Вырвавшаяся наружу кукушка вдохнула полной грудью пьянящий утренний воздух и с лёгкостью зашелестела через листву вверх, к проглядывавшим пятнам голубого, манящего, никогда ей раньше не встречавшегося.
Продравшись через мохнатые, влажные, шумящие сквозняками лапища деревьев, она со всего маху вляпалась в бездонный синий океан, который только кое-где был припорошён белоснежными шапочками, оранжево подкрашенными восходящим вдалеке солнцем.
В хлынувшем со всех сторон приволье было что-то настолько безумное, беспощадно радостное, что в голове щёлкнуло, и кукушка на пару секунд забыла, что нужно лететь. Быстро, однако, спохватившись, она вновь подтянулась повыше, и, нырнув через облако, огляделась.
Внизу, во всю ширь её зоркого охвата, и дальше, за горизонтом, лежал лес. Отсюда он казался бесконечным, это было громадное, едва колыхавшееся густо-зелёное поле – могучее полотнище, с разъедавшими рощи проплешинами полянок и пасек.
Кукушка плыла и плыла по воздуху, высматривая, устремляясь вперёд взглядом, но лес не заканчивался, хоть уже и солнце полностью выскользнуло, и густые облака, сбившись в стайку, замерли в одной точке под небом.
Внезапно внутри заколыхалась лёгкая усталость, и кукушка спикировала вниз, выбрав скривившуюся наискось ветку угрюмого дерева. Мягко присела и тут же защипала себя со всех сторон, приводя в порядок всклокоченные перья.
– В пути или сбилась?
От неожиданности она дёрнулась, завибрировала приподнятой когтистой лапкой, но всё же удержалась и не опрокинулась.
Этим вопросом вскаркнул старый, дряхлый грузным туловом ворон, проявившийся из сумерек на соседней ветке.
Кукушке он не понравился, чудилось в его вертлявых, слезящихся глазах что-то неприятное, туманно-ненадёжное.
Она наблюдала, а ворон ржаво стрекотнул:
– Так как?
Ответить что-то надо, невежливо ж молчать. Да и к тому же, может, расскажет он что полезное?
Кукушка щебетнула:
– В пути, но пути ещё не знаю. Я только освободилась. И кроме леса вокруг ничего не вижу. Теперь уж я думаю, а что-то ещё тут есть?
Показалось, что в вороньем клюве скользнула торжественно-мрачная, злорадная улыбка, но разве ж птицы умеют улыбаться? Нет, всё же показалось.
– Есть, всё есть. Есть такое даже, о чём лучше не чирикать. Так ты, стало быть, из тех?
И что на это отвечать? Кукушка вопроса не поняла, просто не знала – из тех она или из этих, или, может, вообще, из каких-то других.
Злить старика не хотелось, поэтому она просто мотнула головой в расплывчатой невнятности, подумав, что, видимо, ничего с ним не добьётся.
– Нет, не из тех ты. Беспородная, теперь ясно вижу. Но странная. И не из этих тоже, стало быть. А из чьих же, откуда вылупилась?
Кукушка задумалась, – вот если сказать, то поймёт он? Но ведь неизвестно как оно всё у них тут, не исключено, что таких, как она, на самом деле, много, и древний ворон просто щиплет её хитрой проверкой.
Рискнуть можно, деваться-то всё равно некуда:
– Механической была. Жила там… у одного. А сегодня надоело, выскользнула сама не понимаю как, да и вспорхнула вверх, в синь вокруг солнца. Вот сюда добралась, а тут вы.
По внезапному вороньему копошенью в елозящих листьях, кукушка поняла, что чем-то она его удивила всё же…
– Механических ещё не встречал, это ж разве такое бывает? Проясняй-разъясняй.
Кукушка задумалась, поскольку и сама ничего про себя толком не знала.
– Ну, очень долго жила в будке, двигающей вперёд время. А точнее, – и не жила, а отщёлкивала бессмысленное «ку-ку-ку-ку» и тут же замирала в безмыслии. Кое-какие мысли появились только недавно, будто очнулась, понимаете? И вот как-то само по себе получилось, что я тут.
Ворон вертел недоверчивым крылом, подмигивал выставленным на неё подслеповатым глазом. Долго молчал, смурно выхмыкивая в клюв, и, наконец, определился:
– Не верю. Не бывает такого, чтобы птицы жили в будке со временем. Враньё всё твоё механика. Вот же птичьё пошло, а, горазды вешать лапшу по крылам стариковым…
И сорвавшись тяжким булыжником, ворон упал куда-то вниз, шпаря по веткам отчаянным криком «Карррррма мррррака».
Кукушка, не задумываясь, бросилась вслед. Мгновенно она потеряла ворона в лабиринте бьющей отовсюду беспощадной листвы. Рванула в одну сторону, в другую, ещё куда-то, затем обратно, снова вверх-вниз, но так никого и не нашла – только мошкара приплясывала вокруг, будто издеваясь, радуясь её неудаче.
С досады кукушка кинулась сквозь лес напрямую, держась ближе к земле, перебирая кончиками крыльев по задиристым кустам с тяжкими гроздьями плодов, орехов и ягод, раздирая паутину и сшибая разлапистую поросль в зарослях. И бултыхнулась, наконец, на берег, в освежающий плеск припрятанной камышами заводи.
Только тут, на плавучем островке из палок и соломы, укутала её уютная, обволакивающая ленью нега, в которой приятно было томиться. Вокруг шелестели шорохи высаженных в воду ломких стеблей, повыше переливались сквозь мушиный гуд щеглы, робко и осторожно пробурчал вдали громовой перекат медленно ползущей тучи: пожалуй, о такой идиллии давным уже давно грезила обыкновенная часовая кукушка.
Между тем островок, подхваченный слабым перекатом волны, вырвался из камышей и потёк по ручью.
В полудрёме на противоположном берегу начали проступать диковинные картины. Выскочила из кустов седая кошка, скользившая в высокой траве бледным игривым пятном до разлапистой ивы, растворявшейся за поворотом долго-долго. Потом выкатился из невидимой норы заячий ком, тут же, впрочем, взорвавшийся брызгами у большого камня и всплывший уже хищной хвостатой рыбиной только затем, чтобы сорваться из ручья и взлететь не пойми кем в настигающую хмурость тучи. Из воды то и дело вырастали сухие щупальца, с нанизанными кое-где зелёной опушкой листьев, – они двигались, колыхались, изворачивались то ли от ветра, то ли просто разминаясь…
Так и плыли мимо кукушки всякие чудеса, пока догонявшая солнце туча не сгустила всё мрачноватыми красками. В предгрозовой хмурости проступили внезапно на берегу очертания разбитой какой-то и замусоренной набережной, один вид которой разжалобил на печальные стоны вырвавшихся из ниоткуда чаек.
Сам ручей расступился, и с одной стороны обмяк вдаль бескрайним морем, – туманным, хмурым, совсем не летним. Кукушкино гнездо ткнулось в скалистую форму уродливой каменистой пятерни, да так и застыло, приподнимаясь и опускаясь только под наплывающими волнами.
Напротив, на берегу, щербатым кривым амфитеатром спускалась к воде бетонная лестница. Где появилась безумная троица, – патлатые парни с бутылками в руках и гитарой.
Ребята довольно шумные: с матерком настроились пить и под это дело петь. Песня, правда, получалось у одного, но и то, скорее, наброски песни – невесело, тоску нагоняющей. Если вслушиваться, то мелькали слова «солнце», «огонь», «ладонь» да «кулак» – вроде и сильные слова, грозные, но при сумрачности певца выдававшие его слабость, неуверенность, беспокойство.
Очень быстро все трое примолкли. Только курили, хищно потягивая из бутылок, смотрели в разные стороны и думали о своём. Гитара, бренькнув, спустилась под ноги певцу, а сверху застрочили первые, тяжёлые капли.
В туче громыхнуло, очертив сидевших на берегу вспышкой молнии, и дождь полил сильнее. Один из парней заозирался, отмахиваясь рукой с дымящейся сигаретой от невидимых капель:
– Зарядило…
Второй молча кивнул, а певец крепко притопнул по лестнице.
– Пора валить, всё равно уже всё выпили.
И они как-то плавно, вместе разом, приподнялись, тут же растворившись в воздухе.
Кукушкин островок тоже снялся с невидимого якоря, заскользив дальше. Набережная исчезла, и вместо неё из настигающей дождевой пелены проступили всякие тени. Тянулся ввысь позолоченный шпиль с грустным корабликом, смутно проявились громадные разломанные мосты, возникали и разлетались в прах величественные здания с выступавшими белыми фигурами, и эхом, секунда через секунду, настигал со всех сторон мерный тревожный постук, будто оповещающий о страшном…
Эти и всякие другие неясные в дымке образы закрутились вокруг, быстро, впрочем, угасая, успокаиваясь и превращаясь в клубы разлёгшейся у воды зелени.
Давно уже разродилась туча дождём, выпустила из плена обрадованное солнце, а кукушка только сейчас встрепенулась спросонья в гнезде. Отряхнувшись, она осмотрелась и решилась на вылазку – сколько ж плыть можно?
И едва поднырнула в воздух, расправила крылья, как подхватил её объятиями ободряющий ветер, мягко переправив в липкий, волглый песок. Где она уже устроилась окончательно, замерев между округлостью булыжников.
На берег выступили трое. Осматриваясь, они прошлись туда-сюда, выворачивая в руках излучины луков.
– Вроде в камни шмякнулась, не?
– Посмотри там, в камышах…
– Или до того берега дотянула?
– Не дотянула б, удар был смачный.
– Да, я видел, что аж перекувыркнулась на излёте…
– Хорошо пригвоздил ты её, да; повороши вон там.
После минутной возни вокруг да около один удивился:
– О, смотрите какая тут красавица…
– Деревянная, такие в часы раньше засовывали.
– Изящная штучка, а? Возьму себе её.
– На кой член?
– На шею можно приладить, на счастье.
– Либо свистульку сварганю, тоже хорошее дело.
И кукушка обрела нового хозяина.