Путь якудзы - читать онлайн

Часть первая Лист на ветру

30 апреля 1913 года, Австрия, Вена

Весна в этом году выдалась нежной и теплой, как первый поцелуй тирольской пастушки, ощутившей в себе неизведанные ранее чувства. Казалось, что даже древний дворец Габсбургов слегка приосанился и помолодел, словно престарелый альпийский стрелок, завернувшийся в зеленый плащ из буйно распустившейся листвы. Легкий ветерок со стороны Шенбруннского парка невинно заигрывал с прогуливающимися вдоль аллеи парочками, теребя платья девушек и норовя показать сопровождающим их господам немного больше, чем позволяли приличия.

Но сидевшему на скамейке молодому человеку не было никакого дела до окружающего его весеннего великолепия. Он с увлечением читал газету, и, казалось, ничто в мире не было способно оторвать его от этого занятия.

В конце аллеи остановился дорогой экипаж с вензелями на дверцах, свидетельствующих о высоком происхождении его хозяина. Из экипажа вышел господин в строгом костюме, несмотря на жару застегнутом на все пуговицы. Окинув взглядом аллею, он скорчил кислую гримасу и направился к скамейке, опираясь на трость из черного дерева, украшенную массивной серебряной рукоятью. Язык не поворачивался назвать его молодым человеком, хотя это соответствовало бы действительности. Просто на лице этого господина лежала печать давней, всепоглощающей скуки, более приличествующей уставшему от жизни старцу, нежели юноше, едва ли отметившему свою двадцатилетнюю годовщину.

– Добрый день, Август, – произнес господин, подойдя к скамейке. Голос его, тусклый и бесцветный, вполне соответствовал выражению лица.

– Приветствую, Карл!

Молодой человек рывком отложил газету и, вскочив со скамьи, энергично потряс протянутую руку.

Ответное рукопожатие было вялым.

– Только не говори мне, Август, что ты хочешь пригласить меня на одно из ваших собраний. – Господин в костюме кивнул на газету, шапка которой была увенчана черной свастикой. – Меня абсолютно не интересует оккультно-националистический бред, который проповедует ее издатель с изрядно подмоченной репутацией.

– Но почему, Карл? – несколько опешил молодой человек. – Что плохого в «Остаре» и ее издателе?

Господин хмыкнул и тростью перевернул первую страницу. В его неожиданно уверенном движении специалист сразу бы разглядел признаки хорошей фехтовальной школы.

– «Белокурые арийцы находятся в постоянном конфликте с „черными силами“, которые состоят из славян, евреев и негров, – прочитал он вслух. – Только решение национальной проблемы и сохранение чистоты расы в условиях нового порядка поможет миру спасти цивилизацию». Если мне не изменяет память, это издает бывший монах-цистерианец, выгнанный из монастыря за аморальное поведение и присвоивший себе аристократическое имя.

– Карл, послушай… – попытался протестовать молодой человек. Но господин перебил его, водя концом трости по строчкам:

– «Недочеловеки не имеют права даже приближаться к истинным арийцам. Дети, рождаемые в смешанных браках, подлежат проклятию, а их матери – публичному наказанию». Даже боюсь представить, куда подобные идеи могут завести тех, кто им последует. При всем уважении, Август, позволь дать тебе совет. Ты хороший музыкант. Так занимайся музыкой и не лезь в то, чего не понимаешь. Ни я, ни мой отец никогда не дадут денег на развитие подобной ереси.

Господин с силой ткнул тростью в газету, надорвав лист, после чего повернулся, намереваясь уйти. Но молодой человек удержал его:

– Подожди, Карл, не кипятись. Прошу тебя, дай мне одну минуту. Я пригласил тебя вовсе не для того, чтобы просить денег.

– А для чего же?

– Я знаю, что ты неравнодушен к антиквариату и разным археологическим диковинкам.

Господин, которого назвали Карлом, пожал плечами.

– И что?

– Позволь я провожу тебя до конца аллеи. И если мой рассказ тебя не заинтересует, я просто принесу свои извинения за время, которое ты потратил на эту поездку.

Карл неопределенно хмыкнул, пожал плечами и размеренным шагом направился к по-прежнему видневшемуся в конце аллеи экипажу, возница которого уже успел задремать на козлах.

– Ты слышал о недавнем достижении Руаля Амундсена?

– Еще бы, – фыркнул Карл. – И хотя жаль, что Южного полюса достиг не немец, но надо признать, что иногда и норвежцы способны на подвиги.

Его спутник нагнул голову и тихонько ухмыльнулся.

Карл мог как угодно клеймить издателя «Остары», но Август Кубицек точно знал, откуда растут ноги этого праведного гнева. Идеи Йорга Ланца фон Либенфельса все больше занимали умы молодежи, и отец Карла, хозяин крупного издательства, не мог простить конкуренту ошеломляющего успеха. Хотя сам он был убежденным националистом и наверняка на пару с сыном втайне почитывал «Остару».

– Так вот, – продолжил Август. – Все знают, что Амундсен достиг полюса. Но не все знают, что он оттуда привез.

– Вряд ли что-то можно привезти из царства вечного льда кроме пневмонии и отмороженных пальцев, – с деланным равнодушием произнес Карл, рассеянно помахивая тростью. Однако Август уловил в его голосе нотку любопытства. Его спутник был явно заинтригован.

– Ну… например, славу первооткрывателя, – протянул он.

– Похоже, один мой знакомый музыкант сейчас доиграется, – хмыкнул Карл.

Август рассмеялся.

– Ты все тот же старина Карл, которого я знал все эти годы, хоть и пытаешься напустить на себя светского лоска. Ну ладно, так и быть. Скажу тебе по секрету, что Рауль Амундсен отыскал там кое-что на вершине ледяной башни высотой с собор Святого Стефана, которая торчала прямо посреди снежной пустыни. Этой зимой он был вынужден продать свою находку на закрытом аукционе, так как готовится к новой экспедиции и нуждается в средствах. Но подозреваю, что не только это вынудило знаменитого полярника избавиться от нее.

– Ты забыл сказать, что именно он нашел! – прервал своего спутника Карл. В его голосе слышалось нетерпение.

– Господин фон Либенфельс был на том аукционе и приобрел полярный сувенир Амундсена, – словно не слыша своего спутника, продолжал Август. – И сегодня он демонстрирует его в узком кругу своих знакомых. Кстати, он просил меня передать, что рад был бы видеть тебя на этой вечеринке.

– Вот еще! – фыркнул Карл. – Единственное, что могло бы меня заинтересовать, так это сам полярный сувенир. Но никак не его нынешний хозяин.

– Что ж, если тебе интересна та находка, тогда взгляни.

Небрежным жестом Кубицек вытащил из кармана фотографию и протянул ее своему спутнику.

Карл взял снимок и поднес к глазам.

На фото была запечатлена гостиная зажиточного дома, в центре которой стоял массивный стол старинной работы. На середине стола отчетливо выделялось большое белое световое пятно.

– Посоветуй фотографу Либенфельса сыпать в фотовспышку поменьше магния, – сказал Карл, возвращая фото.

– Дело здесь не во вспышке, – покачал головой Август. – Этот предмет невозможно сфотографировать. К тому же, если долго находиться рядом с ним, у человека начинаются галлюцинации, в которых он может увидеть своё будущее.

– Да что это за предмет, Август, черт тебя побери! – взорвался Карл. От его светского лоска не осталось и следа. Теперь это был просто рассерженный подросток. Готовый на все, чтобы удовлетворить своё любопытство.

Чего и добивался его спутник.

– А вот это ты узнаешь лишь в том случае, если примешь приглашение Йорга Ланца фон Либенфельса.

Аллея кончилась.

Они стояли около экипажа Карла, запряженного четверкой отменных лошадей. И хотя светская молодежь предпочитала новомодные авто, Карл оставался верен старому, испытанному предками средству передвижения – тем более что тихоходные и часто ломающиеся автомобили вряд ли могли угнаться за его породистыми скакунами.

– Дьявол с тобой, поехали! – прорычал Карл, с силой дергая дверцу, отчего экипаж покачнулся и сонный возница от неожиданности чуть не свалился со своего места. Что, однако, не помешало ему отработанным жестом взмахнуть бичом, демонстрируя готовность сию же секунду отправляться в путь…

Мягко покачиваясь на рессорах, дорогой экипаж въехал на бульвар Гюртель. Миновав череду роскошных строений, возница, повинуясь указаниям Августа, направил лошадей в аристократические кварталы, находящиеся между Гюртелем и Рингштрассе.

– А Либенфельс неплохо зарабатывает на пропаганде, если может позволить себе покупать апартаменты в таком месте, – проворчал Карл себе под нос.

Август едва заметно улыбнулся. Его спутник всю дорогу был поглощен созерцанием фотографии, вертя ее и так и эдак и чуть ли не пробуя на зуб. Так что его ворчание можно было не принимать всерьез. Настоящему коллекционеру редкостей наплевать, куда ехать для того, чтобы увидеть новую достопримечательность. Даже если это поездка в логово конкурента и идеологического врага.

– Здесь, любезный, – кивнул Август вознице, указывая на трехэтажный особняк, увенчанный остроконечной крышей и облепленный миниатюрными балкончиками.

– И со вкусом у него тоже неважно, – буркнул Карл, вслед за Кубицеком покидая экипаж.

Галантный швейцар у входа поклонился, пропуская гостей в дом.

– Ну и куда теперь?

– Прошу за мной, господа!

Неизвестно откуда появившийся камердинер с седыми бакенбардами и лицом пожилого короткошерстного пинчера провел посетителей по винтовой лестнице в гостиную.

– Подождите здесь, господа, – сказал он. – Господин Йорг Ланц фон Либенфельс скоро будет.

После чего удалился степенной походкой, прикрыв за собой двери.

Это была та самая гостиная, запечатленная на фотографии Августа.

– И какого дьявола мы будем здесь дожидаться? – желчно осведомился Карл, опускаясь в резное кресло.

– Думаю, дьявол нам не понадобится, – усмехнулся Август, направляясь к столу, в центре которого находился предмет, накрытый куском черной шелковой ткани. – Все, что нужно, мы можем увидеть и без него.

Вычурным жестом циркового фокусника Август сдернул ткань с предмета.

– О, мой Бог! – выдохнул Карл, вскакивая со своего места и одним прыжком преодолевая расстояние от кресла до стола. – О, мой Бог!!!

– Да, пожалуй, тут стоит вспомнить о Боге, – задумчиво пробормотал Август, почесывая подбородок. – Этой штуке многие тысячи лет, но по ней этого не скажешь.

На столе, на черной эбеновой подставке лежал человеческий череп, выполненный в натуральную величину из прозрачного материала, напоминающего горный хрусталь. На гладкой поверхности предмета не было ни единой царапины, но от него веяло настолько седой, чуждой человеку древностью, что даже мысли не возникало усомниться в невероятной истории этой находки. Ибо где еще, как не в царстве вечного льда, на который не ступала нога человека, может сохраниться подобное изделие – немой свидетель иных, канувших во тьму веков цивилизаций.

– Из чего он сделан? – прошептал Карл. – Однородного кристалла горного хрусталя таких размеров не бывает в природе!

– Это так, – кивнул Август. – Более того, мы навели справки – даже если б такой кристалл и существовал, он бы немедленно раскололся при попытке обработать его подобным образом. К тому же вряд ли это горный хрусталь. Алмазный резец не оставляет на ним ни малейшей царапины.

Карл медленно протянул руку к черепу.

– А вот этого делать не стоит, – сказал Август, мягко отводя руку Карла в сторону. – Как я тебе говорил, при контакте с этой штуковиной у человека возникают на удивление реальные галлюцинации…

Голос Августа тонул в мутно-белесой дымке, которая начала сгущаться внутри прозрачного черепа. Карл не мог оторвать взгляда от пустых глазниц, которые вдруг разом словно втянули в себя всё, что до этого было Карлом, оставив снаружи пустую телесную оболочку…

…Тартар был обнесен надежной стеной из грубо тесанных камней, сложенной руками усмиренных титанов. Карл до сих пор не уставал удивляться их невероятной физической силе, быстроте движений и мощи излучаемого ими энергетического поля. К счастью для богов, прибывших на эту планету из глубин Вселенной, титаны не умели пользоваться этим неисчерпаемым ресурсом энергии, всецело полагаясь только на физическую силу.

Это их и подвело. Богам было далеко до физического совершенства белокурых титанов.

И сильной ауры у них тоже не было.

Зато у них было оружие.

Карл усмехнулся.

Многого бы стоило Оружие Богов, если бы десяток-другой титанов догадались взглянуть внутрь себя, а после, осознав собственную мощь, объединили волю многих в один энергетический удар?

Со своей угловой башни Карл проводил стволом дальнобойного огнемета последнюю цепочку плененных Титанов, входящих в ворота Тартара. Хорошо, что они не догадались. Еще немного усилий – и очередная пригодная для жизни планета войдет в состав Ол-лимпа, Союза звездных систем, объединенных усилиями маленького народа Богов. В незапамятные времена единственный звездолет поднялся с поверхности их умирающей родины, унося в неизведанные просторы космоса все достижения цивилизации. Вернее те, что смогли поместиться в недрах военного космического корабля помимо Оружия.

Потом была война. И первая захваченная планета. И вторая. И третья. Потом возник Ол-лимп.

Потом пришла очередь этой планеты. И непрекращающейся войны с титанами, оказавшимися неожиданно упорными в борьбе. Высшие Боги даже подумывали о том, чтобы отступиться, сбросив на непокорную планету Астравидью[1], мощи которой побаивались даже они сами. Пока кто-то из них не обратил внимание на энергетическое поле титанов. Которое, так и неиспользованное ими, стало оружием против них самих.

Тартар представлял собой что-то вроде промышленного центра, обнесенного каменными стенами. На стенах возвышались башни из того же материала, на вершинах которых дежурили младшие Боги охраны с дальнобойными огнеметами – единственным оружием, способным причинить титанам ощутимый ущерб. Убить титана даже из огнемета было достаточно сложно – их организм обладал поразительной живучестью и способностью к регенерации.

Поэтому убивать их нужно было по-другому.

Вдоль внутренних стен Тартара тянулись жилые бараки и мастерские, в которых плененные Титаны занимались всякой повседневной ерундой типа пошива новой одежды для Богов или ремонта несложной техники. До тех пор пока их не собиралось достаточное количество. А в центре Тартара была площадь – огромное пустое пространство, использовавшееся далеко не каждый день.

Но сегодня как раз был тот самый день. Отряд Артемиды выследил значительную группу титанов и сумел пленить большинство из них.

И сейчас в центре площади Титаны заканчивали выкладывать из бревен громадный деревянный помост. После чего, усилиями Магов лишенные воли и способности к сопротивлению, покорно восходили на него. Иные даже приковывали цепями своих товарищей к торчащим из помоста столбам – по четверо к каждому. Чтобы после встать к соседнему столбу и завести руки за спину в ожидании, когда их запястья обнимет холодная сталь.

Стоящие рядом с охранными башнями Маги изрядно потели, несмотря на прохладное осеннее утро. Удержание под контролем такой толпы Титанов требовало немалых усилий.

Наконец последний пленник был обмотан цепями и надежно прикован. Стоящий рядом с Карлом Маг облегченно утер пот со лба и обратил взгляд к воротам, створки которых оставались распахнутыми.

– На редкость поганая работенка, Цер-ребер, не находишь? – сказал Маг. – Мы работаем словно Проклятые, а Бессмертным достается все.

– На то они и Бессмертные, – резонно заметил Карл, которого только что назвали Цер-ребером. – Я бы помолчал на твоем месте. А то с такими речами недолго и самому стать Проклятым.

Маг опасливо покосился на младшего Бога охраны и ничего не ответил. Возможно, потому, что сейчас в ворота Тартара входил тот, ради кого все это затевалось.

Зев был Верховным Бессмертным. Тем, кто первым открыл энергетическое поле Титанов. И тем, кто научился им управлять.

Правда, было одно «но». Управлять этим полем можно было лишь в тот момент, когда оно покидало тело Титана и невидимым для других шаром света медленно поднималось кверху, к голубым небесам непокорной планеты. Зев – тогда еще Маг низшего посвящения – научился метать эти шары и поражать ими живых Титанов. Иногда энергии шара хватало на то, чтобы уничтожить целый десяток белокурых бестий. Тогда Зев задал себе вопрос – а что будет, если одновременно умрут не один, а сто Титанов? И нельзя ли, метнув этот гигантский шар на значительное расстояние, выжечь целый вражеский город?

Так возник Тартар. Накопитель обреченных, предназначенных стать оружием против своих соплеменников.

Зев взошел на самую высокую башню и поднял руку.

Это был сигнал.

Карл обежал вокруг станины, поворачивая подвижно закрепленный огнемет в сторону помоста.

Прикованные Титаны расправляли плечи. Контроль Магов больше не подавлял их волю. Но сейчас никто из них не рвался, звеня цепями и пытаясь вырваться из плена. Они все как один спокойно смотрели в лица своих палачей. Лишь на губах некоторых играла презрительная усмешка.

– Не могу привыкнуть к этому, – прошептал все еще стоящий рядом Маг. – Иногда я думаю, кто же из нас Боги – мы или они?

– Бог тот, в чьих руках огнемет, – бросил через плечо Карл, кладя коготь на спусковой рычаг. В его голове промелькнуло, что, пожалуй, стоит после всего доложить в Наследие Предков о крамольных мыслях Мага низшего посвящения.

Зев резко опустил руку…

Щеку Карла опалило огнем.

Потом другую.

Окружающий мир вздрогнул – и вдруг рассыпался прозрачной пылью, колыхающейся в глазницах хрустального черепа.

Карл сидел в кресле.

А над ним стоял Август Кубицек, занося руку для новой пощечины.

– Хватит! – воскликнул Карл, заслоняясь ладонью от удара.

Кубицек стоял над ним, переводя дух, и с тревогой смотрел, как наливаются краской бледные щеки Карла. Несомненно, перед ним снова был человек.

– Ты не представляешь, что с тобой произошло, – пробормотал Август, отступая на шаг. – Тебя было невозможно оторвать от стола. И твое лицо… Оно стало другим. Похожим на этот череп…

– Довольно! – бросил Карл. – Ты не знаешь, сколько хочет фон Либенфельс за эту вещь? Неспроста же он пригласил сюда именно меня!

– Я слышал, что-то около ста тысяч английских фунтов. Но неужели ты после всего…

– Непременно! – отрезал Карл. – Но я должен для начала посоветоваться с отцом. У меня нет такой суммы наличными, но, думаю, после моего рассказа отец не откажет.

– Карл, ты мой друг, и, честно говоря, я бы не советовал…

– Я принял решение, – не терпящим возражений тоном произнес молодой аристократ. – Только мой отец ни за что не поедет в дом к фон Либенфельсу, даже если тот привезет сюда меч Зигфрида вместе с живым Зигфридом в придачу. Ты говоришь, что череп невозможно сфотографировать? Охотно верю. Но нет ли у тебя на примете хорошего художника, которому можно было бы доверять и который мог бы детально зарисовать череп, чтобы я мог показать его отцу? Ты знаешь, я в долгу не останусь.

– Ну, в общем… – замялся Кубицек, – как ни странно, фон Либенфельс также хотел получить рисунок черепа, возможно, чтобы опубликовать о нем статью в «Остаре». И я вчера попросил одного своего старого друга приехать сюда. Он неплохой художник.

– И когда он приедет? – с нетерпением воскликнул Карл. – Я бы хотел получить рисунок немедленно! Фон Либенфельс может и подождать!

Словно в ответ на его слова двери гостиной распахнулись. Камердинер, важно поводя собачьей мордочкой, возник на пороге и осведомился:

– Господа, никто из вас не приглашал художника? Он утверждает, что…

– Приглашали! – в один голос воскликнули Карл и Август. – Конечно, приглашали, просите!

Камердинер поклонился и ретировался.

– А он действительно хороший художник? – спросил Карл. – Отцу важно будет разглядеть детали.

– Он несомненно талантлив, – ответил Август. – Думаю, через сотню лет его картины будут стоить миллионы…

– Господин художник!

Голос камердинера заставил собеседников повернуться к дверям.

На пороге стоял молодой человек в длинном поношенном пальто. Запавшие глаза на бледном лице настороженно смотрели из-под длинной челки, низко спадавшей на лоб.

– Приветствую тебя, мой друг! – воскликнул Август, бросаясь к художнику. – Ты не представляешь, насколько ты вовремя! Познакомься, это мой старый товарищ… – Он указал на Карла, потиравшего щеки в своем кресле.

– Карл, – упреждая пространные излияния Кубицека, бросил молодой аристократ, не считая нужным сверкать громкой фамилией в незнакомом обществе и заранее предупреждая мгновенно разносящиеся слухи о том, что он делает в доме своего врага со следами пощечин на лице.

Художник коротко кивнул, нервно теребя ремешок складного мольберта, висящего у него на плече.

– Адольф Гитлер, – коротко представился он.

Автозак петлял по переулкам и тесным улочкам столицы, специально не выезжая на широкие проспекты, дабы не травмировать добропорядочных граждан видом передвижной тюремной камеры. Повернув на Энергетическую улицу, крытый фургон, не останавливаясь, въехал в железные ворота, бесшумно распахнувшиеся перед ним и так же плавно и беззвучно закрывшиеся следом.

Во дворе тюрьмы машину ждали трое контролеров, вооруженных автоматами и висящими на поясах дубинками-тонфа. Руководил ими шкафообразный начальник смены с красной повязкой на рукаве, на которой белыми выцветшими буквами было выведено «ДПНСИ»[2].

– Прибыл, сердешный, – сплюнул на асфальт начальник смены.

Решетчатая дверь, отгораживающая внутренность автозака от выхода и кабины водителя, звякнув засовом, отворилась.

– На выход, – качнул стволом «Кипариса» сопровождающий лейтенант.

Виктор поднялся с узкой лавки и шагнул вперед.

…ДПНСИ задумчиво смотрел на фигуру арестанта, спускающегося по лесенке автозака, которую сразу же окружили автоматчики.

– Значит, особо опасный. Государственной важности.

– Именно так, – кивнул лейтенант.

– Ладно, – хмыкнул ДПНСИ. – У нас тут все государственной важности. Посмотрим, что это за русский якудза международного масштаба. И не таких обламывали…

Виктор шел по запутанному лабиринту унылых, однообразных коридоров. Конвоир, идущий сзади, громко трещал специальным кистевым эспандером, сигнализирующим коридорным о том, что тюрьма обзавелась еще одним государственным преступником.

Но тяжелые потолки, блеклые, унылые стены и вмурованные в них двери камер не производили на Виктора ни малейшего впечатления.

Ему было все равно.

Как бывает все равно человеку, которому нечего делать в этом мире.

Потому что у него нет цели.

Потому что его никто не ждет.

Потому что утрачен Путь и абсолютно не имеет значения, где и как ты встретишь завтрашний день…

Цель была всегда. Научиться драться. Выжить в армии. Найти похищенную бандитами сестру. Создать свой бизнес… После, в Японии, – постичь все грани искусства синоби[3], преодолев препятствия, непреодолимые для обычного человека[4].

Потом было море, катер и японская шхуна. И гранатометчик на ней. И выстрел Виктора, поставивший точку в конце еще одного отрезка его жизни.

Потом была российская военная база на острове Шикотан, переезд под конвоем в следственный изолятор № 1 в Южно-Сахалинске, разные следователи, задающие одни и те же вопросы:

– Как вы оказались в Японии?

– Каким образом оказались на катере?

– Откуда у вас меч?

– Почему вы стреляли в японского рыбака?

И его такие же односложные ответы:

– Прилетел на самолете.

– Пригласили случайные знакомые.

– Нашел.

– Так получилось.

И совсем не надо было разъяснять, что прилетел он в Страну восходящего солнца не по своей воле, что на катере он бежал от убийц-смертников Якудзы, что меч он нашел после того, как потерял, и что в «рыбака» он стрелял потому, что тот стрелял в него.

От него никто не требовал разъяснений. Следователи аккуратно записывали показания, складывали исписанные листочки в папку с надписью «Дело» и, напоследок просканировав подследственного взглядом, каким, вероятно, они бы смотрели на инопланетянина, удалялись по своим следовательским делам.

От человека, попавшего в жернова пенитенциарной системы, практически ничего не зависит.

Он ждет.

Ждет свидания, передачи, письма от родственников, суда, ответа на поданную кассационную, а потом надзорную жалобу, грядущей амнистии… И, конечно, «звонка» – окончания срока приговора.

Но что делать человеку, которому нечего ждать?

У которого нет цели.

Которого никто не ждет…

У сестры уже была своя семья – это он узнал от адвоката еще на Сахалине. Муж, ребенок родился. Ну и дай бог ей счастья. А если руководитель городской организованной преступной группировки, бригадир по имени Вася, еще и деньги сестре шлет, как обещал, – так и совсем хорошо.

Мяука… Что Мяука? Маленькая девочка, оставшаяся в Японии со своей детской любовью. Да любовью ли? Скорее так, увлечение юности. Естественный интерес к белому гайдзину[5], помноженный на обстоятельства, соединившие их на некоторое время в одной точке пространства. Исчез гайдзин, изменились события, жизнь вошла в другое русло – вот и кончилась первая любовь.

И что остается гайдзину?

Виктор обвел взглядом бесконечные стены московской тюрьмы, куда его за каким-то лядом перевели из сахалинского следственного изолятора.

Гайдзину остается ждать.

Или наплевать на все и не ждать ничего.

Потому что ничего у него не осталось.

Даже силы. Которая, поистраченная в схватках и испытаниях, которые он прошел в Японии, не копилась, как обещал сихан, а вполне ощутимо вытекала из него, словно кровь из незаживающей раны. Сила не держится ни в маге, ни в человеке, который не стремится к тому, чтобы ее удержать.

– Стоять! Лицом к стене!

Виктор повиновался. Конвоир с нашивкой на рукаве, изображающей двуглавого орла, сжимающего в когтях дубинку и песочные часы, подошел сзади и вставил ключ в наручники.

– Ну что, ниндзя, – тихо сказал он, – ничего не скажешь, нормально ты наших погранцов под цугундер подставил. И понтов в тебе, говорят, как дерьма в параше. Пришло время то дерьмо слить маленько.

Замок наручников тихо щелкнул, металлические браслеты распались. Следом за ними загрохотал камерный замок ближайшей двери, отпираемый другим, намного большим ключом.

– С новосельем, – хмыкнул конвоир.

Из дверного проема пахнуло тяжелым, ни с чем не сравнимым тюремным духом, замешанным на запахе дешевого курева, несвежего белья и разгоряченных духотой потных человеческих тел, дышащих остатками воздуха, многократно прогнанными через лёгкие.

Но сильнее всего было другое.

Ощущение намерения тех, кто сейчас находился в камере.

Виктор шагнул вперед. Сзади громыхнул замок, повинуясь повороту железного ключа, похожего на небольшой зазубренный топорик.

Виктор огляделся.

Комната площадью метров двадцать. Темно-зеленые стены, покрытые неровной штукатуркой, смахивающей на поверхность рашпиля с плохо замытыми темными пятнами въевшейся крови. Справа раковина и унитаз с надколотым краем. Прямо – вмурованный в пол металлический стол-«дубок» с деревянной столешницей. Вдоль стен расположены четыре шконки – нары, сваренные из металлических полос.

За столом сидели двое и резались в карты, ожесточенно грызя мундштуки зажатых в зубах сигарет. Еще двое лежали на «шконках», лениво переговариваясь между собой и тоже пуская в потолок сизые клубы сигаретного дыма. Распахнутое окно, заваренное частыми железными полосами на манер жалюзи, проветриванию помещения не способствовало, отчего в дымовой завесе фигуры людей казались слегка размытыми и нереальными. Виктор лишь разобрал, что обитатели камеры отличаются габаритным телосложением и обильной волосатостью полуобнаженных мускулистых торсов.

Он задержал дыхание. Впускать в себя витающую в воздухе гадость не хотелось ни под каким видом.

Появление нового персонажа среди старожилов не вызвало никакой реакции. Игравшие по-прежнему метали карты, лежавшие продолжали переговариваться между собой.

Виктор расслабил плечи и закрыл глаза, мысленно переводя организм в режим ограниченного потребления кислорода. Если не двигаться, в таком состоянии можно пробыть до десяти минут. Но он был уверен: все решится гораздо быстрее. Намерение людей было очевидным. Сейчас они лишь играли прелюдию перед основным действием. Ради которого они здесь и находились.

Постепенно шум в камере сошел на нет. Подобной реакции на свое присутствие ее обитатели еще не видели.

Не открывая глаз, Виктор видел, как игроки, недоуменно переглянувшись, медленно положили карты на стол и уставились на него. В углу рта одного из лежавших на «шконке» повис тлеющий «бычок», грозя сорваться и упасть за шиворот просторной борцовской майки.

– Смотри-ка, лошарика кондратий обнял, – наконец произнес кто-то.

В ответ раздалась пара смешков. Слегка дрогнувшие темные ленты намерений обрели былую уверенность и потянулись к Виктору, словно щупальца спрута. Пока что ощупать. Понять, кто это сейчас «заехал» в хату, почему так себя ведет и не кроется ли за этим какой опасности? Чтобы, поняв, перейти к основному действию.

– Начинайте, – коротко сказал Виктор.

Воздуху было мало. Как и силы. И то и другое следовало экономить. Потому как могло не хватить на ответное действие.

– Что начинать? – опешил кто-то.

– То, зачем вы здесь.

– Та-ак, – протянул говоривший. – По ходу, братва, лошарик нас учить вздумал и за нас все порешал.

Еле слышный скрип ножек металлической «шконки». Это неторопливо поднялись оба лежавших. Их функция – держать жертву и не мешать двум остальным, которые, опираясь руками на столешницу, сейчас вылезали из-за «дубка».

Намерение стало почти осязаемым. Четыре черных языка протянулись к Виктору от размытых в табачном дыму фигур. От них пахло кровью. И той, которую они уже пролили ранее, и той, которую намеревались пролить сейчас. Похоже, хозяевам языков нравилось их занятие…

Силы оставалось немного.

Виктор ощущал, как слабый огонек трепещет в районе солнечного сплетения. Еще немного – и потухнет совсем.

И, возможно, навсегда.

Это он понял только что.

Конечно, можно было, как учил сихан[6], решить проблему обычными человеческими методами – зря, что ли, почти год набивал руки-ноги о деревянное бревно? Но почему-то не хотелось, чтобы потом очухавшиеся обитатели камеры продолжали пачкать ее стены чужой кровью.

И силы оказалось достаточно.

Огонь вспыхнул и обжигающей струей ударил вверх – в предплечья, в ладони, в пальцы… Оставалось только сделать два движения – намотать на руку осклизлые ленты чужих намерений, а после вырвать эти длинные отростки из груди существ, их породивших. Потому как не поворачивался язык назвать людьми этих двуногих тварей, привыкших безнаказанно измываться над себе подобными…

Кто-то из них вздохнул. Кто-то всхлипнул. Кто-то остановился, словно напоровшись на невидимую преграду, и начал рассеянно шарить по ней руками, будто надеясь отыскать вход.

Но это было уже неважно.

Виктор стоял и ждал. Воздуха оставалось от силы на пару минут, но он был уверен, что этого хватит.

За спиной вновь загремел замок, потревоженный ключом.

– Это самое… Че это с ними? – раздался сзади удивленный голос.

– Не знаю, – сказал Виктор. – Сам не пойму.

Из коридора потянуло сквозняком. Виктор осторожно вдохнул. Терпимо. Теперь можно и глаза открыть.

Конвоир, видимо все время стоявший за дверью, с выражением крайнего изумления на лице прошелся меж тупо смотрящих перед собой фигур. Осторожно ткнул концом дубинки того, что совсем недавно лежал на койке справа и оживленно обсуждал появление в камере «лошарика».

– Ты чего, слышь?

От толчка дубинкой из безвольного рта вместе со струйкой слюны за отворот борцовской майки медленно сполз потухший окурок сигареты. Обитатель камеры покачнулся и с размаху сел на пол, больно ударившись спиной о край железной «шконки». В спине что-то хрустнуло, но упавший даже не поморщился. Когда у человека нет намерения чувствовать боль при падении, он ее не почувствует.

– Ну и чё это значит? – невольно дрогнувшим голосом произнес конвоир.

Виктор видел, как бестолково мечутся мысли в глазах этого человека. И его можно было понять – картина была жутковатой. Потому сейчас конвоир пытался подобрать внятное объяснение происходящему, используя набор привычных шаблонов. Тех, что подходили под его описание мира. Нормальная реакция обычного человека, столкнувшегося с непонятным.

– Ясно, – вновь обретшим твердость голосом произнес конвоир. – Под дурачков косим. Причем всей хатой[7]. Видать, по карцеру соскучились. Ну-ну.

Объяснение было найдено. Мир вновь стал простым и понятным.

– Ладно, начальство разберется, – бросил конвоир. – Ну, чего встал?

Это уже относилось к Виктору.

– Руки за спину и на выход…

Потом был «боксик» – крохотная камера метр на метр с деревянной лавкой и дверью, упирающейся в колени. Часа через два незнакомый конвоир отвел Виктора в другую камеру.

Это была «одиночка». Такая же железная «шконка», небольшой стол, стул по другую сторону стола с вмурованными в пол ножками, отгороженный цементным бортиком унитаз, раковина. И окно, через которое сквозь щели в частых металлических полосах сочилась струйка попахивающего бензиновым выхлопом столичного воздуха.

Что ж, и на этом спасибо.

Виктор сел на шконку.

И только сейчас понял, как он устал.

Сил не было вообще. Ни в мистическим смысле, ни в обычном, человеческом. Поэтому, подумав, Виктор забрался на нары с ногами и, усевшись на них в позе лотоса, закрыл глаза.

Ведь, если ты действительно хочешь обрести утраченный Путь, тебе не нужно искать для этого особое место. Подойдет любое, даже место на жесткой тюремной «шконке», сваренной из железных полос.

– И давно он так сидит?

– Да уж порядком.

– Точнее.

– Два месяца и восемь дней.

– И вы ничего не предпринимали?

– Сообщили вашим. Пришел приказ: если живой – не трогать, пусть сидит. Ну мы проверили. Дыхание в норме, хоть и слабое, пульс нитевидный – еле нащупали. На раздражители не реагирует. Как до сих пор жив – непонятно. Не ест, не пьет…

– Самадхи[8].

– Что?

– Однонаправленная медитация.

– Простите, не понял?

– Неважно.

Майор оторвался от монитора и встал с кресла.

– Проводите меня к нему.

Начальник оперативной части СИЗО с подполковничьими звездами на погонах замялся.

– Но… это опасно.

Майор усмехнулся.

– Как же, слышал, как он вашу пресс-хату[9] прессанул. Кстати, они живы?

– Живы, – буркнул подполковник. – Только лучше бы он их поубивал.

– Для кого лучше?

– Для них. Они по сто одиннадцатой[10] шли. А сейчас все на дурке. И, похоже, до конца жизни. Бродят из угла в угол, слюни пускают, бормочут что-то… По мне, так лучше на зоне, но в своем уме.

– Если б что-то случилось с Савельевым, преимущества зоны кое-кто проверял бы на собственном опыте, – жестко сказал майор. – Идемте.

Подполковник пожал плечами. Бывают в жизни случаи, когда старшие по званию подчиняются младшим. Причем беспрекословно…

Майор перешагнул порог камеры. Подполковник сунулся было следом.

– Оставьте нас, – не терпящим возражений тоном сказал майор. – А также отключите видеокамеры и прослушку. И не вздумайте не подчиниться. Вы знаете – у меня есть чем проверить. Когда закончу, вызову вас по мобильнику. Выполняйте.

Подавив желание ответить «есть выполнять!», полковник вышел за дверь. И уже в коридоре удивился сам себе – подобное желание рапортовать и вытягиваться в струнку у него возникало последний раз в Академии МВД эдак с четверть века назад, и то после серьезного «косяка». Эх, кабы был этот майор да из другого ведомства…

Сплюнув себе под ноги, подполковник направился в пультовую выполнять приказ, втайне желая, чтобы сейчас попался ему кто-нибудь из подчиненных. Что называется, под «горячую руку»…

Майор неторопливо прошелся по камере, постоял, глядя на неподвижную фигуру, застывшую на «шконке» в позе лотоса, покачался с пятки на носок.

– Ну здравствуй, Виктор.

Фигура безмолвствовала.

Майор неторопливо прошел к центру камеры и, втиснув тело между столом и спинкой стула, расположился с относительным комфортом, положив на изрезанную бритвенными лезвиями столешницу крупные кулаки, расплющенные штангами и многолетними набивками о твердые предметы.

– Кстати, о самадхи, – сказал майор. – Оно, конечно, штука неплохая. Для тех, кому больше в этом мире делать нечего. Вот Пандита Хамбо-лама Даши-Доржо Этигелов Двенадцатый, как уселся восемьдесят лет назад – так и сидит до сих пор. И закапывали его, и откапывали – а ему все по барабану. А ну как вернуться надумает? Дарума[11] вон всего девять лет в самадхи пребывал. А вернулся – глядь, руки-ноги-то и атрофировались. Ты же еще и полгода не отсидел… Хммм… Каламбурчик получается, – сказал майор, окинув взглядом стены камеры.

Тело, сидящее на железных нарах, продолжало оставаться неподвижным.

Майор прищурился.

– Хорошо. Попробуем по-другому.

Его лежащие на столе ладони сложились вместе. Пальцы переплелись в замысловатую фигуру.

Воздух камеры вдруг словно сгустился, стал плотным и вязким. И в этом воздухе отчетливо стали слышны звуки, несущиеся от лица майора, хотя губы его не шевелились.

– Оннн… Бай… Шшши… Ра…

…Его обнимала Пустота.

И он сам был Пустотой.

Но все-таки между ними существовала какая-то незримая, едва уловимая граница, мешающая Ему слиться с Ней и стать единым целым.

Это невозможно объяснить словами.

Это надо почувствовать.

И он чувствовал эту границу…

И это было плохо.

Тот, кто намерен стать единым целым с Пустотой, не должен чувствовать ничего.

И значило это только одно – он все еще продолжал оставаться человеком…

…И сейчас другой синоби Стихии Земли готовился нанести ему удар, концентрируя сознание в дзюмон[12] «рин»…

Когда ты сам почти стал Пустотой, тебе не надо концентрироваться, произнося магические формулы. Достаточно просто немного изменить окружающее пространство…

Удар был страшным. Майору показалось, что сам воздух камеры вдруг стал твердым, словно ледяная глыба. И эта глыба сдвинулась и, стремительно набирая скорость, понеслась ему навстречу…

Его спас не мышечный корсет и не долгие годы тренировок, в процессе которых тело привыкало реагировать на сокрушающие удары. Просто в последний момент, почувствовав неладное, он успел мысленно вырастить перед собой щит из накопленной для удара энергии…

Железная спинка стула подалась назад, словно была вылеплена из пластилина. Колени ударились о металлический край стола, неровная штукатурка стены больно долбанула по затылку. Удар вышиб из легких весь кислород. Майор почувствовал, как на нижнюю губу из носа брызнула кровь.

И – все.

Окружающее пространство вновь стало прежним, обычным, словно ничего не произошло. Только напротив майора в позе лотоса сидел молодой парень и смотрел на него пустыми, ничего не выражающими глазами.

– Н-неслабо, – прокряхтел майор, слезая с искореженного стула. – Ну еще раз здравствуй, Виктор…

Потом он закашлялся, выплюнув из легких на пол кусок розовой мокроты.

– Здра-вствуй, ка-питан, – еле слышно прошептал Виктор. Было видно, что слова даются ему с трудом. – Зачем?

– Иначе тебя было не разбудить. Так что с возвращеньицем, – откашлявшись, произнес майор, с некоторой опаской прогоняя через легкие спертый камерный воздух.

Вроде ничего, обошлось. Чуть бы посильнее – и, перефразируя классика, «майор, никогда б ты не стал подполковником».

– Зачем? – повторил Виктор. – У ме-ня сейчас нет двух-сот долларов.

– О! – хмыкнул майор. – Похоже, к нам вернулось еще и чувство юмора. Значит, поговорим.

С сомнением посмотрев на кучу металлолома, в которую превратился выдранный из бетонного пола стул, майор подошел к столу и присел на его край.

– Ан-дрей Макаренко, ес-ли не ошибаюсь?..

– Он самый, – кивнул майор…

Отвыкшее от движения тело слушаться не желало. Для того чтобы вновь заставить в прежнем ритме бежать по венам загустевшую кровь, требовалось некоторое время.

– Мне… нужно… минут пятнадцать.

– Понимаю, – кивнул майор. – Только снова в самадхи не выпадай. А мне пока стул принесут.

Он машинально потер грудь. Виктор еле заметно усмехнулся и закрыл глаза…

Оперативника майор вызвал по мобильнику, вкратце объяснив ситуацию и не вдаваясь в подробности относительно причин ее возникновения. Тот появился через несколько минут в сопровождении двух «хозбыков»[13], сноровисто выдравших из пола остатки стула и водрузивших на его место новый. На немой вопрос опера Макаренко покачал головой:

– Свободны. Понадобитесь – вызову.

Оперативник не посмел ослушаться.

Виктор открыл глаза практически сразу после того, как захлопнулась дверь за опером и «хозбыками».

– Зачем? – повторил он вопрос.

– Надо, Виктор, – ответил Макаренко, вновь усаживаясь за стол. – Жизнь, как ты помнишь, спиралью заворачивается. И вот, как видишь, мы с тобой опять пересекаемся на новом витке.

На майоре была надета обычная военная форма, которую носили все сотрудники СИЗО.

По покрою.

Но не по цвету.

Цвет майорского кителя был намного темнее – он был практически черным.

А еще имелось некоторое отличие в петлицах. Нет, щит и меч были стандартными, только поверх них имелась накладная металлическая буква «К».

Майор перехватил взгляд Виктора.

– Заметил? – усмехнулся он.

– Заметил, – сказал Виктор. – Кто вы?

– Комитет по предотвращению критических ситуаций. Или проще – группа «К».

– Никогда о таком не слышал.

– И не услышишь, – кивнул Макаренко. – Комитет – а тогда он назывался комиссариатом – был образован практически вместе с НКВД сразу после революции. Основной задачей этой структуры была внешняя стратегическая разведка, а также предупреждение действий других стран, направленных на подрыв советской власти в России. Позднее к функциям группы «К» прибавился негласный контроль над всеми структурами НКВД, а также антидиверсионная деятельность стратегического масштаба.

– Как я понимаю, кроме названия, в группе «К» ничего не поменялось.

– Точно, – сказал Макаренко.

– И что же такой сверхсекретной структуре нужно от меня?

– Для начала послушай вот это.

Майор достал из внутреннего кармана кителя маленький серебристый диктофон, поставил его на стол динамиком к Виктору и нажал на кнопку.

Сначала из динамика раздался треск, похожий на пулеметную очередь. Потом сквозь шум чей-то еле слышный голос прокричал:

– Нам не прорваться!.. Здесь кругом эсэсовцы!.. Передайте родным – мы их любим!.. Ребята, прощайте… Слава России!..

Последние слова потонули в нарастающем треске выстрелов.

Макаренко протянул руку и нажал на кнопку диктофона.

В камере повисла гнетущая тишина.

– Запись времен Отечественной войны? – после паузы спросил Виктор.

– Эта запись сообщения, переданного через низкоорбитальную систему «Иридиум». Сделана два дня назад.

– Кажется, там было что-то про эсэсовцев, – заметил Виктор. – Я не ошибся?

– Не ошибся, – вздохнул Макаренко. – И для того, чтобы ты что-то понял, мне надо рассказать тебе одну историю. Не возражаешь?

Виктор сделал попытку пожать плечами.

Она почти удалась. Организм постепенно восстанавливался после двухмесячного отсутствия движения. Но для полного возврата к прежнему состоянию требовалось еще некоторое время.

– Не возражаю, – сказал Виктор. – С некоторых пор мне некуда торопиться.

– Тогда для начала я напомню кое-что из школьного курса истории, – сказал майор, убирая диктофон. – В семнадцатом году прошлого века в России произошла социалистическая революция. Вследствие которой новообразованная республика РСФСР третьего марта тысяча девятьсот восемнадцатого года, подписав в Бресте мирный договор, прекратила участие в Первой мировой войне и была вынуждена пойти на значительные уступки перед Германией, Австро-Венгрией и Османской империей. Правительству новой России просто ничего не оставалось делать – английские, французские и американские войска Антанты уже готовили высадку в Мурманске, японцы грозили Владивостоку, набирало силу Белое движение.

Однако в ноябре того же года в Германии также произошла пролетарская революция, позволившая Советской России разорвать Брестский мир и вернуть себе большую часть утраченных территорий. После чего РСФСР успешно избавилась от своих внешних и внутренних врагов и победоносно завершила Гражданскую войну.

Чего нельзя сказать о Германии.

В следующем, тысяча девятьсот девятнадцатом году она была вынуждена подписать унизительный для нее Версальский мирный договор с победившей Антантой и рядом других стран, участвовавших в Первой мировой войне. Согласно этому договору Германии разрешалось иметь крайне малочисленную сухопутную армию, пригодную лишь для полицейских акций, но никак не для обороны страны.

Между тем новая Россия продолжала превращаться в мощное государство, расширяя территории за счет присоединяемых республик и наращивая военно-промышленный потенциал. Что, естественно, не могло понравиться государствам Антанты, еще не до конца оправившимся от шока поражения, нанесенного войскам интервентов в Гражданской войне.

Кстати, надо отметить, что тон в борьбе против Советской России задавала Англия, видя в ней «угрозу цивилизации». Но, обжегшись однажды, империалисты не спешили повторять своих ошибок. На этот раз они решили действовать чужими руками.

В Германии неожиданно начинает набирать силу небольшая политическая партия, впоследствии получившая печально известное название НСДАП, то бишь Национал-социалистическая рабочая партия Германии.

Первым солидным финансовым источником партии стал генерал-лейтенант Франц Ксавье Риттер фон Эпп, принимавший непосредственное участие в кровавой расправе с Баварской Советской Республикой и одновременно являвшийся завербованным агентом английской разведки. А главой партии становится молодой член НСДАП, до тысяча девятьсот девятнадцатого года никакими особенными способностями не отличавшийся, но внезапно поразивший всех незаурядными ораторскими способностями. Звали его Адольф Гитлер…

Макаренко достал из нагрудного кармана серебристую авторучку и принялся задумчиво вертеть ее между пальцами.

Виктор продолжал сидеть неподвижно, сочетая необходимое с неизбежным, – тело постепенно возвращалось к жизни, а информация, выдаваемая майором, поневоле фиксировалась мозгом. Любопытная, конечно, информация, но вот нужная ли? Посмотрим…

– Это факты, что называется, исторические, – продолжал Макаренко. – А теперь немного информации, широким кругам преимущественно неизвестной.

В тысяча девятьсот тринадцатом году из дома отца национал-социализма Йорга Ланца фон Либенфельса пропал раритет – хрустальный череп, по слухам обладавший мистическими способностями. В частности, он вызывал галлюцинации, в процессе которых человек, находящийся поблизости от него, мог наблюдать видения далекого прошлого нашей планеты. Также, по утверждению фон Либенфельса, которое он высказывал в одном из своих писем, череп несоизмеримо поднимал интеллект его владельца, превращая того в великого стратега и полководца. Возможно, это действительно так. Неслучайно же в тысяча девятьсот сорок пятом году в Нью-Йорке было создано Международное общество кристаллических черепов, которых в настоящее время на нашей планете найдено около пятидесяти. А во время Второй мировой войны агенты общества «Аненербе», входящего в структуру СС, активно искали эти черепа по всему свету. Известен случай неудачного ограбления в сорок третьем году бразильского музея, в коллекции которого имелся такой череп. Задержанные эсэсовцы показали на допросе, что прибыли на секретном судне Абвера[14] «Пассим» со спецзаданием – похитить хрустальный череп «Богини смерти».

Но суть не в этом.

Вновь вернемся к фактам.

А факты таковы, что неизвестный художник, не имевший даже полного среднего образования, за короткое время делает головокружительную карьеру и тридцать первого января тысяча девятьсот тридцать третьего года, получив главный административно-политический пост страны, становится рейхсканцлером Германии.

Дальнейший его путь до мая сорокового года можно сравнить с кровавыми походами Аттилы, Чингисхана, Тамерлана и иных великих убийц прошлого. В тридцать восьмом году к Германии насильственным путем присоединена Австрия, в тридцать девятом – значительная часть Чехословакии, в сороковом – Дания, Норвегия, Бельгия, Нидерланды, Люксембург и Франция, в апреле сорок первого – Греция и Югославия…

Надо отметить, что со стратегической точки зрения проведенные операции были безупречны. Однако с мая сорокового года Гитлер начинает совершать одну ошибку за другой.

Во время захвата Франции он личным приказом останавливает лавину немецкого наступления на Дюнкерк, позволив при этом спастись трети миллиона английских и французских войск, которые эвакуировались в Англию через Ла-Манш, а после активно продолжили борьбу против нацистов.

Вторым серьезным стратегическим промахом была отмена операции «Морской лев» по захвату Англии, на подготовку к которой было затрачено огромное количество сил и средств. Я уж не говорю о начале войны с Советским Союзом, больше похожей на наиболее эффективный способ уничтожения военного потенциала собственной страны.

– Интересная точка зрения, – хмыкнул Виктор.

– Наиболее логически обоснованная, если посмотреть на историю непредвзято и несколько под другим углом, – сказал Макаренко. – До мая сорокового года Германией правила тень Чингисхана, воплощенная в бывшем художнике. После этого мы видим лишь картину планомерного уничтожения собственной империи. Истребить армаду бомбардировщиков, последовательно бросая их на недавно изобретенные в Англии радары, что сделало их прекрасной мишенью для королевских ПВО; раздробить армию на три части и бросить их на бескрайние просторы России, повторяя относительно недавний печальный опыт Наполеона; повернуть танковые группы Гудериана и Гота, находящиеся в трехстах километрах от Москвы, на Ленинград и Киев; бросить своих солдат в новое наступление на Москву в лютый мороз без зимней одежды и в разгар этого наступления объявить войну США; освободить от должностей ведущих генералов; запретить отступление шестой армии под Сталинградом и тем самым позволить захватить в плен двадцать две дивизии, а после довершить процесс самоликвидации штурмом, по выражению генерала Манштейна, «самой сильной крепости мира» – Курска.

И это только основные моменты.

Сейчас многие историки утверждают, что, если бы Гитлер не напал на СССР, а, разгромив Англию, поддержал действия Роммеля в Африке и захватил Суэцкий канал, перед ним открылась бы прямая дорога в Палестину, Иорданию, на Аравийский полуостров, в Сирию, Ирак и Иран. Это дало бы рейху неограниченные запасы нефти.

– После чего захват остального земного шара был бы лишь делом времени, – подытожил Виктор.

– Не исключено, – ответил Макаренко. – Однако все повернулось иначе.

– И в чем причина? – осведомился Виктор. – В черепе?

– Именно, – кивнул Макаренко. – В том самом хрустальном черепе, который, несмотря на протесты шефа нацистской пропаганды Геббельса, стал одним из самых известных символов Третьего Рейха наряду со свастикой и эсэсовскими зиг-рунами. Уж слишком большое значение придавал ему Гитлер.

– Так это он украл его у фон Либенфельса?

– Остается только догадываться. В тринадцатом году Гитлер спешно переезжает в Мюнхен, после чего идет добровольцем на фронт. Однако, судя по свидетельствам немногих очевидцев, с приходом к власти он не расстается с хрустальным черепом. И одновременно одерживает ошеломляющие победы одну за другой, попутно собирая аналогичные реликвии, от которых, впрочем, особого толка не было.

– А что произошло в мае сорокового? – спросил Виктор.

Макаренко хмыкнул.

– Здесь на сцене появляется новая загадочная фигура – обергруппенфюрер СС генерал Ганс Каммлер. Большой специалист по строительству концлагерей, параллельно руководивший сверхсекретными разработками чудо-оружия, в частности знаменитых ракет ФАУ-2, реактивных самолетов и атомной бомбы. Человек, возникший из ниоткуда и в конце войны пропавший бесследно. Простой инженер, сделавший головокружительную карьеру в Третьем Рейхе, весной сорокового года лично Гиммлером представленный фюреру… после чего, собственно, и началась череда безумных приказов, в конце концов приведших Третий Рейх к поражению в войне.

– Попробую догадаться, – сказал Виктор. – Каммлер выкрал череп?

– Скорее, подменил. Чем и объясняются лихорадочные поиски эсэсовцев по всему миру аналога переставшего «работать» артефакта.

– Его завербовали наши?

Макаренко покачал головой.

– Он изначально был агентом британской МИ-6, секретной разведывательной службы. Чем и объясняется его стремительный взлет по карьерной лестнице.

– Не понял, – сказал Виктор. – Английские разведчики были в почете у фашистов?

Майор усмехнулся.

– Как я уже говорил, после неудачной интервенции в Россию Англия решила добиться своего чужими руками, так сказать, спасти мир от «угрозы цивилизации». И вырастила монстра – Третий Рейх, надеясь, что он станет послушной марионеткой в руках английских политиков, посредством которой они легко справятся с Советским Союзом.

Первые серьезные деньги поступили в НСДАП от английских агентов. А в тридцать шестом году Англия, нарушив Версальский договор, заключает с Германией военно-морское соглашение. Согласно этому документу Третий Рейх мог иметь на вооружении сорок пять процентов от тоннажа английских субмарин и тридцать три процента от тоннажа надводных кораблей английского флота. В результате чего к августу тридцать девятого года командующий подводным флотом адмирал Карл Дениц уже имел под своим началом шестьдесят пять боевых подводных лодок.

До тридцать девятого года Гитлер поддерживал активную связь с высшими лондонскими кругами, в частности через дочь английского лорда Ридесдейла Юнити Митфорд, бывшую у него частой почетной гостьей.

Но англичане не учли одной небольшой детали – хрустального черепа. И, как говорится в плохих американских боевиках, «все пошло не так».

Гитлер начал подготовку к операции «Морской лев», целью которой был захват Англии. И тогда Ганс Каммлер получает приказ – любой ценой подменить хрустальный череп, благодаря которому Гитлер стал гениальным стратегом. Слишком гениальным для Британии.

Каммлер выполнил приказ. Но со своими планами Англия расставаться не желала.

Пока, направляемый Каммлером, Гитлер уничтожал свои военно-воздушные силы, бросая на верную смерть от английских ПВО армады бомбардировщиков, британские генералы приняли следующий план – пусть два тигра дерутся между собой, истекая кровью, а после придет мудрый лев и порвет глотки обоим.

Не знаю, какие рычаги воздействия применил Каммлер, но Гитлер, согласно британскому плану, отменил нападение на туманный Альбион и повернул свои армии на восток.

Но англичане опять просчитались.

К концу Второй мировой войны Россия не ослабла, а, наоборот, несоизмеримо выросла как военная держава, полностью уничтожив Третий Рейх. Кое-кто на Западе серьезно задумался о том, что будет, если Сталин решит претворить в жизнь заветы Ленина и заодно привести весь мир к победе коммунизма. Тогдашней закаленной в боях Красной армии это не составило бы большого труда.

Но в это время у всех крупных стран мира вдруг появляется мощный сдерживающий фактор – атомная бомба, найденная фашистскими исследователями еще в сорок четвертом году.

– Найденная???

– Именно так. Об оружии богов Астравидье подробно рассказывает индийский эпос Махабхарата. И сегодня многие ученые всерьез предполагают, что динозавры передохли именно вследствие ядерной зимы, последовавшей за битвой тех самых богов.

Теперь мы подходим к сути нашего рассказа.

Как только Гитлер пришел к власти, первым делом он послал экспедицию туда, где был найден хрустальный череп, – в Антарктиду, на открытую Амундсеном Землю Королевы Мод.

И экспедиция увенчалась успехом.

Под толщей антарктического льда немцы нашли то, что превзошло все их самые смелые ожидания, – древнюю военную базу арийцев, воинственного народа, жившего на территории современной Индии. Фюрер дал команду приступить к немедленному освоению земель «предков» и открыл практически безлимитное финансирование проекта.

За относительно короткое время усилиями тысяч переправленных туда военнопленных антарктическая база превратилась в город, получивший название «Новая Швабия» или «База двести одиннадцать». В этом подземном городе немецкие ученые в спешном порядке осваивали «чудо-оружие», неожиданно свалившееся им на голову.

А оружия, надо сказать, там было немало. Только приспособлено оно было для существ, живших на земле многие тысячелетия назад. Потому у фашистов возникли вполне объяснимые трудности. К тому же им серьезно мешала активная деятельность местной антифашистской организации.

– Даже так? – удивился Виктор.

– Немцы немного просчитались, отправляя в Антарктиду заключенных концлагерей. Среди них оказались люди, сумевшие в новых условиях наладить борьбу и даже установить связь с Россией. По примеру своих коллег – группы немецких антифашистов – они называли себя «Красной капеллой».

– Называли? Они были уничтожены?

– Да. Два дня назад. Ты слышал последнее сообщение последнего взвода «Красной капеллы».

– Но… ведь прошло столько лет?

– Фашистская «База двести одиннадцать» существует до сих пор, – жестко сказал Макаренко. – В конце войны к власти в Новой Швабии пришла группа диверсантов из элитного разведывательно-диверсионного формирования Абвера – соединения «Бранденбург-восемьсот». Уже после капитуляции Германии соединение «Бранденбург» приняло решение продолжать борьбу и пробиваться через Баварский лес. В этом лесу ими был встречен генерал Ганс Каммлер, предложивший диверсантам план захвата антарктической базы, работы по созданию которой во время войны находились под его личным контролем. Дальнейшее очевидно – захватив несколько подводных лодок, брандербуржцы достигли базы и претворили план Каммлера в жизнь.

– И что все эти годы мешало ее уничтожить? – спросил Виктор.

– В сорок шестом году американцы попытались это сделать. Но военная эскадра адмирала Берда потерпела в водах Антарктики сокрушительное поражение от летающих дисков нацистов.

– Дисков???

– Именно. Похоже, фашистам все же удалось проникнуть в секреты древней цивилизации арийцев. А разгромив эскадру Берда, новое правительство «Базы двести одиннадцать» передало России чертежи атомной бомбы вместе с одним действующим экземпляром.

– Интересно, зачем? – поинтересовался Виктор.

– Это был тонкий расчет. Самой мощной военной державе того времени, а вместе с тем и остальному миру, наглядно продемонстрировали, что новое государство, обосновавшееся в Антарктиде, имеет оружие, способное просто-напросто уничтожить этот мир. Вместе с тем фашисты дали понять, что пока не собираются претендовать на что-то большее, нежели уже занятая ими территория, и готовы к разумному сотрудничеству. В обмен на обещание не лезть во внутренние дела их государства.

– И такое обещание им дали???

– Не сразу. Правительству «Базы двести одиннадцать» пришлось постараться для того, чтобы уговорить целый мир. Но они умели убеждать. И первого декабря тысяча девятьсот пятьдесят девятого года всеми ведущими странами мира в Вашингтоне был подписан договор, запрещающий в районе Антарктики любые мероприятия военного характера.

– Фантастика какая-то, – хмыкнул Виктор.

– Ну почему же, – спокойно возразил Макаренко. – Все, что я тебе рассказал, подтверждается реальными документами. Если хочешь, можешь покопаться в исторических справочниках или, на худой конец, в Интернете. Кстати, запрещение ядерных взрывов в районе Антарктики обговорено в договоре отдельным пунктом. Сейчас на поверхности материка расположены несколько небольших научно-исследовательских баз, но в подводные пещеры Антарктиды никто не суется. Еще в сорок шестом фашисты предупредили, что ничто не остановит их в случае реальной угрозы Новой Швабии сделать сэппуку[15] всему земному шару.

– Сэппуку? – удивился Виктор.

– Ты не ослышался, – кивнул Макаренко. – Диверсантов, пришедших к власти на «Базе двести одиннадцать», тренировал японский мастер ниндзюцу…

Стены тюремной камеры слегка качнулись перед глазами Виктора…

…Древний храм… Фотография японца в форме японской армии, на груди которого среди множества японских наград висит Железный крест со свастикой посредине… И меч на подставке под фотографией с выгравированным на клинке знаком – дракон, держащий в лапе жемчужину… И голос сихана: «Мой отец… Он отдал жизнь за Японию, воюя в чужой стране… Думаю, сейчас он доволен – не всегда марэбито столь эффективно воспринимает свой дар. Кстати, думаю, ты уже понял, что сны, которые ты видишь, – это его воспоминания о реальных событиях, произошедших с ним…»

Макаренко внимательно посмотрел в глаза Виктора.

– Думаю, теперь ты понимаешь, почему я здесь?

– Не совсем, – сказал Виктор, усилием воли отгоняя воспоминания.

– Один из твоих спутников, Генрих Рауде, резидент разведки антарктического государства Новая Швабия, показал на допросе, что ты летел в Японию в сопровождении мастера сан-нэн гороси, искусства смертельного касания.

«Вот тебе и Генка-бандит, стреляющий телефончики у стюардесс! То-то он так ловко с катером управлялся…» – промелькнуло в голове Виктора.

– Второй твой спутник, агент американского Управления национальной безопасности в Японии Ник Карре, показал, что ты обучался ниндзюцу у си-хана клана Якудзы сумиеси-кай и за короткое время достиг мастерства Стихии Воды.

«Вот те раз! И „братан“, оказывается, из той же серии! Куда ни плюнь, одни шпионы и диверсанты! Домой приеду и ни капли не удивлюсь, если Сева-Франкенштейн африканским агентом окажется».

– К сожалению, мастеров твоего уровня у нас нет, – продолжал Макаренко.

– Стихия Земли – это тоже неплохо, – сказал Виктор. – Не думал, что и у нас спецслужбы готовят согласно древним традициям ниндзюцу.

– Смотря какие спецслужбы. Нас – готовят. Но способностью перехода мы не владеем. Слишком высокий уровень.

– И что вы хотите от меня?

Глядя прямо в глаза Виктора, майор произнес:

– Мы хотим, чтобы ты отправился на «Базу двести одиннадцать». Действовать придется по обстановке. Как минимум – узнать все, что только сможешь. В последних сообщениях «Красной капеллы» была информация о том, что фашисты готовят экспансию. Куда – неизвестно. Но в какую бы точку земного шара ни был направлен их удар, это будет катастрофа для всего мира. Потому что и на этот раз их целью наверняка будет весь мир, а не отдельно взятые страны или даже континенты. Они слишком долго готовились, для того чтобы на этот раз ограничиться малым…

Макаренко говорил что-то еще, но Виктор уже не слушал его.

Все было ясно и без этого.

Майор, видя реакцию собеседника, замолчал.

И тогда после непродолжительной паузы заговорил Виктор:

– Итак, если я правильно понимаю, дело обстоит примерно так. Начиная с разгрома американской эскадры в сорок шестом году и передачи нам атомной бомбы живых немцев никто больше не видел.

– Имеются косвенные сведения о сотрудничестве западных государств с Новой Швабией, а также о сбитых американскими ПВО летательных аппаратах необычной формы, сведения о которых тут же были засекречены…

– Но прямых доказательств их существования нет?

– Нет, – покачал головой Макаренко.

– И сейчас вы собираетесь отправить меня в никуда потому, что кому-то вздумалось передать вам сообщение, больше похожее на отрывок из радиопьесы о Великой Отечественной?

– Боюсь, что у тебя нет выбора, – жестко сказал майор. – Убийство гражданина Японии вкупе с угоном судна и попыткой провоза через государственную границу России двух иностранных шпионов не оставит выбора суду. Похоже, это тот самый случай, когда судьям не останется ничего другого, как вынести крайне редкий в наше время приговор по сто пятой статье УК части второй. А именно – смертная казнь.

Виктор устало рассмеялся.

– Что смерть, отвечу я вам? – произнес он. – Каждый год облетают листья с деревьев и каждой весной возвращаются из праха. Чем человеческое тело важнее праха? И к чему скорбеть о неизбежном? Боятся ли листья ада, и есть ли он для них? Мыслят ли они о смерти? Нет, они просто живут, трепеща на ветру. Раньше ли слетит лист с дерева, позже ли – что в том дереву? Придет весна – и будут новые листья.

Макаренко не спеша убрал авторучку в нагрудный карман.

– Не думал, что в школе ниндзя помимо основных предметов изучают запрещенные гримуары[16]. Жаль, что я зря потратил столько времени. Что ж…

Он начал подниматься из-за стола.

И вдруг застыл на середине движения в нелепой позе на полусогнутых, держась рукой за спинку отодвигаемого стула…

Воздух посреди камеры задрожал и стал быстро сгущаться, пока не превратился в облако легкого серого тумана. Из которого неслышным призраком шагнул на пол камеры маленький человечек в традиционном ярко-оранжевом одеянии тибетского монаха. Облако за его спиной еще вибрировало несколько мгновений, после чего внезапно растаяло, оставив после себя легкий аромат неведомых трав, замешанный на прохладе чистейшего горного воздуха.

Монах даже не взглянул на майора, продолжавшего оставаться неподвижным, словно статуя. Сложив вместе ладони, он степенно произнес:

– Намасте[17], Оми-но ками.

– Намасте… – ответил Виктор, также складывая ладони перед собой, – и не нашел слов, чтобы продолжить приветствие. Впрочем, для человека, появившегося прямо из воздуха, вряд ли требовалось большее, чем приветствие в его лице бога. Тому, что он понял монаха, Виктор уже не удивлялся. Знания ками, с которым Виктор объединил свою душу, были воистину безграничны.

– Ты хорошо читал «Книгу листьев»? – без предисловий спросил монах.

– Ну… нормально читал, – в некотором замешательстве ответил Виктор. – Даже вот кое-что запомнил…

– Плохо читал, – покачал головой монах. – И запомнил не то, что нужно.

– А что нужно?

Монах потихоньку начинал раздражать. Крут он был, бесспорно. Судя по одеждам и озону, прямо с Тибета перешел четко в центр камеры. Виктор вспомнил свой первый опыт перехода – в башне, и то на целый этаж промахнулся. Но вот так с ходу объяснять незнакомому человеку, что он не так читал и не то запомнил, – это по меньшей мере хамство. Даже для тибетского монаха, которым по факту их крутизны дозволено многое. Хотя почему незнакомому? Похоже, он Виктора неплохо знает, судя по тому, что с ходу назвал его именем, данным ему в Школе клана Якудзы. Жаль только, что знание это одностороннее…

– Там, где видишь, что нет пути, – иди смело. Сам умрешь – другие увидят путь… Не жалей то, что не твое. Не жалей того, чем не владеешь, но в пользовании твоем. А не владеешь ты ничем, помни об этом.

Ищущий путь навсегда останется ищущим. Он смотрит себе под ноги и видит лишь камни да грязь. Не ищи путь, ищи знаки, ведущие к нему. Сумей понять сокрытое от других, но данное лишь тебе. Не поймешь – время упущено. А другого знака не будет, ведь ты уже сошел с пути и бредешь в темноту…

– Что ты хочешь сказать, Хранитель Запретов секты Агарти? – неожиданно для себя прорычал Виктор. – Что я утратил Путь Воина?

– Истинный Воин никогда не утратит Путь, – тихо сказал монах. – Он лишь может потерять направление. Сейчас на Юге скопилось слишком много темного. Равновесие может нарушиться.

– Давно ли Черный Орден[18] стало беспокоить нарушение равновесия?

Монах опустил голову.

– Мы всего лишь люди, Оми-но ками, – произнес он. – Люди ошибаются. Хорошо, когда есть возможность исправить ошибки прошлого. А если ее нет, то хотя бы предупредить новые.

– Почему же тогда вы сами не вмешаетесь?

– Однажды мы уже вмешались, – ответил монах. – И это вмешательство чуть не погубило весь мир. Я пришел к тебе, воин, так как увидел, что ты на распутье. Но знай – Пустота не примет тебя. Пока ты сам не поймешь своего предназначения и не выполнишь его до конца…

Фигура монаха стала таять в воздухе. Сначала она стала плоской, словно нарисованной, а затем расплылась бесформенным оранжевым пятном в облаке серого тумана, который вновь из ниоткуда возник в центре камеры.

Потом все исчезло.

А майор, продолжив прерванное движение, наконец встал со стула.

Несколько мгновений он внимательно смотрел в центр камеры.

«Синоби Стихии Земли чувствует остатки энергии перехода, – понял Виктор. – Но не может понять, откуда она взялась. Похоже, Агарти научились сжимать личное время тех, с кем общаются, подгоняя его под свое. Как в замедленном воспроизведении фильма. Кстати, еще один вариант бессмертия – только в своем мире, который практически не меняется. Обычному человеку будет казаться, что монах не двигается вообще – если он не двигается. Когда же он шевельнется, то для этого человека просто исчезнет вследствие несовпадения временных отрезков».

Макаренко с силой зажмурился и вновь открыл глаза. Только что ему показалось, что пространство посреди камеры дрогнуло, словно вода, в которую бросили камень.

И камень тот был оранжевым.

«Да, неслабо меня долбанул этот российский ниндзя, – подумал он. – Или я снова пытаюсь объяснить необъяснимое? Впрочем…»

– Впрочем, у тебя есть один час на размышление, – сказал Макаренко. – Если что – зови дежурного, меня вызовут…

– Я согласен.

– Не понял, – запнулся на полуслове майор. – Только что…

– Прошла целая секунда, майор, – сказал Виктор. – Много это или мало для того, чтобы принять решение? Вот только как вы собираетесь меня туда отправлять? Самадхи не помогло тому, кто сбился с Пути. Сейчас мне не хватит силы даже для того, чтобы перейти в соседнюю камеру.

– Думаю, что этот вопрос решаем, – сказал Макаренко. – Сейчас тебе принесут обед – не одной силой силен воин-синоби, есть ему тоже надо. А потом я кое-что тебе покажу.

От стен пахло сыростью, несмотря на то что они были недавно выкрашены свежей темно-бурой краской. Похоже, обновляли их довольно часто – кое-где, особенно в углах, виднелись плохо прокрашенные участки того же цвета, но потемневшие от времени. Хотя, возможно, это была и не краска…

Сырой воздух подвала имел слабый сладковатый привкус, который могло почувствовать лишь специально тренированное обоняние. А понять, что значит этот запах, мог лишь человек, которому неоднократно доводилось с ним встречаться.

Но помимо запаха, который невозможно было истребить никакой краской, было еще кое-что.

Мощнейшее энергетическое поле.

Черное поле тяжелой энергии смерти, которое почти осязаемо давило на плечи.

А посреди подвала под светом лампочек, запакованных в частые сетки металлических плафонов, несколько человек заканчивали собирать странное сооружение, похожее на деревянные ворота с двумя перекладинами наверху. На сборщиках была та же иссиня-черная форма, что и на Макаренко, только звезды на погонах были поскромнее. Однако офицерские звания нисколько не мешали им сноровисто справляться с незамысловатой столярной работой.

– Интересно, а что бы было со мной, если б я не согласился? – спросил Виктор. – Меня бы тоже расстреляли, как и тех, кого приводили сюда раньше?

– Я был уверен, что ты согласишься. Рано или поздно. А здесь давно уже никого не расстреливают, – мрачно бросил Макаренко, теребя завязки длинного свертка, который передал ему подполковник, ждавший их у выхода из камеры. – И не надо ерничать. У каждого народа имеются в истории темные пятна. А что касается Поля Смерти – ты же знаешь, что там, где проходили казни, навсегда остаются всплески энергии последних мгновений, которые практически не затухают со временем. К тому же тюрьма сама окружена полем, сквозь которое не может пробиться никакое магическое воздействие – ни снаружи, ни изнутри. Его поставил еще царь Петр вместе с Меншиковым, Лефортом и другими членами «Нептунова общества».

– И зачем?

– Здесь раньше был Казенный двор, в котором хранились государственные регалии и сокровища русских царей. Странно было бы не оградить такое место. Потому и сбежать отсюда практически нереально никому, даже такому мастеру, как ты.

«Ага. То-то сквозь ваше непроходимое поле тибетские монахи шастают туда-сюда как по проспекту. Да и, помнится, несколько лет назад все-таки пара человек отсюда свинтила. Так что одно из двух – или поле от времени слегка прохудилось, или майор Макаренко не в курсе истинных способностей некоторых отдельно взятых специалистов».

Тем временем сноровистые парни, собиравшие ни на что не похожую деревянную конструкцию, закончили свою работу. П-образные двухметровые ворота со слегка загнутыми кверху концами верхней балки были выкрашены ярко-красным лаком, которому тусклый свет потолочных лампочек придавал зловещий кровавый оттенок.

– Узнаешь? – спросил Макаренко.

– Гильотина без топора? – предположил Виктор. – Или виселица для ниндзя, которые слишком долго думают над предложением, от которого невозможно отказаться?

Майор внимательно посмотрел на Виктора.

– Ты действительно обучался в Японии?

– Было дело, – хмыкнул Виктор. – Потому и странно видеть тории, стоящие в тюремном подвале. Этим словом обозначают ворота в мир ками, которые по определению не могут стоять в помещении. Поэтому сейчас я вижу только четыре бревна, сколоченных вместе.

– Видимо, не все открыл тебе твой наставник, – усмехнулся Макаренко. – Сам подумай – стали бы практичные древние японцы по всей стране Ямато городить тысячи абсолютно нефункциональных ворот?

– Нууу… почему нефункциональных? В «Кодзики»[19], например, написано, что…

– Если ты о мифе об освобождении богини Аматэрасу из каменного грота, так там все за уши притянуто современными толкователями фольклора. В «Кодзики» нет ни слова о тории, – отмахнулся майор. – Гораздо ближе к истине легенда о том, что это ворота, обозначающие путь в места обитания ками. Хотя те же древние считали, что вся Япония и есть место обитания ками. Типа, в остальном мире ками не водятся. Тории же ставили в основном перед храмами. Сопоставил?

– Сопоставил, – задумчиво протянул Виктор. – То есть, типа, тории – это порталы…

– Для того чтобы монахам и жрецам-каннуси было удобнее совершать паломничества от храма к храму. Через пространство.

– А между путешествиями сидели они себе в медитации и копили силу для следующего перехода…

– Может быть, и так.

– Может. Да только с силой-то у меня по-прежнему неважно, – покачал головой Виктор.

– Не сказал бы, – хмыкнул Макаренко. Грудь и спина, там, где впечаталась в нее спинка железного стула, болели до сих пор.

– А, это ерунда, – поморщился Виктор. – Для перехода сквозь пространство нужно намного большее.

– Что ж, попробуем большее.

Макаренко кивнул парням, устанавливавшим ворота, и те слаженно встали полукругом позади ворот. После чего синхронно сели на пятки и, сложив пальцы в фигуру «докко», закрыли глаза. И почти сразу Виктор почувствовал, как колыхнулось пространство подвала, пронизываемое невидимыми нитями намерения.

И намерение это было очевидно.

Виктор всем корпусом развернулся к Макаренко.

– То, что вы собираетесь сейчас сделать, есть одна из низших ступеней некромантии, – сказал он. – Вы осознаете последствия? Не для меня – для вас?

Макаренко опустил голову. Видно было, что слова давались ему с трудом.

– У нас нет выбора, Виктор, – тихо произнес он. – Если информация выйдет из этих стен, начнется паника, расходящаяся по миру, словно круги по воде. Страны начнут грозить «Базе двести одиннадцать» ядерным оружием, но, скорее всего, не решатся его применить. И тогда руководство Базы применит своё…

Что это – мы не знаем, но нам достаточно секретного отчета полярной экспедиции сорок шестого года, для того чтобы понять, с чем мы столкнемся. Это белые самураи, Витя. Самураи с фашистской свастикой и невообразимыми по мощи технологиями. И они ни перед чем не остановятся.

У нас есть не только косвенные, у нас есть и прямые доказательства их возможностей, и их перечисление займет слишком много времени. Которого у нас с тобой нет. Дорога каждая секунда. Там, где ничего не смогут сделать армии, возможно, что-то удастся сделать синоби из клана Сумиеси-кай. И что значат по сравнению с этим души восьми офицеров группы «К»? За все приходится платить. И возможно, что сейчас мы не просто отправляем тебя в логово зверя – мы искупаем грехи наших предков по отношению к тем, кто погиб здесь… и кто в последний раз поможет нам сегодня…

Пространство подвала, пронизанное нитями намерений, уплотнялось. Багровые стены дрожали, словно живые существа, когда по ним скользили смутные тени, осторожно касающиеся невидимой границы между миром живых и тем, который японцы называют страной Токоё – страной вечного мира, смерти и бессмертия.

Макаренко потянул концы завязок, опутывающих продолговатый сверток, и осторожно развернул ткань. В его руках лежал меч Виктора, завернутый в матерчатый чехол-хикихада.

– В деревянном тубусе, который был у тебя, находилось оригами[20] Японского Общества Сохранения Искусства Мечей, свидетельствующее о ценности и древности этого клинка. А также российские документы о том, что он куплен тобой в московском антикварном салоне господина Исимори. Причем господин Исимори из десяти предложенных фотографий покупателей выбрал именно твою. Я уж не говорю о российских экспертизах Государственного исторического музея и Министерства культуры, подтверждающих культурную и историческую ценность этого оружия. Причем абсолютно подлинных экспертизах.

«Сихан постарался на славу, – мысленно восхитился Виктор. – Причем все это сделать он мог лишь до того, как меч оказался на дне озера. Выходит, он ясно видел будущее. Так не для сегодняшнего ли момента тренировал он меня все эти долгие месяцы?..»

– Но там, куда ты отправляешься, документы не понадобятся, – продолжал Макаренко. – Поэтому, если ты сочтешь нужным, можешь взять свой меч с собой.

Майор протянул его хозяину вместе с тканью, не касаясь пальцами даже кожаного чехла, не говоря уж о сокрытых под ним ножнах и рукояти.

Виктор мысленно усмехнулся.

Ох, вряд ли спецы из этой группы «К» столько месяцев не притрагивались к мечу. Но, по крайней мере, сейчас майор полностью соблюдал древний ритуал, стараясь ни малейшим движением не оскорбить ни меч, ни его хозяина. Что ж, и на том спасибо.

Не говоря ни слова, Виктор принял свое оружие, извлек его из чехла, на короткое мгновение приложил ножны ко лбу в ритуальном жесте, после чего отработанным движением распутал сагэо и привязал меч за спину.

– Как я понимаю, там, куда я сейчас отправляюсь, со связью будет плоховато? – на всякий случай поинтересовался он.

Майор покачал головой.

– Полагаю, что все связные уничтожены эсэсовцами. Но на всякий случай запомни один номер.

Макаренко назвал комбинацию цифр. Виктор повторил.

– Хорошая память, – отметил Макаренко.

– Начинайте, – сказал Виктор.

Он видел, как нити намерений сплетаются в шар светлой энергии, расположенный в центре ворот. И как к этому шару тянутся темные тени, выползающие из стен, которые вдруг потеряли кирпичную твердость и стали зыбкими, словно густой кисель.

Тени тянулись не только к шару. Одна из них приблизилась к коленопреклоненному лейтенанту, замерла, словно в задумчивости, – и вдруг стремительно окутала его, словно накрыла одеялом цвета ночи. Фигура человека все еще угадывалась под этим одеялом, когда нить его намерения изменила цвет.

Теперь она напоминала веревку, скрученную из черных и светлых нитей.

Все большее количество теней заполняло подвал, погребая под собой человеческие фигуры. А шар, пульсирующий в воротах, менял цвет.

Светлое подменялось темным. Черное пятно появилось сбоку и медленно стало заполнять собой пульсирующее пространство…

Оно достигло середины – и по центру шара пролегла извилистая граница, грозящая вот-вот прорваться в ту или иную сторону.

«Так вот откуда взялся символ инь-ян… – пронеслось в голове Виктора, – противоборства и союза двух начал».

Виктор понял, что не стоит дожидаться, пока светлое победит темное. Или наоборот. Пора было действовать.

– Удачи, майор, – сказал он. – Береги душу.

И шагнул в ворота.

Сначала ему показалось, что ничего не произошло. Ослепляющая вспышка – и он шагнул из темноты… в темноту.

Виктор обернулся. Сзади маячили такие же ворота-тории.

И какие-то тени шевелились вокруг.

Первой мыслью было: «Не получилось!»

Но потом, когда глаза слегка попривыкли к темноте, щедро разбавленной лунным светом, он разобрал, что стоит не в подвале, а в саду среди разросшихся метелок мисканта.

Неподалеку маячили словно вырастающие из земли необработанные гранитные глыбы, рядом с которыми петлял искусственный сухой ручей из гальки, полузасыпанный опавшими кленовыми листьями.

«Неухоженный сухой ручей в японском саду? Такое возможно лишь в том случае, если хозяин умер или серьезно болен. Или…»

Его рука сама метнулась к рукояти меча.

– Я бы не стал этого делать, – раздался совсем рядом насмешливый голос, говоривший на немецком.

Виктор даже не удивился тому, что понял произнесенное, – недаром же отец сихана был награжден Железным крестом. Вряд ли он сумел бы несколько лет тренировать фашистских диверсантов, не зная их родного языка.

Из-за ближайшей глыбы гранита вышел высокий офицер в форме с пистолетом в руке.

Такую форму и оружие Виктор видел лишь в старых фильмах о Великой Отечественной войне. Возможно, это и задержало его на мгновение – порой трудно поверить в очевидное. Особенно если ты ожидаешь чего-то подобного, при этом внутренне не допуская даже возможности его существования, – и вдруг оно ни с того ни с сего сваливается тебе как снег на голову.

Мгновение было упущено.

Из-за камней выходили люди в касках, с автоматами в руках. На груди у них, подвешенные на цепях, висели металлические горжеты с фосфоресцирующей в темноте надписью на немецком «Фельджандармерия». Над надписью той же краской был выведен раскинувший крылья орел, держащий в когтях круг со свастикой внутри.

– Военная полиция СС, – сказал офицер с погонами унтерштурмфюрера, поигрывая пистолетом. – Вам придется пройти с нами. Сдайте оружие.

На нем не было каски. Вместо нее на голове офицера была надета фуражка с черепом и скрещенными костями. А еще в размытой утренним светом темноте Виктор рассмотрел знак, которым много десятилетий назад в Третьем Рейхе награждали карателей, отличившихся в борьбе с партизанами, – меч, воткнутый в клубок живых змей.

Дула нескольких автоматов красноречиво смотрели в живот Виктора. Автоматы были те самые Мр-40, которые в старых советских фильмах почему-то называли «Шмайссерами». В принципе, так себе машинка по современным меркам, вообще в основном предназначенная для стрельбы с бедра. О точности стрельбы на дальние расстояния говорить не приходится, но с расстояния в десять метров от цели особая точность и не требуется. Превратят в решето за милую душу, будь ты хоть суперниндзя, хоть Бэтмен во плоти.

Однако имелось одно обстоятельство. После перехода силы у Виктора осталось кот наплакал – ненасытный энергетический инь-ян выпил все, что оставалось. Но для того, чтобы почувствовать разницу между офицером и его жандармами, особых способностей не требовалось.

Намерение, исходящее от офицера, было очевидным.

Но странным.

Его нити тянулись лишь к подчиненным, минуя самого Виктора. Иначе говоря, несмотря на браваду, стрелять унтерштурмфюрер не собирался. А собирался он всего-навсего отдать команду, лишь только Виктор пошевелится.

У подчиненных же намерения не было вообще.

И этого не могло быть.

Потому что живой человек всегда чего-то да хочет.

Сейчас, например, жандармам полагалось тянуть к Виктору толстые светящиеся энергетические жгуты, совмещая их с мушками своих Мр-40.

Но ничего подобного не наблюдалось. Как у тех обитателей «пресс-хаты», которых Виктор в свое время превратил в растения, полностью лишив их намерения.

«Людям в состоянии кататонического ступора не дают в руки оружия. Даже если это оружие предмет антиквариата, – мелькнула мысль. И сразу за ней другая: – Чтобы уничтожить разбойников, надо прежде схватить главаря. Чтобы развязать твердый узел, отдели сначала главаря, а потом все само распустится»[21].

Эту мысль он уже додумывал в действии. Расслабленное тело едва заметно дернулось, метнув левую руку в горло офицера секретным ударом «сань цзе гунь[22], летящий навстречу ветру». Суставы расслабленной руки выскочили из суставных сумок, удлинив ее на несколько сантиметров, необходимых для того, чтобы кончики сложенных вместе пальцев воткнулись в межключичную впадину.

Удар был несильным – как-никак, Виктор стоял в двух шагах от унтерштурмфюрера, – но вполне достаточным, чтобы тот поперхнулся готовой сорваться с губ командой. Дальнейшее не представляло труда.

Используя инерцию удара, Виктор тенью скользнул вперед, готовясь вторым ударом довершить начатое…

Но тут сверху в него ударила молния.

И этого тоже не могло быть.

Потому что бесшумных прямоугольных черных облаков не существует в природе.

Уже корчась на земле, Виктор увидел, как прямоугольник цвета окружающей ночи проплыл над его головой. И как шевельнулся короткий ствол под его днищем, словно раздумывая – не добавить ли?

Добавлять не пришлось.

Перестав хватать ртом воздух, унтерштурмфюрер наконец отдал команду. И жандармы с автоматами тут же ожили.

Один, приблизившись, сноровисто развязывал тлеющее сагэо, другой тянул меч, мешая напарнику и путаясь в одежде, прогоревшей на плече от удара молнии, третий примеривался, как бы половчее садануть Виктору кулаком в грудь – то ли первую помощь собирался оказать, то ли просто душу отвести. Хотя наличие души у этих существ было под большим вопросом.

Едва ли не больше, чем удар искусственной молнией, поразило Виктора то, что лица жандармов были абсолютно одинаковыми. Светлые волосы, гладкая, без намеков на морщины или эмоции кожа и пустые, ничего не выражающие голубые глаза.

Но тут рявкнул офицер – и суета мигом прекратилась. Сорвав меч со спины Виктора, жандармы отпрянули. Двое подняли его на ноги, крепко держа за локти. Ствол автомата красноречиво уперся между лопаток.

Потирая горло, к пленнику подошел офицер.

– Неплохой удар, – сдавленным голосом произнес он. После чего наотмашь ударил Виктора по лицу.

– Привык отдавать долги как можно быстрее, – пояснил он. – Добро пожаловать в Новую Швабию.

Во рту стало солоно. Виктор усмехнулся и посмотрел вверх.

«Все-таки Антарктида».

Высоко-высоко над ним нависал темный свод. На котором четко, будто нарисованные, выделялись знакомые созвездия. А над зарослями мисканта и полуоблетевших кленов по куполу неба равномерно разливались лучи занимающегося рассвета. Слишком равномерно, будто кто-то аккуратно и не спеша увеличивал яркость искусственного солнца.

Ему завели руки за спину, на запястьях защелкнулась сталь наручников. Виктор не сопротивлялся. Да и стоит ли корчить из себя супермена, когда тебе в живот смотрит десяток стволов? Тем более что, даже если и удастся вырваться, через час ловить его будет вся подземная Швабия. Гораздо разумнее дождаться удобного случая, перед этим разузнав как можно больше о месте, в которое он попал.

Его провели по саду мимо домика, выстроенного в воздушном японском стиле. Виктор отметил, что стена дома не только изрешечена пулевыми отверстиями, но и прожжена наискось чем-то гораздо более серьезным, словно по ней рубанули огненным мечом, – практически разрезанный пополам домик чудом не разваливался на две половинки.

Виктор тут же вспомнил голос в диктофоне Макаренко.

«Красная капелла».

И знак за борьбу с партизанами на груди унтерштурмфюрера.

И соленый привкус крови во рту, подтверждающий, что он не спит и не бредит после того, как его приложило молнией…

Его вывели на улицу.

Это была самая настоящая улица с выполненными под старину фонарями и утопающими в зелени аккуратными домиками, выстроенными как в японском, так и в европейском стиле.

В одном из дворов садовник подрезал кусты, старательно не замечая того, что происходит на другой стороне улицы. По его напряженной спине было понятно, что он бы и рад был убежать или спрятаться где-нибудь за домом, но очень боится, что это покажется подозрительным тем, кто сейчас вел Виктора к… средству передвижения.

Потому что назвать это автомобилем было затруднительно.

Средство передвижения представляло собой непроницаемо черный прямоугольный параллелепипед, три метра на пять и на два в высоту, без какого-либо намека на колеса. На боку параллелепипеда той же светящейся краской был нарисован тот же орел со свастикой в когтях, что красовался на нагрудных бляхах фельджандармов. На его крыше размещалась покатая башня, из которой торчал ствол пулемета.

«Где ж у нее дверь-то?»

Словно в ответ на безмолвный вопрос Виктора треть боковой стены прямоугольника беззвучно поднялась кверху.

Виктора бесцеремонно втолкнули внутрь отсека, судя по скудости убранства, предназначенного для перевозки преступников. После чего стена так же беззвучно встала на свое место.

В отсеке имелся один-единственный предмет интерьера – приваренная к полу металлическая лавка.

«Почти как дома», – мысленно съязвил Виктор.

Через несколько мгновений по тому, как внутренности потянуло книзу, стало ясно, что черный параллелепипед взмыл вверх.

«Вот это я понимаю, автозак! – невольно восхитился Виктор. – Не то что у нас – все дыры в асфальте пересчитает, пока доедет».

Одна стена отсека была прозрачной – видимо, чтобы конвой был в курсе того, чем занимается арестант. И чтоб у арестанта не было сомнений, что конвой не дремлет.

Место водителя размещалось впереди «автозака» и было недоступно для рассмотрения по причине высокой спинки водительского кресла. В салоне летательного аппарата фашисты с одинаковыми лицами, отгороженные от Виктора толстым стеклом, чинно сидели на лавках вдоль стен. Наверх, в пулеметную башню, вела легкая лесенка. А посреди салона на станине стояло громоздкое орудие, стволом уходящее в прозрачную сферу, вмонтированную в пол. На вращающемся стуле около орудия восседал унтерштурмфюрер, беседуя с кем-то по самому обычному мобильному телефону и время от времени бросая на Виктора взгляды, не сулящие ему ничего хорошего.

«Вот из этой хреновины, похоже, меня током и долбанули, – подумал Виктор. – Интересно все-таки, за счет чего этот автозак летает? Ни рева двигателей, ни тряски, ни советов пристегнуть ремни».

Тем временем желудок снова начал опускаться в район кишечника – знакомый эффект скоростного лифта. Значит, «автозак» пошел на снижение. Лишним подтверждением этому факту стали одинаковые жандармы, синхронно вскочившие со скамеек.

Однако в их услугах более никто не нуждался. Они так и остались стоять навытяжку внутри «автозака». Когда стена поднялась кверху, унтерштурмфюрер уже маячил в проеме, делая Виктору ручкой – пошли, мол, хватит рассиживаться, приехали.

– Ну приехали так приехали, – пробормотал Виктор, вылезая наружу и щурясь от яркого солнечного света. Судя по всему, переход от глубокой ночи к полуденной иллюминации здесь не занимал слишком много времени.

«Автозак» стоял во дворе старинной крепости.

На высоких стенах, сложенных из грубо отесанного камня, реяли знакомые по фильмам красные полотнища со свастикой посредине. Тяжелые, приземистые башни с каменными зубцами наличествовали во всей красе, отдавая дань средневековой моде. Только верхние площадки башен от зубцов и выше были дополнительно накрыты черными сферическими колпаками, из которых во все стороны торчали пушечные и пулеметные стволы.

Одна из башен, сложенная из иссиня-черного камня, поражала своими размерами и высотой. Создавалось впечатление, что своей верхушкой она упирается прямо в нереально чистое, голубое небо. Откуда-то из глубин памяти пришло название «донжон» – главная башня средневекового замка.

А прямо перед Виктором возвышался величественный замок – крепость внутри крепости. Высокие стены, узкие окна-бойницы, кованые ворота, даже небольшой подъемный мост через ров, заполненный проточной водой. По краям рва рос невысокий кустарник, что, наверное, по замыслу местных дизайнеров должно было освежить мрачноватый средневековый пейзаж.

– Готично, – хмыкнул Виктор.

Помимо замка внутри крепости имелось еще множество различных построек – прямо небольшой город, выдержанный в том же стиле, что и основные здания. Рядом с коттеджем, смахивающим на многоэтажный ДОТ, стояло несколько человек в эсэсовской форме.

Гостя ждали. Не зря унтерштурмфюрер почти все время полета на мобильнике висел. На всякий случай плавно довернулись колпаки на двух ближайших башнях, нацелившись на гостя чем-то серьезно крупнокалиберным.

От группы офицеров отделился один с витыми погонами штурмбаннфюрера на плечах и направился к «автозаку». Пленник с интересом наблюдал за его приближением. Унтерштурмфюрер вытянулся в струнку и сделал отмашку правой рукой от сердца, сильно напоминающую нацистский «хайль». Не сводя глаз с пленника, штурмбаннфюрер сделал ответную отмашку и, подойдя, протянул руку.

– Ну, здравствуй, Виктор.

– При всем желании, Гена, не смогу подать тебе руку. Или как там тебя… Генрих Рауде?

– Ты в наручниках? – удивился Генрих. И резко повернулся к унтерштурмфюреру. – Я же приказал доставить этого человека как почетного гостя!

Унтерштурмфюрер побледнел.

– Преступник был вооружен и оказал сопротивление, – пробормотал он. – И, согласно директиве тринадцать А, было применено воздействие третьей степени…

Теперь настала очередь побледнеть Генриху.

– Козлы, – по-русски пробормотал он. После чего гаркнул на общепринятом в этой местности немецком: – Немедленно снять наручники!

Унтерштурмфюрер метнулся выполнять приказание.

Спустя несколько мгновений Виктор потер освобожденные запястья – в японском саду командир жандармов несколько перестарался, затягивая стальные браслеты.

– Я еще разберусь с ним! – прошипел Генрих.

– Не сто́ит, – хмыкнул Виктор. – Я там немного решил проверить на вшивость его молодцев одинаковых с лица. Так что его можно понять.

– Ты имеешь в виду гемодов?

– Кого?

– А, так ты же ничего не знаешь, – спохватился Генрих. – Пойдем, дружище, нам надо о многом поговорить.

– Я тогда даже не успел тебя поблагодарить. Если б не ты, эти японские отморозки как пить дать отрубили бы мне голову как какой-нибудь курице!

– Не стоит благодарностей, – сказал Виктор. – Я просто сделал то, что считал нужным сделать.

– Возможно, и мне когда-нибудь представится случай отплатить тебе той же монетой.

– Возможно. Жизнь, знаешь, такая штука, спиралью заворачивается. Как-нибудь на новом витке пересечемся – рассчитаешься.

– И то правда, – сказал штурмбаннфюрер, вставая со стула. – А теперь извини, официальная часть беседы. Если позволишь, Фердинанд закрепит на тебе несколько датчиков.

– А у меня есть выбор? – поинтересовался Виктор.

– Признаться, нет, – вздохнул Генрих.

Они находились в комнате с зеркальными стенами. Зеркала были непроницаемо черными, но в них удивительным образом отражалась обстановка комнаты. То ли это было сделано для того, чтобы допрашиваемый не видел тех, кто за ним наблюдает, стоя за этими стенами, то ли в удобных зеркалах можно было с разных ракурсов наблюдать за процессом допроса… А может, с таких стен просто удобнее было смывать кровь – на идеально гладких поверхностях в случае неважной помывки разводов не видно. В углу комнаты столбом застыл провинившийся унтерштурмфюрер, который, повинуясь кивку Генриха, метнулся к Виктору и принялся закреплять на нем многочисленные датчики.

Между Виктором и Генрихом находился стол. На столе стоял плоский прибор серебристого цвета.

– Детектор лжи? – осведомился Виктор.

– Он самый, – кивнул Генрих. – Без него мне бы не разрешили беседовать с тобой. Хоть он и совмещен с диктофоном, пусть тебя это не смущает – запись будет слушать лишь несколько человек.

– Тоже гестаповцев?

Генрих, подкручивающий верньеры настройки прибора, замер на мгновение.

– Это прозвучало как упрек, – медленно произнес он. – Пойми – наши деды основали Новую Швабию, и у них была не самая худшая структура государственного управления. Потому мы и не стали ее менять, хотя цели у нас совершенно другие.

– А какие, можно узнать?

Закрепив последний датчик, Фердинанд вернулся на свое место и замер столбом в углу. Генрих еще некоторое время всматривался в показания детектора, регулируя настройки, после чего откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди, украшенной Железным крестом первой степени.

– Такие же, как и у других стран, – жестко сказал он. – Соблюдение суверенитета, торговля, обеспечение нужд населения нашей страны. Кстати, с последним мы в настоящее время справляемся лучше многих других государств.

– Охотно верю, – кивнул Виктор. – Кстати, хотел поинтересоваться чисто для информации – члены «Красной капеллы» были гражданами Новой Швабии?

Благодушное лицо Генриха стало жестким.

– Члены «Красной капеллы» были военными преступниками, – процедил он. – И уничтожены как военные преступники.

– Так же, как и их предшественники в Третьем Рейхе? – хмыкнул Виктор.

– В сорок шестом году конституцией Новой Швабии многие направления идеологической и политической деятельности Третьего Рейха запрещены законодательно, – отчеканил Генрих. – А вооруженные формирования государственных преступников уничтожали и будут уничтожать все государства мира.

– Чем же они провинились? – спросил Виктор, внимательно глядя в глаза собеседника.

– Послушай, нам не о чем больше поговорить, кроме как о кучке бандитов?! – взорвался штурмбаннфюрер.

– Ну почему же? – сказал Виктор. – Например, ты мне можешь рассказать, что ты делал в Японии, случайно ли оказался в одном со мной самолете. И почему у белого самурая, который пытался меня убить, под мышкой была такая же наколка, как у тебя.

Генрих усмехнулся.

– Можно подумать, что это не я веду допрос, а ты.

– А это допрос?

– Конечно нет, – рассмеялся Генрих. – Сам понимаешь, допросы в учреждениях тайной государственной полиции ведутся несколько в ином ключе. Скорее, это встреча двух хороших друзей, в рамках которой я имею полномочия сделать тебе предложение, которое может тебя заинтересовать. Хотя, наверно, сначала разумнее будет рассказать о том, ку-ды ты попал, а после ответить на твои вопросы.

Генрих поудобнее расположился на своем стуле. Виктор про себя отметил, что движения его собеседника четкие, экономичные и одновременно плавные, словно тело эсэсовца не двигалось, а перетекало из одного положения в другое. Похожим движениям учил его сихан в японской школе ниндзюцу.

«Такое впечатление, что у нас был один учитель, – подумал Виктор. – Хотя подождем с выводами. Всегда лучше слушать, чем говорить. Тем более когда к тебе подсоединен детектор лжи».

– Итак, Черный Орден СС был вновь создан при образовании государства Новая Швабия из бойцов элитного формирования Абвера – соединения «Бранденбург-800», – начал Генрих. – Благодаря им, собственно, это государство и было образовано, когда они после окончания Второй мировой войны захватили власть на «Базе двести одиннадцать». Сейчас разведывательно-диверсионная сеть «Черного Ордена» опутывает весь земной шар, тайно или явно влияя на политику большинства государств в пользу Новой Швабии.

Генрих едва заметно улыбнулся краем рта.

– Естественно, что мое появление на одном с тобой самолете было не случайным. Как и то, что вместо одной школы ниндзюцу ты попал в другую.

– А смысл? – спросил Виктор.

– С момента изобретения ядерного оружия «Черный Орден» следит за соблюдением равновесия сил на планете.

Прочтя немой вопрос в глазах Виктора, Генрих пояснил:

– Согласись, глупо было бы курице, высиживающей золотое яйцо, позволить, чтобы оно само себя взорвало изнутри, прихлопнув при этом саму курицу.

– Интересная трактовка международного положения, – хмыкнул Виктор.

– Тем не менее она соответствует истине, – вполне серьезно сказал Генрих.

– И что потом вы намереваетесь делать? В смысле, когда яйцо дозреет до нужной кондиции.

– Яйцо практически дозрело. И когда оно окажется в полной власти «Черного Ордена» – лишь вопрос ближайшего времени.

В голосе Генриха звучала суровая убежденность.

– Как только мы узнали, что в России нашелся человек, владеющий совершенным ки-ай, получив его посредством прямой передачи, мы немедленно предприняли необходимые действия для того, чтобы ты попал в школу якудзы, сотрудничающую с «Черным Орденом». Но агенту самурайского клана Сагара удалось нас опередить.

– Так, насколько я помню, клан Сагара тоже следит за равновесием?

Генрих поморщился.

– У самураев этого клана несколько иные понятия о равновесии, хотя и мы, и они исповедуем кодекс бусидо[23], который намного разумнее и продуктивнее нацизма, имеющего в своей основе не заветы воинов прошлого, а бредни госпожи Блаватской. Но не будем об этом. И нам, и клану Сагара был важен результат. А овладение секретом прямой передачи может существенно сместить чашу весов в сторону той стороны, которая им владеет.

– А как же тогда равновесие? – хмыкнул Виктор. – Со смещенными-то весами?

– Равновесие сил возможно лишь тогда, когда в нем заинтересован более сильный из противников.

– Если только в один прекрасный момент более сильный не решит прижать к ногтю того, кто слабее.

Генрих, ничего не ответив, озабоченно постучал ногтем по детектору лжи.

– Странно, – пробормотал он. – Вроде датчики в норме. Но почему-то никаких изменений… Так на чем мы остановились?

– На равновесии. И на белом самурае, который пытался меня пристрелить, – напомнил Виктор.

– Ну, насчет равновесия мы, похоже, остановились на том, что у разных людей на него разные взгляды и никто ничего в них менять не собирается. Главное – это чтобы на нашем хрупком земном шаре однажды кто-нибудь не нажал на красную кнопку. Кстати, именно ради соблюдения равновесия в сорок пятом посол Новой Швабии передал вашему правительству чертежи и образец атомной бомбы. Иначе Штаты после поражения эскадры Берда сгоряча могли попытаться начать войну против Антарктиды, и неизвестно, чем бы кончилось противостояние двух ядерных держав. Тем более что о последствиях атомной войны американцы имели тогда весьма смутное представление. Естественно, мы позаботились довести информацию о нашем акте доброй воли до правительства США. Чем и было достигнуто равновесие сил в мире.

– Грамотная многоходовка, – кивнул Виктор.

– Благодаря ей впоследствии Новая Швабия не только укрепила свой авторитет в мировом сообществе, но и получила необходимые полвека для дальнейшего технического развития.

– Почему же тогда никто в мире ничего о ней не знает?

Генрих рассмеялся.

– Знаешь, как-то в октябре далекого тысяча девятьсот тридцать восьмого года по американскому радио прозвучала печально знаменитая радиопостановка по мотивам романа Герберта Уэллса «Война миров». Так вот, эта невинная радиопьеса породила в Соединенных Штатах самую настоящую панику. Несколько человек, услышав «новость», покончили с собой. Другие, вооружившись двустволками, приготовились к обороне. Паника не прекратилась, несмотря на неоднократные напоминания, что это радиотрансляция. И такая реакция не на шутку взволновала власти. После чего был принят негласный «Закон о средствах массовой информации», который сегодня действует во всем мире.

Суть этого закона в том, что массам преподносится в основном только белая информация, которая не может вызвать массовые беспорядки, чреватые серьезными осложнениями для существующего положения вещей. Могу тебя уверить, что, если, скажем, хорошо подготовленные группы диверсантов «Черного Ордена» быстро и аккуратно захватят правительство отдельно взятой страны, обыватели, скорее всего, ничего не узнают. Им так же будут крутить по телевизору выступления их президента, хроники с места автомобильных аварий, рекламу памперсов и фильмы про нашествия инопланетян. И кому какая разница, кто пишет речи для того президента – сотрудник информационного агентства или офицер Управления имперской безопасности? Гораздо проще развлекать общественность сказками, чем привлекать ее внимание к реальным событиям.

– Охотно верю, – сказал Виктор. – Тем более если те диверсанты владеют секретом перехода сквозь пространство.

– И если убить их можно только разрывной пулей в сердце или в голову. Другие раны затягиваются практически на глазах, – сказал Генрих.

– Не понял, о чем ты, – сказал Виктор.

– Что именно не понял? – хмыкнул Генрих. – Почему у тебя на плече нет ожога от выстрела молниемета, несмотря на то что твой костюм ниндзя сгорел на четверть? И, кстати, долго ли тебе набивали на спине наколку синоби Стихии Воды семьи Кога? Обычному человеку такой рисунок делается около двух недель.

– Реально ничего не понимаю. Ты о чем? – спросил Виктор, все больше недоумевая.

– У тебя на спине от шеи до крестца выколот японский морской дракон, держащий в лапе боевой топор с цветком хризантемы на нем. Это древний герб школы Кога провинции Оми, если ты не в курсе.

– У меня на спине???

Виктор повернул голову.

В зеркальной стене сзади через прожженную в одежде прореху отчетливо была видна оскаленная пасть дракона, наколотого на его спине.

Теперь стали понятны недоуменные взгляды тюремных работников, когда на вопрос «имеются ли у вас наколки?» он отвечал отрицательно. Но тогда никто ничего ему не сказал – видимо, шибко важный он был преступник для того, чтобы грузить его всякой ерундой. А трюмо в российских тюрьмах никто завести не удосужился.

«И когда это сихан успел? – подумал Виктор. – Не иначе когда я после Испытания стихией Воды в отключке валялся. То-то тогда утром весь пол был в кровище и спина потом два дня чесалась».

– Ты бессмертный первого уровня, – сказал Генрих. – Что возможно лишь в результате прямой передачи.

– Я? Бессмертный???

– Ага, – кивнул эсэсовец. – А ускоренная регенерация тканей – приятный побочный эффект этого феномена на ближайшие лет пятьдесят – шестьдесят. Когда же темпы регенерации снизятся, возрастных болезней станет больше, чем случаев утренней эрекции, а девушки станут любить только за деньги, поступаешь просто. Находишь юного дебила-переростка без признаков наркозависимости, каким-то образом вышибаешь из него душу и преспокойно заселяешь своё «Я» в новый прыщавый кондоминиум. Как я понимаю, с каждым разом навык переезда совершенствуется. Надеюсь, что нам все-таки удастся договориться и ты расскажешь, как твоему ками удалось в тебя вселиться.

– Вы и об этом знаете? – усмехнулся Виктор.

– Мы знаем немало, – согласился Генрих. – Здесь, в подземных пещерах Антарктиды, подводники адмирала Деница обнаружили не только законсервированное оружие и приборы древней цивилизации, но и манускрипты ариев. Которые еще во времена Третьего Рейха удалось расшифровать специалистам Аненербе[24]. Из тех манускриптов стало ясно, что древним были известны три формы достижения бессмертия: прямая передача, смена кожи после принятия внутрь «напитка бессмертия» и выживание после заражения «вирусом бессмертия». Первый способ описывался довольно смутно. Второй ежегодно приносил бессмертному несколько месяцев ужасных страданий, пока слезала, а потом нарастала новая кожа. Вирус же удалось синтезировать в конце семидесятых, но, видимо, организмы древних ариев лучше справлялись с иммунодефицитом, предшествующим бессмертию, – люди умирали от СПИДа, слишком часто не дожив до желаемого результата.

– А как СПИД проник на остальные материки?

– Через наших агентов, – поморщился Генрих. – У всех бывают недоработки. А в те годы многие специально заражали себя, надеясь стать бессмертными и не зная, на что они идут. Потом же сектанты, узнав, что от СПИДа умирают прежде всего гомосексуалисты, наркоманы и негры, постарались распространить его по всему миру.

– Сектанты ли? – усомнился Виктор.

– В общем, так, – хлопнул ладонью по столу Генрих. – Я и без этого рассказал тебе слишком много. Теперь настала моя очередь задать несколько вопросов. Первое. Тебе известен секрет прямой передачи?

– Элементарно, – сказал Виктор. – Продвинутый дедушка-ниндзя взрезает себе живот на глазах у внука, из того от потрясения вылетает душа, и дедушка вселяется в тело юного родственника. Не знаю, как там насчет бессмертия, но внучок резко умнеет, перестает гадить в памперсы и автоматически садится медитировать.

– Весело, – криво усмехнулся Генрих. – Пробовали. Только это не работает.

– Ну тогда не знаю. Может, потому, что у эсэсовцев просто нет души и им нечем меняться? – предположил Виктор.

– А может, хватит ерничать?

В голосе Генриха зазвучал металл.

– Вероятно, ты не очень представляешь себе, куда попал, – продолжил он, нервно постукивая по крышке стола подушечкой пальца, окольцованного тяжелым перстнем белого металла с рунами и эмблемой мертвой головы. – Даже если мое дружеское расположение и останется безграничным, вышестоящее начальство может не разделить моего отношения к тебе.

– И что тогда? – прищурился Виктор.

– Тогда ничего хорошего. Поверь, у них есть очень действенные методы развязывания языков.

– Охотно верю, – сказал Виктор скучным голосом. Эта беседа стала ему понемногу надоедать, несмотря на обилие информации, которую он из нее почерпнул. – Слушай, тебе доводилось играть в компьютерные игры?

– Нууу… в общем, да, – протянул Генрих, несколько обескураженный таким поворотом беседы.

– И что ты делал, если игрушка тебе надоедала?

– Компьютер выключал, – фыркнул штурмбаннфюрер.

– Вот именно, – сказал Виктор. – И даже если главный герой игрушки был в режиме бессмертного Бога, это мало ему помогало, когда ты отключал питание…

Лицо Виктора стало бледнеть на глазах.

– Что за… Что за черт?

Машинально взгляд Генриха упал на детектор лжи.

Показатели дыхания, давления, сердечно-сосудистой активности медленно сползали к отметке «ноль». Датчики двигательной активности, мимики лица и кожно-гальванического рефлекса по-прежнему не показывали ничего, словно аппарат был подключен не к живому человеку, а к зеркальной стене.

– Но ведь компьютер можно включить заново! – в отчаянии закричал Генрих.

– Можно, – затухающим голосом прошептал Виктор. – Но при этом стоит ли продолжать давно надоевшую игру без цели и смысла?..

Тяжелая зеркальная панель комнаты со свистящим шипением отъехала в сторону. Бросившиеся было к пленнику офицеры, прервав броски на полпути, вытянулись в струнки и синхронно выбросили руки вверх в модифицированном «хайль».

Но той, кто вошла в комнату, было не до приветствий. Все ее внимание было поглощено пленником, который сейчас стремительно убивал сам себя.

Затянутая в идеально подогнанную по фигуре черную эсэсовскую форму, она пантерой ринулась к Виктору. В ее стремительных движениях было столько дикой, животной силы и грации, что офицеры невольно отшатнулись в разные стороны…

…Это было похоже на удар по затылку железным ломом. Сознание, уже проваливающееся в вязкое болото небытия, буквально вышвырнуло обратно, в мир, в который Виктор твердо решил больше никогда не возвращаться…

Из расплывчатого серого киселя постепенно стала выкристаллизовываться окружающая реальность. Серебристое пятно на черном фоне… Ближе… Еще ближе…

Нет, не пятно.

Череп.

Оскаленный человеческий череп. С двумя перекрещенными костями на фуражке, надетой поверх тяжелого узла солнечно-золотых волос.

Череп покачнулся – и медленно отъехал назад.

– Будет жить, – произнесла хозяйка фуражки.

И Виктор понял, что действительно в мире, который он только что собирался покинуть, пожалуй, есть еще что-то, ради чего стоит жить.

Или, вернее, кто-то.

Потому что лицо под фуражкой не могло принадлежать земной женщине.

Это было лицо идеальной, совершенной, неземной красоты – строгой, холодной, но в то же время притягательной настолько, что Виктор на мгновение забыл, кто он и зачем здесь оказался. На эту девушку хотелось смотреть бесконечно. Просто смотреть, потому что дотронуться до такого совершенства казалось немыслимым кощунством.

Неуловимым движением девушка поправила чуть сбившийся форменный галстук и, равнодушно скользнув взглядом по растерянному лицу Виктора, повернулась к Генриху.

– Вы напрасно теряете время, – сказала она. – Это мурёку-синоби. Воин ночи, лишенный внутренней силы.

– Но штандартенфюрер! Для того чтобы взять в плен этого человека, была проведена сложная операция…

По лицу девушки скользнула едва заметная презрительная усмешка.

– Что ж, видимо, тот, кто планировал операцию, не счел нужным посоветоваться с обществом «Врил». Тем хуже для него. Мурёку-синоби годен лишь для того, чтобы убирать щебенку за буровыми машинами. Рапорт наверх я отправлю сегодня же.

…Когда за девушкой задвинулась панель, Генрих раздосадованно грохнул кулаком по столу так, что детектор лжи подпрыгнул и чуть не свалился на каменный пол. После чего штурмбаннфюрер устало опустился на стул и, обхватив руками голову, уставился на Виктора.

– Ну что, допрыгался? – простонал он. – Это всё.

– Что всё? – тихо спросил Виктор.

– То и всё. Приговор эзотериков общества «Врил» не обжалуется и немедленно приводится в исполнение. А для тебя это – концлагерь. Разгребание каменной крошки за древними туннелепроходческими машинами. Которые если и завалит – не жалко.

– Людей тоже не жалко?

Генрих устало усмехнулся.

– Ты еще не понял? Люди здесь самый дешевый товар. И легко восполняемый. Скоро сам поймешь почему.

Каменная пыль была везде. В воздухе, в одежде, в глазах, в легких. Она скрипела на зубах, стачивая эмаль, а кариес довершал остальное. Хотя заключенным зубы были особенно и не нужны. Полужидкая, безвкусная биомасса на завтрак, на обед и на ужин не требовала усиленного пережевывания и содержала лишь строго определенное количество калорий и витаминов. Ровно столько, чтобы заключенный мог двенадцать часов в день работать лопатой, толкать груженую тачку и, надрываясь, устанавливать опорные столбы.

– Безотходное производство, – мрачно усмехнулся Курт, вылизывая алюминиевую миску.

– То есть?

– Что тут непонятного? – удивился заключенный. – Здесь есть все – золото, серебро, сталь, уран, алмазы.

Он обвел рукою нависший над их головами мрачный свод штрека.

– Плохо только с белка́ми. С мясом то есть. Поэтому здесь мертвецов не хоронят, а делают из них еду. Для нас.

Лицо Виктора невольно перекосилось. Он осторожно, словно ядовитого паука снял с коленей миску, из которой только раз и успел отхлебнуть. После чего поставил ее на каменный пол, испещренный бороздами от шарошек буровой туннелепроходческой машины, рев которой до сих пор стоял в ушах. Лишь во время обеда заключенным концлагеря представлялась возможность поговорить. Или покричать – большинство тех, кто проработал в штреках больше года и остался жив, были тугими на ухо.

– Зря кривишься, – покачал головой Курт. – Скажи спасибо, что загнали в разведочный штрек со старыми БТМами[25]. Им, – Курт показал глазами наверх, – постоянно нужны новые территории, вот и роют не переставая. Современные машины с ядерными двигателями плавят породу раскаленным литием и прут вперед, словно нож сквозь масло – только стены полированные после нее остаются. И укреплять их не надо, и пылищи со щебенкой не остается. Только те, кто ее обслуживает, от радиации дохнут меньше чем через полгода. Это у нас – благодать. Пока они там допрут, что порода пустая, мы, может, еще месячишко-другой протянем.

– А надо оно – так жить? – спросил Виктор.

Самого концлагеря он пока не видел – его привезли сразу ко входу в штрек и загнали внутрь вместе с толпой других заключенных. В штреке он побыл от силы час и многого пока не понимал. В частности – как могут люди годами жить, вкалывать так, как не снилось тягловым животным, и при этом плодить себе подобных, которым впоследствии тоже придется толкать тачку. Которую, возможно, точно так же когда-то толкал его дед, после смерти химически разложенный в съедобную биомассу.

– Надо, – сказал Курт. – Потому что мы рожденные люди, а не гемоды. И нам свойственно надеяться.

Виктор второй раз слышал это слово, но вот расшифровки его от Генриха он так и не дождался.

– Гемоды – это кто?

– Да вон, – сплюнул Курт, – не видишь, что ли?

Виктор проследил взглядом направление полета плевка.

Метрах в двадцати от них с автоматом на плече тупо торчал на одном месте крепкий блондин с пустыми глазами. В окаймленных коричневым кантом петлицах его униформы скалились серебряные черепа.

– Genetische Modifikation. Генетическая модификация искусственно выведенного человека. Сокращенно – гемод. Взамен эмоций под черепом набор жестких инструкций. Максимально функциональная биомасса. Навроде нашей жратвы.

– А зачем им тогда мы и концлагерь? Нашлепать таких гемодов – и пусть работают вместо людей.

– Всё очень просто, – криво усмехнулся Курт. – Вдумайся в название – концентрационный лагерь. Как только количество людей достигает определенной концентрации, назначается день Огня. Конечно, кого-то оставляют для продолжения потомства, так сказать на семена.

– А остальных?

– Остальных сжигают заживо.

– Зачем???

– Жертвоприношение арийским богам. И черепу.

Виктор тряхнул головой. Как-то слабо укладывалась в ней только что полученная информация.

– Жертвоприношение? Какому черепу?

– Говорят, что в последней мировой войне у вождя нацистов был череп, который давал хозяину силу. Но взамен ему требовалось…

– Мощное Поле Смерти, состоящее из всплесков энергии последних мгновений, – задумчиво завершил фразу Виктор.

– Откуда ты знаешь? – удивился Курт.

– Меня забросили сюда при помощи Поля Смерти.

– Тебя? Забросили???

– Да, – пожал плечами Виктор. – А что здесь такого?

– А мы думали…

– Что думали?

– …что ты из секты Белых Самураев, – смущенно проговорил Курт.

– Можно с этого места поподробнее? – попросил Виктор.

Курт пожал плечами.

– Говорят, что где-то существует секта, которая противостоит Черному Ордену. Их воспитывают в самурайских традициях, делая из них непобедимых убийц. Но, похоже, это только легенда.

– Не думаю, – пробормотал Виктор.

Понемногу все вставало на свои места. Если такая секта действительно существует, вполне логично предположить, что она могла заслать убийцу в Японию для того, чтобы ликвидировать потенциальную угрозу Равновесию в лице Виктора. Однако эта угроза Равновесию сама ликвидировала убийцу на последнем этаже Башни Испытаний. Но никто не может гарантировать, что таинственная секта Белых Самураев не повторит попытку.