В это утро звук горна весело взмыл в ясное, безоблачное небо.
Мы проснулись в небольшой деревеньке, в которой разбили лагерь, и поняли, что за ночь на смену осени пришла зима. Дождя не было и в помине. Стоял легкий морозец. На ярко-голубом небе не было ни облачка. Все улыбались и, как коты, щурились в лучах яркого солнца. Нам всего-то не хватало самой малости: солнечного дня, наполненного желудка и ощущения сиюминутной безопасности. Мы устали, были голодны и растеряны, но солнечное утро и миска горячего супа вернули отличное настроение. Все вчерашние неприятности были тут же забыты.
Первым признаком пробуждающегося духа является возникшее взаимопонимание. Венгр, немец, русский и поляк, сидя рядом на солнышке, мирно болтали, не понимая ни слова на чужом языке.
Офицеры обращались к уланам, и те отвечали им весьма доброжелательно. Никто не огрызался и не ворчал.
Люди мирно разговаривали, и солдаты даже делились с военнопленными не только едой, но и мылом, бритвами и тем, что наши отъявленные оптимисты называли полотенцами.
Уланы обсуждали различные способы ведения сельского хозяйства в разных погодных условиях и на разных почвах – словом, в тех местах, где они побывали за годы войны. Как милитаризм ни пытался превратить человека в инструмент войны, крестьянин первым делом обращал внимание на свойства почвы, на ее пригодность для возделывания тех или иных культур. Бородатый сибирский мужик говорил крестьянину из Галиции:
– Отличная почва в ваших карпатских лесах! Отличная!
Выдав эту тираду, он принялся медленно жевать ломоть черного хлеба, щедро посыпанный солью, пристально вглядываясь в даль, в черные, изувеченные войной поля. Прожевав хлеб, он печально покачал головой и заявил:
– А все-таки сибирская земля, брат, черт побери, лучше! Да, – немного помолчав, добавил он, – лучше, черт побери!
Крестьянин из Галиции, вспомнивший родную землю, похоже, усомнился в его словах.
Они помолчали.
– Не сомневайся, брат, – прервал молчание сибиряк. – Через месяц, а то и раньше вы уже будете в Сибири. Лично убедишься в моих словах.
Крестьянин ответил слабой улыбкой: он совсем не стремился сравнивать земли таким экзотическим способом.
Донесся слух, что обед будет готов к одиннадцати утра. Время непривычно раннее для обеда, а значит, что-то должно произойти. Мы стали активно обсуждать вопрос: будем ли мы по-прежнему отступать или повернем назад и вступим в бой? В разговор вступили все без исключения. От апатии последних дней не осталось и следа. Все были готовы к любому повороту событий.
Вскоре нам стало известно, что вместе с лошадьми нас погрузят в поезд и отправят на долгий отдых в глубокий тыл. Лагерь взорвался радостными криками и громким смехом. Мы кричали и горланили песни. Даже лошади, зараженные общим весельем, радостно ржали. С шутками и смехом мы быстро свернули лагерь и вечером погрузились на поезд.
Наш полк был небольшим, поэтому нам потребовался всего час, чтобы упаковаться и загрузить лошадей и багаж в поезд. Осталось даже время, чтобы попрощаться с теми, кого отправляли в госпитали и в лагеря для военнопленных. Многим из них мы преподнесли на память сувениры. Уланы не были бы уланами, если бы не попрощались с теми, кто во время недолгой остановки доброжелательно отнесся к ним. Времени, которое потребовалось уланам, чтобы попрощаться с симпатичными деревенскими девушками, хватило бы на то, чтобы погрузить в железнодорожный вагон, как минимум, восемь лошадей.
В поезде, впервые за долгое время, у каждого из нас была отдельная полка. Да, это была всего лишь жесткая деревянная полка, но зато сухая и чистая. Только офицеры ехали в спальном вагоне. Рядовые размещались в вагоне с жесткими полками, а те счастливчики, которые ехали вместе с лошадьми, могли устроить себе роскошные лежбища из сена.
Правила запрещали уланам спать на сене, которое идет на корм лошадям. Совершая обход поезда во время дежурства, я обнаружил в одном из вагонов четыре спальных места, оборудованные с помощью тюков прессованного сена. Владельцы этих спальных мест, четверо уланов, отдав честь, застыли в молчании. Я поинтересовался, помнят ли они правила, запрещающие использовать сено, идущее на корм, – ведь после этого животные уже не будут его есть. Хитро улыбаясь, они заверили, что спросили у лошадей и лошади ответили, что не возражают, чтобы уланы спали на сене; они-де сказали, что завтра съедят сено, и их не волнует, что на нем спали уланы.
Уланы говорили с абсолютно серьезным видом, и их выдавали только смешинки в глазах; чувствовалось, что они страшно довольны шуткой. Я оказался в затруднительном положении. Я должен был либо дать каждому из них наряд вне очереди, заставить отнести сено на место и спать на жестких полках, либо промолчать и тем самым нарушить инструкцию.
В первом случае я оказался бы жалкой личностью, человеком, не понимающим шуток; во втором был бы виноват в нарушении должностных инструкций.
Я подошел к лошадям:
– Так, ведра для воды грязные… Вы промывали этой кобыле глаза и ноздри?.. Что-то не похоже… Ржавая подкова на этом копыте… У этой слишком длинная грива… А это что такое? Хвост лошади улана или коровий хвост?.. Грязное седло… Попоны должны быть развешаны, а не лежать сложенными в одной куче… У этого коня полосы грязи на боках… Чья сабля: смотрите, на ней ржавчина… А это еще что такое?.. Тщательно вычистить лошадей и убрать вагон…
Я мог загрузить их работой на всю ночь. Уланы переглянулись, и, воспользовавшись паузой, один из них приказал:
– Уберите все с сена и положите на полки.
Уланы молниеносно повиновались команде товарища.
Я сделал вид, что не обращаю ни малейшего внимания на их активность, подошел к тюкам сена и стал по очереди брать из каждого тюка пучок сена и обнюхивать его. Сено было отличным, от него шел свежий, пряный аромат. Взяв пучок из последнего тюка, я принюхался и подмигнул.
– В этом тюке гнилое сено. Плесень. Его нельзя давать лошадям. Скажите квартирмейстеру, что я приказал заменить этот тюк. Можете использовать его в качестве подстилки. – Краем глаза я видел, как засияли лица уланов. – Для лошадей, мошенники. Как подстилку для лошадей, – твердо сказал я.
– Да, господин поручик, – радостно улыбаясь, ответили они хором.
– В следующий раз, когда захотите легкой жизни, воспользуйтесь собственными мозгами, а не лошадиными.
– Так точно, господин поручик! – прокричали они, и я пошел в следующий вагон.
В эту ночь все спали. Поезд шел вперед и делал остановки, как любой воинский поезд, нерегулярно. Мы проезжали мимо маленьких деревушек, полей, голых, темных лесов, сбросивших осеннее убранство, рек и озер.
Полк проспал всю ночь и половину следующего дня.
Поезд сделал остановку у маленькой деревни, лежащей между низкими холмами. Несколько домишек теснились на берегу речки, бегущей по долине. Поезд стоял на запасных путях. Заслышав сигнал горна, уланы, с мятыми от долгого сна лицами, выскочили с котелками из вагонов и бросились к кухне, которая располагалась в последнем вагоне.
После долгого сна (мы проспали почти восемнадцать часов) все испытывали чувство голода, и завтрак оказался весьма кстати. Еды было вдоволь. Светило ласковое солнце. Ну что еще нужно для счастья?!
Как только раздача закончилась и все расселись по вагонам, прозвучал сигнал к отправлению поезда. Тут выяснилось, что один улан бежит с котелком к своему вагону. Видимо, он проспал дольше всех и поздно прибежал на кухню. Теперь, получив свою порцию, он спешил занять отведенное ему место.
И тут он увидел молодую женщину, стоявшую за деревом. Несмотря на сигнал, улан подбежал к женщине. Выяснилось, что она хотела сесть на наш поезд, но была остановлена унтер-офицером. Женщина выглядела очень расстроенной. Она объяснила, что ей надо попасть в соседний город. Ее муж, которого она не видела со дня свадьбы, ранен и лежит в одном из госпиталей. Муж очень хочет повидаться. Женщина показала корзину, в которой она везла мужу молоко, сыр, хлеб и всякие мелочи из дома, чтобы доставить ему приятное.
Женщина была очаровательной, в распахнутом черном атласном пальто, темно-зеленой юбке и белоснежной кофточке, на голове ярко-красный платок, завязанный под подбородком Молодая, простодушная, с ослепительно белой кожей, с маленьким, пикантным носиком, огромными голубыми глазами и ярким, словно спелая вишня, маленьким ротиком. От нее веяло чистотой, нежностью и молодостью.
Она понимала, что у нее мало шансов попасть на поезд, но ей обязательно надо было повидать мужа. Она во что бы то ни стало должна была попасть в город, объяснила она и просительно улыбнулась.
Улан заговорил с ней. Возможно, поначалу причиной тому была корзина, из которой исходили соблазнительные запахи. А может, он решил, что такая очаровательная женщина сможет скрасить поездку. Так или иначе, но он показал ей, в каком едет вагоне, и научил, чтобы она медленно, вроде без всякой цели, двигалась к нему. Сам он побежал к вагону и запрыгнул в него. Из вагона за женщиной наблюдали четыре любопытные, улыбающиеся физиономии. В солнечных лучах к ним медленно приближалась молодая женщина.
Раздался свисток паровоза.
Из вагона, в который запрыгнул улан, держась за поручни, свесились его товарищи. В доли секунды в четыре руки уланы подхватили женщину и, словно котенка, забросили в вагон.
Состав стал набирать ход. Никто не заметил, как уланы втащили женщину в вагон. Она была счастлива. Все получилось, и она едет к мужу. В вагоне ей все пришлось по вкусу. Уланы были такими же крестьянами, с какими она общалась всю свою жизнь, и они легко нашли общие темы для разговора.
В вагоне находились четыре лошади. Отличные лошади. Офицерские. Уланы оказались ординарцами, нещепетильными, бесшабашными и довольно искушенными в любовных делах. Находясь рядом с офицерами, они насмотрелись, как те ведут себя с девушками, и бессознательно пытались подражать им, стараясь «стать культурными».
Действительно, старались они на славу. Усадили женщину поудобнее. Помогли снять пальто. Соорудили из попон некое подобие ширмы, чтобы в случае остановки поезда какой-нибудь любопытный не увидел их пассажирку. Они развлекали ее смешными и страшными историями, нещадно хвастались, говорили о своей невероятной отваге, пели, подыгрывая себе на гармонике.
Обед они честно разделили с молодой спутницей. Она в свою очередь поделилась с ними едой, которую везла мужу. Ее домашние пирожки, сыр, яблоки пришлись как нельзя кстати: уланы уже давно забыли вкус домашней пищи. Один из уланов пробежался по поезду и принес вино. Возможно, он украл вино у кого-нибудь из офицеров, а потом сказал бы, что случайно пролил его. Так что они устроили настоящий пир.
Наступил вечер. В вагоне не было света, и впереди была длинная темная ночь. Дверь оставалась полуоткрытой, поскольку в вагоне было очень тепло и душно. На темном небосводе появилась яркая луна, и лунный луч, пробившись в вагон сквозь полуоткрытую дверь, разделил его на две части: в одной находились четыре лошади, в другой – четверо мужчин и одна женщина.
Беседа постепенно стихала. В наступившей тишине перестук колес звучал словно многократно повторяемое предупреждение, и казалось, что лошади, шумно вздыхая, с тревогой наблюдают за людьми. В темных углах вагона, перерезанного узкой полосой лунного света, копилось напряжение, постепенно заполнявшее молчащих мужчин, и они уже не находили слов, чтобы спрятать свои черные мысли.
Молчание становилось все более и более зловещим.
Еще днем уланы были рады, что рядом с ними сидит молодая женщина, напоминавшая им сестру или мать, нежная и ласковая. Она пришла к ним в лучах ласкового солнца и внесла ту радость, которой они были лишены долгие месяцы войны.
Но когда зашло солнце и пришла ночь, они забыли обо всем на свете. Они думали только о соблазнительном молодом теле сидящей рядом женщины. Она была совсем рядом, живая и теплая. Стоило только протянуть руку!
Тепло, исходившее от лошадей, действовало возбуждающе. Это знает каждый, кто когда-либо спал рядом с лошадью. Тепло лошади не сравнимо ни с чем. Его не напоминает ни тепло от костра, ни тепло, выделяемое работающим двигателем. Даже солнечные лучи не воздействуют на человеческий организм тем особым образом, как тепло лошади. Это жаркое тело вибрирующей крови. В темноте глаза лошадей кажутся особенно большими, и вы невольно задаетесь вопросом: понимает ли лошадь, о чем вы думаете. Мне кажется, что думают лошади именно в темноте.
Итак, когда в темном вагоне четыре улана и женщина надолго замолчали, лошади первыми заволновались. Время от времени какая-нибудь из них осматривала вагон, шумно вздыхала и, вздрагивая, втягивала воздух чувствительными ноздрями. Эта нервная дрожь является признаком жизни, и даже больше чем жизни. Это признак жизнеутверждения. Жизненных сил. Чувств. Продолжения рода.
В вагоне ехали четыре кобылы и четверо мужчин, но лишь одна женщина.
Самый хитрый из мужчин предложил ложиться спать. Все тут же согласились. Уланы соорудили удобное спальное место для женщины, а сами легли вдоль стен вагона и притворились, что заснули. Причем двое даже попытались изобразить храп.
Улан, предложивший ложиться спать, медленно и осторожно подполз к женщине. Он нежно разбудил ее и начал что-то нашептывать. Поначалу она вела себя спокойно, но когда поняла, что он хочет, когда увидела рядом совершенно безумные от желания глаза и влажные губы, почувствовала лихорадочное желание, то вскочила и начала кричать.
Тут же две сильных руки грубо стащили ее на пол, и перед ней возникло лицо второго улана. Она закричала что было мочи, но кто-то крепко зажал ей рот. Она начала вырываться, пыталась оттолкнуть насильников ногами, руками, головой. Казалось, что женщина попала в лапы гигантского паука.
Лошади прижали уши и начали тяжело переступать на месте. Они были явно напуганы происходящим. Время от времени мужчины покрикивали на лошадей, призывая их к спокойствию.
Животные чутко прислушивались к знакомым голосам и на какое-то время утихомирились. Женщина продолжала отбиваться. Ее одежда была изорвана в клочья, сломана рука, тело покрыто ссадинами и ушибами, но она все еще не сдавалась.
С первыми лучами солнца мужчины опомнились. Они старались не смотреть на женщину, лежавшую в углу вагона. Спокойно, не глядя друг на друга, они приступили к выполнению своих обязанностей. Почистили лошадей. Расчесали им гривы и хвосты. Промыли глаза и ноздри. Они нежно ласкали животных. Сегодня уланы выполняли свои обязанности с непривычной старательностью, но в полной тишине. Они не могли разговаривать.
Уланы закончили все дела, когда солнце начало подниматься над горизонтом. Тогда прозвучали первые слова:
– Что будем делать?
Они не знали, жива женщина или мертва. Но понимали, что в любом случае им грозит военный трибунал и расстрел.
– Единственное, что нам остается, – это выбросить ее из вагона, – мрачно сказал один. – Дождемся, когда будем переезжать через реку, и сбросим ее.
– А может, лучше в лес?
Они выжидали, вглядываясь в даль, и очень боялись, что поезд остановится в чистом поле раньше, чем им удастся избавиться от тела. Наконец состав подошел к холмистой местности и стал взбираться все выше и выше.
– Пора. Лучшего места не придумаешь.
Они подняли женщину за руки и за ноги, раскачали и выбросили из вагона. Тело перевернулось в воздухе, тяжело упало в мягкую пожухлую траву, прокатилось несколько метров и застыло на краю канавы.
Утром, когда один из уланов отправился за завтраком для всей компании, он обнаружил, что потерял свой номерной знак. Этот знак на шнурке он всегда носил на шее, а теперь его не было.
Спустя несколько дней тело женщины обнаружил артиллерийский расчет; мертвая рука сжимала номерной знак улана.
Уланов арестовали и тут же доставили в штаб. Военный трибунал приговорил всю четверку к расстрелу.