани. Возможно, вполне возможно, с ней у меня что-нибудь могло получиться, но до сих пор я не набрался смелости попросить разрешения дотронуться хотя бы до ее волос, плеча или руки.

– Не хочу сбивать тебя с толку, Дэн, – сказал Оливер, втягивая воздух сквозь свои невероятно оранжевые зубы, – но туалеты для того и предназначены, чтобы удовлетворять потребность людей посрать.

Визор Дэна был новее, чем у кого-либо другого (в половину обычной ширины, почти прозрачный), поэтому мы видели каждое из его мерзких выражений. Он даже не был настоящей крошкой, как он сам любил нам напоминать примерно каждые полсекунды. Вообще-то, его отец был богатым кексом из Отдела корпоративных связей, и они жили на вершине Горы в настоящем доме с несколькими туалетами; там было больше туалетов, чем родственников в его семье, но я сомневался, можно ли этому верить.

– Не в туалете, придурок. На полу. Большая куча дерьма.

– И снова гадость! – сказала Керри.

Внизу, на производственной площадке, еще одна цистерна с кипящим полиэтилбуританом встала на ленточный транспортер. Зеленый свет. Рычаг.

– Не отрубай сервер, – сказал Дэн. – Кучу наложил не я.

Уже не в первый раз я представлял себе, как швыряю Дэна через защитный пластик, как он падает с рабочей платформы, а я наблюдаю: он, кувыркаясь, летит прямо на бетонный пол. Однажды, когда мне было двенадцать, Дэн заставил меня понюхать горсть Перечных зерен Кранч™, сказав, что это даймо. То был первый из двух раз в жизни, когда я испытывал искушение его попробовать.

– Тебе никогда не приходила в голову мысль заменить свой рот использованной салфеткой? – спросил я его. – Современные технологии это позволяют.

– Однажды я слышал про девушку, которая променяла свои глаза на пару радиевых алмазов, – сказал Оливер. – Она выглядела улетно!

– По крайней мере, пока не умерла от облучения.

Дэн проигнорировал эту реплику.

– Вот что забавно, – продолжал Дэн, как будто мы спрашивали его мнение, – это дерьмо даже не было похоже на человеческое…

Я ударил кулаком по кнопке визита в туалет, и скват-бот рванул вниз, чтобы занять мое место. У меня было право лишь на три перерыва за весь рабочий день, лишь пятнадцать минут, но мне нужно было уйти от Дэна и штормового напора его зашкаливающего IQ.

Позже я никак не мог вспомнить последовательность событий: то ли я увидел его, а затем сработала сигнализация, или же сработала сигнализация, а затем я увидел его. В любом случае я был на ногах, когда охранная сигнализация начала визжать. Я посмотрел сквозь зеркальное стекло и увидел Билли Лу Роупса, наркомана, беглеца, бывшего гражданина Федеральной Корпорации «Кранч снэкс и фармасьютикалс©» и одного из самых дорогих мне людей, стоящим на мостике в тридцати футах над производственной площадкой с каким-то очень уродливым козлом в руках.

Существовало много способов получить увольнение от Федеральной Корпорации. За пределами Суверенной нации Техаса и Лоулендской исправительной колонии Федеральная Корпорация имела самый высокий показатель блокировок на континенте. К тому времени, как мы оканчивали стандартное школьное обучение, мы должны были знать и помнить наизусть весь Устав организации, а именно – «Справочник сотрудника по совершенствованию деловой практики», все четыреста тридцать семь страниц.

Статья XVIII, раздел 3, гласит:

«…все граждане колонии обязаны постоянно быть надлежащим образом одеты:

i. фирменная униформа;

ii. фирменные смартбраслеты;

а также носить действующее удостоверение личности с фотографией и пропуск системы безопасности, предъявляемые должным образом;

iii. и улыбаться!»

Шлепанцы были запрещены во всех филиалах Кранч-тауна по всему миру[10]. Как и немытые волосы, тонкие бретельки и рубашки из прозрачного или полупрозрачного материала, что очень огорчало такого озабоченного жеребца, как ваш покорный слуга. Было незаконно носить серьги-гвоздики, кроме как с фирменной униформой[11], точно так же, как незаконно было ходить без браслета или улыбки.

За опоздание или грубость можно было получить несколько ночей в обезьяннике, а еще за мат и «материалы, содержащие проявления насилия и жестокости или откровенные сцены». Когда я был ребенком, на этого придурка Энди Дуггара написали докладную и отправили на всю ночь в обезьянник только за оброненную фразу о том, что погода отстойная. Моя мама была знакома с одним женоподобным парнем из грузовой конторы, получившим шесть месяцев тюрьмы, после того как партия товара от «Витафизз» весом в восемьдесят четыре фунта рухнула со своего стеллажа прямо ему на бедро, раздробив кость, и он исторг поток ругательств.

Но Билли Лу Роупса уволили не за то, что у него были немытые волосы, и не за то, что он выскользнул наружу без пропуска, и не за то, что он сказал «Ебись оно все конем!», а одна из крыс КС случайно его застукала.

Нет, его уволили за кражу восьми унций жидкой даймофосфилазы из Фармацевтического отдела.

Он был не первым, но и не последним ознобиновым торчком, который пытался синтезировать наркотик из украденных запасов. Даймофосфилаза была активным компонентом в десяти самых популярных фармацевтических продуктах компании и могла быть извлечена в малых количествах из тысяч других[12]: Обезболивающие Даймас™, Паста Дайм Белоснежная улыбка™, а также Витамины Дайм на каждый день™ постоянно исчезали из фирменного магазина, будучи украдены отчаявшимися наркоманами.

По ночам иногда казалось, что половина Кранчтауна ловит кайф или же попускается. Кипящий ознобин сопровождала вонь, от которой наркоманы пускали слюни, а другие задыхались, и даже несмотря на то, что нарики собирались вместе в выгоревших пустошах старых парковочных гаражей и пропитанной мочой темноте автомобильных подземных переходов, вонь практически въедалась в стены.

Но хуже всего был их шум. Мы с мамой засовывали полотенца под дверь и затемняли окна отрезами плотной парусины, которую выкапывали из мусорных ям, но это совсем не помогало останавливать ночную симфонию: страшное веселье наполняло криком пещеры улиц, когда они раскуривали первые косяки, фыркали или кололись, а затем, чуть позже, звучал такой громкий вой, что у нас гремели оконные стекла, а с потолка сыпалась штукатурка (все эти наркоманы плакали о потерянном доме, потерянной любви и таких вещах, о которых даже не было известно, что они потеряны).

Только не Билли Лу. Билли Лу был другим.

Билли Лу никогда не сердился. Он никогда не говорил слишком быстро и не нес всякий бред. Он всегда был вежлив, даже под кайфом, то есть почти все время. Я помню, как он звал меня «мистер Траки». Он и мою маму звал «мадам», говорил «спасибо», «пожалуйста» и «не стоит благодарностей».

А еще он никогда не плакал, хотя это самый верный симптом даймомана. Они каждую ночь будоражили весь город своим воем, этим их завыванием… Звуков этого плача мне не забыть никогда. Как будто они умирали.

Как будто и ты умирал.

От него всегда пахло Натуральным томатным соком™: он берег все свои кранчбаксы ради синтетических форм даймо, а Натуральный томатный сок был самым дешевым продуктом питания из тех, что можно было купить в фирменном магазине. Как и у многих заядлых наркоманов, у него были удалены ногти – а иначе даймоманы просто расцарапывали себя до крови, сдирали кожу со щек и лба, за что должны были предстать перед Коллегией Верховного Суда Кранч в качестве обвиняемых. Однако тот, кто выполнил операцию, сделал ее хорошо. Не осталось ни шероховатостей, ни огрызков или кусочков: его пальцы, точно слепые, беззащитные животные, скользили по столу, теребили визор, поправляли рубашку.

Он был стар, от него пахло, его ногтевые ложа были словно безволосые зародыши. Но он мне нравился. Возможно, я даже любил его. Время от времени я представлял себе, что Билли Лу переедет в нашу каморку, положит мне на голову свою короткую руку без ногтей и назовет меня своим сыном, и это не будет лишь притворством.

Когда маму отправили на грузовые перевозки и ей пришлось работать за двоих, именно Билли Лу приходил сменить мои суповые картриджи или вырастить жаркое, добавив к нему воды. Он научил меня вещам, которых не было в каналах Сети[13], например, предыстории и названиям всех животных, которые вымерли во время Великого вымирания, а также основам химии и исчисления. Даже если бы я не смог изучить хотя бы десятую часть всего этого, мне понравилась сама идея знания, этого нагромождения цифр и букв, которые, если их толкают, тычут и вставляют определенным образом, складываются в некую последовательность, в некое решение.

Раньше я валялся в постели, мечтая, чтобы разные страны с их войнами, ополченцами, голодом и жадностью оказались лишь буквами в алфавите более высокого порядка, а мы просто были слишком глупы, чтобы понять заключенный в нем смысл.

Но, возможно, только возможно, мы бы это сделали.

Возможно, только возможно, мы бы смогли.

И в таком мире, как наш, только сумасброд, наркот, герой – или все трое – попытались бы извлечь из этого урок.

3

Сигнализация расколола звук на гранаты и взорвала их всех одновременно. Мигающие огни стиснули мир до размера паршивого сетевого канала.

Все мы были на ногах, пытаясь украдкой взглянуть на Билли; штурмовые группы охранной безопасности из разных секторов ринулись к нему. Дирш Гроссман, мастер, мчался по мостику – не к Билли Лу, а подальше от него. Его лицо было скрыто за огромным фильтром противогаза, но я знал, что это был он, судя по тому, как его здоровенные мужские груди едва не хлестали ему по лицу.

На полсекунды я подумал, что это шутка (старый добрый Билли Лу выскользнул из города, прежде чем Министерство юстиции смогло его схватить, и не сдался бы без боя), и почти рассмеялся. Но затем двое экипированных амбалов из Кадровой службы подобрались ближе, и Билли Лу отпустил козла, а когда снова выпрямился, в руках у него было ружье.

– Ложись! – закричал я: – Ложись! – Протянул руку и схватил Оливера. К несчастью и разве что инстинктивно, я схватил еще и Дэна и повалил их обоих.

Первый ружейный выстрел пробил пластик. Второй и третий оторвали от него большие листы. Я вскинул руки, когда кусок полимера промышленного класса толщиной в два дюйма опрокинулся на консоль и рухнул на меня.

Я снова выпрямился, хотя охрана рассеялась в поисках укрытия. Одна крыса из КС качалась на мостике, дико суча ногами, отчаянно стараясь удержаться. Билли снова попытался схватить козла и перекинуть его через перила.

И тогда, внезапно, я понял: он собирался бросить эту парнокопытную совокупность C-H связей прямо в резервуар с хлорированным полиэтилбуританом, отчего все вокруг вспыхнет, как рождественская елка.

Я не раздумывал. Перемахнул через консоль и пустое пространство, где всего несколько секунд назад был пульт наблюдения. Во время бега звуки шагов отзывались у меня в зубах. В воздухе пахло химическим ожогом: у меня не было маски, и визор, должно быть, слетел с моей тыквы, когда он выстрелил.

– Ладно, ковбой, без резких движений… – Один амбал из КС наставил ружье на Билли. Он собирался выстрелить – я прочел это по крайнему напряжению его мускулов, по подергиванию пальца к спусковому крючку. Я бросился, чтобы схватить его за запястье, и в потасовке он выронил ружье. Оно перелетело через перила, и длинную секунду мы оба наблюдали, как оно падает прямо к различным чанам, и формам, и кипящим котлам с химическим паром. Каким-то чудом оно приземлилось на пол между двумя конвейерными лентами и произвело единственный звучный выстрел в никуда.

– Какого черта ты творишь? – зарычал на меня амбал. Впрочем, его выучка была первоклассной. Он скривился в некоем подобии улыбки.

Я проскользнул мимо него. Теперь мы с Билли Лу стояли лицом к лицу на мостике, одни. Кажется. Было восемь мостиков, все они пересекались, и из каждого угла к нам приближались Штурмовые группы Кадровой службы, их автоматы были взведены и прицелены. Они были не слишком рады, увидев Билли Лу снова, или, быть может, они были не слишком рады, оттого что он дал от них деру тогда, в декабре. Сидя на корточках, сумасшедший старик Билли Лу приготовил порцию ознобина, и к тому моменту, как Штурмовики КС отследили запах, половина жилого квартала бушевала от безумной эйфории.

Я поднял вверх обе руки.

– Билли, – крикнул я сквозь шум. – Билли Лу.

Он мне подмигнул. Он был под кайфом. Это было очевидно. Таким обдолбанным я его еще не видел. Даже без ногтей он нашел способ расчесать шею и лицо к чертям.

Я не понял, узнал ли он меня. Его зрачки были размером с булавочный укол.

– Это я. Траки. – От ужасного химического запаха у меня слезились глаза. – Траки Уоллес. Из 22-В. Ну, ты помнишь.

Он все еще держал этот извивающийся комок шерсти, словно это был ребенок на его груди.

– Все люди – Боги, – сказал он.

По крайней мере, мне так показалось. Его голос, звучащий из-под сигнализации, был подобен таракану, неожиданно упавшему на тебя откуда-то сверху: я не столько его слышал, сколько чувствовал спиной. Я понял, что охранники хотели сделать верный выстрел. Единственная причина, по которой они не изрешетили меня пулями, была в том, что два трупа объяснить труднее, чем один.

– Ты когда-то учил меня математике, естественным наукам и тому подобному. Помнишь? Ребенок Шугар Уоллес. Из 17-Б.

На полсекунды пелена спала с его глаз. Впервые казалось, что он действительно меня видел.

– Мистер Траки, – произнес Билли Лу в своей мягкой, застенчивой манере, как будто мы оба не балансировали на трехфутовой стальной полосе, подвешенной в сорока футах над чанами с 350-градусными химическими пищевыми агентами, окруженные со всех сторон кучкой воинственных сотрудников правоохранительных органов. – Как дела? Как поживает мама?

Он забыл, что моя мама умерла. Я слышал, самый сильный ознобин на это способен – просто стереть все плохое и смыть начисто. И все же я никогда не видел такого ознобинового прихода, как сейчас. Я ощущал присутствие наркотика, словно это было чем-то вроде радиоактивного распада, как будто станет дурно, если подойти слишком близко.

– Хорошо. У нее все хорошо. – Я слышал, как одна из крыс КС раздраженно пыхтит позади меня, ее влажное дыхание было похоже на дыхание того, кто пытается торопливо дрочить в туалете. – Как насчет того, чтобы ты и я пошли в какое-нибудь тихое место, где мы могли бы поговорить? Как в старые добрые времена.

Не знаю, слышал ли он. Его взгляд блуждал где-то позади меня – возможно, наблюдал за охранниками, их оружием.

– Она была умной, твоя мама, – сказал Билли Лу. Так что, возможно, он помнил. Теперь его зрачки росли, расширялись, как миниатюрные вселенные, поедая все цвета.

– Она знала все о том, что будет. Она видела это заранее.

Как ни странно, даже сигнализация все еще визжала, а я стоял там, чувствуя, будто меня выдернули из тела и поместили в какое-то тихое и темное, мертвое место.

– Что она видела?

Он улыбнулся, и это было ужасно: совсем не похоже на улыбку. Похоже на рану.

– Они будут охотиться за твоей головой, Траки. Совсем скоро они заполучат наши головы.

Одна из крыс Кадровой службы зарычала мне в ухо:

– Прочь с дороги!..

– Пожалуйста. – Мои глаза жгло от всех этих химикатов, и я жалел, что на мне не было визора. Козел в руках Билли Лу был маленьким, белоснежно-белым, это самая белая фигня, которую я когда-либо видел. Шерсть между ушами отросла длинным клоком. Его глаза были цвета Миндаля Кранч™, тощие ножки были увенчаны копытами, и на секунду я был близок к тому, чтобы заплакать; я стоял там, сглатывая, моргая и стараясь не потерять самообладания при виде этих маленьких копыт, из-за его живости, потому что он сумел выжить.

– Опусти козла, Билли, – сказал я. Знаю, что это нелепо звучит, но он продолжал держать этого сраного козла, поэтому я так сказал.

– Прочь с дороги! – Крыса позади меня практически задыхалась. – Я хочу пристрелить этого сукиного сына.

Зрачки Билли Лу поглотили остатки его румянца. Затем они ужасающим образом начали протекать. Чернота начала просачиваться в белки его глаз, словно бы разрушились их слизистые оболочки. Крик застрял где-то у меня в горле.

А он сказал:

– Это конец света, мистер Траки.

Прежде чем я успел остановить его, он выпустил козла. Швырнул это долбаное животное прямо в меня. Одно из копыт вонзилось в грудную клетку, и я упал на спину, затаив дыхание, повалившись на двух охранников позади. Козел был тяжелее, чем казалось на вид, и теплее. От него пахло землей – после дождя, только без смрада канализации. И на секунду я оказался лицом к лицу с этой хреновиной, держась за нее, отражаясь в ее странном перекошенном зрачке. На мгновение мне показалось, что козел говорит со мной.

Мне показалось, будто он сказал: «Вот дерьмо!»

Раздался грохот стрельбы. Я сел как раз вовремя, чтобы увидеть, как Билли Лу хаотично дергается, словно андроид с коротким замыканием. Полдюжины охранников все еще стояли на ногах, и все они разом накинулись на него. Первые пули пробили ему плечи. Один выстрел попал прямо в лоб, но даже при этом Билли Лу улыбался – даже когда он пошатывался назад, даже когда последующие выстрелы изрешетили его живот и превратили коленные чашечки в воронки.

Должно быть, я кричал, потому что у меня ужасно болело горло. На секунду Билли Лу оказался там, балансируя на перилах. Затем новый залп поднял его с ног и перевернул, и Билли Лу повалился вниз, на пол.

Был момент абсолютной тишины, прежде чем он упал в хлорированный полиэтилбуритан вниз головой, а потом – преисподняя, выставленный средний палец в огне и взрыв, похожий на руку Бога, снизошедшего, дабы повергнуть всех нас в небытие.

4

Во сне я лежал плашмя на конвейерной ленте, а козел осматривал меня на предмет готовности.

– Его мясо еще розовое, – сказал козел, когда Аннали разрезала меня старомодным ножом для масла и начала переворачивать органы вилкой. – Посмотри на эту печень. Видишь? Она явно еще сырая.

– Ну не знаю. – Аннали воспользовалась ножом, чтобы выколоть мне сердце, а затем подняла его к свету. – А мне вот кажется нормальной.

– Нормальной! – Козел преобразился: его зубы втянулись обратно в пасть, копыта сменились длинными бледными руками. Теперь у моей кровати стоял Марк Дж Бернхем, генеральный директор. Только его липкая улыбка осталась прежней.

– Нормальной! Он – именно то, чего нам не хватало. Посмотри на всю эту начинку.

– Тебе виднее. – Аннали казалась разочарованной. – Тогда получится, что я не смогу отведать даже кусочек?..

Я проснулся, задыхаясь, с привкусом металлической стружки во рту. Когда я вздохнул, острая боль пронзила селезенку. Новый шрам, шесть дюймов длиной, сморщил кожу слева под ребрами.

– Доброе утро, солнышко! – Менеджер по здравоохранению, блондинка, с большими сиськами от «Нью Скин™», пахнущая духами «Дуновение свежего бриза™», склонилась надо мной.

– Что такое? – Я попытался приподняться и сесть, но не смог. Мои руки и ноги были привязаны к кровати. Они засунули в меня столько трубок, что я выглядел совсем как гигантский лоток с прорастающей полиуретановой Цветной травой™. В остальном я был голым, как склоны Аппалачей[14]: без рубашки и, насколько я мог судить, без штанов. Не так я себе представлял, что женщина привяжет меня голого к кровати. – Почему я связан?

– Не волнуйтесь, – сказала Менеджер по здравоохранению, когда я потянул за ремни. – Это для вашей же безопасности. Последние несколько дней вы лихорадочно шарахались из стороны в сторону. Похоже, пытались встать и убежать.

Легкий ветерок колыхал занавески, плотно натянутые вокруг моей кровати. Занятная штука – на нижних этажах Здрава койки были прижаты друг к другу настолько плотно, что можно было заигрывать ножкой с гнилобрюхами, прохлаждающимися на соседних койках. По другую сторону ткани скрипели по плитке резиновые туфли. Менеджеры здравоохранения болтали о перестройке костей и расслаблении органов. Даже помереть было бы легче, если бы все при этом улыбались (это тоже было в Конституции[15]).

– Как долго я был в отключке? – спросил я.

Голограмма, прикрепленная к ее униформе, сияла смайликом, который плавал под ее настоящим подбородком. Переключение между улыбками вызывало у меня головокружение.

– Четыре с лишним дня, – сказала она и наклонилась, чтобы отстегнуть меня.

– Четыре дня? – Я вспомнил Билли Лу и его взгляд: точно кто-то повернул выключатель. Я вспомнил столб пламени и как отлетел назад вместе с козлом, оседлавшим мои тазовые кости. – Что случилось?

– Вы везунчик, один из немногих, – сказала Менеджер по здравоохранению. – Десять пальцев на руках, десять пальцев на ногах, постоянный пульс, и нос, милый, как пуговка.

Слово «везунчик», очевидно, подразумевало, что были и невезучие, без пальцев на руках и ногах и без постоянного пульса.

– Сколько их? – спросил я начистоту.

Она отбросила свое выученное притворство, отключая голограмму быстрым тычком. Когда она водрузила визор на макушку, волосы разметались вокруг ремешка. Морщины вокруг рта и глаз, надутые губы, дрожание под подбородком от химических добавок (ярко-оранжевая сыпь только начинала покрывать ее лоб и нос).

– Двадцать семь, – сказала она. Даже мысль о том, что Дэн Риджес при взрыве обратился в пепел, вызвала у меня в животе спазмы. – Половина химоператоров сгорели. Какой-то недоумок запер их, когда услышал стрельбу. Некоторые спрыгнули. Остальные просто сидели, пока был пожар, и тыкали в свои электронные аварийные значки. Я не шутила, когда говорила, что ты везунчик.

Как бы ужасно это ни звучало, я расслабился. Значит, никого из тех, кого я знал.

– Что это за швы? – спросил я. Рана была воспаленно-опухшей, но твердой на ощупь, видимо, кусок кости рассек меня изнутри. – Что вы со мной сделали?

– Спасли тебе жизнь. – Медсестра вручную настроила подачу в капельнице, отдавая команды жестами через свой визор. – Шестьдесят лет назад вся подача должна была стать автоматизированной. Теперь же электричество стало слишком дорогостоящим[16]. В течение многих лет Кранч Юнайтед© выступал за то, чтобы гигантские общественные туалеты собирали и перекачивали образующийся там метан, – конечно, более гуманное решение, нежели фабрики Острова Флорида, которые работали от трупной тяги[17]. По Кранч 407 ходила такая шутка: «Как понять, что мир скатился в дерьмо? Он начнет питаться от пердежа». – Тебя ранило осколком. Взорвался у тебя под ребрами. Если хоть бы один кусочек достал до сердца, ты бы уже был на кладбище. Большую часть мы вытащили.

– Большую часть?

Она пожала плечами.

– Половину крыши сорвало. Чего ты ожидал? Но знаешь, хорошо, что все случилось именно так. – Теперь, когда она прекратила всю эту болтовню, даже голос у нее изменился. Я решил, что это акцент Синопек-ТеМаРекс аффилиэйтед. – Многие успели выйти, пока ты заговаривал ему зубы, там, на мостике. Иначе кто знает, че бы случилось. – Менеджер по здравоохранению смерила меня взглядом. – Знаешь, все называют тебя героем.

Я подумал о Билли Лу, который называл меня «мистер Траки», о его коротеньких ручках без ногтей и о том, как терпелив он был, тогда как я был слишком глуп, чтобы знать, что к чему. Однажды он ради меня обыскал весь Пригорок в поисках книг, настоящих книг, сделанных из бумаги и скрепленных клеем. Он нашел ровно три книги: «Хоббит», «Туманы Авалона» и нечто под названием «Путеводитель афериста по Территориям Экс-США», пухлый том, словно труп в летнюю пору, в кожаном переплете и написанный от руки. Я попытался, было, прочесть последнюю, но мне потребовался гавайский час[18] на то, чтобы разобраться в каракулях статических надписей: все эти слова выглядели так, словно были раздавленными жуками, будто стоит мне только отвернуться, как они решат запрыгнуть мне в глотку.

– Я не герой, – ответил я. Двадцать семь человек погибли. Билли Лу Роупс был мертв. – Я просто не хотел, чтобы его убили.

Она смерила меня долгим взглядом.

– В наши дни это уже достаточно героически для многих.

Я получил новый визор, модернизированную модель с гидролокатором в оголовье и улучшенным дистанционным управлением движения. Он был подержанным и все еще глючил, но, по крайней мере, не окрашивал картинку в цвет потока расплавленной лавы.

Аннали отправила на мой канал полдюжины паникерских сообщений, а Джаред прочитал мне тринадцатиминутную лекцию о своем возвращении в чаты (я так думаю, его было почти невозможно расслышать сквозь все его чихание). Я посмотрел сотни потоковых видео из корпоративной рассылки, включая 3-D от генерального директора Дж. Бернхема про реконструкцию в Производственном отделе № 22. Недавняя пыльная буря частично разогнала облако испаренного стекловолокна и асбестамита, которое продолжало осязаемо висеть в воздухе после аварии в Производственном отделе № 22, но все же показатель качества воздуха был на отметке 0,5, и Кадровая служба угрожала штрафами всем, кто будет замечен без антигаза. Объявления похорон были поставлены в эфир между результатами межведомственной фэнтезийной футбольной лиги и напоминаниями КС о недавней криминализации незаправленных рубашек.

Я попытался заснуть, потому что это было лучше, чем бодрствовать, пока голографическое счастливое лицо норовило двинуть мне в нос, и думать о Билли Лу Роупсе и тех двадцати семи погибших. Но мне продолжал сниться тот козел, стоящий надо мной, бормочущий о недоваренных органах и пихающий меня копытом.

«Либо высморкайся, либо перевернись, только прекращай храпеть!»

Я проснулся спустя какое-то время после рассвета, когда зеленое свечение фосфоресценции у реки только начинало разгонять темноту. Запах козла последовал за мной из сна – теплый и странный, как мусор в жару, но не то чтобы неприятный.

Я услышал шепот за занавесками:

– Причем всю ночь напролет… никакой передышки… как безбензиновый мотор начала века.

– Эй! – спросил я. Внезапно голос смолк. – Эй! – позвал я снова.

Никто не ответил. Я закрыл глаза, на сей раз уверенный, что голос мне почудился, и, расслабившись, снова начал погружаться в сон…

– О, нет. Неужели опять? Ca suffit[19]. Ты тут не единственный, кто пытается поспать.

Я вновь покинул край между сном и явью, потому как шторы распахнулись и тот козел уставил на меня свою длинную морду. Хотя было трудно сказать наверняка, все-таки он был козлом, но он показался мне обозленным.

– Ты храпишь, – сказал он.

Больничная палата просыпалась. Я слышал скрип резиновых подошв Менеджера по здравоохранению, знакомые звон, свист и вздохи, когда все свайпали по своим декам, чтобы проверить сообщения; чувствовал запах жженого сахара из чашек Карамельного Мокко с двойным кофеином от Кранч кофе™.

Однако было очевидно, что я все еще сплю и вижу сны. Поэтому я не раздумывал дважды, прежде чем ему ответить.

– Ты не настоящий, – сказал я. – Ты мне только снишься.

Он вздохнул. Вздохнул на свой козлиный манер.

– Такое, несомненно, требует воображения, – сказал он. Затем про себя: – Всю ночь он шумит, словно ротор, а теперь рассказывает мне, что я не настоящий… Настоящий философ, этот…

Я пару раз моргнул, ущипнул себя и даже легонько ткнул в новый шрам. Тем не менее он не исчезал; он просто лежал там, тоскливо грызя подушку. Чтобы быть уверенным, я протянул руку и ткнул его.

Он лягнул копытом, угодив мне в локоть.

– Господи, – сказал я. Я однозначно проснулся. Боль пронзила меня до самых зубов. – Ты чуть не сломал мне руку.

– Я что, должен извиниться? Я же не одна из тех Дакотских подушек-хохотушек. Ты не можешь вот так ширять меня своими пальцами. Кто знает, что ты делал этими руками? – Его голос был ужасен – как у пятилетнего ребенка, что пытается спеть разом все ноты в гамме.

– Эй, погоди. – Я сел, держась за локоть, изо всех сил стараясь не показывать, насколько это больно. – Ты сам не очень-то уж чист. Сказать по правде, от тебя воняет. Я чувствовал твой запах даже во сне. – Он принюхался.

– От синтетики у меня газы, – сказал он чопорно. – Я же не виноват, что постельное белье такое дешевое. – На самом деле он уже сжевал половину подушки и внушительный кусок одеяла.

Я вспомнил, что сказал нам Дэн Риджес перед тем, как Билли Лу сорвал его грандиозное выступление.

– Это ты насрал в туалете, не так ли? На полу.

– У меня слабый желудок, – сказал козел как бы между прочим. Я понял, что он вовсе этого не стыдился. Он снова начал жевать, на этот раз пытаясь просунуть зубы через стойку кровати. – Если бы только ему удалось меня сбросить… Эх, если бы только… Или поджариться при взрыве. Но не судьба… Даже волосы в носу не опалило…

– Погоди. Погоди секундочку. Ты что, пытался умереть?

Когда козел перелег в своей постели, я оглядел его задние лапы. Его тоже привязали к спинке кровати.

– Я знал, что задумал мистер Роупс, – сказал он. – Я твердо верю в право всех мужчин, женщин и животных, – он вперил в меня свой свирепый желтый глаз, словно ожидая, что я стану возражать, – закончить свою жизнь по собственному выбору, с достоинством. Мы не выбираем момент нашего рождения, и уж точно мы не выбираем свою форму жизни на этой жалкой планете. Но мы можем выбрать способ нашего перехода на Великое Пастбище.

Пришло время окончательно разобраться с козлиным вопросом.

– Ты говоришь, – сказал я. – Ты – говорящий козел.

Он мрачно посмотрел на меня.

– Наблюдательно. Поистине. Какая феноменальная прозорливость. Не знаю, почему говорят, что Кранч Юнайтед© не обучает свою молодежь.

– Но… – Я поднял глаза к потолку, потому как он начал лизать свои интимные места. Не стоит пялиться на существо, когда оно занимается своим хозяйством, даже если оно все покрыто шерстью. – …как?

Он ответил не сразу – все равно его рот был занят. Но наконец поднял голову.

– Ты когда-нибудь слышал о Премии Бернхема?

– Конечно, – ответил я. – А кто не слышал?

Премия Бернхема была, возможно, единственным событием предыстории, которое понимал каждый чудак от Дакот до свободного штата Нью-Гэмпшир – вероятно, потому, что то было последнее событие предыстории. В начале своего первого срока[20] в качестве президента Марк К. Бернхем пообещал премию в один триллион долларов любому, кто решит Проблему смертности: то обстоятельство, что, несмотря на всю его денежную мощь, богатство, десятки спортивных автомобилей и шикарные ухоженные серебристые усы, он и все остальные на планете, включая его любовницу Уитни Хеллер, самую известную в мире девушку, обладательницу «ног, развязавших Вторую гражданскую войну» и «улыбки, которая расколола союз», умрут.

Марк К. Бернхем поклялся победить смерть. Но смерть, как оказалось, была более чем готова принять вызов.

Глаза козла светились в лучах рассвета.

– Я родился в исследовательских лабораториях военной базы «Лагуна-Хонда» благодаря команде биологов Альберта Коуэлла…

– Альберта Коуэлла? – Я перебил его. – Того самого Альберта Коуэлла?

– Нет. Другого Альберта Коуэлла, из Сан-Франциско, с целой армией неврологов под началом, – огрызнулся козел. Я не мог избавиться от мысли, что он был довольно обидчив для существа, которое регулярно пердело от синтетики. – Их целью было найти способ проводить трансплантацию мозга между людьми. Они полагали, что человеческое тело может стать оболочкой, а мозг можно перенести в новое тело, как только старое начнет дряхлеть. – Он снова пожал плечами. – Они начали с испытаний на животных. На крысах. Затем на козах. Они бы перешли к приматам, но вскоре начались отделения штатов… да и сам президент Бернхем умер. И Уитни Хеллер тоже. Расплющило мусоровозом в Сан-Франциско, в двух милях от лаборатории, где я был зачат.

Я знал, что президент Бернхем и Хеллер погибли во время беспорядков, но не знал, где и как.

– Ты хочешь сказать, что у тебя человеческий мозг?

– Нет, слава Богу. – Голос козла прибавил в громкости. – Они поместили мозг в тело моего отца, и это его погубило. Он не мог даже смотреть на своих детей. Он не мог прикоснуться к матери своих детей. – Он отвернулся, и я притворился, что не замечаю, как он ткнулся носом в подушку, чтобы вытереть влагу с ноздрей. – Ты знаешь, как тяжело иметь такого отца? Отца, который тебя стыдится, страшится самого твоего вида?

– Я вообще не знаю, каково это – иметь отца, – ответил я.

– Тебе повезло. Они совсем не такие, как о них говорят. – Козел оглядел меня с ног до головы, как будто само мое существование доказывало, что отцы – это вообще чушь. И, по правде говоря, у меня никогда не возникало даже мысли об отце. Мне, пожалуй, даже нравилось то, что не пришлось ни с кем делить свою маму.

«Ты и я, Траки, против всего мира, – говорила она. – Один плюс один равняется всему, и неважно, какой чепухе вас учат в школе. – Она была права. – Но если вычесть один? Тогда ты снова на нуле».

– Прости меня, – сказал я.

Козел сделал неопределенный жест копытом.

– Мы не были близки, – сообщил он. – Но после его смерти команда внесла некоторые коррективы. Примерно сорок процентов моего мозга состоят из нервной ткани человека. Остальные шестьдесят процентов – au naturel[21].

Этот козел был всего на сорок процентов человеком, но говорил он лучше, чем сто процентов людей, которых я знал. Я так ему и сказал.

– Во время распада США я укрылся в заброшенной библиотеке, – продолжал он. – Я проглотил почти все книги на ее полках, за исключением тех, которые просто не мог переварить. От Борхеса, к примеру, у меня тяжесть в животе. От Мелвилла обычно бывают газы. Разумеется, сначала я читаю книги, – быстро добавил он.

– Итак, раз ты пережил распад США, то тебе должно быть…

– Почти пятьдесят, да[22], – ответил козел. – Трагический побочный эффект гибридизации моего мозга. Мне приходилось наблюдать, как умирают все, кого я когда-либо знал: мои двоюродные братья и сестры, какими бы тупыми они ни были, мои тети и дяди, даже сводные братья и сестры. – Он тихо, скорбно заблеял. – Каждый год мне кажется, что он будет для меня последним. Я спрашиваю себя, как долго это может продолжаться? У меня сердечная аритмия. Занозы в копытах. Суставы болят, ты не поверишь, как. Мое обоняние уже не то, что прежде. Раньше я мог бы унюхать гниющее болото за полмили отсюда. – Он влажно принюхался, словно демонстрируя, насколько его силы ослабли. – Я много раз думал о том, чтобы покончить со всем этим. О да. Не проходило и дня, чтобы я не подумывал о самоубийстве. Но как? Анатомия не позволяет мне держать ружье. Кроме того, у меня нет денег, чтобы его купить. Конечно, я подумывал о таблетках. Но даже сумей я подхватить их копытами, нет никакой гарантии, что это сработает. Козлы созданы едва ли не всеядными. В свое время я мог переваривать металлические ограждения и целые листы стекловолокна. Представь, что глотаешь пузырек таблеток только лишь для того, чтобы потом тебе на пару часов стало дурно. Какое разочарование.

Внезапно козел погрузился в угрюмое молчание.

– Ты напуган, – сказал я.

Ноздри его раздувались.

– Я не напуган, – возразил он быстро, слишком быстро. – Я ведь последовал за мистером Роупсом, не так ли? Я бы с радостью сделался жертвенным агнцем, если вы простите мне мой каламбур, ради благородной цели, – он с силой опустил копыто на кровать, – я бы с радостью бросился с высоты и умер мучительной химической смертью – ради чего человеку или зверю говорить «нет» своему шансу умереть с пользой, ежели он жил без таковой? Какой человек или зверь…

– Прекрати. – Менеджер по здравоохранению раздвинула занавески, которые отделяли нас от остальной палаты. – Прекрати, ты, мелкое блохастое чудовище. Мне очень жаль, Траки, – сказала она и повернула свою широко улыбающуюся голограмму ко мне. Ее имя, Шерри, сияло вспышками мерцающих пикселей. – Эта жертва хирургического вмешательства к тебе пристает?

– Он не приставал ко мне, – ответил я. – Мы просто беседовали.

– Беседовали, – повторила она. Даже ее голограмма, казалось, покрутила носом. Что было впечатляюще, поскольку у ее смайлика не было носа. – Эти мутагенщики[23]…

– Мои гены, мадам, – возразил козел, – не имеют к этому никакого отношения.

– А ну приглуши свой динамик, – сказала Шерри, – или я отдам тебя диким собакам. Хотела бы я увидеть, как ты попытаешься с ними заговорить. – Она повернулась ко мне. Лицо у нее было круглое и плоское, точно сенсорная панель, и так много веснушек, что целые участки на лице, казалось, были раскрашены. У нее были белокурые волосы с искусственной проседью, которые казались розовыми. – Я бы предложила кляп-шар, но Отделение психического здоровья вряд ли может его одолжить. Если хочешь знать мое мнение, нам стоит пустить в него пулю.

– Уж поверьте, – пробормотал козел, – я бы хотел, чтобы вы так и сделали.

Она проигнорировала его.

– Я сказала всем, что вы должны обрести мир и покой, полную отрешенность, особенно учитывая недавнюю повестку…

– Что вы имеете в виду? – Мой желудок странно скрутило. – Какую повестку?

Шерри посмотрела на меня сквозь потный визор, на ее большие глаза был нанесен макияж, едва скрывавший оранжевый оттенок век.

– Тебе никто не сказал?

– Сказал мне что?

Но едва я спросил, как уже понял: атмосфера сгустилась, подобно моче, прошедшей через старый пурин, и во внезапной тишине синкопированный ритмичный стук практичной обуви по полу объявил о прибытии отряда Кадровой службы.

Сначала двое, затем четверо, затем восьмеро – все они строем прошли в комнату, облаченные в брючные костюмы и с улыбками на лицах, которые не слишком вязались с их видом. Наконец, дюжина крыс из КС, испуская вонь корпоративной пропаганды, столпилась в больничной палате.

Шерри наклонилась так близко, что я мог бы просунуть язык сквозь ее голографическую улыбку.

– Тебе предстоит встретиться с президентом, – сказала она.

5

Вспомогательный орган исполнительной власти Корпорации «Кранч™» в срединных территориях размещался на Горе, к северу от реки, в огромном здании из стали и стекла, которое выглядело словно корабль внеземной цивилизации. Чистые улицы, широкие, словно фуры, были пусты. Массивные роскошные комплексы для размещения высшего руководства не выражали ничего, кроме бликов, отражавшихся в их окнах: там не было слышно шума, не было видно развешенного белья, ничто не сообщало о том, что внутри вообще кто-то жил.

За пределами корпоративного здания огромная статуя Марка К. Бернхема, отца нынешнего генерального директора, устремила кулак к небу. Некоторые считали, что Марк Дж. возвел статую в честь своего покойного отца. Лично я держу пари, он просто хотел, чтобы его отец застрял в Кранч 407 до скончания веков.

Как говорится, месть лучше подавать холодной и в мраморном исполнении.

Мы прошли через вращающуюся дверь и оказались в вестибюле с высоким потолком, пустом, если не считать 12 ботов Безопасный офис™ 4000s, охраняющих лифтовой холл: гуманоидных по форме и силуэту, с волоконно-оптическими камерами вместо «глаз» и решеткой динамика, похожей на рот[24]. Но все это было только для виду. Два десятилетия назад, после распространения новостей о восстании в Кремниевой долине, почти каждая страна на континенте перестала создавать разумных андроидов[25]. Все новые модели были почти такими же разумными, как ножка стола.

– Ваши удостоверения, – спросили нас боты в унисон. Должно быть, они были подключены к одной сети.

Компания отморозков из Кадровой службы ухмыльнулась мне, и, когда они один за другим подсветили свои смартбраслеты, маленькие фиолетовые огни показали 8-й уровень доступа. Мой смартбраслет отбросил тусклый желтый свет. Уровень 2.

– Подтвердите повестку, – потребовали боты. Я протянул повестку и немного опешил, когда один из ботов скормил это себе в рот. Или решетку динамика. Неважно. После щелчка из каретки принтера вылезли измельченные узкие зеленые ленты и тут же улетели в мусорный бак, прицепленный к ходовой части бота. Я уж подумал, что услышу звуки смыва.

Бот откатился в сторону и запустил кулак в шахту лифта. Двери открылись с музыкальным звоном. Крысы из КС пытались протиснуться вперед, но боты сомкнули ряды, немедленно блокируя проход. – Ошибка безопасности 505. Неверный код доступа.

Одна из крыс Кадровой службы раздраженно фыркнула через огромные ноздри.

– Нужно разрешение восьмого уровня.

– Ошибка безопасности 505, – повторили боты. – Пожалуйста, обратитесь в Кадровую службу для диагностики и устранения неполадок.

– Мы и есть Кадровая служба, – вспылила она. Но нужно отдать должное, она не переставала улыбаться. Ее губы походили на резинку, которую кто-то прицепил к ушам и слишком туго натянул.

– Ошибка безопасности 505. Пожалуйста, обратитесь в Кадровую службу для диагностики и устранения неполадок, – еще раз хором сказали боты.

– Полагаю, я должен идти один, – сказал я, надеясь, что кто-нибудь меня отговорит.

Но никто не стал.

Громила со злым оскалом и упрямыми волосами в носу покачал головой.

– Двадцать два года в Кадровой службе, – пробормотал он, и волосы на его носу задрожали от ярости, – мне почти удалось встретиться с генеральным директором…

– Не волнуйся, – сказал я и улыбнулся ему своей самой широкой корпоративной улыбкой. – Я передам ему от тебя привет.

Потом я проскользнул в лифт, прежде чем он успел попросить разрешения засунуть свой кулак мне в носовую полость.

Земля ушла из-под ног, и через секунду я едва не упал: я думал, что мы взлетим прямо через крышу и выйдем в космос, как некогда астронавты, устремляющиеся на орбиту. Вдруг я окажусь на Марсе и найду команду давно потерянной Миссии «Перезагрузка», вовсе не мертвой, а блаженно курящей лунную пыль и устраивающей танцевальные вечеринки при гравитации в 0.38 от земной.

Почему бы и нет? Если бы я добрался до Марса, я бы тоже не стал ничего о себе сообщать.

Жестяной, новонью-йоркский голос объявил мансардный этаж, и я вышел в приемную: гигантские окна, много солнечного света, клевые кресла, тихие отрыжки и хихиканье мраморного фонтана. Должно быть, поток воды фильтровался дюжину раз: привычный запах серы, который исходил от реки, совсем не ощущался.

Секретарша, вышедшая меня приветствовать, была самым прекрасным человеком, которого я когда-либо видел в своей жизни. Если бы не тот факт, что она сразу же потянулась за моей рукой, я бы предположил, что она голограмма: кожа coco-leche[26], светлые волосы и густые ресницы, тело, едва прикрытое костюмом. И обнаружил, что ищу товарный знак или ВИН-номер. Я чувствовал, что ее откровенное декольте недвусмысленно намекало, куда нужно смотреть.

– Вы, должно быть, мистер Уоллес, – сказала она. Девушка вся сияла радостью при виде меня, словно я только что прибыл из далекой галактики, чтобы спасти человечество от самого себя. От нее пахло так, как не пахло ни от одного человека, которого я когда-либо знал. Даже Аннали не удавалось избавиться от вони, характерной для Пригорка: фирменного сочетания формальдегида и стекловолокна, свежака и пара от электронных сигарет, пачек дешевого кофе для кофемолок, выкуренного ознобина и муншайна. Эта женщина пахла вещами, для которых у меня даже не было имен. – Пожалуйста, следуйте за мной.

Я шел за ней по длинному коридору, а ковер мурлыкал у меня под ногами. Когда мы приблизились к кабинету Бернхема, у меня в животе что-то екнуло, причиной чему был Айсберг[27], о котором, впрочем, никто уже и не помнил. Я удивился тому, что дверь в кабинет была отмечена не голограммой, планшетом или сканером сетчатки, а старомодной латунной табличкой с именем.

Секретарша Бернхема распахнула дверь (та даже не была заперта), но как только я попытался протиснуться мимо девушки, она положила руку мне на грудь.

– Ваш визор, пожалуйста. И смартбраслет.

По крайней мере, это убило растущий стояк, подпирающий молнию моих штанов. Я никогда не снимал свой смартбраслет, кроме как для того, чтобы получить обновленную модель: находиться без него было незаконным, поскольку браслет отправлял данные о нашем местоположении обратно на сервер компании.

– Вы получите его обратно сразу после встречи, – добавила она, протягивая мне руку.

Под браслетом кожа была сморщенной и мягкой и пахла как изнанка грязных носков. Лишенный привычного ритма его сигналов, я чувствовал себя неуютно, словно мой собственный пульс пропал. Я не был рад тому, что придется отдать ей мой новый визор, но не думаю, что у меня был выбор.

– Спасибо. – Она произнесла это как приглашение; когда девушка наклонилась вперед, я на секунду подумал, не попытается ли она меня поцеловать.

Но она просто схватилась за ручку и выскользнула, захлопнув за собой дверь.

Комната была тусклой, на удивление загроможденной и совсем не похожей на печально известный Зал заседаний Совета директоров на 404-м этаже башни из слоновой кости на Новой Пятой Авеню в Кранчтауне 1, славящийся своей отделкой зубами нескольких поколений казненных клонов[28] и тщательно убираемый вручную армией корпоративных муравьев, которые ежедневно устремлялись ввысь[29], чтобы полировать, протирать, наводить лоск и снова полировать.

Тут же ковер был грязным и пах плесенью. Беспорядок старого хлама заставил меня вспомнить образы Аризоны, которые я видел после эвакуации, – множество брошенных бесполезных предметов, медленно накапливающих просеянные слои грязи.

Над массивным столом висел портрет Марка Дж. Бернхема, улыбавшегося только половиной рта; он глядел на меня так, словно нас с ним объединяла общая шутка. Секунду я стоял там, ожидая, когда картина придет в движение, прежде чем понял, что это статичная картина. В углу были установлены старомодные часы, одна из напольных моделей, снабженная маятником, который качался взад-вперед, отсчитывая минуты. Вся мебель была старой – сочетание клубной кожи и обнаженного дерева, а также бытовые принадлежности середины века, полиуретановые и пластиковые, – вещи, которые выглядели так, словно были найдены среди мусора климатическим беженцем и проданы за гроши и шесть упаковок воды.

С пристенного столика я взял фотографию Марка К. Бернхема, одетого для официального мероприятия, и попытался рассмотреть женщину позади него. Говорят, это из-за нее Марк К. Бернхем позволил всему Союзу рухнуть.

Уитни Хеллер была белокурой блондинкой из Конфедерации, или Нового Королевства Юта, и выглядела хитрой, как бестия. Она улыбалась улыбкой человека, который только что стащил ваш кошелек и знает, что ему это сойдет с рук. Но даже она, как оказалось, была смертной. Уже тогда Рак вгрызался в ее органы, и длинная тень того, что случится в итоге – премия Бернхема, разорение казны, беспорядки и отделения штатов, – преследовала ее, омрачая и ее имя, и память о ней.

Я поставил фотографию на место. Рядом с ней излучала тошнотворный зеленый свет огромная стеклянная банка, заполненная мутной жидкостью. Внутри плавали два маленьких шара с длинными розовыми щупальцами. Я наклонился, чтобы посмотреть поближе.

Два ярко-голубых человеческих глаза на фоне жидкой взвеси уставились на меня через стекло. Я отшатнулся.

– In situ[30] они смотрелись лучше, уверяю тебя.

Я развернулся и ударился об угол стола. Фотография Бернхема и Уитни Хеллер упала на пол.

Президент и генеральный директор Марк Дж. Бернхем был совсем не похож на свой портрет. Во-первых, он был совершенно лысым и примерно в два раза меньше обычного человека, с высохшей дряблой кожей и костями, cложенными в массивную инвалидную коляску. По сути, он выглядел так, словно его пропустили через одну из дегидрационных установок в Производственном отделе № 22: гравийная фактура, сухая кожа и складки морщин, словно ему действительно не помешало бы как следует отъесться.

Он указал на перевернутую фотографию, лежащую на ковре.

– Ты не мог бы?..

Я быстро пошарил по полу, чтобы вернуть ее на место.

– Извините. Я не хотел… Мне просто было любопытно…

– Ах, любопытство. Как и ностальгию, его почти невозможно побороть. – Глазные яблоки медленно вращались, бросая на меня злобный взгляд. – Мой отец всю жизнь посвятил этой компании, – продолжил он. – Теперь он всегда может за ней присматривать краем глаза. Хотя глаза у него два, вообще-то.

Мне едва не вывернуло желудок.

– То есть это?..

– Президентские мощи, да, сэр. – На секунду его улыбка стала натянутой. – Ностальгия ужасна, сынок, скажу я тебе. Прошлое имеет то преимущество, что оно безвредно. Даже хищники выглядят красиво: при условии, что они мертвы.

Он остановился в дюйме от моих ног. Его пальцы ритмично постучали по моей ладони, когда он полез ко мне за рукопожатием.

– Траки Уоллес, юный герой Корпорации. Сирота, насколько я понимаю. Мне не довелось знать твоего отца. Твоя мать работала у нас в Отделе грузовых перевозок, верно? Я слышал о несчастном случае. Соболезную. Она была умной женщиной. Очень умной, если верить отчетам.

– Спасибо, – это все, что я мог сказать. Мне было больно думать о том, как обрадовалась бы мама, что я здесь, в кабинете президента, и что главный над всеми богатыми кексами знает, кто она такая.

– Присядь, отдохни. Зачем церемониться, верно? Я вот никогда не церемонюсь. – Когда я сел, диван издал свист, испустив клубы вековой пыли. – Вот. Так-то лучше. Теперь мне не придется отрезать тебе ноги. – У него была широкая ухмылка афериста, что пытается продать вам мешок муки, полной личинок, или горстку разряженных батарей. Затем: – Это была шутка. Уверен, что они в ходу у вас на Пригорке?

– Шутка. Разумеется. – Мне удалось выдавить из себя смешок.

– Очень трудно всю жизнь говорить с людьми о политике, когда твое лицо находится на уровне с пряжками их ремней. Это одна из причин, по которой я использую голограммы для большинства своих публичных выступлений. Никто не будет уважать человека в инвалидном кресле, и это правда. – Я собирался возразить ему, из вежливости, но он продолжил: – Кроме того, я повидал немало мудозвонов на своем веку. Быть может, яйца мужчины действительно принимают за него все решения, однако гораздо легче читать эмоции по лицу. – Он наклонился вперед, положив руки на колени, чтобы они не дергались. – По твоему лицу видно, что тебе интересно, какого черта ты здесь делаешь.

Я не был уверен, будет ли хорошим тоном с ним не согласиться, даже если он был абсолютно прав, поэтому ничего не сказал.

Марк Дж. Бернхем подался вперед. Его глаза быстро вспыхнули на свету.

– Как ты смотришь на то, чтобы спасти мир, сынок?

Я ожидал, что он рассмеется. Когда он этого не сделал, я спросил:

– Это еще одна шутка?

– Нет, Траки. К сожалению, на этот раз я говорю серьезно. – Окна позади него были окрашены в тускло-синий цвет стандартного домашнего экрана: закольцованный рекламный ролик компании безмолвно отражался в них, отбрасывая на потолок странные узоры.

Какое-то мгновение я просто сидел, уставившись на него. Мне казалось, что мой язык – это мокрое полотенце. Наконец мне удалось выдавить из себя какие-то звуки.

– Боюсь, что не понимаю, сэр.

Он откинулся на спинку кресла, позволив рукам отбивать ритм по подлокотникам.

– Скажи мне, Траки, что тебе известно о Премии Бернхема?

Меня спросили о премии Бернхема уже второй раз менее чем за двадцать четыре часа – и все равно это был последний вопрос, который я ожидал услышать.

– Я знаю то же, что знают все, – осторожно сказал я. – Я знаю, что президент Бернхем… – тут я сделал паузу, – первый президент Бернхем хотел найти способ победить смерть.

– Отлично. – Он улыбнулся мне так, как улыбаются Менеджеры по здравоохранению, когда диагностируют последнюю стадию рака, словно, обретя бодрость духа, я мог бы обмануть себя, решив, что якобы чего-то достиг. – Ты и представить себе не можешь, какую гонку технологий она породила. Весь мир принимал в ней участие. Они называли ее Гонкой за вечностью. Каждая развитая страна поставила перед собой единственную цель – победить.

– Но никто так и не победил, – сказал я.

На долю секунды, когда он посмотрел на меня, я увидел, как в этой высохшей оболочке тела что-то свернулось и залихорадило. Затем президент Бернхем снова расслабился в своем кресле.

– Никто, – сказал он со смешком. – Никто не победил. На самом деле я думаю, что можно с уверенностью утверждать, что мы все проиграли. – Затем: – Кранч Юнайтед© наводнил рынок даймофосфилазой с целью получения прибыли, но ему удалось лишь сделать ее практически бесполезной, что, конечно, породило целое поколение даймоманов. Когда в компании не оставалось денег, отец использовал казначейство как личную копилку. Он пообещал претенденту на победу половину бюджета Соединенных Штатов. Ты слышал об Альберте Коуэлле?

Я едва не рассказал ему, что все утро мне по ушам ездила говорящая скотина, и все благодаря Альберту Коуэллу. Но я только кивнул головой.

– Его называют Волшебником Западного побережья. Он блестящий человек и друг Корпорации – добрый друг, несмотря на внешность. – Он посмотрел мне в глаза, чтобы убедиться, что я понял подтекст: друг, натурализовавшийся в стране, которая была крупнейшим конкурентом Федеральной Корпорации на международной арене, может быть даже агентом. – Вообще, он и правда подобрался очень близко. Ему удалось провести пересадку мозга между приматами, хотя и не без последствий. Но этого было мало, да и слишком поздно… – Улыбка президента стала уже. – Ты знаешь, что случилось потом, Траки?

– Конечно, – ответил я. – Это и было началом распада страны.

Он с таким энтузиазмом задвигал головой вверх и вниз, что мне казалось, он может разломить свою веретенообразную шею надвое.

– Да. Да, именно. Вся страна развалилась на части. Более двухсот пятидесяти лет истории сведены на нет в ходе Гонки за вечность.

Он резко развернулся и на мягких резиновых шинах двинулся зигзагом к окнам, в мою сторону. Несмотря на то, что он не носил визора, он перемещался по офису с легкостью, срезая путь влево и вправо, проходя всего в дюймах от мебели. Меня пробрал нервный трепет: должно быть, он был подключен к нелегальной версии МыслеЧипа™[31]. Они были невероятно дорогими, и их практически невозможно было раздобыть, эти чипы были запатентованы экспериментальной технологической компанией незадолго до распада. Несмотря на то, что Федеральная Корпорация недавно сумела украсть эту технологию, я никогда не видел ее в реальной жизни.

Внезапно рабочий стол и закольцованные рекламные ролики на нем исчезли. К горлу подступила тошнота: Я даже не представлял себе, как высоко мы находимся.

Затем до меня дошло, что окна демонстрировали не естественный вид сверху, а интерактивную голограмму, изображающую город таким, каким он выглядел до начала истории, ДР[32], когда это место все еще называлось Литл-Рок. Графика была сумасшедшей. Вокруг ходили люди, и все такое, и стояли старомодные авто, которые могли общаться, только сигналя друг другу.

– Мой отец сбежал вместе с Уитни Хеллер. После всего, что было, он все еще пытался ее спасти. – Судя по тому, как дрогнул голос, когда он произнес имя Хеллер, я понял, что он знает: она была единственным человеком во всем мире, на которого его отцу было не насрать. – Я отправился с ними, – добавил он. – К счастью, я мало что об этом помню. Небольшое самопожертвование может далеко завести. Все, что я помню, это запах гари и как солнце покраснело за завесой пепла. – Он прочистил горло. – Говорят, он направлялся к Альберту Коуэллу, чтобы убедить его попробовать произвести обмен мозгами, несмотря на риск.

Я вспомнил о том, что рассказал мне козел: когда произошел разлом, Марк К. Бернхем был расплющен мусоровозом всего в нескольких милях от военной базы «Лагуна-Хонда», где у Коуэлла была лаборатория. Все сходилось. Но я понятия не имел, зачем он мне все это рассказывает.

Я прочистил горло.

– Простите, – сказал я, – но я все еще не понимаю, зачем я здесь. Все это было до моего рождения…

Я умолк, потому что он засмеялся. Это был самый странный смех, который я когда-либо слышал: словно он оплакивал мертвого грызуна. Плохое предчувствие языком скользнуло по моему спинному мозгу.

Наконец он взял себя в руки и повернулся ко мне лицом.

– Как раз в этом ты ошибаешься. Видишь ли, гонка никогда не заканчивалась. Она просто ушла в подполье. – Подсвеченный меняющимся пейзажем утраченного мира, он был не более чем тенью, наряду с еще более мрачной тенью, а также узкой прорехой во мраке, которая обозначала его глаза. – И совсем недавно мы выявили победителя.

6

Я слышал, как тикают стрелки старомодных часов в тишине.

– Я не понимаю, – наконец сказал я.

– Ее зовут Яна Рафикова, – ответил Бернхем, – и мы надеялись, что она умерла.

– Яна Рафикова. – Имя было мне знакомо благодаря Джареду и его одержимости всеми этими технологиями. – Так она же?..

– Изобретатель технологии «МыслеЧип™», верно. Именно благодаря ей мне не нужно возиться с кучей штучек-дрючек, чтобы просто носиться туда-сюда, – мое кресло, как и мой канал, напрямую подключено к моей лобной доле.

Джаред бы сейчас испачкал свои штаны похлеще, чем в тот раз, когда мы впервые взломали доступ к бесплатному порноканалу из Либертина.

– Яна тоже прикована к инвалидному креслу. С тех пор, как ей исполнилось двадцать пять. Она родилась с редким неврологическим расстройством, известным как «синдром Келлера», которое начало проявляться в позднеподростковом возрасте. В конце концов болезнь обездвижила ее. Когда она представила свой МыслеЧип™ в 2032 году, ее целью было помочь людям, которых парализовало по причине болезни или старости. – На этот раз, когда он улыбнулся, было больше похоже, что он морщится. – Но со временем, кажется, ее амбиции стали только расти. Или, быть может, они были большими все это время. – Он едва дернулся, чтобы вывести на окна новое изображение, старое двухмерное видео, настолько мозаичное, что мне пришлось зажмуриться, чтобы поймать его в фокус. – Это съемка 2038 года, ее последнее публичное выступление. Ей было всего тридцать два, но она уже стала миллиардером дюжину раз.

Яна Рафикова выглядела ужасно, и дело было не только в разрешении. На необъятной и пустой сцене она казалась человеком, сброшенным с высоты, покалеченным по пути вниз, случайно упавшим в прожекторы. Ее ноги были болезненно худыми, как у ребенка, а позвоночник был до того искривлен, что голова впритык прижималась к плечу. Ей пришлось говорить через голосовой аппарат, и все, что я мог разобрать, прежде чем начался перевод, было невнятным шамканьем.

Но затем, спустя долю секунды, реконфигурация ее голоса прогремела по офису Бернхема из окружности скрытых динамиков так громко и чисто, что я аж подпрыгнул.

– Мы все рабы, – сказала она, и невидимая толпа одобрительно зашумела. Волосы на моих руках встали дыбом. – Мы прикованы к телам, которые предают нас. Я прошу свободы, не больше и не меньше.

Толпа оглушительно ревела – люди скандировали ее имя, топали ногами, казалось, стекались со всех углов офиса Бернхема; она росла с волнами звука, звенящего из теней.

Внезапно видео оборвалось, и взору открылся вид на Кранч 407 – на этот раз реальный вид. За то короткое время, что я находился в Первом Централе, разразилась пыльная буря, которая оставила осадок на оконных стеклах.

– Мы потеряли ее след в первые десятилетия после распада, – сказал Бернхем, снова подъезжая чуть ближе. Я не мог не задаться вопросом, отчего он оказался прикован к креслу и как долго Федеральная Корпорация транслировала его тело в голографической форме. – Мы предполагали, что она мертва: боевые действия на линии фронта с тем, что впоследствии стало Российской Федерацией, были особенно кровопролитными, и она была в полудюжине списков на уничтожение из-за прямых связей с Кремлем. Мы предположили, что оригинальная технология МыслеЧипа™ умерла вместе с ней, и потому разработали свои собственные пиратские копии, хотя это заняло у нас еще десятилетие. Рафикова, может, и гений, но она пропустила несколько важных уроков в детстве; один из них гласит, что важно уметь делиться. Все, что она когда-либо производила или разрабатывала, строго охраняется от копирования или пиратства. На самом деле еще до того, как она произвела фурор своим МыслеЧипом™, она была известна тем, что изобрела саморазрушающийся код, спроектированный самоуничтожаться при атаке, проникновении, изменении или даже копировании внешними серверами.

– Умно, – сказал я.

– К несчастью, – резко поправил он меня, – несколько лет назад до нашего Отдела по делам потребителей, – он немного помедлил, как будто иначе я не смог бы догадаться, что ОДП был Разведывательным подразделением Федеральной Корпорации, – дошли слухи об экспериментальном программном обеспечении, самом что ни на есть незаконном, поставляемом из Российской Федерации, которое позволяет мозгу общаться не только со смартобъектами, но и с другими мозгами напрямую.

Я знал, что Первый Централ был завернут в химзащиту, чтобы не допустить даже малейшего дуновения естественной среды, но, даже несмотря на это, чувствовал, что пыльная буря задувает мне прямо в мозг. Я не мог ясно мыслить.

– Но разве это не хорошо?

– Только в теории. На практике вся информация должна проходить через единый центральный сервер, где будет преобразована и перераспределена. Это означает, что ее можно собрать, затереть или даже перенаправить. – Теперь подергивание Бернхема распространилось до самого лица и исказило его рот в череде гримас. – Даже тогда мы не слишком беспокоились – пока не узнали, как именно технология загружается в мозг. Видишь ли, Траки, те же самые средства защиты, которые делали МыслеЧипы™ столь трудными для пиратства, являлись также одним из недостатков: они были чрезвычайно сложными и, следовательно, очень дорогими и трудными для производства en masse[33]. Но Рафикова, должно быть, сама это поняла и нашла способ обойти это ограничение.

Мне стало искренне любопытно.

– Как именно?

– Синтетические вирусы, – сказал он как ни в чем не бывало. – Поставляемый в виде одной таблетки вирус внедряется в мозг, реплицируется вдоль участков нейронной активности и передает информацию об активности обратно на сервер.

Идея была безумной и чертовски гениальной.

– Значит, Рафикова качает по каналам туда-сюда разные мозги? И все, что тебе нужно сделать, чтобы присоединиться, это принять таблетку? – Я бы сказал, что она, вероятно, была своего рода врагом общества, но про себя прикидывал, как бы мне раздобыть дозу у местных аферистов в следующий раз, когда они будут в нашем городе проездом.

Президент Бернхем выглядел так, будто точно знал, о чем я думаю, и не был этому рад.

– Поправка: она качала по каналам туда-сюда мозги через портал, и все, что нужно было сделать, чтобы присоединиться, – это принять таблетку. Но, как видишь, даже здесь есть ограничение: это дело добровольное. Ты можешь выбирать, принять таблетку или нет.

Плохое предчувствие начало скручивать мне внутренности, как будто осколок, оставшийся там, пытался выбраться из моего тонкого кишечника.

– Но представь себе, а что если существует и другой способ. Более простой способ. Представь, что ты мог бы внедрить этот нейронный вирус, этот код, в мозги людей даже без их согласия. Представь, что ты мог бы распространять его без их ведома. Представь себе, что ты мог бы доставить его прямо в мозг огромного количества людей через каналы распределения, которые уже существуют, и никто не узнает, что ты им на самом деле даешь?

У меня во рту было так сухо, что язык казался дерьмом, прилипшим к туалетной бумаге.

– Не хотите ли вы сказать… – я не смог договорить.

Он наклонился вперед, так близко, что я почувствовал, как его слова волнами звука разбиваются о мое лицо.

– Скажи мне, ты не заметил ничего странного в твоем друге Билли Лу, когда он штурмовал Производственный отдел № 22, чтобы на прощание хлопнуть дверью?

Я вспомнил, как из зрачков Билли Лу потекла чернота, заполняя его глаза. В панике я сглотнул комок в горле. Я бы отдал правое яйцо, только бы выпить немного воды, даже той мутной, что течет из-под крана на Пригорке, от которой несколько дней сводит живот, если только не бросить в нее таблетку хлора.

«Они охотятся за нашими головами, – сказал он. – Совсем скоро они заполучат наши головы».

– По-вашему, Рафикова внедрила компьютерный код в ознобин? – спросил я.

– Все гораздо хуже, – сказал он прямо. – Она добавляет его в «Прыг-Скок».

Я покачал головой. Я никогда о таком слышал.

– «Прыг-Скок», «Трясун», «Спец-Д», «Гипер-Движ». Он появился на наших радарах несколько месяцев назад. Сперва потребитель испытывает эйфорию. Это заставляет его чувствовать себя непобедимым и увеличивает болевой порог в десять раз, поэтому он может выдерживать уровни насилия и травмы, которые просто покалечили бы любого другого. Это уже хорошо, потому что, вместе с тем, он становится очень, очень жестоким. – Бернхем улыбнулся так, словно между зубами у него была зажата бритва. – О, и он также сбрасывает некое вирусное программное обеспечение прямо в лобную долю, где оно начинает размножаться по всему огромному лабиринту нейронов.

Я не понимал больше половины слов, которые он использовал. Но я достаточно хорошо понял основную мысль: Яна Рафикова внедряла код в нюхательный наркотик, еще более сильный, чем ознобин.

– Но зачем? В чем состояла ее долгосрочная стратегия?

– Помнишь, как я говорил тебе, что Рафикова нашла путь к вечности? Вот зачем. Теперь в ее распоряжении сотни тысяч, миллионы тел, с которыми она может делать все, что пожелает. Она может загружать данные прямо в их тела. Она может замораживать или стирать их сознания по своей прихоти. Скоро нам придется столкнуться с армией маленьких Рафиковых, которые будут следовать каждой ее команде, подчиняться любым ее приказам. – Он сделал паузу, чтобы я мог переварить услышанное. – Тем временем «Прыг-Скок» проникает в каждую страну на континенте. И ты уже видел, на что он способен. Мы подавили бунт на подуровнях[34] Бродвея в Новом Нью-Йорке всего несколько дней назад. Рой террористов из НДС[35] проделал путь в жидкие земли, управляемые Роем Бойса[36]. Идиоты. Полевые командиры просто перекроют поток в бассейне. – Он с отвращением покачал головой. – Я бы не удивился, если в этом и состоял ее план с самого начала – привести континент на расстояние одного лобкового волоса от начала войны. Потому как контроль над миром легче получить во время войны, нежели когда он в состоянии мира.

– Вы считаете, она хочет?..

– Получить контроль над всеми странами континента? Я не думаю. Я уверен в этом. – Улыбнувшись, он продемонстрировал свои десны, столь же розовые, как и внутренние органы. – Зачем быть бессмертным, если ты вдобавок не всемогущ? Зачем жить вечно, если не сможешь играть в Бога?

Я подумал о том, что Билли Лу сказал мне тогда, на мостике, пока наркотик разъедал оболочки его глаз. «Все люди – боги».

Расположенный чуть южнее Пастбища Черного Котла, бывший некогда участком гидроразрыва под названием I-40, а в настоящее время ставший гигантским карстовым провалом, Грэнби был назван в честь любимой охотничьей собаки из детства Теннера К. Блайта.

– Зачем вы мне все это рассказываете? – спросил его я.

Он пожал плечами.

– Все просто. Мне нужна твоя помощь, чтобы остановить ее.

7

Прошло несколько долгих секунд. Даже глаза Бернхема-папаши глядели на меня с жалостью (я хочу сказать, жалостливее, чем если бы они просто плавали в банке, наполненной чем-то, что напоминало ядерные отходы).

– Президент Бернхем, сэр… – Я пытался придумать, как сформулировать то, что мне нужно было сказать, чтобы меня не уволили[37]. – Я не знаю, где вы развили свой интеллект, но я всего лишь оператор ручного управления – и даже не особенно хороший. Я всегда делаю перерывы, чтобы пописать… Я хочу сказать, я только что произнес слово «пописать» при президенте. – Я не планировал использовать этот аргумент, но мне показалось, что пришло время указать на это. – Я ведь никто, сэр.

– Я знаю, – спокойно сказал он. Я был немного раздражен, что он так быстро со мной согласился. – Именно поэтому ты нам и нужен. Мы выиграли себе несколько дней – может, неделю – снаружи. Содружество наложило санкции на Федерацию, парализовав ее серверы.

Я был потрясен до самых яиц. Если Содружество сотрудничает с Новым Нью-Йорком, то мир, должно быть, балансирует на грани апокалипсиса: соперничество между ними было практически прописано в Конституции[38].

– Но это было нужно лишь затем, чтобы надавать им по рукам; серверы Федерации снова включатся и заработают, это только вопрос времени. А пока Рафикова не чует даже намека на то, чем мы занимаемся.

– Но чем именно мы занимаемся?

Он вздохнул, как будто надеялся, что я не подумаю спросить.

– В мире есть только один человек, достаточно умный, чтобы остановить Яну Рафикову. И, к сожалению, это сама Яна Рафикова. Но, как ты можешь догадаться, ее сотрудничество в данном случае крайне маловероятно.

– А почему бы вам просто ее не убить? – Я не хотел указывать на очевидное, но «Кранч» в самом деле имел репутацию компании, которая выходила из дипломатических тупиков самым незатейливым способом. Даже юный и преданный сотрудник читал это между строк всякий раз, когда один из врагов нашего государства внезапно давился от куриной косточки или же тонул в озере во время отпуска. Потому что… где вообще можно найти куриные кости в наше-то время? Где вообще найти такое озеро, в котором не было бы токсичных веществ, чтобы там можно было искупаться? Мы были почти уверены, что весь смысл работы Отдела торговли иностранной валютой и услуг заключался в том, чтобы рассылать убийц и шпионов по всему континенту. Старшая сестра Джареда, Райли, получила назначение в Содружество и однажды отправила домой ожерелье из ракушек – красивое, если не считать запекшейся на нем крови.

Президент Бернхем не дрогнул.

– Мы бы так и поступили, если бы точно знали, где она находится. Но она хорошо защищена. А в Российскую Федерацию практически невозможно проникнуть, учитывая военную угрозу в Пенсильвании[39]. – Кроме того, если она подключена к другим людям (если ей удалось-таки подавить их сознательное мышление или сохранить их в облаке), все они могут умереть вместе с ней. Нет. – Он покачал головой. – Рафикова придумала технологию. Она же и должна придумать, как это остановить.

Пока я его слушал, заболела шея.

– Но зачем ей это?

– У нее не будет выбора. – Он наклонился вперед. – Много лет назад, когда Рафикова училась в МТИ, она пожертвовала образец своей мозговой ткани для неврологического исследования мозга под руководством одного перспективного аспиранта. Он проверял теорию о том, что можно пересаживать мозговую ткань между людьми или даже между особями разных видов.

– Альберт Коуэлл, – сказал я.

Президент Бернхем кивнул.

– Коуэлл клонировал предоставленную ему мозговую ткань для использования в сотнях экспериментов в течение последующего десятилетия. Большинство из них потерпели неудачу, но в один прекрасный момент полдюжины видов животных cмогли похвастаться тем, что обладали небольшой частицей мозга гениальной Яны Рафиковой. Потрясающе, не правда ли? Только представь себе крысу-мусорщика с неврологическим арсеналом и самосознанием высшего примата.

Он в точности описывал агентов Кадровой службы, но я не стал этого говорить.

– Но когда разорвало линию разлома Сан-Андреас и за этим последовал распад страны, он потерял наработки по всем своим успешным экспериментам, а также всю оставшуюся мозговую ткань, которую с такой тщательностью клонировал и чью клеточную смерть наблюдал поколениями. – Бернхем замолчал. – Всю, за исключением одного образца.

Наконец-то я все понял.

– Тот козел.

– Тот козел, – подтвердил Бернхем, еще раз кивнув. – Последнее живое млекопитающее, нервная ткань которого содержит пригодный образец мозга Рафиковой.

– Кроме Рафиковой, вы хотели сказать, – уточнил я.

Бернхем попытался приложить палец к носу[40], но дрожь была настолько сильной, что вместо этого он провел пальцем по верхней губе.

– Не пойму, как мистер Роупс и это животное вообще встретились. Возможно, даже, мистер Роупс был под контролем Рафиковой и намеревался убить козла. Или же это было счастливое совпадение. Но именно это дало нам возможность неожиданным образом дать ей отпор.

– Как?

– Альберт Коуэлл был основоположником Фрактальной мозговой теории. Он полагал, что любая часть мозга, независимо от того, насколько она мала, отражает структурный паттерн и единство целого; это означает, что целое может быть восстановлено из любой составной части. Теперь он воплотит эту теорию в жизнь.

На секунду я замешкался.

– Вы хотите сказать, что Коуэлл хочет воссоздать мозг?

– Не просто мозг. Мозг Рафиковой. – Он вдруг стал суровым. – И он не просто хочет, он должен это сделать. От этого зависит судьба континента – и судьба мира.

Некоторое время мы сидели молча. Все это было безумием. И я до сих пор не знал, куда я вписываюсь.

Президент Бернхем, должно быть, точно знал, о чем я думаю.

– Ты спас козлу жизнь, – сказал он тихим голосом. – Животное будет тебе доверять.

И тогда внезапно я понял:

– Вы не можете… – Мне казалось, что я вдохнул горсть Провизии™, разложенной на химические компоненты. – Не хотите же вы сказать…

Теперь улыбка президента Бернхема была такой огромной, что казалась дырой, проделанной в его лице.

– Ты отправляешься на Запад.