…Иду по степи. Иду, иду, иду. Без тебя. Еще недавно ты была рядом, я мог тебе говорить нежные ласковые слова, любоваться тобой, мечтать… Просыпаться и встречать твои глаза. Теперь всего этого нет. И не будет. Внутри опустело. Кому передать, что происходит внутри и снаружи? Записывать? А зачем? Я вздохнул. Припомнилось дедушкино:
Нет мне единомышленника в споре,
Мой вздох – один мой собеседник в горе.
Я плачу молча. Что ж, иль покорюсь,
Иль уплыву и скроюсь в этом море.
В памяти всплыли картинки – о тебе. Иду, вспоминаю тебя. Внутри теплеет. Ты – красивая. Теплеет. Ты – нежная. Теплеет. Ты – ласковая. Теплеет. Ты – умница. Ты – ангел…
Вижу тебя рядом с собой. Ты берешь меня за руку и говоришь:
– Не переживай, пожалуйста, что я далеко. Я буду всегда с тобой. Говори мне обо всем – я все слышу.
– Хорошо, я буду рассказывать тебе обо всем что будет на этом пути.
– Итак, здравствуй, моя ненаглядная! – говорю я вслух. – Вот он я – иду по степи. Куда зашел? Сегодня, рано утром, я оставил записку еще спавшим Володе и Марине. И – прочь от Яблоневки. Все мысли были только о тебе. Так что я совершенно не думал куда иду. И забрел в эту степь. Шагаю по дороге, вокруг никого…
Нет, все-таки кто-то едет вдалеке. Машет мне рукой…
Это был мотоцикл с коляской. Красивый молодой милиционер в парадной белой форме. Открытое, приветливое лицо.
– Садитесь! – показывает на коляску, и мы мчимся, подпрыгивая на ухабах. Вскоре пошли вспаханные поля, опять колхоз? Ехали долго, наверное, колхоз большой.
– Хорошо, что не все еще погибло на селе, – подумал я. Ведь в тех краях, откуда я прибыл, давно все в запустении, дальше постройки дач и коттеджей мысль власть имущих не простиралась. Приехали в большое село, остановились прямо у входа в сельское отделение милиции. Подвозивший меня участковый милиционер, капитан Алексей Юрьевич, предложил зайти к нему на чашку чая. Пока я пил, обжигаясь, горячий напиток из граненого стакана в подстаканнике – какие выдают в поездах дальнего следования – он куда-то позвонил и в кабинет зашел невысокий плотный человек в круглых очках. Молча сел сбоку. Капитан оживился:
– Ну, рассказывайте, дорогой гость, каким ветром, куда путь держим?
– Путешествую, смотрю на мир, на людей, – начал я бодро, собираясь вкратце рассказать о Яблоневке. Но разговор неожиданно пошел в другом направлении.
– А где же ваши вещи? – спросил милиционер.
Я не мог вспомнить – почему не взял с собой ничего из вещей – и молчал.
– А паспорт-то вы хоть взяли с собой? – улыбнулся он.
Паспорта у меня тоже не было. Когда я пришел за тобой, моя радость, я ни о чем не думал, кроме как увести тебя из Твоего Города. Алексей Юрьевич извиняющимся тоном попросил меня написать все сказанное на бумаге. Я написал.
– Да, я забыл вам представить нашего инспектора по кадрам, – он указал на очкарика, – Петр Лаврентьевич, – тот заблестел стекляшками своих странных очков.
– Я вас пока оставлю, пообщайтесь, пожалуйста, – и вышел наружу.
Петр Лаврентьевич тотчас же перебрался на место участкового. Мягко произнес:
– Видите ли, мой золотой, мы в нашем хозяйстве любим честных людей, – и указал на висевший на стене плакат с изображением двух беседующих мужчин и надписью ”Честность – основа доверия”. Конечно, я немного удивился, что разговор пошел на абстрактную тему – о честности. Думал, он вначале расскажет об их деревне и “хозяйстве”. Хотя ничего против не имел.
Между тем, инспектор по кадрам тихим приятным голосом продолжал:
– Видите ли, мой золотой, наше фермерское хозяйство – образцово-показательное. Все что создано – создано трудом честных людей. К сожалению, имеются еще и такие, которые этого не понимают, – он помолчал, глядя на меня. – Пытаются обмануть, ввести в заблуждение. А зря. – Молчит. Я тоже не знаю что сказать, и даже немного растерялся. – Ну, ничего страшного, я вам помогу. До нас – вы где еще были?
– В Яблоневке, – отвечаю, еще более теряясь – зачем это ему нужно знать.
– Отлично! А кто может подтвердить?
Называю тех, с кем встречался. Он молчит.
– Председатель колхоза тоже, наверное, знает.
При этих словах Петр Лаврентьевич, блеснув очками, схватился за трубку телефона:
– Добрый день, Александр Игнатьевич! Вам огромный привет от Вахтанга Константиновича. Спрашивал – не надо ли чем помочь? А, кстати, к нам ваш путешественник пожаловал… Да-да, конечно, не волнуйтесь, пожалуйста… Как самого дорого гостя!
Он повесил трубку. Вытащил белоснежный платок, вытер испарину со лба. Тяжело вздохнул.
– Чуть не случилось непоправимое… – и выскочил за дверь. Через минуту она отворилась, и появился участковый Алексей Юрьевич. Он был бледен, пот крупными каплями на лбу, глаза умоляющие:
– Я не знал… не знал… простите… простите…
Я опешил:
– Да что вы, в самом деле! Что произошло?
Немая мольба в больших синих глазах:
– Если Вахтанг Константинович узнает…
– Да объясните же – о чем узнает?
– Что я принял вас за нарушителя…
– Успокойтесь, ради бога, никто ни о чем не узнает! – я был готов сказать все, правда, не понимая ничего, чтобы он успокоился. Милиционер дрожащими руками вынул из ящика стола мое “объяснение”.
– Можно? – робко спросил он, показав на зажигалку, и получив кивок, поджег бумагу в пепельнице.
В кабинет вошел Петр Лаврентьевич. В руках – букет цветов, бутылка коньяка, корзинка с едой.
– Дорогому нашему гостю! – лицо его сияло от радости.
Обернулся к капитану:
– Давай, золотой мой, веди гостя домой, баньку истопи, накорми, напои. Затем ко мне:
– Отдыхайте, мой дорогой! Такой длинный путь проделали! Отдыхайте, Леша о вас позаботится. А я вечерком в гости к вам зайду, можно?
Получив согласие, на цыпочках удалился.
– Я вас очень прошу, – обратился капитан, – пойдемте ко мне домой!
И мы вышли на улицу. Я посмотрел по сторонам – большое село, широкие улицы, пусто.
– А где все-то? – спросил, вспомнив как людно в это время в наших деревнях.
– Взрослые на работе, дети в школе и садах. К вечеру только будут.
Пошли по пустынной улице, в конце которой находился небольшой дом Алексея. Было непривычно тихо.
– А почему собаки не лают?
– Да нет их вовсе, не нужны они, – отвечал он, постепенно приходя в себя. – Не воруют у нас, зачем же их держать? Да и люди наши живут скромно, зарабатывают честным трудом, а много ли у таких украдешь? Я единственный здесь милиционер, да и мне работы почти нет.
Тем временем мы подошли к калитке, где нас встречала его жена.
– Оксана! – она протянула мне руку.
Беглого взгляда хватило чтобы понять – передо мной сельская красавица – высокая, стройная, крепкая фигура, простенькое платьице подчеркивает буйную красу молодой женщины. Все это завершали длинная коса, большие глаза и чувственные губы…
Любовь моя, с момента твоего появления в моей жизни, я по-другому стал смотреть на женщин – их красота начинается теперь для меня с их глаз. Я пытаюсь прочесть в них тайные признаки любви. Красивые – это те, кого любят. Остальные – несчастные…
Ты – самая красивая, потому что я люблю тебя больше всех вместе взятых мужчин на свете…
Выражение глаз Оксаны я не смог понять, да и времени не было. Она явно обрадовалась моему приходу:
– Как хорошо что у нас гость! Будем веселиться сегодня?
Алексей, казалось, вновь стал растерянным:
– Да, да, конечно. – Но особенного энтузиазма в его голосе не было.
Вечером, после бани и отдыха, мы собрались за столом. Беседа не шла. Леша, казалось, глядел на меня со страхом и на мои вопросы отвечал невразумительно, а Оксана, раскрасневшаяся после нескольких рюмок коньяка, молчала, изредка бросая на меня многозначительные взгляды. В воздухе висело непонятное мне напряжение. Вдруг дверь отворилась, и появился Петр Лаврентьевич; молодая пара вздрогнула. Он мягким голосом обратился к Алексею:
– Давай-ка, золотой мой, – дела не ждут!
После чего участковый спешно покинул дом.
Петр Лаврентьевич оказался очень разговорчивым и довольно интересным собеседником. Принеся собой бутылку кавказского вина, он поднял тост за встречу, затем за прекрасную даму – Оксану:
– Свой человек! – он погладил ее по плечу, – честно служит укреплению законности и правопорядка в хозяйстве, “свой человек” преданно глядел ему в глаза.
Затем принялся рассказывать обо всем. Я узнал, что это фермерское хозяйство – “по размеру с несколько колхозов типа Яблоневки” принадлежит одному человеку – фермеру Вахтангу Константиновичу. В свое время, сразу же после распада огромной державы тот прибыл сюда на постоянное место жительства, освободившись из лагерей далекой Воркуты, где долгие годы пребывал за “то, на чем основана современная экономика”. Не имея за душой ни копейки, но обладая “великим умом и стальным характером”, он создал на базе десятка разваливающихся совхозов замечательное фермерское хозяйство, “лучшее в стране, где все построено на грабеже ресурсов и воровстве”. Причем, сделал это в те годы, когда их, фермеров, и в помине не было. Я удивился, я помнил хорошо те времена, когда все было в упадке, а все что приносило доходы, оказывалось объектом открытого грабежа или непосильной дани быкообразным рэкетирам. Инспектор рассмеялся:
– Все было, только не у Вахтанга. Ни один живой человек не мог, – линзы его хитро блеснули, – да и сейчас не может без его разрешения ступить на фермерскую землю.
– А как же я?
– О, вы – приятное исключение! Настоящих путешественников в наше время, кроме вас, и нет. Остальные – по патайям и пхукетам – с молоденькими “путешествуют”. А вы вот – в самую глубинку, к народу идете. Не к тому народу, который штаны протирает на газовой и нефтяной трубе, а к тому, который землю пашет, хлебушек своими руками растит. Таким как вы мы очень рады, особенно если вы поймете всю уникальность нашей трудовой жизни.
И он стал объяснять мне как она, эта жизнь, тут устроена. Выяснилось, что здешний народ целиком и полностью трудящийся. Нет ни коммерсантов, ни алкашей, ни тунеядцев, ни бандитов, ни воров, в общем, нет всего того, что так обильно заполняет современные города и села. В хозяйстве – все труженики, все работают на полях. В свободное время – также все – занимаются духовным и умственным развитием. Например, художественной самодеятельностью…
– Оксаша, золотая моя, спой гостю! – И она запела низким грудным голосом:
– Я люблю тебя Россия,
Дорогая наша Русь,
Не растраченная сила,
Не разгаданная грусть,
Ты размахом необьятна,
Нет ни в чем тебе конца,
Ты веками не понятна,
Чужеземным мудрецам…
…Мне всю жизнь тобой гордиться,
Без тебя мне счастья нет ”.
– Вот так! В отдельно взятом фермерском хозяйстве мы создали счастливую жизнь для всех людей! – он с гордостью глядел на меня сквозь круглые очки. – И заметьте – мы ни в чем и ни в ком не нуждаемся, так что посторонние нам здесь совсем ни к чему.
Это немного объясняло такое внимание к моей персоне сразу по приезду. Но оставалось непонятным вот что:
– А в вас-таки должны же “нуждаться” всевозможные расплодившиеся кровососущие органы нашего ненасытного государства – налоговые, санэпидстанции, пожарные, надзоры, милиции, и прочая и прочая?
Лицо его стало загадочным:
– Для них нас не существует.
Увидев мое недоумение, добавил:
– Никто и ничто не выходит за пределы хозяйства, даже если сюда и по каким-то причинам попадает. Вот, например, мой золотой Алеша, – он показал пальцем на стул, на котором полчаса назад сидел милиционер, – еще пару лет назад не был участковым, не был таким милым, славным и честным тружеником, как сегодня. А кем он был? – разложившимся в тех краях ментом-беспредельщиком. То ли из ОБЭПа, то ли из УБОПа, то ли из ОМОНа, то ли из еще-не-знаю-чего. Пронюхал откуда-то о нашем благодатном крае, приехал “с проверкой”. Приехал – да так и остался здесь навсегда, теперь и не узнать, как изменился. А какую женушку мы ему справили!
Он обернулся к Оксане:
– Как тебе живется, золотая моя?
Она отвечала как солдат на плацу:
– Очень хорошо, спасибо нашему Вахтангу Константиновичу!
– Вот видите, какая она умница! А как укрепляет нравственность нашего Алексея Юрьевича! – он сверкнул стеклышками, – и не только его. Разве может такое… богатство служить одному человеку? Нет, оно должно служить народу!
Возникла пауза. Петр Лаврентьевич смотрел на меня.
А я… вспомнил, моя радость и грусть, тебя… Улыбнувшись, я заметил, что и мои собеседники тоже улыбались. Не произнес ли я чего вслух? Инспектор по кадрам поднялся, пожал мне руку:
– Отдыхайте, дорогой наш гость. Поспите подольше, завтра будем вас знакомить с хозяйством и с простым тружеником-народом.
И, мельком глянув на Оксану, вышел. Она заметно повеселела и взяла инициативу в свои руки:
– Знаете, мы живем скромно, не часто гости к нам жалуют, да и Петр Лаврентьевич не часто балует такими подарками, – кивнула на стол, на котором, действительно были хорошие продукты.
Она, действительно, развеселилась, как и обещала днем. Щеки ее налились румянцем, глаза загорелись, она с удовольствием поглощала все что находилось на столе.
– А хотите я вам спою? – весело спрашивала она и пела.
Я приятно отметил, что все песни ее были, как и та, народные, проникновенные, с любовью к своей родине и гордостью за нее. Не то что наши современные выкидыши псевдокультуры: ”…попробуй муа муа, попробуй джага джага. Попробуй о! о! Мне это надо, надо”».
– А хотите – я вам станцую? – и стала – ах, как бесподобно! – танцевать.
Не дерганьем конечностей, обозначающим призыв созревшей самки к совокуплению, был замечателен ее танец. А – вначале медленными и плавными, идущими из глубины ее женской натуры, движениями роскошного тела, затем все ускоряющимися, как в цыганском танце, страстными порывами. И – как пик страсти влюбленных – взлет и падение, без остатка сил. Я был ей восхищен.
– Да вы, Оксана, настоящая актриса! Вам на сцене выступать.
– Я и выступаю – в нашем Доме культуры.
– А в город не пробовали, в театр пойти?
Она как-то грустно улыбнулась:
– Зачем же, мне и здесь очень хорошо.
Прозвучало не очень искренне.
– Такой заботы, которой нас окружает Вахтанг Константинович, там не найти.
У меня в престольной была пара знакомых деятелей театра, и я предложил свою помощь, но она вдруг замолчала и замкнулась. Выпив еще рюмку коньяка, вдруг сказала, что пора спать, поздно.
– Где же Алексей? – вспомнил я. Оксана как-то странно посмотрела мне прямо в глаза:
– Не придет, он в ночную смену, – и пошла стелить мне постель.
Упав в нее, я моментально заснул. И снится мне сон, что ты – рядом. Садишься на краешек кровати и гладишь мои волосы теплой ладошкой. И улыбаешься: ”Вот видишь как все просто, а ты так переживал”. Я смотрю на тебя и не верю: ”А как же наш уговор не прикасаться?” Ты смеешься: ”Так это же к тебе относится, а не ко мне!” Затем наклоняешься и нежно-нежно целуешь… Сердце мое бешено стучит, неужели это не сон? О, боже, не сон! Я чувствую тебя – твое лицо, сладость нежных губ, чудный аромат волос. И таю на глазах… Но, стоп, почему от тебя идет запах спиртного?”
– Тише, тише, дурачок! Это я, Оксана.
И она зажимает мне рот ладонью. Я ощущаю прикосновение ее горячего, наэлектризованного тела. Быстро прихожу в себя. Она шепчет мне в ухо:
– Молчи, нас прослушивают.
Молчу, пытаясь понять – что бы это значило. На всякий случай отодвигаюсь от нее. Наверное, она чувствует холод “брони” и шепчет:
– Прошу вас, не подводите меня, иначе я попаду к нему.
В голосе мольба и страх. И вслух:
– Милый, если ты хочешь, будем это делать молча.
– Объясните же – что происходит? – шепчу ей в горячее ухо.
– Не выдавайте меня! Этот Петр Лаврентьевич – ужасный человек. Я не смогу второй раз выжить в его лапах!
И затряслась от немых рыданий. Слезы ее покатились мне на рубаху. Я стал гладить ее волосы, пытаясь успокоить, а она, прижавшись лицом к моей груди, тут же уснула.
Чего нельзя было сказать обо мне. Все события сегодняшнего дня смешались в моей голове и не желали быть разложенными по полочкам. Откуда-то издалека захрипел мой друг Володя: ”Баба как баба и что ее ради радеть!.. Разницы нет никакой между Правдой и Ложью, если, конечно, и ту и другую раздеть”.
Затем вдруг возникла картинка: заходит участковый, с ночной, а я тут с его женой разлеживаюсь! Мигом соскочил с кровати, куда идти – к ним в спальню, что ли? Лег на пол, взяв подушку. Стало спокойнее. Вдруг вспомнил “инспектора”: «Давай-ка, золотой мой, – дела не ждут». И поспешное удаление Алексея. Стало нехорошо от мысли, что все это подстроено. Но – зачем? По крайней мере ясно, что надо уходить из этих мест. Что я тут забыл? Тем, что меня интересует здесь и не пахнет. А непростой человек этот “инспектор по кадрам”, с виду – крыса канцелярская, а вот видишь – как его боятся, сам участковый как по команде слушается. И что-то явно недоговаривает, надо с ним откровенно поговорить… не успев закончить мысль, я заснул.