– Куда идти? Куда-куда…. В суд к Суданскому судиться, – ворчал Виктор Петрович, оставленный своими суетливыми товарищами на кладбище, не усидевший там в одиночестве и теперь бредший полем к посёлку. – Энтузиасты дела! Хвастуны! И эта тоже, матершинница. Не учихалка – матрос в юбке. Куда ни глянь – сплошное безобразие. Сажать, всех сажать надо.
С такими мыслями он достиг окраины посёлка и побрёл ночными улицами, инстинктивно сворачивая на перекрёстках в нужном направлении.
Большой дом нарсуда был похож и одновременно не похож на прежнее здание. Очертания вроде бы сохранились, но вместо бревенчатых – кирпичные стены, гараж пристроен, асфальт положен. Палисадник огорожен металлическим забором и нет в нём могучих тополей, дававших такую прохладную сень в самые жаркие летние дни.
О пропавших тополях Суданский пожалел более всего.
На широкой скамье у металлических ворот с калиткой группа молодых людей – слышны смех, задорные голоса. Как все жизнерадостные люди, Виктор Петрович любил молодёжь, охотно с ней общался и легко находил общий язык.
– Добрый вечер, комсомолия! Не помешаю?
Смех оборвался. После паузы:
– Ты чё, мужик, нарываешься?
– Ленка, папка пришёл – домой пора.
– Что ж ты, дяденька, не спишь? Сердечко пошаливает? Беречь надо.
– Мозг, – Суданский постучал пальцем по лбу. – Вот что беречь надо. Здесь всё, в этом сером веществе – все наши знания, чувства, память. Весь мир. Это самое важное и уязвимое, что есть в человеке.
Кто-то чиркнул спичкой, прикуривая. Удивлённо и недоверчиво блеснули прищуренные глаза под густыми бровями. Но это был наркотический блеск.
– Ясно, – хрипловатый голос. – Ты, мужик чокнутый – комсомолию какую-то придумал.
Суданский покачал головой своей догадке:
– Что курим, травку?
– А ты ментяра? На, хватай, тащи в кутузку.
– Хватит вам заводиться. Он такой забавный, – со скамьи вспорхнула девица, подхватила Суданского под руку, светлое, не тронутое морщинами личико исказилось гримасой, – Фу, какой строгий!
Близость упругого девичьего тела, не отягощённого избытком одежды, как будто разбудила в разлагающемся трупе какие-то, ещё непонятые желания. Две несмелые морщинки тронули чёрные губы Виктора Петровича у самых их уголков. Он будто заново осваивал нехитрую мимику улыбки.
– Что вы так смотрите? – спросил бывший судья, прижимая её локоть к своим рёбрам. – Живых трупов не видали?
Девица запрыгала, восторженно захлопала в ладоши:
– Классно! Сегодня трахаюсь с трупом.
– Заткнись! – оборвал её парень, подступая из темноты. – А ты, мужик, трупак ты или мудак, катись отсюда, пока цел.
Суданский, дурачась, подёргал плечами, выставил кулаки:
– Бокс!
По треску и хлюпанью полусгнившего организма определил, что не всё у него в порядке с многочисленными шатунами и шестерёнками, работающими внутри, и как бы не рассыпаться в прах от одного неловкого движения.
– Бокс! Бокс! – девица опять поскакала, хлопая в ладоши.
– Радости полные трусы, – сказал парень и закатил девице затрещину, впрочем, не сильную.
Кто-то на скамейке приглушённо чихнул и произнёс звонким радостным шепотком:
– Доброго здоровьица, Виктор Георгиевич!
И ответил самому себе:
– Спасибочки, Виктор Георгиевич!
– Эй, ты не очень-то увлекайся, – Задира, забыв о Суданском, поспешил к нему.
Виктор Петрович прислонился спиной к забору, и тут же увидел рядом лицо девушки, полураскрытые её губы и ощутил, казалось, щекой и ухом шелестящее дыхание.
– Ты же не трус? Ты набьёшь морду этому козлу? Разве настоящий мужчина ударит девушку? Ну, скажи.
Вместо ответа бывший судья положил свою руку девице на плечи и привлёк её к себе, будто беря под защиту.
– Эй, старпёр, будешь клеиться к Галке – разберу на запчасти, – издали пригрозил Задира, вставляя в ноздрю трубочку.
– Ну и дурак, – сказал ленивым и добрым голосом тот, кто называл себя Виктором Георгиевичем. – Чего ты её прессуешь? Бабы сами знают, кого им надо. А любви нет и нечего выдумывать. Эй, мужик, ты, правда, что ль трупак? Не хочешь попробовать?
– Я, братцы, русский, – прихвастнул Суданский. – А значит, пью всё, что горит, и люблю всё, что шевелится.
– Складно говоришь, – усмехнулся Виктор Георгиевич.
– Культурный ты, мужик, вежливый, – сказал Задира. – Но хайло я тебе всё равно начищу – отпусти Галку: мне лень вставать.
– Не отпускай, не отпускай, – девица плотней прижалась к Суданскому. – Ты ему – рраз…! раз! – она махнула в воздухе кулачками – и на лопатки! Только сунься к нам, поганец!
– Вот дура! Счас же встану, – Задира сделал вид, что отрывает зад от скамейки. – Тебе, мужик, капец. Встречал я одного такого…
– Небось, рад, что расстались? – осведомился Суданский.
– Ну-ну…. Как знаешь, – Задира хрустнул крепкими плечами.
Из темноты Виктору Петровичу передали кефирную бутылку с торчащей из неё трубочкой.
– Эх-ма! – бывший судья выкинул трубочку, взболтнул бутылку и опрокинул её содержимое себе в глотку.
Минуту стояла изумлённая тишина.
– Ты что, падла, делаешь?! – взвизгнул Задира и подскочил к Суданскому.
Тугие мышцы его, готовые к действию, казалось, поскрипывали от собственной крепости, как портупея у новоиспечённого лейтенанта.
Суданский удивился:
– Сами ж предложили.
Задира криво, недобро усмехнулся, словно кот на синичный писк, отодвинул девицу от Суданского. Тот насторожился. Взгляды их, пронзая темноту, сошлись как клинки, казалось – лёгкий звон пошёл.
Задира вдруг перешёл на шёпот:
– Ты зачем весь кайф вылакал?
– Чего? Чего? – Суданский сжался. – Что я такого сделал? Сами сказали – пробуй, я и выпил. Делайте, что хотите, только я никак вас не пойму.
– Не трожь его, Андрей, – сказал Виктор Георгиевич. – Он сейчас сам сдохнет. Ты, придурок, бензин выпил.
– Надо же, – удивился Виктор Петрович. – А я и не почувствовал.
Задира Андрей с шофёрской виртуозностью щелчком выстрелил сигарету из пачки, грубо запихнул её в рот Суданскому:
– Закуси, падла…
Виктор Петрович вдруг ощутил прилив бешенства и удивился.
Он ударил парня в подбородок, и тот упал. Упал странно, неуклюже, словно разобщившись вдруг в суставах. Вместе с гримасой боли и страха его дегенеративное лицо на короткий миг, как последний божий дар, посетило человеческое выражение.
– Ты, псих, чё творишь?! – Виктор Георгиевич сорвался с места, но кинулся не в драку, а поднимать оглушённого товарища.
Суданский остыл:
– Чёрт, не рассчитал. Я не хотел так сильно. Но он сам виноват: скребёт, скребёт, как крыса в доску гроба – вот и доскрёбся.
Вся компания дружно переживала за Андрея и не обращала внимания на оправдательный лепет усопшего судьи.
Наконец Задира пришёл в себя. В нём почти ничего не осталось от бравого и уверенного в себе шалопая.
– Ты что, мужик, супермен? – облегчённо вздохнул Виктор Георгиевич, отстраняясь от приятеля. – Бензин как воду жрёшь, дерёшься как Тайсон.
– Так получилось, – пожал плечами Суданский. – Я не нарочно.
Подруга Задиры вернула ему свои симпатии:
– Миленький, найди бензинчику. А я тебя поцелую.
Близость девичьего тела вновь затронула глубинные чувства гниющего организма. Виктор Петрович погладил девушку по спине и пониже тоже. А когда она встала на цыпочки и поцеловала его чёрные неживые губы, бывший судья ощутил себя готовым на любые подвиги.
Прихватив кефирную бутылку, ушёл в черноту ночи.
Пройдя наугад два-три переулка, Виктор Петрович приметил ночевавшую у ворот легковушку. Дальше было всё, как в фантастическом фильме. Ради полулитра бензина машина была искурочена, перевёрнута, поставлена на дыбы так, что горючее самотёком хлынуло в горловину. Какой-то болевой ограничитель отключился в мёртвом теле. Рвались жилы, расползались насквозь прогнившие ткани, а Виктор Петрович, ничего не чувствуя, проявлял чудеса атлетизма, нисколько, впрочем, не утомившись.
Молодёжь возликовала возвращению Суданского. Галина даже чмокнула мертвеца в щёчку, забирая бензин. Потом – трубочку в бутылочку, второй конец в нос и – кайф!
Учись, трупак!
– Век живи – век учись, – удивился Виктор Петрович.
– Мне не надо, – сказал Виктор Георгиевич. – Я шесть классов кончил, мне хватает.
Вернув страждущим «кайф», бывший судья Суданский почувствовал себя своим в компании.
– Позволь с тобой не согласиться. Бывает, что душа в небо рвётся, а ум, как тяжёлая задница, привстать не даёт. Человек мучается – всё-то он готов силой переломить.
– Не наша философия, – отмахнулся Виктор Георгиевич. – Вредный твой взгляд, трупак: человек может всё. Это ему природой дано, при чём тут школа?
– Хватит вам спорить, – Галина, поймав кайф, передала бутылочку и подсела к Суданскому.
Виктор Петрович решил: кутить, так кутить – один раз живём, и пошёл напролом:
– Милая Галя, с той первой минуты, как увидел, я полюбил вас, и теперь признаюсь в этом.
– Слышишь, чмо, как надо объясняться девушке в любви? А ты – Галка, я тебя хочу. Учись – на будущее пригодится.
Задира Андрей только сплюнул в сердцах и промолчал.
– Ну-ну, продолжай, – девушка положила Суданскому голову на плечо.
Виктор Петрович нежно погладил её волосы:
– Быть может, я стар для вас, или от меня дурно пахнет, но сердцу не прикажешь.
– Чудак, ох, чудак, – девушка тесней прижалась к нему и ткнулась носом меж бортами пиджака. – Какой чудак! Чем ты можешь пахнуть? Потом? Я люблю запах мужского пота. Он меня заводит.
Она сунула маленькую сухую ладошку под рубашку и погладила его живот.
– Вспотел, – она подняла руку над головой и не заметила, что ладошка окрасилась.
Суданский поймал её руку и сунул под пиджак.
– Знаешь, отчего кровь красная, а не бесцветная? Чтобы страшно было проливать её. Была б она синенькой или жёлтенькой – не так боялись, легче шли бы на убийство.
Она прижалась к его груди лицом и спросила:
– Тебе сколько лет?
– Пятьдесят, а может, все семьдесят, – печально сказал Виктор Петрович.
– Семьдесят? Ну, ты врать-то горазд шибко, – расстроилась было Галка, но тут же задорно тряхнула кудрями. – Пусть семьдесят! Это даже пикантно. Кому скажу – не поверят. Девчонки в общаге помрут от зависти. Миленький, ты меня хочешь?
– Девочка дорогая, я понимаю, что тебе не пара, но сердцу не прикажешь…
– Ты погоди про сердце: я о другом. Ты меня хочешь? Ну-ка, посмотрим, – девушка попыталась расстегнуть Суданскому штаны, но Виктор Петрович поймал её руку и удержал от опасного эксперимента.
– Разочаруешься, – шепнул он ей на ухо.
– Нет, – шепнула она и погладила ширинку его брюк. – Я тебя вылечу.
Галина легла на лавке, примостив голову на его коленях, млея от «кайфа», не сводя с Суданского нежного взгляда.
– Поцелуй меня, – она капризно надула губы.
Он не без труда склонился и чмокнул её в лоб.
– Сподобилась! – насупилась Галина. – Как старый дед внучку. Ещё отшлёпай и домой отправь. Ты поцелуй страстно, как любишь…. Докажи, что любишь. Докажешь – я твоя.
Голова девушки всё больше тяжелела, а фразы давались с трудом. Суданский не решился целовать её в губы, а положил ладонь на упругую грудь и чуть придавил.
Галка глубоко вздохнула и закрыла глаза:
– Кайф!
Компания, в которой – надо было раньше сказать – было три девицы и двое парней, нанюхавшись бензину, постепенно уходила в прострацию. Поймав кайф, они не пели, не плясали, словом, не резвились, а тихонько отрешались от окружающего мира, самоуглубляясь, наслаждаясь душевным состоянием, отыскивая в глубинах сознания россыпи алмазов и драгоценных камней. Об этих удивительных открытиях окружающий мир узнавал по тихим редким бессознательным возгласом или быстрому-быстрому невнятному бормотанию, заканчивающемуся тяжёлым вздохом разочарования.
Прошло немало времени.
Подъехал милицейский «уазик», из него вылезли трое.
– Ну, так и есть, опять эта шпана здесь! Бей их, Коля, по головам, один хрен за эту мразь ничего не будет.
Ночь взорвалась хрястом ударов, топотом ног, воплями, матом, визгами девчат.
Хрипел и рвался под тяжестью чужого тела Виктор Георгиевич:
– Трупак, Андрюха, помогите! У, падла ментовская! А-а-а!
Галка очнулась и порхнула с лавки в темноту. Узкий луч света упёрся в Суданского.
– Тут мужик какой-то, Колян. Глянь-ка. Ой, мать твою…. Никак покойник?
Суданский представил, как выглядит его лицо в свете фонарика. Для пущего страха он настежь распахнул глаза, повращал зрачками и оскалился.
Рука, державшая фонарик, крупно задрожала.
– Ой, Ко-ля….
Послышались шаги.
– Что тут у тебя?
– Сам смотри.
Вся эта сцена доставила Суданскому огромное наслаждение, и он решил продолжить игру. С сухим треском рвущейся материи лишил себя уха, отправил в рот, пожевал и проглотил. Сунул туда же палец и отгрыз с него мякоть, белой костяшкой поманил к себе обалдевших от страха блюстителей порядка.
– Мамочки, – пролепетал один, а другой упал на колени так стремительно и профессионально, будто век этому учился, и заверещал что-то бестолково, непонятно, налицо являя все признаки сошедшего с ума человека.
Ни слова не сказав, Суданский обшарил карманы двух остолбеневших милиционеров, изъял бумажники, часы, дубинки и фонарик. Оружия не нашлось.
Третий участник нападения, оставив Виктора Георгиевича, кинулся в машину, и через минуту рёв её двигателя затих в отдалении. В последнем блике погасшего луча фонарика лицо Суданского отразило чувство полнейшего удовлетворения.
– Эй, кто там живой остался? – крикнул в темноту.
Подошёл Виктор Георгиевич, лаская шишку на голове:
– Не ори, их ветер не догонит. Как тебе удалось, супермен?
– Просто, – пожал плечами Суданский и кивнул на парализованных страхом ментов. – Что за клоуны?
Один по-прежнему стоял на коленях и плакал. Второго нервный тик застолбил стоячим, лишив сил шевелиться даже.
– Не видишь – менты поганые, – сказал Виктор Георгиевич. – Слушай, дай-ка я с ними счёты сведу.
Он зашёл за спину служителям порядка и так саданул пинком стоящего, что тот побежал с ускорением вперёд, чуть не упал, но не упал, а рванул бежать прочь во все лопатки. Тому, что был на четвереньках, повезло меньше – Виктор Георгиевич три раза успел вонзить ботинок в его задницу, прежде, чем несчастный принял вертикальное положение и кинулся догонять товарища.
– А-та-та! У-тю-тю! Ату их, ату! – веселился Виктор Георгиевич. – Держи поганых!
– Даровитый ты мужик, трупак, – сказал он, успокоившись. – Я, пожалуй, пойду, а ты появляйся, приходи – мы примем тебя в нашу компанию. Мы тут почти каждый вечер кайфуем.
– И не стыдно у здания правосудия?
– Какое правосудие? Где оно? Кто, где и когда по правде судил? Ты сам видел, что менты творят, а сунься с жалобой – срок отхватишь. Может, и была правда, но не в наше время и не в нашей стране. Бывай.
Виктор Георгиевич ушёл, а Суданский долго стоял недвижимым, переваривая последнюю новость, с невесть откуда взявшейся сердечной болью. Наконец, решившись, одолел невысокую оградку палисадника и долго остервенело крушил стёкла зарешёченных окон милицейской дубинкой.
…. – Спят сукины дети – сторожа, – сказала Лидия Петровна.
– Где спят? – не понял Стародубцев.
– На диване в учительской.
Они остановились на дороге, по обеим сторонам которой чернели окна школ – начальной и средней.
– Сейчас с великим удовольствием растянулся бы на диване, – сказал Стародубцев. – Дома всегда спал на диване. Хорошо! Куда вы, Лидия Петровна?
– Я им посплю! Я им подрыхну! – сердито откликнулась из школьного двора бывший заврайоно.
– Что за женщина! – толи восхищённо, толи возмущённо вздёрнул плечами Стародубцев.
Владимир Иванович Ручнёв сумрачно молчал. Путь от кладбища дался ему нелегко. Дорогой один глаз вытек, другой, остекленевший, безразлично уставился на начальника милиции.
Бывший полковник тяжело вздохнул, скрипнул зубами:
– Ну, её! Пойдёмте, Владимир Иванович.
Мы с Серёгой действительно в ту минуту спали на боевых постах. Услышав громкий стук в дверь, я очумело выскочил в коридор, дёрнул шпингалет и отступил вглубь коридора, запоздало опасаясь чего-то.
– Не спишь? – раздался зловещий голос из темноты.
– Нет, – ответил машинально.
– Не пьян?
– С чего бы?
– То-то. На диване один или с девочкой?
– Да будет вам.
– Ладно, посмотрим, что там.
Послышались удаляющиеся шаги. Я выглянул за дверь. В тёмной фигуре и походке признал женщину. Глоток холодной воды вернул самообладание. Дозвонился не сразу.
– Серёга, спишь, козёл? Тут у меня баба с проверкой была.
– Какая баба? – раздался в трубке хриплый со сна голос коллеги за дорогой.
– Из тех, что юбки носят – молодая, красивая, с такой вот грудью, что тебе нравятся, а попец – закачаешься.
– Ну и что?
– Как что, мы объект проверили – само собой на диване, мне хорошо было, а ей мало – к тебе пошла, так что не теряйся и разминай члены.
– Больно надо.
– Дурак.
– Сам ты это слово.
Раздались короткие гудки. Успокоенный я лёг и скоро уснул, не ведая, какая за дорогой разыгралась драма.
Положив трубку телефона, Серёга действительно увидел за окном идущую к парадному крыльцу женщину. Не включая света, повернул ключ в дверях, а сам затаился.
Стук каблуков громом ворвался под свод пустующей школы. Незнакомка прошла совсем рядом, но тяжёлый, обволакивающей дух её удержал Серёгу от задуманных действий. Более того, он вдруг ощутил прилив гнетущего страха и инстинктивно попятился вглубь коридора.
Будто со стороны услышал свой шелестящий шёпот:
– Не хрена себе!
Услышала его и вошедшая женщина. Она не видела Серёгу, но, видимо, ощущала или подозревала близкое присутствие.
Крикнула пронзительным голосом:
– Стоять на месте, сучья морда!
Тут сторожа начальной школы обуял такой страх, что он рванул в ближайший кабинет – слава Богу, оказался открытым – захлопнул дверь и заложил ручку ножкой стула.
Снаружи забарабанили ногами, рвали дверь со злобой и при этом мерзко ругались.
Сердце в груди Серёги колотилось бешено, ослабли ноги, тело покрылось холодным потом.
– Чертовщина какая-то, – вслух сказал несчастный сторож, чтобы успокоить себя, а глаза и мысли искали пути отступления.
Роковым для Серёги оказался его случайный взгляд на зеркало, что висело в углу кабинета над раковиной. Не признав себя в отражении – взъерошенного, с безумными глазами – он, опрокидывая столы и стулья, рванулся к окну и рыбкой нырнул сквозь стекло в чёрную бездну.
Серёга осенью собирался в армию – мечтал служить в ВДВ. Голубой берет так и остался мечтой, но кличку «Десантник» заслужил честно.
…. Помощник дежурного райотдела милиции сержант Маслюков сидел за пультом и листал иллюстрированный журнальчик. В дежурке было душно и накурено. В открытую форточку лениво тянулся табачный дым.
Представив вместо обнажённой красавицы из журнала свою жену-толстушку, Маслюков прыснул смехом, отвернулся к окну и вдруг заметил, что к райотделу через лужи напрямик шагает какой-то странный человек. Странной у него была походка – механическая, как у робота. Большего увидеть сержанту не позволил тусклый свет уличного фонаря.
Маслюков тяжело вздохнул – начинается! Берегись козла спереди, коня сзади, а плохих вестей со всех сторон.
Приглядевшись внимательнее, он вдруг заметил на незнакомце милицейскую форму с погонами полковника. Маслюков торопливо сунул недокуренную сигарету в пепельницу и заметил, что она уже полна окурками. Сержант высыпал их на лист бумаги, завернул, поискал глазами – куда бы выбросить, и сунул свёрток в карман.
Отворилась входная дверь. На пороге райотдела возник полковник.
Мать чесная! От одного взгляда на него у сержанта Маслюкова волосы встали дыбом.
У вошедшего было чёрное, изъеденное червями лицо, глубоко запавшие глаза, на скулах клочки растительности, на полковничьих погонах выпавшие из головы волосы.
Опрокинув стул, помощник дежурного выскочил в коридор. За спиной раздался басовитый хохоток. Маслюков вихрем промчался коридором, откинул запор, заскочил в камеру предварительного заключения, захлопнул дверь и впился в неё ногтями.
– Ты что, начальник, в прятки играешь? – несколько голов повернулось к нему с нар.
– Не знаю, ничего не знаю, – на испуганном лице сержанта появилась глуповатая улыбка. – Там кто-то ходит.
Заключённые повскакали с нар.
– Не открывайте, не открывайте, не надо! – Маслюков загородил грудью дверь камеры.
– Да успокойся ты, сядь вон, посиди – один из задержанных ловко извлёк из кобуры пистолет Маслюкова и подтолкнул самого вглубь камеры.
Сержант повиновался.
С пистолетом в руке задержанный приоткрыл дверь камеры и высунул голову в коридор.
– Осторожно, Блоха, – посоветовали ему товарищи.
Блоха повертел головой и в конце коридора увидел капитана Морозова с оружием в руках. Справляя нужду в туалете, дежурный райотдела, услышал грохот стальной двери предвариловки. Он замер на месте, прислушиваясь – кому это понадобилось открывать камеру задержанных в такое неурочное время? Может, привезли кого? А может…?
Осторожный Морозов извлёк на свет Божий оружие и приоткрыл дверь в коридор. В то же мгновение какая-то странная фигура вошла в комнату дежурного, что категорически запрещено инструкцией.
– Стоять! – запоздало крикнул капитан. – Руки в гору!
Блохин, бросив трофей, немедленно вскинул руки вверх. Однако, устремлённые мимо него взгляд офицера и зрачок его пистолета, озадачили арестованного. Блоха повернул голову в другой конец коридора и увидел распахнутую дверь дежурки. В этом, впрочем, не было ничего удивительного, коль сам её обитатель сидел за столом камеры и, стуча зубами об алюминий, пытался напиться из пустой кружки.
Осторожно ступая на цыпочки, капитан Морозов двинулся по коридору. Когда он миновал предвариловку, Блоха подобрал пистолет и последовал за ним, напряжённо переставляя ноги. Вот и распахнутая дверь дежурки. Слышно, кто-то щёлкал тумблерами и настраивал микрофон рации глухим покашливанием. Морозов осторожно заглянул за дверной косяк. Ниже, встав на колени, просунул голову Блоха.
Террорист, захвативший дежурку, был высок фигурой и страшен ликом.
– Ой, ….ля! – Блоха не смог удержаться от возгласа.
Ужасный полковник повернул своё лицо к двери, и в тот же миг грохнул выстрел – сдали нервы капитана Морозова. Пуля вмяла террористу верхнюю губу в рот, вылетела с обратной стороны, обдав чёрными брызгами стену и окно. Незнакомец дёрнулся от удара, но не упал. Он поднялся и шагнул навстречу направленным в него пистолетам.
– Вот я вас! – он вытянул вперёд руку с тёмными пальцами и длиннющими ногтями.
Никого схватить ему не удалось, так как Блоха наперегонки с капитаном Морозовым бросились прочь по коридору. Заключённый заскочил в камеру и прикрыл за собой дверь, вцепившись в сталь ногтями, как прежде Маслюков. Дежурному ничего не оставалось, как закрыться в туалете.
– Что там? Кто там? – заключенные подступили к Блохе.
– Там, братва, такое творится, – он облизал пересохшие губы. – Менты с ума посходили, палят друг в друга. А один – вылитый трупак. Я таких даже в морге не видел.
– Ты чего в дверь вцепился?
– А хрен его знает – со страху, должно быть.
Блоха прошёл вглубь камеры, присел к столу, приглядываясь к Маслюкову, трясшему над ладонью перевёрнутую кружку.
– А гость-то наш, похоже, того, – Блоха покрутил у виска пятернёй.
– Да хрен с ним, – зэки осторожно приоткрыли дверь камеры и выглянули в коридор.
– Что там? – спросил Блоха, которому выпавшие испытания и пистолет в кармане придали права и уверенность лидера.
– А никого.
– Может, ты слепой?
– Только на один глаз, – обиделся его товарищ. – А вторым совсем не вижу. Сам посмотри.
– Я уж насмотрелся.
– Что делать будем? – Зэки уселись за столом, потеснив глуповато улыбающегося сержанта. – Может, на свободу с чистой совестью, пока менты в войну играют?
– А как же трупак ходячий? Не зря ж поганые всполошились.
– Братва, к чёрту ментов – добудем свободу своими руками.
– Лучше ногами.
– Первый пошёл, – сказал Блоха и кивнул на дверь.
Первым быть никто не захотел.
– Идёт! – взвизгнул зэк, дежуривший у двери.
Все дружно бросились по нарам, только Маслюков, покрутив головой, не спеша полез под стол. Прошло несколько минут. В коридоре было тихо. Такая же напряжённая тишина царила в камере.
Кто-то предложил выкинуть Маслюкова в коридор и посмотреть, что будет, как поведёт себя трупак. Предложение всем понравилось, но Блоха опередил. Прокравшись на цыпочках к двери, он выглянул в коридор, покрутил головой.
– Никого, – сказал он хриплым шёпотом и скрылся за дверью.
Когда следующий смельчак выглянул в коридор, Блоха уже добрался до дежурки, осторожно заглянул, встав на четвереньки, потом выпрямился и развёл руки – никого! Миновав пустую дежурку и приёмную для посетителей, теперь уже вдвоем зэки осторожно отворили входную дверь. Сырая тёмная ночь манила под своё покрывало. До свободы – два шага. Беглецы готовы были уже сорваться с места в галоп, но на стук захлопнувшейся двери из стоявшего на стоянке «уазика» высунулась голова:
– Куда? А ну, марш в камеру!
Трупак! Он возился в дежурной машине, то ли пытаясь завести, то ли настраивая рацию, а теперь, растопырив руки, двигался на зэков на полусогнутых ногах – так хозяин загоняет бестолковых кур в клетушку.
Господи спаси! Ненавистная ментовка стала милей родного дома. Беглецы, на мгновение застряв в дверях, бросились обратно. Блоха ещё успел содрать в дежурке гардину и заклинить ею дверь прежде, чем потусторонняя сила рванула её к себе. Дверь выстояла, гардина не согнулась. Потом раздался звон разбитого стекла – кто-то штурмовал окно дежурки, но, слава Богу, но нём была решётка.
Началась осада.
Зэки снова собрались в камере предварительного заключения. Здесь было маленькое зарешёченное окошечко под самым потолком, да и оно выходило во двор. Здесь было обжито и понятно, всё остальное пугало.
– Дело ясно – дело дрянь, – сказал Блоха, прислушиваясь к неистовству трупа на улице. – На нас напал какой-то зомби. Он неуязвим, цели его непонятны, силы неизмеримы. А это значит, что врага надо ждать в любую минуту в любом месте.
– Охрана, – подал голос Маслюков. – Охрана вневедомственная ничего не знает. У них отдельный вход и через него можно проникнуть в райотдел.
– Оклемался, бедолага, – Блоха любовно-ласково погладил сержанта по голове и вдруг округлил глаза, постигая услышанное. – Бежим!
Увидев пистолет в руке гражданского человека, дежурный вневедомственной охраны лейтенант Саладзе машинально вздёрнул руки, а оператор у пульта чисто по-бабьи заголосила:
– Ой, родимые не надо – я замужняя.
– Заткнись! – посоветовал Блоха. – Где остальные?
– Отъехали, – с трудом разлепил губы дежурный лейтенант.
– Закрывайте, братцы, двери, – приказал Блоха.
– Да они закрыты. Тут крючара – хрен выдернет!
– Слышь, гад уже по двору ходит.
Все прислушались. В вольерах бесновались собаки.
– Во двор выход есть? – спросил Блоха лейтенанта.
– Есть. То есть, нет. Я не помню, – растерялся дежурный охраны.
– По башке дам – вспомнишь? – спросил Блоха.
– Нет двери, нет, – сказала оператор, не тревожась более за свою честь. – Была да заделали, когда туалет тёплый в здании построили.
– А у вас тут хорошо, – позавидовал Блоха. – Телевизор, кофеёк, сахарок. Угощайся, братва. Вот ведь что интересно – когда горе какое пристигнет, людишки в кучу сбиваются, и по фигу – мент ты или наоборот. Инстинкт такой в обществе выработался – беду сообща легче перемочь. Слышь, лейтенант, сходи на разведку, узнай, где этот чёртов трупак и что замышляет. Боишься? Ты ведь смелым должен быть – присягу принимал.
– Ой! – ахнула оператор охраны и указала пальцем в окно.
Все оглянулись и увидели Стародубцева, наплывающего из темноты. Ужасный полковник рванул обеими руками решётку, но она не поддалась. Тогда он сунул руку меж прутьев и надавил ладонью на окно. Рама прогнулась, стёкла лопнули и посыпались мелкими осколками.
Дробный топот по половицам множества удирающих ног разнёсся по зданию. В спину убегающим раздался злобный крик бывшего начальника райотдела полковника Стародубцева:
– Лейтенант! Стой, поганец! Не позорь органы.
Будто пуля впилась в поясницу Саладзе и поделила его туловище на две половины. Верхняя, вслед за вытянутыми руками, ещё стремилась прочь, а ноги вросли в пол. Лейтенант медленно оглянулся, чувствуя, как на голове зашевелились волосы, и глаза полезли на лоб.
Труп стоял за окном, держась руками за прутья решётки, и сверлил взглядом Блохина. Тот не поддался общей панике, а выпучив глаза, созерцал неповторимое в своём роде аномальное явление – двигающегося и говорящего мёртвого человека.
– Марш в камеру! – рявкнул Стародубцев.
– А ты на кладбище! – криком на крик, млея от страха, ответил Блоха и лейтенанту. – Вспоминай, родимый, когда вы полканов хоронили, ведь где-то ж я видел эту мерзкую харю.
Саладзе начисто забыл русский язык, с трудом разлепил губы и понёс какую-то тарабарщину.
Блоха попятился к стене, сунув руку в карман, стараясь держать в поле зрения обоих ментов – мёртвого и сумасшедшего.
Стародубцев некоторое время слушал жалкий лепет лейтенанта, а потом рявкнул:
– Пьян?
К Саладзе вернулся дар нормальной речи:
– Никак нет.
– А что плетёшь? Значит так, лейтенант – задержанных в камеру, а отдел поднять по тревоге. У первого секретаря райкома партии товарища Ручнёва похищен очень важный предмет, его надо срочно найти.
Дежурный вневедомственной охраны обратил беспомощный взгляд к Блохину – может, у него опять проблемы с русским, и он чего-то не понимает.
– Это у вас, жмуриков, игра такая на кладбище? – вмешался Блохин. – В секретарей, райкомы, социализм. Окстись, полковник, страной буржуи правят.
– Как буржуи? – удивился Стародубцев.
Очень ему не хотелось беседовать с заключённым, но лейтенант, судя по всему, маловменяем, а этот малый – ничего, держится и говорит толково, вот только что….
– Как буржуи?
– Да просто очень – захватили власть, поделили богатства и живут припеваючи, а ваши долбаные органы их охраняют.
Новость до глубин сгнившего тела поразила Стародубцева.
– А партия?
– Сама разбежалась.
– КГБ, МВД?
– Контору закрыли, а менты сплошь поганцы да засранцы, как были, так и есть – к любой власти приноровятся.
– Народ?
– Обманули народ сладкими речами да западной мишурой. Сначала Горбатый, потом Беспалый – одни уроды во власти, вот и довели Россию. Раньше Западу кулаком грозили, а теперь туда с протянутой рукой. Вот так, полкан. Живём хуже эфиопов, а тут ты нарисовался – людей булгачишь. Шёл бы к себе на мазарки, а?
Услышанное настолько поразило Стародубцева, что он почувствовал сбои в работе головного мозга – никак не мог сосредоточиться, осмыслить и понять, как такое могло произойти. Наверное, Владимир Иванович, самый умный из экспериментаторов, мог бы что-нибудь прояснить. Стародубцев, как настоящий полковник, не привык долго колебаться и принял решение.
– Слушай мою команду, лейтенант – заключённых в камеру, дежурных на посты. Вернусь, приму руководство отделом на себя.
Стародубцев развернулся на месте и, механически ступая, ушёл в темноту.
Вскоре в притихшем отделе раздались негромкие звуки перемещений. Извлечённый из туалета после продолжительных переговоров капитан Морозов принял командование. Заключённые без колебаний вернулись в камеру предварительного заключения. Заметив среди них сержанта Маслюкова, дежурный возмутился:
– А ты куда? Смотри, Маслюков. Где твой табельный?
Блоха вернул оружие.
– И чтоб ни гу-гу, – погрозил Морозов пальцем и закрыл стальную дверь.