«Когда так шумит толпа, состоящая из граждан и черни, ее крики не выражают ничего, кроме слабости и раболепия».
На центральной площади городка возвышалась башня. Огромный столб толщиною в полсотни древних дубов, сложенный из «речного» камня – пористого, почерневшего от времени и поросшего мхом – как и положено, с северной стороны. Не было в башне ни окон, ни смотровых амбразур, ни каких-либо других проемов. Лишь одна тяжелая двустворчатая дверь из красного ясеня с южной стороны.
Можно было бы сказать, что эта башня – неприступное оборонительное сооружение. Вот только обороняться было не от кого – врагов у городка не было – ни реальных, ни придуманных, никаких. Башня на центральной городской площади служила совсем иным целям.
Когда происходили в городке события вселенского масштаба – свадьбы, похороны, именины, рождения детей и сбор урожая, – когда необходимо было общее собрание всех горожан, то по бесконечной винтовой каменной лестнице взбирался старик Пратеник. Он довольно резво для своего почтенного возраста пропускал под крепкими ногами стертые до блеска ступени. И кто бы видел этот отраженный блеск, если бы не коптящий смоляной факел в руке старика.
Такие факелы – про запас – были связками разложены через каждые сто ступенек. Не было внутри башни ветров и сквозняков, но вдруг споткнется старик, вдруг уронит свою важную ношу – не возвращаться же с полпути, не терять же драгоценного времени.
Плоская крыша башни была накрыта конусом черепичного навеса. Сверху обожженная глина черепицы была засижена голубями – никто и не думал чистить ее, кроме дождя да ветра. Снизу черепица была покрыта толстым – в несколько пальцев – слоем сажи. Ее тоже никто не счищал – незачем было: иногда сажа отваливалась целыми пластами, рассыпалась на куски.
Особенно часто это случалось, осенью во времена гроз, когда по черепице лупил «перепелиный» град. И тогда старик Пратеник сгребал черные комья лопатой в ведра и сносил их по одному в яму, вырытую неподалеку от площади. Два ведра сразу Пратеник нести не мог – в одной он должен был нести факел. Без этого источника света внутри башни царила бы кромешная сырая тьма.
Под конусом навеса, в центре плоской крыши, был выложен внушительных размеров дровяной колодец с влажными листьями внутри. Колодец был присыпан у основания сухой соломой.
Как только в дни всеобщих городских сотрясений старик Пратеник взбирался на последнюю ступеньку лестницы, как только, открыв дощатый люк, он кротом из норы выбирался на крышу, он тут же воспламенял факелом солому, та разогревала дрова, а поленья, в свою очередь, передавали тепло влажным листьям. Из дровяного колодца столбом начинал валить едкий густой дым, рассыпался под конусом черными тучами и вздымался в небо.
Пратеник деловито и хитро, как заправский маг, подкидывал в пылающий костер тайные ингредиенты, отчего дым становился иссиня-черным крылом сказочного ворона. Взмах этого черного крыла был виден со всех сторон городка. На башне поднимали черный флаг. Флаг звал на вече.
Сегодня было ветрено. Ветер трепал «полотнище» сигнального флага и рвал его в клочья. Но народ видел, народ волновался, народ городка спешил на площадь. Ремесленники и землепашцы, охотники и рыболовы, пчеловоды и садовники, пастухи и виноделы… И, конечно, поэты. Как без них? Кто же будет потом слагать песни о том событии, ради которого старик Пратеник взобрался на сигнальную башню?
Медленно и величественно плыла над землей в сторону площади Анастасия Егоровна. Следовали за нею почтенные матроны, подарившие городу немало сыновей и дочерей. Понуро брели следом за важной процессией Егор и Настя, отец и мать Гарафены.
Толпа множилась, гудела ульем, сбивалась в плотный монолит. Подходили группами и по одному. Собирались по домам, по улицам, по-соседски. Как жили, так и стояли на площади.
Все зачем-то, задрав головы, наблюдали за стаями черных хлопьев сигнального дыма. Шепотом обсуждали их полет. Ждали.
Дождались. Расступились, пропуская процессию. Анастасия Егоровна кивала еле заметно – направо и налево, приветствуя свой народ. Горожане кланялись – без подобострастия, не в пояс, но уважительно и радостно. Анастасию Егоровну в городке любили. Была она сурова, но справедлива, немногословна, но говорила всегда вещи важные и нужные.
Любили не как правительницу – не было в городке ни правительниц, ни правителей. Так же как и не было стражников, воинов, управляющих. Не было служивого люда, не было казенных должностей. Зачем? Каждый знал свой двор и был в этом дворе королем, царем и императором.
Когда наступала страда, все собирались единою рабочею гурьбой. Справлялись сообща, веселились всем миром. Так же всем миром и грустили, если что. Так же и мерковали-думали.
Спорили? Конечно, спорили. Кто ж не спорит? В своем дворе споры и решали. В одной семье муж – голова, в другой – жена, в третьей – мыши да тараканы. Личное дело каждого.
Двор на двор спорили редко. Да и как тут поспоришь, когда соберутся соседи, посмотрят на крикунов-драчунов с укоризной, вразумят-посоветуют. А там, глядишь, уже столы на улицу тащат, скатерти. Из погребов-подвалов наливки достают, закрутки, настойки, копчения. И еще лучше прежнего дружить начинают. А уж если совсем что сложное меж людьми пробежит, так на то есть авторитет мудрой бабки.
У двустворчатых дверей сигнальной башни Анастасия Егоровна остановилась и развернулась к горожанам. Заговорила тихо, так, что слышали только стоящие рядом. Толпа окружала башню, заполняла всю центральную площадь. Слова Анастасии Егоровны передавали из уст в уста, они разбегались, подобно кругам на воде от брошенного камня.
– Случилось то, – начала Анастасия Егоровна без всяких церемонных обращений, – что никогда не случалось в нашем городе.
Народ ахнул глухо и тихо – так бухает споровый лопух, когда созревают его бутоны.
– Пропал человек, девочка, звать Гарафена. Год, как имя получила, – продолжала Анастасия Егоровна ровно. – Видели, как сама в лес побежала. Звали ее, но бежала, не откликалась. В лесу девочка затерялась, искали – найти не смогли. Удивительно это, непонятно.
– Ведьма это, – вдруг буркнул Егор, стоявший за спиной матери.
– Ведьма, она, точно, Ведьма, – россыпью простучало по толпе, как горсть гравия, брошенная на пыльную дорогу.
– А где она, Ведьма? – выкрикнул кто-то из толпы, и тут же собрание загомонило градом: где? где она? где?
– Пропала и Ведьма, – сообщила Анастасия Егоровна. – Нет никого в ее доме, пусто со вчерашнего дня. Так что может, и Ведьма. Мы не знаем. Но обязательно должны выяснить. И найти их: и Ведьму, и Гарафену. В первую очередь, Гарафену. Ведьма – человек пришлый. Откуда явилась – не знаем, где имя получала – не ведаем. А Гарафена – наша. В нашем городе родилась, в нашем городе выросла, я сама девочку первым именем нарекла.
Говорила почтенная седовласая женщина медленно, так, чтобы ближние успели передать следующим, те – своим соседям, и так – до самого крайнего круга людей, собравшихся на вече. Не в первый раз выступала Анастасия Егоровна перед народным собранием, знала все тонкости этого мудреного дела. Может, и за это умение «говорить в многолюдье» так уважали горожане бабушку Гарафены.
– Следопытов! – выкрикнул кто-то из толпы, и тысячи голосов подхватили: «Следопытов! Следопытов!»
– Надо послать всех следопытов, – взмолилась Настя, мать Гарафены. – Во все уголки леса.
– Если девочку прячет Ведьма, то следопыты не помогут, – резонно остановила споры Анастасия Егоровна. – Тем более следопыты нужны городу – без них не будет добычи, наши столы оскудеют. Но мы пошлем трех следопытов. Только не в лес, а в горы.
– Зачем? – ухнула толпа. – Горы? Зачем горы?
– В горах следопыты постараются найти того, кто нам поможет, – спокойно ответила Анастасия Егоровна. – Того, кто сумеет отыскать Ведьму, развеять ее чары и привести Гарафену домой.
И тут зашелестело, засвистело недобрым ветром над толпой:
– Босоркун. Босоркун! Босоркун…
– Босоркун, – кивнула Анастасия Егоровна. – Горный король. Что ему Ведьмин обман, когда злее, чем он, нет духа ни в горах, ни в полях, ни в лесах? Наш город не оставляет в беде своих жителей. Особенно – детей, еще не получивших второе имя. Готовы ли вы отправится в путь и вернуть Гарафену ее родителям? Знаю, все следопыты почтут за честь. Но мы выберем трех лучших.
– Я готов! – пробился к воротам сигнальной башни следопыт Траг.
– Я готов! – уже стоял с ним рядом следопыт Налаз.
– Я готов! – встал третьим в ряд следопыт Пошук.
– Я готов! – Егор замкнул ряд, встав четвертым.
Анастасия Егоровна долго смотрела на сына тяжелым взглядом, но наконец кивнула:
– Отец Гарафены вправе идти. Собирайтесь.
Старик Пратеник еще не успел разбросать тлеющие листья и «убить» черный дым на крыше сигнальной башни, а четверо путников уже покидали город и начинали долгое восхождение по выгнутому кошачьей спиной острому гребню – там пролегала опасная тропа к затаившемуся в складках пограничных скал пещерному убежищу горного короля.