Дискуссия
– Повторяю: они нежизнеспособны.
– Это только слова. Лозунг. Пустота, заполненная вакуумом.
– Пустота, заполненная вакуумом? Бессмыслица! Ненаучно и даже на потугу образного мышления не тянет! Словоблудие и тавтология!
– Хорошо, пусть так. Однако, на чем основаны ваши сомнения?
– На двух объективных доводах. Во-первых, срок их жизни недостаточен для накопления собственных навыков и рефлексов. Во-вторых, суицид в них заложен на генетическом уровне. И индивидуальный и коллективный. Если бы не два этих фактора, они могли изменить историю Вселенной.
– Предлагаю пари и эксперимент! Вот две особи. Генетический потенциал 937 по тысяче балльной шкале.
– Интересно, но бесперспективно.
– А мы создадим условия!
– А они, коллега, на ваши условия, наплюют.
– А я ограничу пространство!
– Ограничивайте пространство, раздвигайте время, сажайте на булавку – подопытные всё равно найдут лазейку, обманут ваши надежды и отыщут себе пару с генетическим потенциалом в пределах одной сони. А, может быть, и вообще нулевым. Они нежизнеспособны. Точка.
Глава 1
Я взбрызнул из пульверизатора на кактус. Мелкие капли сверкающей россыпью легли на желтую паутину колючек. Радужное сияние было единственным результатом моих трудов. Кактус давно реагировал на воду, как труп на нашатырь. Видимо он решил, что наступила засуха и, несмотря на все мои старания, хранил свои плоские лопасти в демонстративно изможденном состоянии. Словно говорил: «Ну и сволочи же я достался!».
Признаться честно, в чем-то он прав. Научный подход к кактусоводству мне действительно чужд. Редкая порция воды – единственное благо, на которое он может рассчитывать. Если бы кактус был ежиком, я бы давно отпустил его в лес, на свободу. Но кактус не ежик. Зимой, в лесу, этот образец декоративно-прикладного издевательства над природой, наверняка отбросит копыта. То есть, корни.
Сам бы я, конечно никогда кактус не завел. Да и любую другую живую тварь в дом не взял. Не потому, что ненавижу природу. Отнюдь. Я ее люблю. Но в естественном виде. В душном помещении, зажатая в тиски бетона и кирпича – это не природа. Это ее след. Вроде фотографии давно почивших родственников на стенке или в серванте под стеклом. Вроде и совесть чиста: не забыты. И с дивана видны, и с кресла. А с другой стороны: видны же и с дивана и кресла, значит, не стоит лишний раз на кладбище ездить, хлопотать, цветочки возить, могилку обихаживать. Паритет комфорта и совести.
На мой взгляд, природа стоит усилий. Человек должен прикладывать усилия, чтобы вдохнуть аромат леса, выследить редкую птицу или найти по следу зверя. Усилия значительно большего, чем прогулка через комнату до подоконника или поездка в зоопарк.
Кактусы должны расти в прериях. И, если мне приспичит, увидеть их не в кино или на цветной иллюстрации в журнале «Вокруг света», а во всем их многометровом великолепии, я обязан заработать средства на путешествия и осуществить его. То есть поделиться результатами своих трудов с туроператором, авиакомпанией, попутным и местным общепитом и т.д. Другими словами внеси дополнительную лепту в развитие цивилизации. Теперь я этого не сделаю. По крайней мере, ради встречи с кактусом. Цивилизация потеряла бонус из-за барышни, одной из тех, что время от времени уютно размещаются на моих холостяцких шестидесяти квадратных метрах. Она, как мне помнится, мило улыбнулась, вручая свой подарок, и объявила: «Каждый раз, когда ты его будешь поливать, ты станешь вспоминать меня.» Если бы она знала, как я редко его поливаю… А, самое смешное, ее я вовсе не помню.
Мне стало жаль. Не барышню, конечно, а колючего бедолагу. Зачем-то вырвали кактус из родных американских прерий, посадили в тесный горшок и отправили в ссылку, в Сибирь тешить пустое самолюбие аборигенов. А ведь мог себе жить на воле, пить утреннюю росу, вдыхать ветер, пропитанный зноем и песком и умереть героической смертью под гусеницами танка во время очередной банановой революции.
Интересно, возможны ли банановые революции в местах произрастания кактусов? То есть: растут ли кактусы по соседству с бананами. Сильно сомневаюсь. Но, возможно растут. Мои познания мира – ничтожны. И в этом есть своя прелесть. Знай я больше, меня бы разные идиоты замучили бесконечными и бессмысленными вопросами. А я обязан был бы отвечать. Потому, что от человека знающего, окружающие постоянно ждут единственно верных ответов. В том числе и на абсолютно бессмысленные вопросы. При этом разумного ответа на бессмысленный вопрос не существует. Значит, я не смог бы отвечать, даже зная все на свете. То есть имел бы ту же репутацию недоучки, что и сейчас. Так зачем же напрягаться и выяснять: есть ли взаимосвязь между здоровьем кактусов и урожаем бананов?
Кстати, если бы барышня подарила мне не кактус, а банан, я, возможно, не забыл бы ее так скоро. Бананы и поливать нужно чаще, и, кроме того, был бы дополнительный повод для воспоминаний в процессе сбора и уничтожения урожая. Почему женщины так непрактичны?
Однако, возвращаясь к нашим бананам, будем считать, что ни одна банановая республика не может обойтись без кактусов. А это значит, что мой кактус, доведись ему остаться на Родине, имел бы шанс погибнуть смертью героя в боях за свободу.
Я встал по стойке «смирно», слегка прослезился, погладил влажные колючки и мгновенно убедился, что моя слеза не смягчила суровый характер латиноамериканского иммигранта. Тонкая желто-коричневая иголочка, такая с виду маленькая беззащитная, вонзилась в палец и самым подлым образом обломилась у поверхности кожи. Что больно – чувствую, а где больно – не вижу.
Жалость сменила обида. Хотя, понятно, обижаться на кактус глупо. Однако, действительно, его поступок не очень порядочен. Впрочем, в жизни все именно так и происходит: пытаешься сделать кому-то что-то полезное и доброе, а в ответ получаешь короткое: «Пошел на…».
Ну и ладно. Если посылают – нужно уходить. Я развернулся и пошел на….
Глава 2
… кухню.
Отпуск. Никаких идей. Первый рефлекс бездельника – наведение порядка завершился трагической стерильностью и декоративной правильностью раскладки немногочисленных полезных, а по большей части бесполезных предметов. Поиски необходимого, превратились в неразрешимую проблему. Зато сам процесс поиска помогает убить то, чего вдруг стало слишком много. Время неожиданно разрослось, как сорняки в огороде. Дни стали длинными, несмотря на нашествие зимы. Ночи – просто бесконечными. Такими, что успеваешь выспаться трижды. И еще пару часов подарить бессоннице.
Фантасты мечтают о машине времени. Ученые доказывают невозможность ее существования. А машина времени, вопреки мнению научных светил, существует. Хотя и не такая, о какой мечтают фантасты. Но она же не виновата в том, что о ней не правильно мечтают. Машина не гоняет людей из каменного века в несуществующее будущее. Зачем гонять? Она не тренер, не надсмотрщик и не чукча-оленевод. Машина производит время. Расширяет его до размеров Вселенной. Что тоже не всегда радует. Как говорил мой учитель пения: «Слишком хорошо – это тоже плохо». Много времени может и не плохо, но тоскливо – точно.
Чтобы развеять тоску и обмануть время я собрался заняться кулинарией. Не вообще, в смысле смены профессии, а так, на любительском уровне: приготовить на ужин нечто необыкновенное, экзотическое и редкое. Что-нибудь, извлеченное из тяжелых страниц самого полезного творения эпохи строительства социализма – поваренной книги.
Солидный том, хранящий секреты кухни половины народов мира – вообще книжка поучительная и более коммунистическая, чем собрание сочинений Ленина и все речи Брежнева на партийных съездах вместе взятые. Поваренная книга доказывает, что любой человек желудком солидарен с Карлом и Фридрихом, по крайней мере, по двум позициям.
Во-первых, в том, что материальное первично. Желудок во все времена свысока поглядывал на хаос идеологических сражений, и был самым объективным судьей результатов деятельности политиков.
Во-вторых, в том, что все люди – братья. Вне зависимости от национальности. Желудок – самый интернациональный интернационалист. Человек ещё не додумался до необходимости профессии повара как самостоятельной штатной единицы, а желудок уже отбирал только то, что вкусно и съедобно. И ему было не важно: изобрел ли это вкусное француз, еврей или эфиоп… И наоборот: отвергал невкусное и несвежее. Причем в такой форме, что даже человек, существо достаточно тупое и упрямое, быстро обучался правильному подходу к приготовлению пищи.
Я настроился на неспешное изучение тома, беременного рецептами блюд из нежнейшей телятины, свинины под винным соусом и прочих услад грешного тела. Неторопливому чтению с последующей реализацией прочитанного способствовало, по крайней мере, три фактора. Прогноз погоды, полный холодильник и наличие, собственно, книги.
Для особо любопытных расшифровываю – вчера синоптики пообещали минус тридцать с ветром. То есть, метеоусловия не располагающие для посещения ресторанов, суши-баров и дискотек. В минус тридцать хорошо сидеть дома на диване, обнявшись с теплым пледом и через согретые шерстяными носками ноги, разглядывать цветные картинки телевизионного театра абсурда. Если дополнить мизансцену рюмочкой коньяка, то понятно, что даже закоренелые полярники вроде Шмидта и Папанина предпочтут этот экзерсис уюта экзотике льдины. А я не Папанин. Я в компании с пледом и коньяком обойдусь без пурги и мороза. Легко.
Тяжелый том выпал с книжной полки прямо мне в руки. Его окружение из таких же высокорослых, солидных и упитанных, как средний американец, книг: атласов, энциклопедических справочников и словарей – облегченно вздохнуло. Они счастливы. У них появилась дополнительная жилплощадь.
Покачивая фолиант на руках как засыпающего младенца, я неспешно направился к плите. Бежевый коленкор подзуживал: «Открой меня». Толстые листы под коленкором тихо шептали : «Пролистай нас». Я был готов открыть и пролистать, но вместо этого уставился на окно.
«Интересно, насколько синоптики соврали сегодня?» Толстый слой льда на стекле подозрительно посветлел сверху и расслоился на несколько графиков с разными оттенками серого. Через, оттаявшее стекло, в квартиру заглядывало унылое зимнее небо. При минус тридцати небо в окно не подглядывает. Оно прячется за изморозью от ненавидящих взглядов людей.
Старый спиртовый градусник, болтался за окном на одном верхнем ушке. Нижнее давно обломилась. От того градусник имел вид слегка задумчивый и, одновременно, залихватский. Так, должно быть выглядит пьяный матрос в заломленной набекрень бескозырке, мечтающий в портовом кабаке о далеком доме. Не знаю: о чем мечтал градусник, но его красный позвоночник застыл на отметке -9ْ . Что в очередной раз подтвердило исключительно стабильную репутацию синоптиков.
Хотя, не так уж они и виноваты. Если бы поменьше народа сидело в креслах с подогретым в руке бокалом коньяка, а побольше дрейфовало на льдинах, возможно, и прогнозы были бы более похожими на погоду. По крайней мере, там, на льдине.
Я открыл форточку и загадал: если сейчас пойдет снег – плюну на секреты советской кухни и одинокий вечер на диване. Плюну и отправлюсь в путешествие в ночь через белый бал снегопада.
Мысль еще не успела сформироваться в решение, а неправдоподобно большая снежинка зазывно скользнула в приоткрытую форточку и легла мне на ладонь. Мгновенье и сверкающее мохнатое существо превратилось в холодную прозрачную слезинку. Я поднял руку. Капелька неспешно покатилась вниз и спряталась в рукаве.
Вода – гениальное изобретение природы. Как бы она ни менялась, всегда остается прекрасной и живой. Почему люди не могут воспринимать происходящие с ними перемены с таким же наслаждением и достоинством?
Я поглядел в…
Глава 3
форточку. Снег за окном повалил тяжелыми, чуть влажными хлопьями как-то разом, без разминки, без обычной увертюры первых одиноких снежинок и тоскливой песни зимнего ветра. Будто в полной тишине прорвался гигантский пакет, и содержимое его рухнуло на землю.
Радостное беспокойство, сходное с полузабытым, детским предчувствием чуда, закрутило меня и понесло из теплой квартиры в сгущающиеся сумерки декабрьского вечера. Я торопливо оделся, и мимо расписанных фломастерами стен лестничных пролетов, мимо бурых пятен от загашенных о краску окурков, кубарем скатился с пятого этажа в белое тихое волшебство.
Мир сошел сума.
Огромный ротвейлер, раскинув уши, словно крылья, пронесся мимо и с разбегу нырнул в снег. Снежные хлопья фонтаном взлетели вверх, навстречу мириадам опускающихся подруг, смешались с ними и шлепнулись на черное мускулистое тело собаки. Ротвейлер исчез. Только лапы продолжали восторженный бег по целующему землю небу.
Изрыгающий рэп сугроб, чинно проплыл по дворовому проезду. Дворники на доли секунды успевали прорубить на ветровом стекле блестящие дорожки, но снег, словно забавляясь, тут же набрасывал на триплекс плотное покрывало. Я разглядел блаженно улыбающееся женское лицо. Зеленые волосы, голубые глаза и кроваво-красные губы пластично покачивались в ритм, спрятавшейся в салоне музыке. Сугроб последний раз бухнул басами и бесследно растворился в сумерках, унося с собой странную красоту своей хозяйки. Полу-русалки, полу-вампира, полу-принцессы, полу-ведьмы.
Облепленные снежинками дети с визгом и пыхтением катили шар снеговика. Маленькие живые снеговички пытались слепить большого. Массивный шар нехотя поддавался их ручонкам. Он тяжело перекатывался на пару метров и останавливался передохнуть. А след от шара и ног детворы тут же исчезал под тысячами и тысячами новых хлопьев.
Я плыл по тротуару. Точнее по ощущению тротуара. С каждым шагом все глубже погружаясь в чуть вязкий пух. И весь город в такт моим шагам вместе с улицами, домами, машинами и людьми опускался в первозданную зимнюю чистоту. Казалось еще немного останется только снег. И дома станут снегом и деревья и я. И время остановится. Потому, что станет никому не нужно. И машина, которая ещё полчаса назад издевалась над моим отпуском и расширяла время до размеров Вселенной, тоже станет ненужной. И заржавеет. И будет хорошо. И хорошо будет вечно. Или одно мгновенье – не важно. Потому, что если времени нет, то никто не отличит мгновенья от вечности.
Ноги зацепились за что-то, как и я, заблудившееся в сугробах. Я почувствовал, что теряю опору. А с опорой и мысль. Редко кому удается размышлять в момент падения. Падать во время размышления могут многие, а вот наоборот… Разве что парашютисты или летчики. Или летчики, превратившиеся в парашютистов. Но это уже чернуха.
Я достиг низшей точки падения, намериваясь по приземлении или по приснежении, что более соответствовало духу и букве сегодняшнего вечера, решить: совместима ли чернуха со снегопадом? Вообще, в принципе? Но мои намерения разбились о глаза. Два огромных карих глаза в обрамлении снежинок. Что они, живые и немного обиженные делали на тротуаре, превратившемся в сугроб? Может быть, они потерялись? Ноги с телом ушли, а глаза остались смотреть: куда ноги идут? Полный бред. Обычно ноги идут туда, куда глядят глаза. Все происходящее смахивало на первые признаки шизофрении. Наверное, я сошел с ума. Хотя, есть же выражение «блины с глазами», почему бы, не быть сугробу с глазами?
– Ну, и долго будешь смотреть? Помоги, я, кажется, ногу подвернула.
Глаза, во-первых, говорили, а, во вторых, и ноги от них, кажется, уйти не смогли. Куда бы они пошли от таких глаз. Да еще если подвернуты?
«Я бы не пошёл никуда» – пришло мне в голову и я превратился в нежнейшего из…
Глава 4
археологов. Я очень старательно производил раскопки и подъем ценностей.
Когда с моей помощью глаза встали во весь рост (Боже, какая глупость «глаза во весь рост»!?), под слоем снега обнаружилось тело, а над ним лицо. Столь же красивое, сколь и знакомое.
Оля. Первый курс. Белоснежная блузка, короткая красная юбочка, пролетающая мимо по коридору главного корпуса. Еще не остывшее сентябрьское солнце роняет сквозь немытые окна лучи на ее загорелые ноги. Лучам завидуют все певрокурсники. Первокурсницы завидуют ногам.
А я не завидую. Я горю и плавлюсь как солнце. В груди вспыхивают протуберанцы и взлетают вверх, пытаясь вырваться из моего растерянного тела. Они сушат горло и сжигают мысли…
Ей доставляло удовольствие мое глупое обожание. Она как индийский факир жонглировала пламенем моего сердца. Представление продолжалось три года. Потом, очаровательная жонглерка как-то, между прочим, вышла замуж за кудрявого красавца с радиотехнического факультета и уехала к родителям в далекую Якутию. Рожать. Уехала, родила и растворилась бесследно в хаосе Перестройки.
Как пишут классики: «прошли годы». И вот – волшебный снегопад и странное падение. В городе полтора миллиона человек, сотни километров тротуаров. Есть: кому и где свалиться. Запнись я на полметра дальше, и в этом молочном коктейле мы бы разминулись, даже не догадываясь, что лежали в двух шага друг от друга.
–Что теперь делать? Я до дома не дойду! – Олю, казалось, ничуть не удивило происходящее. Как будто она все это специально разыграла. Написала сценарий, насыпала снега, прилегла в точке Х и скомандовала мне: «Пошел!». И я, как последний идиот, бросил толстую поваренную книгу и голодный отправился плутать по зимнему городу.
– А где дом? – Я отряхивал ее бежевую дубленку и поражался: время разъедает ржавчиной броню, выживает с планеты мамонтов, прячет юный румянец под маску морщин, а Олечка осталась такой же, как семь лет назад. Словно провела все эти годы в месте, где время бессильно. Кстати, снова сегодня, откуда не возьмись, всплыло время. Оно будто невидимый проводник подталкивало меня шаг за шагом к будущему. А может быть, к прошлому? А может быть не меня, а моё прошлое к моему будущему? К тому, что прервалось семь лет назад?
– Далеко. – Оля попыталась сделать шаг и поморщилась. – В Мирном.
– Далеко. Пешком с такой ногой не добраться, – глубокомысленно прокомментировал я.
– Это нужно считать шуткой? – Она посмотрела на меня с любопытством, но без симпатии.
– Нет. Размышлениями вслух, – смутился я.
– Лучше бы помог поймать машину. Мне в гостиницу надо.
– Машину? Один момент.
Поймать машину в городе – не проблема. Чего-чего, а металл на колесах в любом мегаполисе обитает в великом множестве. Бродят стаями. Активны круглосуточно. Развлекаются охотой друг на друга и на беспечных пешеходов.
Я сделал шаг в ту сторону, где по моим расчетам должна была проходить улица и, неожиданно понял, что звуки, составляющие привычный фон большого города, исчезли. Нет ни шуршания протекторов, ни сытого урчания, пожирающих бензин, двигателей, ни мерного боя басов в субвуфферах автомобильных стереосистем. Густая, плотная, обволакивающая тишина. Такой не бывает даже в лесу. Тишина совершенная, абсолютная и законченная как космос.
Из источников звука во Вселенной остались только я, Оля и снег.
–А ехать то не на чем… – Я говорил шепотом. Не хотелось разрушать гармонию покоя. Но, все равно, каждое произнесенное слово казалось неприлично громким, лишним и бессмысленным. Либо я научился передавать свои ощущения, либо Природа провела сеанс снежного гипноза, только Ольга ответила, так же едва шевеля губами:
– Сама слышу.
Я приблизился к ней почти вплотную и, неожиданно осмелев, предложил:
– Может быть ко мне? Это в двух шагах.
Ее черные зрачки в золотисто-коричневой рамке радужки вошли в меня. Не спеша, прогулялись по лабиринту извилин моего мозга, исследуя тайные надежды и ожившие воспоминания. Скользнули вверх навстречу пушистым мозаикам снежинок и застыли, гипнотизируя пространство над моей головой.
– Нет. Сюда ближе, – она подняла руку. Я оглянулся. На стене жарким красным неоном плавилась надпись: «Гриль-бар Автостоп». Под надписью провал. Справа от провала в паутине светящихся трубок запуталась девушка. Едва различимая в снегопаде. Не то фотография, не то манекен. Материализованный сюрреализм: загорелые ноги, алая юбочка, белая блузка, поднятая рука: «Возьми меня в попутчицы». Лицо припорошено снегом. Не разглядеть. Но я почему-то сразу понял, что это лицо украшают карие глаза. Те самые, которые сожгли меня в коридоре главного корпуса семь лет назад.
Я подхватил Олю на руки, шагнул в провал и, подчиняясь ритму ступенек, начал погружение в…
Глава 5
интим полуподвала.
Дверь в гриль-бар была стилизована под автомобильную. Очень элегантная, блестящая, слегка выгнутая, тщательно отполированная. Такими от грязи улиц прикрываются владельцы представительских лимузинов. Тонированное непрозрачное стекло находилось, где ему и положено по правилам автомобильного дизайна в верхней части двери и таинственно подсвечивалось изнутри. Только эта дверка, если судить по ее размерам, должна была трудиться, по крайней мере, на «БЕЛАЗе» или МКС и прятать за собой полтора Сабониса. Если, конечно, корректно измерять двери в баскетболистах.
Оля потянула за хромированную ручку. Гудок клаксона предупредил нас, о том, что «сезам отворился». Тех же, кто обитал внутри лимузина – о том, что мы пришли.
Сонный охранник у входа неохотно повернул в нашу сторону голову, зевнул и продолжил сеанс медитации над нерешенным кроссвордом. Судя по дате выхода газеты, многочисленным жирным пятнам на развороте и обилию пустых клеток, ответы на вопросы он искал давно и неэффективно. Либо не хватало интеллекта, либо было жаль денег на новую газету, либо сон побеждал разум до того, как рука успевала вписать буквы в пересечения вертикалей и горизонталей.
Полумрак гриль-бара наполнял дразнящий аромат жареного мяса и пряностей. Гарниром к ароматам служила сантановская AFRICA BAMBA из многократно греммированного SUPERNATURAL. Латиноамериканский рок – удивительное явление. Буря внутри себя. Страсть, погруженная в лед. Возможно, виной тому века инквизиции – смирительной рубашки на пылкой душе испанцев. Возможно, коктейль черной, красной и белой рас, в котором невозмутимость индейцев смешалась с первобытной свободой негров и интеллектуально-культурным корсетом европейцев. Но кипение ощущается в каждой ноте и не находит выхода во вне.
– Все! – это «все» звучало почти сердито.
–Что – все? – не понял я.
– Можешь поставить. – Оля распоряжалась мной с величием и небрежением царственной особы. Будто носить ее на руках и опускать по первому требованию было моей почетной обязанностью, а ездить на мне – ее наследным правом. Распоряжение я пропустил мимо ушей. Молча донес Олю до столика в углу и усадил на стул. Вернее на сиденье.
Дизайнер «Автостопа» «оттянулся» на полную. Судя по всему, финансовые возможности заказчика не сдерживали его фантазию. Столики очень напоминали плоские крыши пращуров автопрома, гордо колесивших по дорогам в двадцатых – тридцатых годах прошлого века. Сиденья – самые настоящие автомобильные. Только на высокой вертящейся ножке. Стойка бара – автобус. Из окон выглядывали пассажиры. Автобус курсировал в верхних эшелонах власти и вез в непонятное никуда слегка взбитые сливки общества. Подбор персон был выполнен с нездоровым чувством юмора. На сиденье кондуктора – Карл Маркс. Из сумки торчали билетики. На сумке надпись «Капитал». За рулем – Шумахер. Ниже крупно, кривыми буквами: «Эх, прокачу!». Пассажиры – сплошь прототипы персонажей музея восковых фигур мадам Тюссо. Самый неизвестный – Пол Маккартни. Он с гитарой. Напротив – Билл Клинтон с саксофоном. Такой вот простенький дуэт.
– Куда едем? – официантка в красной юбочке и белой блузке ловко разложило перед нами два огромных ламинированных меню с надписью «Путевой лист». – Рады подвезти!
– В больницу, если можно. – Ольга, морщась, потерла голень.
– В больницу – это не к нам. Это в бар «Скорая помощь» – официантка уже собралась подробно рассказать, как добраться к конкурентам, но обратила внимание на выражение Олиного лица. – Что-то серьезное?
– Наверное, ногу подвернула. А, может быть, поломала… – с официанткой Оля была заметно вежливее.
– По радио передавали – из-за снегопада в городе пробки. Я могу позвонить в скорую, но скоро она не приедет. А может быть не приедет никогда. Это ведь скорая…В нормальную-то погоду их не дождешься, а уж сегодня… Иногда позвонишь и ждешь, ждешь – помереть можно, а дождаться – нет.
Кажется, девушка была настроена всесторонне обсудить работу скорой помощи, обсосать ее, как детсадница леденец, поднять весь свой жизненный опыт и присовокупить опыт друзей, подруг родственников. Ее ярко-голубые, глаза заблестели. Иссиня черные волосы, явно крашенные, переливались в интимной подсветке, стекавшей из скрытых в потолке светильников. Девушка выглядела эффектно и вся переливалась, как черно-голубой бриллиант.
– У меня бабушка – сердечница. – Поведал Бриллиант.
– А у меня бабушка – умерла. – Перебил я официантку.
– Соболезную. А от чего?
– От утомления: не дождалась скорой помощи… – я глупо сострил, но официантка всё приняла за чистую монету.
– Вот видите. Я же говорю: можно позвонить в скорую, но можно не дождаться.
– Я не бабушка и не сердечница. – Оля, кажется, начинала сердиться. – У меня нога и от этого не умирают.
– Да, – согласился я – только хромают. Иногда всю жизнь. И тогда каждый гад норовит сказать: «Хромай отсюда!».
Оля посмотрела на меня и я сразу понял: с человеком мало согласиться, нужно еще и сказать то, что он хочет услышать. В противном случае можно стать человеку противным. И это вполне естественно, если говорить что-то противное.
Официантка почувствовала легкое напряжение, возникшее между нами, а может быть, просто решила, что тема скорой помощи исчерпана, и пора перейти к чему-то другому и веско заявила:
– Лучше лед приложить. У нас, вообще-то автоаптечка в каждом столике. По всем правилам ГАИ. Там, наверное, хлорэтил есть и бинт.
– Автоаптечка? – вполне добродушно удивилась Оля.
– Ну, да. Знаете, иногда очень кстати приходится. Попадаются буйные пассажиры. Случаются у нас аварии, столкновения с легкими телесными повреждениями. Почти каждый день. Так что аптечки весьма востребованы. Это сегодня тихо. Вы, пока, первые посетители.
Они общались как старые подруги. Тянулись друг к другу как электрон к позитрону.
Я почувствовал, себя несправедливо обойденным и лишним. Будто не на моих руках Ольга добралась до удобного сиденья. Будто не я рисковал неприкосновенностью «пятой» точки, спускаясь по крутым ступенькам в полуподвал. Будто просто болтался с раннего утра в баре и потягивал пивко, а девушка случайно подсела за мой столик. Возникло непреодолимое желание сделать что-то, чтобы меня заметили. Как-то перехватить инициативу. Заставить себя уважать. Ну, или, хотя бы, напомнить о своём существовании.
– Может, вместо хлорэтила – виски со льдом. – Они обернулись. Посмотрели. По выражению их лиц было понятно: меня не послали по известному адресу только в силу хорошего воспитания. Рацпредложение приняли за неуместную шутку. Я попытался сгладить неловкость:
– Только по отдельности. Виски для обезболивания изнутри, а лед – для замораживания снаружи. Первое – бокале, второе в полиэтиленовом пакете. – И, добавил торопливо, но не слишком уверенно, – Поверьте, очень эффективный тандем. У меня и деньги есть на первую медицинскую помощь… – эта фраза прозвучала еще менее уверенно.
– Как скажете, – официантка посмотрела на Олю, ожидая ее реакции. Оля молча обдумывала. Я перешел в атаку.
– Давайте: девушке – виски и лед, мне бокал «Пиросмани». И для начала… – просмотр меню на скорости болида Формулы 1, позволил выцепить название – по салату «Мечта дальнобойщика». На этом пока притормозим. Почитаем меню и выберем остановку в разделе «горячие блюда».
Официантка пожала плечами, улыбнулась, скорее по долгу службы, чем от души и удалилась за барную стойку. Проходя мимо Карла Маркса, она салфеткой смахнула пыль с бороды основателя идеологии коммунизма.
– Меня никогда так странно не приглашали в ресторан. – Сказала Ольга, глядя мимо меня.
– Меня тоже. – Если быть до конца точным, то именно она пригласила нас в это странное заведение.
– Ладно. Раз так все вышло – давай знакомиться. Меня зовут Оля.
– Привет, Оля…
Вот оно объяснение ее невозмутимости. Вот почему она ничуть не удивилась при нашей встрече. Моя первая любовь меня банально…
Глава 6
не узнала…
–Забавно, не думал, что в мечты дальнобойщика входят: ананасы, папайя, и говяжий язык.– Комментируя для отвода глаз меню, я пытался понять, как пережить такой удар судьбы. Человеческие иллюзии подобны трясине. Видишь перед собой прекрасный луг, декорированный изумрудом зелени. Восторгаешься красотой и покоем. Делаешь шаг и проваливаешься в зловонную жижу действительности. Я семь лет провел в полной уверенности, что Ольга вышла замуж мне назло и каждую ночь вспоминает мою драгоценную персону. По всей видимости, не вспоминала. Или вспоминала, но с огромным трудом. И никак не могла вспомнить. Так же, как и сейчас. Как я кактусовую барышню. Может быть, это месть судьбы? Или тактика и стратегия борьбы всеобщего женского интернационала?
– Какой язык? – в Олином вопросе было больше раздражения, чем любопытства.
– Написано: говяжий, – я существо простое: меня спрашивают – я отвечаю.
– Причем здесь говяжий язык? – Моя простота не была оценена. Во всяком случае, раздражения в голосе прибавилось, а любопытство исчезло вовсе.
– При салате…
– Каком салате?– Оля снова начала заводится. Смуглый бархат щек порозовел, в глаза мелькнули золотые вспышки. – Насколько помню, я представилась. Воспитанные люди отвечают тем же. Или тебя зовут Язык Говяжий? Может быть, твоя фамилия Салат?
– Нет, не салат. Просто я уже представлялся. И фамилия моя известна.
– Сейчас ты скажешь, что ты космонавт или Майкл Джексон – раздражение росло, как график финансовой отчетности суперприбыльного предприятия.
– Я не утверждал, что мировая знаменитость и известен всем. Но тебе, по крайней мере, точно. – Делаю вид, что с головой погрузился в путешествие по горячим блюдам.
– Я, между прочим, только ногу подвернула! Со слухом у меня все в порядке! – Глаза помимо моего желания оторвались от меню и занялись изучением захватывающего процесс зарождения стихийного бедствия. Безумный снегопад, остановивший жизнь в миллионном городе показался бы детской шуткой в сравнении с тем, что мне сейчас предстояло пережить. Я начал понимать охотников за смерчами. Ничто так не завораживает как буйная, дикая, неукротимая сила. Оля напоминала баллистическую ракету с ядерной боеголовкой на стартовой позиции. Как подумаешь, чем может обернуться ее полет – в дрожь бросает. Но увидеть эту мощь в действии, тем не менее, хочется. Правда, если полигон для испытаний не ты сам.
– Со слухом – наверное. – Какая-то неподконтрольная сила – толи жажда адреналина, то ли ностальгия подталкивала меня к пропасти скандала.
– И с головой тоже!!
– Охотно верю.
–Ты просто псих. – Ольга неожиданно сникла. Золотые вспышки в глазах исчезли. Что-то сломалось в механизме пусковой установки. Неконтакт, или аккумулятор сел. Только девушка оказалась в тупике. В самом деле, устраивать скандал по всей форме постороннему человеку глупо. Скандал – дело семейное. Встать и уйти – нога не дает. Ольга наверняка была уверенна, что я над ней издеваюсь. Но не могла решить: стоит ли на наглого придурка тратить время и силы.
А я не собирался издеваться. Я понял, что просто пытаюсь вернуться в прошлое. Восстановить ощущения, которые три года, изо дня в день гнали меня за Ольгой. И некоторых успехов на ниве эмоциональной регрессии добился. Жгучий ком в груди вновь дал о себе знать.
– Надо же, – обращаясь в пространство, проворчала Ольга – раз в жизни подвернула ногу и вот оно – спасение. Нормальных баб спасает принц на белом коне, а меня – какой-то недоделанный.
– Предположим, принцы спасают принцесс. Баб спасают мужики. Хотя чаще бьют. И ногу ты подворачиваешь не первый раз. – Я решил, что мистеру Икс пора снимать маску. Настал момент финальной арии. Пусть и ей станет немного неудобно. Человек – взрослый, а память – девичья.
–Тебе откуда знать?
– Носили, знаем. Второй курс. Октябрь. Осенний кросс.
– «Курс», «кросс» – дурдом с сюрпризом. Я никогда спортом не занималась.
– Верно. Потому ногу и подвернула.
– Не помню. – Она даже не попыталась откопать в пыльных закоулках памяти малозначительный факт нашего прежнего знакомства.
– Понятно. Это же я тащил тебя полкилометра до финиша.
– А, мальчик с длинными патлами. Кажется, Сережа? – Ни тебе тепла, ни тебе радости. Таким тоном обычно говорят: «Да, помню, прошлым летом изрядно гнуса было на даче. Особенно комаров».
Если кто над кем здесь и издевался, так это она надо мной. Был бы я собакой или морской свинкой, хотя бы общество защиты животных за меня заступилось. Так мучить живую тварь нельзя. Уж лучше сразу пустить на шапку или кожаную куртку. Патлы на первом курсе у меня действительно были отменные. Но Сергеем, почему-то, родители назвать не догадались. Родители не догадались, а у Ольги это вышло. Очень непринужденно, элегантно, мило, небрежно.
–Нет, не Сережа. – Я думал – она напряжется и вспомнит. Но видно и меня память стала подводить.
–Ну, и не важно. – Оля никогда по пустякам не напрягалась. Она очаровательно улыбнулась. Для нее важно было только то, что ее не пытались выставить дурой. А весь предыдущий странный диалог – следствие нелепого стечения обстоятельств. Как результат, вместо суровых вспышек ее глаза наполнились мягкой золотистой пульсацией. Будто светлячки вылетали из карих соцветий радужки.
Мне всегда казалось, что внутри Ольги фея бьется с ведьмой. Иногда верх одерживает одна. Иногда другая. Но никогда невозможно предсказать: будешь ли обласкан в следующий момент или испепелен. Не девушка – мечта экстремала.
–Ты правда ничего не помнишь?
– Почему ничего? А длинные волосы? Еще помню, что эти жалкие пятьсот метров у нас растянулись на три часа. Нас искала вся кафедра физвоспитания в полном составе.
– И не нашла.
– Непонятно, как это им удалось: ты пыхтел как паровоз и останавливался через каждые десять шагов.
– Предположим, пыхтел не я один, а останавливался не от усталости .– Мое самолюбие было уязвлено. – В отличие от тебя, я спортом занимался.
– Ну, если то, чем мы занимались называть спортом, то я чемпионка мира. – Нет, с памятью у нее все было в порядке. Просто Оля помнила только то, что хотела. А что не хотела – мгновенно забывала. Но что-то все же помнила. Что, само по себе, уже неплохо. – А еще, ты пытался отравить меня шашлыком из поганок.
– Неправда, это были сыроежки.
– Ваш «Пиросмани», – официантка поставила передо мной алый бокал. –А вам – лед и фирменный коктейль – «Харлей». Виски пусть мужики хлещут. Разувайтесь, сейчас окажу первую помощь.
– Лучше я. – А кто бы на моем месте упустил возможность наложить повязку на…
Глава 7
женские ножки?
Молния сапога жужжала ласково и многообещающе. Аромат ее любимого «Кензо», смешиваясь с запахами свеже стираного белья и чистого тела. Все это возбуждало меня как кровь возбуждает голодную акулу. Впрочем, возбуждение не мешало мне привычно развлекаться бытовой философией. И тема была презамечательная: как им удается так пахнуть?
Это о женских ногах. Бьюсь об заклад: расстегни я свою обувь, не нашлось и пары человек на земле, чьи бы ноздри радостно встрепенулись. Я сознательно говорю именно о людях. Другое дело – хищники. Им бы я изрядно поднял настроение. У них бы ноздри встрепенулись. Они бы рванули на запах восьмидесяти килограммовой котлетки. Они бы учуяли острый амбрэ плоти даже за сотню километров и точно знали, что ногами, конечно, можно побрезговать, но кроме потных конечностей-средств демаскировки, существует еще и увесистое тело.
Что касается людей, то, пожалуй, ноздри и у них бы встрепенулись. Даже, наверное, у многих. Но не от радости. И это при всей моей чистоплотности. У нормальных людей аромат мужских зимних сапог способен возбудить только отвращение, переходящее в мордобой.
А здесь…Я почувствовал, как твердеют мышцы: сначала в руках освобождающих ее ногу из плена итало-китайских обувщиков, потом словно корсетом сдавило грудь. Спустя десять секунд о себе напомнили все мышцы. Все без исключения. Даже те, которым в данной ситуации, хотя бы для приличия, стоило немного расслабиться…
Сантана неожиданно переключился на «Love of my life». Брамс написал эту мелодию как гимн погибшему герою. Карлос вернул героя к жизни и наделил такой экспрессией и томной эротичностью, что если бы не официантка, я наверняка не ограничился сапогом. Но карбункул в красной юбочке бдительно следил за каждым моим движением, сверяя свои впечатления с реакцией Оли. А, может быть, её просто возбуждал сам процесс раздевания?
Оля тоже следила. Не за движениями. За впечатлениями. Я так и не научился скрывать эмоции. Оля с интересом «читала» газету моей физиономии. И продолжала играть в «наживку». Ей эта игра доставляла удовольствие. Мне, к слову, тоже Я, конечно, догадывался, что она не только наживка, но и крючок, и рыболов и даже повар. И сковородка готова. И жир налит и уже побулькивает, вскипая на плите. Только музыка, запахи, воспоминания, близость ее тела полностью вывели из строя локатор чувства самосохранения. И я готов был стать толстым глупым карасем, лишь бы оказаться в ее ручках. Даже на разделочной доске.
– Ну и …? – Ироничный вопрос повис в, неожиданно сгустившемся воздухе гриль-бара. Толстые шерстяные колготки плотно облегали чуть располневшую ногу. Пакетик со льдом морозил мои пальцы, но приспособить его для лечения травмы оказалось невозможно. Пытаться охладить травмированную стопу через слой добротной шерсти было столь же бессмысленно, сколь бессмысленно бегать по Сахаре в валенках.
– Надо снимать. – Я хотел это произнести спокойно и уверенно, как нечто само собой разумеющееся. С интонацией профессионала, раздевающего женщин по долгу службы ежедневно и неоднократно. Я имею в виду врача, конечно. Но получилось плохо. Голос с хрипящего баритона сорвался в нечленораздельный шепот. Оля происходящее немало забавляло.
Человек устроен глупо. Мы думаем, с возрастом набираемся опыта и готовы к любым испытаниям. Но стоит немного изменить условия задачи, весь наш опыт превращается в пузырьки газированного напитка: бурлит, но растворяется в атмосфере без следа и запаха. Я потел, и руки вибрировали так, будто мне никто не дарил кактус и другие, более приятные вещи. Будто это первые колготки, которые я тайком пощупал в женской раздевалке школьного спортзала.
– Снимай. Или ты хочешь, чтобы я умерла от боли?
– Конечно! То есть, нет. Я имел в виду – сниму… И охотно! – перспектива ее смерти меня не устраивала. Тем более, что альтернатива летальному исходу предполагала множество приятных впечатлений.
– Ладно, вы здесь пока разбирайтесь, а я пойду, узнаю насчет салатов. – Официантка едва заметно подмигнула Ольге и отправилась на кухню. Она поняла: кто здесь дрессировщик, а кто ярмарочный медведь с кольцом в носу.
– Ты бы приподнялась… – Неожиданно для себя я покраснел. Будто жизнь катилась не к тридцатнику, а только вползла на порог пятнадцатилетия.
– Пожалуйста. – Светлячки в Олиных глазах манили и раззадоривали. Ее длинные чувственные пальцы легли на край сиденья. Опираясь на руки, она без напряжения поднялась в воздух. Это, конечно, не было левитацией, но выглядело эффектно.
Я отодвинул подол длинной юбки. Ее горячие ноги обожгли мои ладони.
–Ну? Долго мне так болтаться? – Оля нетерпеливо покусывала губку. – Я устала!
Узор вязки повел мои пальцы вверх по пути блаженства. Нащупав резинку, я торопливо потянул на себя.
– Так мы не договаривались. Только колготки. – Она не возмущалась. Просто напоминала о том, что в любой игре существуют свои правила и ограничения. Игра в доктора исключением не является.
– Извини.– Я бросился исправлять ошибку и понял, что схожу с ума. Упругая шерстяная пружина колготок излучала тепло, шелк трусиков был прохладен, как осенняя ночь, а под ними Олина кожа. Горячая, нежная, покрытая мелкими слезинками испарины. Такая, какой запомнилась мне с первого прикосновения, с той памятной осени. Эта игра жара и холода, противоречила всем законам природы, гасила разум и разжигала чувства.
Ольга опустилась на сиденье, целомудренно придавила юбку руками, оставив в моей власти только очаровательную, загорелую ступню с перекрестьем светлых полосок, вероятно, оставленных ремешком босоножек на взъёме.
– Откуда загар? – Я обрадовался возможности хотя бы немного отвлечься.
– Загар? – Оля опустила голову. Наши глаза оказались так близко, что, казалось, моргни она или я и ресницы коснуться ресниц. – Из Египта.
Ее «из Египта» прозвучало едва слышно. Я посмотрел на влажные блестящие губы и невольно потянулся к ним. Мы поднимали головы одновременно. Я к Ольге. Она – к мерцающим в потолке светильникам. Ольга словно вытягивала меня за губы на невидимых нитях. Это синхронное движение продолжалось о тех пор, пока моя голова неожиданно не уперлась в столешницу. Олины губы растворились где-то надо мной, в сумеречном пространстве зала.
– Вот и египтяне такие. Чуть расслабишься – норовят… – что норовят египтяне, Оля не расшифровала.
Какой из меня египтянин? Никакой. Разве что очень древний, скованный бинтами неожиданной влюбленности и забальзамированный ароматами Олиных духов, и, как всякая порядочная мумия не из фильмов ужасов, не способный ничего «норовить». Мумии не норовят. Они только ищут тропинку в…
Глава 8
своё прошлое. То, где они ещё были живы.
– А где твой кудрявый красавец? – Оказав пострадавшей первую медицинскую помощь, я пробовал загасить огонь страсти красным грузинским вином.
– Ты о ком?
–О муже, конечно. Мумии у пирамид сторожит или в снегопаде заблудился?
– Дочку дома сторожит «кудрявый красавец». – Оля усмехнулась – Я с трудом сообразила: о ком вообще говоришь.
–Что, много мужей поменяла?
– Нет, мужей не меняла. Это Костя прическу поменял.
– Каждое утро утюжком волосы выпрямляет?
– Тряпочкой пыль смахивает. У него теперь всего две кудряшки. От одной до другой на машине час езды.
– Злая ты стала…
– А разве я была доброй ?
– Не помню. – Соврал я. Про Олю я помнил все. Каждое ее слово, каждый жест. Даже ее любимый анекдот про зайца и медведя. Бородатый, но поучительный. Тот, где заяц уговаривает медведя перебраться к нему, зайцу, через бурный горный поток. Кричит сквозь пенистые буруны, что покажет что-то очень важное. Мишка-дурачок поддается на уговоры. Весь израненный, чуть живой выползает из реки к зайцу. А косой и говорит: «Смотри, что я умею!» и начинает быстро-быстро бить себя пальчиком по губам, издавая дурацкий звук «ба-ба-ба-ба-ба…»
У Оли это было коронным номером: вынудить человека преодолеть максимум препятствий, а потом с самым невинным видом поинтересоваться: а зачем он, собственно, дурачок надрывался.
Впрочем, она превращала поклонников в идиотов не корысти ради, а из любви к искусству.
– Не была я доброй. Никогда… – неожиданно вздохнула Ольга.
Еще пять минут назад я был того же мнения. Но после этого вздоха, такого искреннего и горького, настроение моё переменилось.
– Что ты на себя наговариваешь! Костю же пожалела! Он за тобой хвостиком три года бегал. Все курсовики делал в двух экземплярах: тебе и себе. Причем себе – если успевал.
– Костю пожалела? – карие глаза недобро почернели. – Залетела, аборт вовремя не сделала, вот замуж и вышла.
– Лучше бы ты со мной залетела…
– Конечно. Тогда бы ты был лысым. Шучу.
– Ваши салатики! – Официантка появилась вовремя. Я не знал, как реагировать на Олину шутку. Она не скрывала иронии. Только не было понятно: кому ирония предназначалась: мне, ей самой или безвременно облысевшему Косте.
«Мечта дальнобойщика» выглядела вполне аппетитно. В центре тарелки – изрядных размеров стожок – соломка из языка. Рядом стожок поменьше – тертый сыр с майонезом. Вокруг – луг из свежей зелени и тонко нарезанных пластинок огурца. Справа зелень ограничивали аккуратные, сочные брусочки ананаса. Слева кубики маринованной папайи.
– Как нога? – официантка участливо наклонилась к Ольге.
– Какая нога? – удивление было настолько искренним, что я невольно оторвался от салата.
– По-моему, правая. – Официантка неуверенно указала на разутую ногу Оли с привязанным полиэтиленовым пакетиком.
– Все хорошо, девушка, не переживайте, – настал мой черед – это спектакль. Правой ноги нет вовсе. Там протез. А протез, только заржаветь может.
– Чего же ты так потел, когда с протеза колготки снимал? – спокойно поинтересовалась Ольга.
– А у меня воображение хорошо развито, – быстро парировал я.
– Горячее заказывать будете? – официантка перешла на официальный, а может, официантский тон.
– Да. – Я отложил меню. Все равно ни одно название мне ничего не говорило. – Принесите что-нибудь на ваш вкус.
Девушка кивнула. Проходя мимо стойки бара, она остановилась у Клинтона и поправила саксофон. Ширинка экс-президента, на мгновенье выглянувшая из-под изгиба музыкального инструмента, была расстегнута. Дизайнер-то, кажется, из завсегдатаев желтого дома.
– С тобой я «залететь» не могла. – Оля уже увлеченно разгребала вилкой стог языковой соломки.
– Почему? – не понял я.
– Потому. Слишком серьезно ко всему относишься. Не умеешь прощать и не любишь подчиняться.
– Подчиняться не любит никто. Зато я и командовать не люблю.
– Я люблю. А Костя подчиняется.
– То есть, ты вышла замуж за подчиненного?
– Вам, наверное, это не интересно, но нас совсем завалило. – Официантка владела навыками свободного перемещения в пространстве. По крайней мере, умением внезапно появляться и бесследно исчезать. Не знаю как Ольга, а я не заметил: когда она успела вернуться. Может быть, из кухни к столику вел подземный ход с лифтом? А может, телепортация стала естественной технологией в практике ресторанного бизнеса?
Я поглядел на Клинтона. Саксофон еще покачивался.
– Чертовщина, какая-то!
Глава 9
-Не чертовщина, а стихийное бедствие, – гордо поправила официантка, – по радио передали: «за два часа выпала годовая норма осадков» Представляете как романтично: засыпаны снегом в центре мегаполиса! Нас откопают, может быть только через неделю! Или даже месяц! – После первой фразы девушки я подумал, что добиться более восторженной интонации невозможно. Но каждое последующее слово опровергала мое убеждение. Восторг, помноженный на восторг и возведенный в третью степень восторга. Ей не в гриль-баре работать, а на сцене выступать. Или вести ток-шоу.
– Нет, правда, здорово: необитаемый остров в сердце каменных джунглей!!!
Я не был уверен, что это здорово. Это опять попахивало эрзацами – любимыми аттракционами сторонников урбанизма. Необитаемый остров в пределах досягаемости городского транспорта, конечно удобно – на него можно ездить как на работу. Но по сути своей – чистейшая шиза.
По мне: если необитаемый остров, так где-нибудь в океане и поближе к экватору. Солнце, свежий воздух, нежный шепот прибоя – все, что необходимо для возникновения здорового чувства голода. У аборигенов – людоедов. По крайней мере, отдыхающим – десять литров адреналина в сутки гарантированны. А отпуск в подвале – это для религиозных фанатиков и отшельников. Впрочем, может это и не так плохо: месяц заключения в застенках общепита поможет мне научиться прощать, а Ольге – научиться людей любить, а не распоряжаться ими. И сложится то, что так успешно развалилось семь лет назад. И меня понесло: «Дочку Олину удочерю. Косте на развод подарю парик, как у Кобзона.»