Звон был ледяной иглой, вонзившейся в самое сердце. При первых же нотах тело сотрясла дрожь, а сердце заколотилось как у грызуна; кожа начала зудеть от пота, который каплями выступил на лбу и увлажнил ладони. Слепая паника едва не одолела его, пока звон нарастал, а потом резко прекратился. Последовавшая за этим зловещая тишина каким-то образом показалась ещё более грозной.
«Газовая атака».
Пора надеть противогаз. Майор медицинской службы сухопутных войск Великобритании Джон Х. Ватсон шагнул в сторону от юноши, которому оказывал помощь в полковом медицинском пункте, и заглянул под стол на козлах. Его сумки с противогазом там не было. Он слишком часто об эту сумку спотыкался. Ватсон вспомнил, что повесил её снаружи, на стене траншеи. Если атака настоящая, противогаз ему потребуется.
Опять раздался предупреждающий звон, явно более тревожный, чем до этого. Ватсон услышал, как старшина роты орёт: «Газ! Газ! Газ! Ну же, парни, пошевеливайтесь, если хотите, чтобы ваши лёгкие остались внутри, где им и положено быть».
В блиндаже было всего два пациента, и одному из них не требовался противогаз. Он испустил дух. Дежурный санитар из МССВ, который готовил тело к погребению, возился с собственным респиратором из резины и холста.
– Дежурный, когда закончите, наденьте противогаз и на этого человека! – крикнул Ватсон. – Он должен быть там же, где его винтовка. Я пойду разыщу свою торбу.
Ватсон вышел из медпункта с низким потолком и поскользнулся на дощатом настиле, обветшалом и покрытом вязкой грязью. Перед ним, на противоположной стороне траншеи, была ниша, где в опорные балки вбили металлические крючки, соорудив примитивный гардероб под открытым небом. На крючках висел пёстрый набор накидок, касок, шлемов и плащей, но противогазов там не было.
Кто-то врезался в Ватсона, и он развернулся, едва умудрившись сохранить равновесие. Мужчина, лейтенант, из-за очистителя воздуха казавшийся пучеглазым, извинился приглушённым голосом и жестами показал, что Ватсону следует защитить лицо. Младший офицер указал вверх, на утреннее бледно-голубое небо. Точно коварный туман, первые завитки серовато-зелёного газа ползли над бруствером из мешков с песком. Ватсон почувствовал покалывание и жжение в глазах.
«Только не это. Неужели опять хлорный газ?»
Было слишком поздно бежать по траншеям в надежде на лишний противогаз, так что он повернулся к медпункту, где можно было отыскать хоть какое-то убежище. В тот же миг его левая нога соскользнула с дощатого настила. Она погрузилась в густую и мерзкую окопную грязь – клейкую массу, которая гноилась вот уже почти два года. Нога Ватсона крепко увязла по самую лодыжку.
Майор издал грубое ругательство – дурная привычка, подцепленная у сослуживцев. Попытался высвободить ногу, но хватка трясины лишь сделалась крепче, и его засосало глубже в болото. Придётся пожертвовать ботинком, дорогим «Тренч Мастер», десять гиней за пару. «Не тревожься об этом сейчас. Тяни!» Однако вязкая грязь сдавливала так сильно, что Ватсон даже пальцами на ноге пошевелить не мог. Он ухватил себя за колено и дёрнул, но безуспешно. Жадная топь, забравшая стольких людей, не отпускала его.
Газ уже катился вниз по склону траншеи тягучим и злобным облаком. Сигнал тревоги зазвучал опять, на этот раз не стихая. Наступление продолжалось. По всему фронту к сигналу присоединилась какофония сирен, гудков, свистков и трещоток. «Не хочу здесь умирать, только не таким способом». Но майор уже цеплялся за стену и видел, как чёрная жижа ползёт всё выше по захваченной ноге, а его пальцы, отчаянно искавшие опору, оставляли борозды на гнилых досках.
Майор озирался в поисках помощи, но все здравомыслящие солдаты прятались.
– Помогите! – заорал он. Ответом было лишь шипение подплывающего яда, казавшееся злобным. Ватсон закрыл глаза, задержал дыхание и стал ждать, когда туман сделает с ним худшее.
– Майор Ватсон!
Резкие интонации знакомого и отчётливого женского голоса вырвали Ватсона из забытья. Он открыл глаза. Перед ним было покрытое сажей окно хирургической комнаты, за которым простиралась улица Королевы Анны, чьи очертания скрадывал туман, зловеще нагрянувший не в сезон и превративший уличное движение в процессию призрачных силуэтов. Ватсон был не на фронте. Он несколько месяцев не видел траншеи, не дышал их воздухом. Грязь больше не была его постоянным спутником и упрямым врагом. Случился очередной сон наяву вроде тех, что преследовали его с самого возвращения из Франции.
Он повернулся к миссис Хоббс – домоправительнице, которая с лицом ещё более чопорным, чем стянутые в пучок волосы, стояла у двери, ведущей в холл.
– Майор Ватсон, вы разве не слышали телефон?
«Телефон». Не сигнал о газовой атаке.
Она указала себе за спину, на аппарат, который располагался на специальном ореховом телефонном столике от «Хилс»[4]. Миссис Хоббс настояла на том, что этот предмет обстановки был единственным подходящим пьедесталом для нового приспособления. Не то чтобы ей нравилось им пользоваться: они с Ватсоном договорились, что трубку обычно он будет снимать сам.
– Нет, не слышал. Приношу свои извинения, миссис Хоббс. Кто это был?
– Мистер Холмс. – Она произнесла это с нарочито бесстрастным видом.
«Что, опять?» Ватсон посмотрел на стенные часы. Было три часа пополудни, и Холмс уже звонил ему четыре – возможно, пять – раз, в каждом случае повторяя какие-нибудь тривиальные новости о том, что в его коттедже установили новую цистерну для воды или что-то в этом духе. Ватсон вынужден был признать, к своему стыду и огорчению, что у него вошло в привычку клевать носом, пока друг болтает о такой незначительной чепухе. В особенности если дело касалось пчёл.
– Он ещё на линии? – спросил Ватсон.
– Полагаю, да. Он сказал, это важно. У него был взволнованный голос, сэр.
Каждый раз речь шла о чём-то важном. И он всегда был взволнован. Ватсон выглянул наружу, на лениво клубившуюся стену тумана, и фантомный запах хлора всё ещё щипал ему ноздри. В эти дни чувствам уже не следовало доверять. Увы, не следовало и полагаться на то, что его старый компаньон скажет что-то вразумительное.
– Будьте так любезны, передайте ему, что у меня пациент.
Мисс Хоббс поджала губы при мысли о том, что ей предстоит изречь неправду, и закрыла за собой дверь.
Ватсон сел в своё кресло и выдвинул ящик, в котором была жестяная коробочка с «Таблетками доктора Хэммонда для нервов и мозга», – продавец заверил его, что они исцеляют «особые недуги», связанные с военной службой. Положил коробочку на место, не открыв, закурил и почувствовал, как приятный дым его успокаивает. Сказанное миссис Хоббс не было полной ложью. У доктора Ватсона действительно был пациент. Он сам.
Однако, пока доктор наслаждался тем, как табак согревает лёгкие, внутри него звучал тихий голосок, неотступный как барабанная дробь. Всё из-за этого телефонного звонка от Холмса. Всё из-за детектива на пенсии, который кричал «Волк!».
«Что, если однажды и впрямь случится что-то важное?»
Мисс Нора Пиллбоди проехала на велосипеде добрых две мили по суффолкской сельской местности, прежде чем в точности поняла, что её гложет.
День начался с обычного для школьной поры утра. Позавтракав овсянкой, она загрузила в корзину работы, которые накануне вечером оценила и исправила, и выехала из своего коттеджа с достаточным запасом времени, чтобы заполнить журнал. Как обычно, она спрашивала себя, какие услышит оправдания тому, что в классе не хватает учеников: «Имярек отсутствует, мисс, потому что должен помогать стричь овец / косить сено / спиливать рога телятам / поливать картофель». В селе вечно происходили какие-то события, которые оказывались важнее простой учёбы.
Выехав из узкой дорожки, тупиковый конец которой упирался в её коттедж, мисс Пиллбоди направилась мимо фермы Сирила Джеффорда, описав длинную и неспешную петлю, обогнула лес Маршем с его робкой стайкой косуль, а потом свернула на старую тропу гуртовщиков, пересекавшую участок Морлендов. Это позволяло уменьшить дорогу на полмили, пусть тропа и была тряская, иссушенная ранним летним солнцем. У Морлендов было восемь детей, включая троих учеников из её школьного класса. Двое старших мальчиков уже служили в армии, а один недавно достиг призывного возраста, так что времена для семьи наступили тревожные.
Мисс Пиллбоди, пригнувшись, проехала через беспокойные пуантилистические облака мошкары, преграждавшие ей путь, и уделила время, чтобы полюбоваться промелькнувшей мимо переливчато-зелёной стрекозой, а также бабочкой-адмиралом, согревавшей раскрытые крылья на столбе ограды. Над полем кукурузы выжидающе завис ястреб-перепелятник, пронзительным взглядом высматривая возможную добычу.
В нескольких сотнях ярдов от низкого школьного здания, построенного из кремня, она вдруг осознала, чего не хватало во время всей утренней поездки. Детей. Их не было совсем. Её уши переполняли трели жаворонков и более грубые каденции неугомонных ворон, которым вторили поскрипывание и потрескивание пшеницы и жужжание пролетающих пчёл, но не обычный гомон учеников, направляющихся в школу.
Ей не пришлось останавливаться и говорить Фредди Коксу, чтобы перестал щёлкать Бена Стоуна по уху, или убеждать Сиднея Дрейтона, бедолагу с заячьей губой, спуститься с дерева, где он в своё удовольствие предавался любимому занятию: подмечал и записывал, как взлетают и садятся аэропланы на лётном поле КЛК[5]. Или поторопить сестёр Брентон – трёх поразительно блондинистых милашек с разницей в возрасте в один год, всё время под руку друг с другом, словно единый ребёнок перед всем миром. Впрочем, с таким зловредным отцом неудивительно, что им приходилось действовать сообща. А как насчёт одинокой маленькой Виктории Хэнсон, что медленно и неохотно плелась по дороге, окружённая ореолом печали, тяжело вздыхая и блестя большими глазами, вечно полными слёз?
«Куда подевались все дети?»
Внутри у мисс Пиллбоди всё сжалось, как если бы она съела что-то нехорошее, и нахлынуло ощущение, схожее с головокружением. В последний раз она такое испытала, когда пришла телеграмма об Арнольде, её брате. Мать мисс Пиллбоди передала ей коричневый конверт, однако Нора вручила его назад, не желая быть той, кто первой прочтёт новость. В конце концов они его открыли – и расплакались – вдвоём.
Арнольду было девятнадцать – на целых десять лет меньше, чем ей, – когда в него, младшего ребёнка в семье, попал снаряд из окопного миномёта. Он был, как она поняла намного позже, неожиданным ребёнком, но родители делали вид, что наконец-то дождались сына после трёх девочек. Люди говорили, что Нора и Арнольд очень похожи, но она не видела сходства. Скорбь, вызванная его смертью, изгнала её из Чичестера в сельский Суффолк, учить детей из имения и окружающих деревень, пытаясь вытеснить из разума войну и то, что она делала с миллионами молодых мужчин вроде Арнольда.
Отсутствовали не только дети. К этому моменту она должна была увидеть дюжину или больше людей, занятых по хозяйству. Летом миссис Доттингтон, собрав яйца в своих курятниках, всегда облокачивалась о калитку и с наслаждением подставляла лицо солнечным лучам. Старик Зулу Дженкинс, ветеран южноафриканских войн, которому было по меньшей мере девяносто, обычно трудился на поле, помогая – или частенько мешая – своему сыну Джонни. Если он был не в поле, то сидел на пеньке и курил трубку. И ещё были безымянные работники, которые приостанавливались и снимали шляпы в знак приветствия, когда она проезжала мимо.
Никого не было видно.
В школьном дворе также не оказалось детей, которые в это время обычно играли в шарики или камешки, обменивались слухами или едкими шутками. Мальчишки могли затеять спонтанную игру в футбол или крикет; девочки играли в классики или прыгали со скакалкой, произнося считалочки. Но, не считая неизвестной машины, припаркованной напротив входа, детская площадка была пуста.
Мисс Пиллбоди слезла с велосипеда, прислонила его к стене и изучила машину. Она мало что знала о различных моделях автомобилей, но даже её знаний хватало, чтобы по тускло-коричневой окраске и трафаретным надписям по бокам капота понять: происхождение у этой машины военное.
Мисс Пиллбоди развязала ленту под подбородком и сняла шляпку, перед тем как войти в маленький школьный вестибюль.
– Привет? – с сомнением спросила она. – Кто здесь?
– Входите, пожалуйста, – раздалось в ответ. Её приглашали в собственную школу. «Какая наглость!»
Она открыла дверь и вошла в классную комнату, где с предыдущего вечера на столах стояли перевёрнутые стулья, а на доске была мелом записана таблица умножения на шесть, потому что мисс Пиллбоди пообещала ученикам, что именно ею они снова займутся с утра.
В комнате было двое мужчин: один стоял рядом с доской, другой присел на край её стола. Тот, что стоял, был постарше, с почти белыми усами: капрал новых территориальных войск, чьих солдат в городах и посёлках Суффолка и Восточной Англии было великое множество. Сидевший был офицером, о чём свидетельствовали блеск его сапог и тросточка в руке. Волевая челюсть, тёмные усы; наверное, по меньшей мере на пару лет моложе её. «Хорош собой», – подумала мисс Пиллбоди, но у незнакомца было что-то жестокое в выражении рта, а в пронзительных голубых глазах светился леденящий холод. Верхняя губа чуточку тонковата для настоящего красавца, решила она, однако в целом офицер, безусловно, отличался привлекательностью. И, как она подозревала, понимал это. Он встал и прихватил свою фуражку, пока она шла через комнату.
– Мисс Пиллбоди.
Итак, ему известно её имя.
– У вас передо мной преимущество, лейтенант?..
– Бут. Лейтенант Джеймс Бут из зоны хранения взрывчатых веществ Элведен. – Он окинул Нору взглядом, от которого ей сделалось не по себе. – Должен сказать, я ожидал увидеть кого-то постарше.
Она была не в настроении для лести с оттенком флирта.
– Где мои дети, лейтенант Бут?
Улыбку сменило куда более хмурое выражение.
– Они сегодня в школу не придут, мисс Пиллбоди.
– И почему же?
– Вообще-то, – сказал он и в сомнении на миг коснулся верхней губы розовым кончиком языка, – боюсь, они не будут посещать школу в обозримом будущем.
Сквозь её разум с грохотом пронеслось множество версий – на войну отправляют детей? Какой-то карантин в связи с болезнью? Эвакуация из-за цеппелинов? Но ни одна не выглядела разумной.
– И почему же?
– Не могу сказать. Но мы расширили карантинную зону вокруг Элведена. На соответствующий период всех фермеров-арендаторов переселяют, и дети отправляются с ними.
– Период чего? – с нажимом спросила Нора. На самом деле до каникул оставалась всего неделя школьных занятий, но это был не повод смягчить своё негодование.
– Не могу сказать.
Она окинула взглядом его мундир, разыскивая полковую эмблему, но не обнаружила таковой. Разве это не странно? Нора пожалела, что не уделяла таким вопросам больше внимания.
– Откуда вы, лейтенант? Из какого полка?
Он улыбнулся, не разжимая губ, и тем самым повторил предыдущее заявление. Взгляд ледяных глаз приказывал ей не углубляться в тему.
– Детям нужно учиться, знаете ли. Довольно многие из них по-прежнему не умеют читать и писать…
– Всё это учтено. Там, куда они отправляются, за ними как следует присмотрят.
– И куда же? Нет, не говорите. Вы не можете сказать. – Она чувствовала, как внутри подымается гнев – такой же, что вскипал, когда приходилось иметь дело с местными, которые говорили, что их юная дочь выйдет замуж в шестнадцать и станет фермерской женой, так что не нужно ей продолжать учёбу в школе. – У вас нет права так поступать…
– Вообще-то есть, – сказал Бут с внезапной резкостью. Он сунул руку в верхний карман и достал сложенный лист бумаги. – У меня есть все права согласно закону о защите королевства[6]. Вы на самом-то деле живёте в непосредственной близости от новой запретной зоны, так что можете остаться в своём коттедже, но после сегодняшнего дня вам запрещено появляться где бы то ни было в имении до дальнейших распоряжений.
– Но…
– А если вы заявитесь в имение, упомянете что-либо о случившемся сегодня или заговорите с любым местным жителем об этом или каком-нибудь последующем событии, вас ожидает уголовное преследование в соответствии с настоящим законом. – Он развернул лист и грозно встряхнул им. – Жаль, что не удалось перехватить вас до того, как вы сюда приехали, но было очень много дел. Полагаю, сейчас вам следует вернуться в коттедж. Вы, разумеется, получите финансовую компенсацию за потерю заработка. Возможно, вам стоило бы уехать к родителям в Чичестер. Уверен, вы можете повстречать молодого человека, который не захочет с вами расставаться.
Она пришла в ярость от грубого замечания и от того, что он сунул нос в её прошлое.
– В жизни есть более важные вещи, чем встреча с молодым человеком.
Бут вскинул бровь.
– И я не могу подать апелляцию?
– Боюсь, нет. – Лейтенант надел фуражку. Разговор был окончен.
Он жестом указал шофёру, что они уезжают.
– Нет худа без добра, мисс Пиллбоди. У вас чуть раньше начались каникулы.
Нора не нашлась с ответом, хотя ей хотелось топнуть ногой и заорать на него.
– Ладно. Однако я собиралась устроить здесь летние занятия живописью…
– Отменены, – отрезал Бут.
– А если мне позже понадобится что-то забрать из школы?
Лейтенант и капрал обменялись взглядами. Когда Бут снова посмотрел на мисс Пиллбоди, она почувствовала ледяное прикосновение к затылку, от которого волоски на шее встали дыбом.
– Я бы позаботился о том, чтобы всё забрать сегодня. Если вы сюда вернётесь, мисс Пиллбоди, вас застрелят на месте.
Редактор вытаращил глаза, когда увидел, кто стоит перед ним. На его крик «Следующий!» в кабинет решительным шагом вошла примечательная персона: рыжеволосая женщина в кожаной одежде, словно собравшаяся штурмовать крутой подъём в Ла-Тюрби. На её лице – довольно привлекательном, но, как показалось редактору, сморщенном от усталости – красовались обрисованные пылью очертания защитных очков. Она точно приехала в редакцию «Мотоциклетной газеты» на мотоцикле.
Женщина сняла перчатки и протянула руку:
– Миссис Джорджина Грегсон.
Редактор её пожал:
– Дэниел Сэмсон.
– Правда?
Сэмсону было за сорок, он быстро лысел, глаза у него слезились, а зубы выпирали. Он ничуть не походил на мотоциклиста с худым и длинным лицом, чей портрет обычно сопровождал его публикации. Это едва ли было удивительным, ведь на самом деле редактор на мотоцикле не ездил.
– Да. Правда. Чем я могу вам помочь, миссис Грегсон?
Присаживаясь, она расстегнула свой жакет и вытащила из внутреннего кармана вырезанную из «Мотоциклетной газеты» заметку.
– Мне попалось на глаза это объявление. – Она положила вырезку на промокательную бумагу перед редактором.
Он на миг задержал на заметке взгляд, а потом расхохотался.
– Что вас так развеселило? – спросила гостья.
– Вы просидели в коридоре какое-то время?
– Да.
– Значит, видели других претендентов?
Миссис Грегсон бросила взгляд через плечо, словно дверь была прозрачной. Там действительно были ещё несколько человек, ответивших на то же самое объявление, хотя, как она подозревала, мало кто из них обладал такой же квалификацией, как она сама.
– Разумеется.
– А вы ничего этакого в них не заметили, миссис Грегсон?
– Ну, у большинства слишком чистые руки.
Редактор ждал не этого ответа.
– Прошу прощения?
– У некоторых ногти слишком чистые: они за всю жизнь ни разу не прикоснулись к двигателю. У других руки просто слишком гладкие. Я подразумеваю ладони и пальцы. Ни единой мозоли между ними. Боюсь, ни одна разновидность ручного труда им не знакома. Там есть парень по имени Коллинз, я с ним переговорила. Вот он подходит. Только гляньте на костяшки его пальцев. Он знает толк во владении гаечным ключом.
– Да, на это я и намекал. Он парень. А вы нет.
– Вы ужасно наблюдательны, мистер Сэмсон, – с прохладцей ответила миссис Грегсон.
– Вакансия открыта только для мужчин.
Она указала на объявление:
– Там об этом не написано.
– Написано.
– Нет, не написано, мистер Сэмсон, – почти прорычала она.
Он схватил объявление и начал читать.
– Тут написано: «Для участия в важном военном труде мы разыскиваем лиц с навыками механиков и инженеров, желательно разбирающихся в бензиновых двигателях и мотоциклах». Видите?
Миссис Грегсон подалась вперёд:
– Нет, не вижу. Где тут написано «Только для мужчин»?
Сэмсон издал демонстративно тяжёлый вздох.
– Тут написано «лица».
– Я лицо, – сказала она. – Спросите кого угодно.
Редактор откинулся на спинку кресла. Он хотел, чтобы эта докучливая женщина исчезла. Этот тип был ему знаком. Вообще-то в издании была колонка, подписанная псевдонимом «Мотоциклетница», которую на самом деле вела леди Роуз Пенни, но это была просто подачка женщинам, которые писали в редакцию жалобы на то, что их пол недостаточно представлен на страницах «Мотоциклетной газеты». Миссис Грегсон несомненно была одной из тех, кто желал феминизировать профессию. Если дать им волю, этот вид занятий станет моторизированным ответвлением «Леди»[7].
– Ну очевидно же, что речь не о женщинах. Познания в области бензиновых двигателей…
– Я на протяжении года водила санитарный транспорт на фронте, мистер Сэмсон. Я могу разобрать «Даймлер» с той же скоростью, с какой это сделает следующий претендент. Я дважды переделывала свой «Радж»[8]. Не хотите изучить мои ногти? – Она выбросила руку вперёд.
– В этом нет необходимости, миссис Грегсон. Послушайте, я восхищаюсь тем, что вы желаете принять участие в военном труде. Но вы можете оказать большое содействие в других областях. Говорите, вы водили санитарный транспорт? Как насчёт того, чтобы сделаться медсестрой? Такая милая дама, как вы…
– С этим покончено, – рявкнула миссис Грегсон.
Она не собиралась объяснять, почему надеется больше никогда не увидеть госпитальную палату или машину скорой помощи изнутри. Как многие медицинские работники, побывавшие на фронте, она навсегда запомнила запахи и звуки. Похоже, мозг каким-то образом отправлял образы изуродованных и умирающих в какие-то тёмные углы памяти. Но внезапный громкий шум вынуждал её сердце колотиться, словно предвещая артиллерийский обстрел, и даже самый безвредный из ароматов иногда посредством загадочной алхимии превращался в резкий запах карболки и сладковатое зловоние гниющей плоти.
– Я не в силах вам помочь, миссис Грегсон.
Теперь она была разгневана:
– Но я знаю толк в двигателях, мистер Сэмсон. Я люблю мотоциклы…
– Простите. У меня связаны руки.
– Почему? Из-за моего пола?
– Он делу не помогает, – сказал редактор, и под его усами мелькнула ухмылка.
Она встала и дрожащими от едва сдерживаемой ярости пальцами застегнула свой жакет «Данхилл»[9].
– Что ж, посмотрим, не так ли? Я в точности узнаю, что требуется для этого военного труда, и приложу, чёрт побери, все возможные усилия… – Она выдержала паузу, чтобы насладиться тем, как мистер Сэмсон дёрнулся, заслышав ругательство. – …Чтобы попробовать себя в этом деле.
Сказав это, она развернулась на каблуках и покинула комнату, не забыв хлопнуть дверью так, что та едва не вылетела из дверной рамы.
Сэмсон снял трубку внутреннего телефонного аппарата «Келлог» и нажал «Вызов».
– Мне послать к вам следующего? – спросила миссис Бизли на другом конце.
– Это мужчина?
– Да. Приношу свои извинения по поводу этой женщины, мистер Сэмсон. Я её предупреждала, но она была весьма… настойчива.
– Не переживайте, миссис Бизли. – Он не сомневался, что секретарша не справилась бы с этой пламенноволосой ведьмой. – Но попросите следующего претендента немного подождать, хорошо?
Он выдвинул ящик стола и достал блокнот. Быстро нашёл экстренный номер, который ему дали в правительственном департаменте, использовавшем его газету для вербовки «лиц с навыками механиков».
Сэмсон поколебался. Возможно, эта женщина просто раздувалась от собственной важности. Если она хотела внести свою лепту, всегда могла бы получить работу водителя омнибуса. Может, стоило ей это предложить. И всё же она не показалась ему похожей на бабочку, которая порхает от одного замысла к другому. Уж скорее на терьера, который обгладывает кость, пока не разгрызёт на осколки.
Он посмотрел на страницу с номером. Рука Сэмсона дрожала, когда он поспешно вносил его в блокнот, но всё-таки записанное можно было разобрать. Миссис Бизли должна была позаботиться о том, чтобы эта миссис Грегсон заполнила анкету, так что адрес претендентки остался у неё на столе. Следовательно, он сможет сообщить человеку на другом конце провода, где она живёт, если понадобится. Что тот с нею сделает? Вероятно, вселит страх Господень. Как вселил в Сэмсона.
«Сообщайте о любых подозрительных лицах, – велел редактору этот строгий человек. – Или о тех, кто может причинить неприятности». Как там он выразился? Ах да – «под страхом смерти». «Звоните нам по любым вопросам, какими бы тривиальными они ни казались, под страхом смерти». Фигура речи. Верно? Хотя полноватый коротышка, который произнёс эти слова, не выглядел и не вёл себя как тот, кто способен использовать слова легкомысленно. Мистер Гровер – так он назвался. «Слуга правительства» – вот и всё, что он счёл нужным сообщить по части сведений о себе. От простого воспоминания о его глазах, по-рыбьи холодных, излучающих не особенно завуалированную угрозу, у Сэмсона пересохло во рту.
На секунду редактор даже пожалел миссис Грегсон. Но инстинкт самосохранения был сильней. Сэмсон снял телефонную трубку и стал ждать оператора. Уайтхолл 0101. Как только его соединят с этим номером, миссис Грегсон перестанет быть его проблемой.
Пациент майора Ватсона сидел в конце спортзала, размещённого в крыле бывшей школы, теперь превращённой в «особое» отделение госпиталя. Доктор задержался в дверном проёме, наблюдая за солдатом, прежде чем дать знать о своём присутствии; за спиной у Ватсона в нерешительности замерла медсестра. Молодой человек, капитан, был одет в бледно-голубую больничную робу, которая выделяла его, по выражению одной из медсестёр, услышанному доктором, как «одного из придурковатых». Он сидел за столом и смотрел вниз, словно читая газету в библиотеке, но, кроме потёртостей и царапин на деревянной столешнице, глядеть было не на что. Что бы капитан ни увидел на той поверхности, рассмотреть это мог лишь он один. Правая нога молодого человека двигалась вверх-вниз точно поршень, а верхняя часть его тела была скрючена, руки скрещены на груди, ладони сжимали противоположные бицепсы, весь торс едва заметно раскачивался туда-сюда. И был ещё шум – горловое гудение, низкое и непрерывное, словно он пытался заблокировать какой-то другой звук.
Доктор знал из записей, что молодой капитан страдал от атаксии – неспособности двигаться, полного паралича, чью физическую причину никто не мог установить. Была ещё афазия – потеря способности говорить. Ватсон также знал, что он странным образом несёт ответственность за состояние этого парнишки.
Всего семь месяцев назад, во французских окопах, Ватсон помог капитану стать героем, и этот груз привёл юношу в «особое» подразделение Вандсвортского госпиталя, предназначенное для тех, кому война нанесла ущерб, который власти только начинали осмысливать. Диагнозы капитану ставили разнообразные, вроде «эмоционального расстройства» или «пока неустановленного (нервного) недуга». Ни то ни другое на самом деле не отражало сложности или странности симптомов, которые демонстрировал этот сломленный человек. Машинерия войны его не убила – просто перемолола в своих жутких, безжалостных шестерёнках.
Доктор повернулся к стоявшей за спиной медсестре:
– Справлюсь сам.
– Вы уверены, майор? – спросила она.
– Мы с капитаном Фэйрли старые друзья.
В этот момент больной посмотрел на него – голова капитана качнулась, поворачиваясь, словно на пружине. Фэйрли уставился через весь спортзал с поцарапанным паркетным полом на человека, стоявшего в дверях, но во взгляде не было узнавания. Ещё один знахарь, наверняка подумал он – если вообще о чём-то подумал, мысленно уточнил доктор, – со своими дурацкими вопросами, будь они неладны, и призывами взять себя в руки.
– Здравствуйте, капитан Фэйрли, – сказал Ватсон, и его голос затерялся в просторном помещении.
От пациента не было никакой реакции.
– Не возражаете, если я к вам присоединюсь?
Кожаные подошвы Ватсона стучали по полу так, словно кто-то играл на литаврах; он пересёк спортзал и подошёл к столу, где напротив солдата имелся пустой стул. Отодвинул его, попросил разрешения сесть. Ответа не было, но доктор всё равно сел. И стал ждать.
– Поздравляю с повышением, – сказал он в конце концов.
Фэйрли продолжал изучать столешницу. Когда они познакомились, Фэйрли был обычным младшим лейтенантом. Потом он спас Ватсону жизнь в ничьей земле. Хорошие новости с фронта были редкостью, так что история Фэйрли, которую все рассказывали и пересказывали, становилась всё более известной. Персиваль Филипс из «Экспресса» написал о «Невоспетом герое ничьей земли», удостоверившись, что тот не останется невоспетым, а «Рейтер» окрестил Фэйрли «Ангелом грязи». Ему вручили медаль. Не прошло и нескольких месяцев после храброго поступка, как Фэйрли стал кем-то вроде эксперта по той проклятой полосе земли между линиями фронта, его перевели в разведку и повысили. Но во время составления карты линий связи и немецких передовых траншей с Фэйрли там что-то случилось, и он превратился в эту парализованную развалину.
– Капитан, вы же меня помните, верно? – спросил доктор. – Майор Ватсон. Доктор Ватсон, как вы меня называли. Мы встретились возле Плаг-стрит[10].
Фэйрли вздрогнул, словно под воздействием электротерапии, которую применяли к тем, кто сильнее всех пострадал от снарядного шока. Ватсон увидел в его глазах проблески жизни.
– Вы помните ту ночь?
– Да. Вы майор Ватсон, стало быть? – проговорил Фэйрли тоном, который был совсем не похож на тот, который он использовал, когда они с Ватсоном беседовали в последний раз. Тогда он говорил как культурный, образованный выпускник Винчестерского колледжа. А теперь его голос звучал… ну на шотландский лад.
– Да, капитан. На вашу долю выпало нелёгкое…
Он не успел закончить фразу. С новообретённой прытью Фэйрли прыгнул через стол, как пантера, и Ватсон под тяжестью налетевшего тела грохнулся на спину, ударившись затылком о деревянный пол. У доктора потемнело в глазах, он почувствовал вес человека на своей груди, сдавливающий лёгкие, а через секунду длинные, костлявые пальцы безумца сомкнулись на его шее.
Слухи кружили по Лондону, как захваченная смерчем пыль. Ветер дул с особенной силой в штаб-квартире Ассоциации иностранной прессы, которая располагалась в большом городском особняке неподалёку от площади Сент-Джеймс. Брэдли Росс стоял у барной стойки АИП, под позолоченным потолком, и надеялся заполучить какой-нибудь ценный слух из тех, что циркулировали в комнате. Ему требовался хороший сюжет, и быстро, иначе его вызовут обратно в Нью-Йорк. Он не хотел уезжать. Его отец всё ещё приглаживал пёрышки, встопорщившиеся из-за происшествия с молодым кэдди[11] в гольф-клубе. Ему грозили страшными и разнообразными карами, но, как обычно, деньги всё решили. Ещё несколько месяцев – и о случившемся забудут. А пока что он нуждался в сюжете.
Это не должно было быть трудным. В конце концов, идёт война. Но британцы наплодили так много бюрократических проволочек и сбивающей с толку путаницы, что он как будто тонул во лжи и полуправде, а в некоторых случаях – в чистейшем вымысле.
– Вы идёте сегодня на ужин?
Росс повернулся и увидел незнакомое лицо.
– В «Савой»? Нет.
Это было благотворительное мероприятие только для мужчин, и Росс знал, что главенствовать там будет Гэбриел де Веселицки, эксцентричный председатель АИП, находившийся, как догадывался Росс, в кармане у британцев. Он мог придумать лучший способ потратить десять шиллингов, которые пришлось бы заплатить за ужин.
– Прошу прощения, – сказал Росс. Он гордился тем, что никогда не забывает лица, но к этому что-то никак не удавалось подобрать нужное имя. Лицо, широкое и дружелюбное, принадлежало крепкому мужчине тридцати с небольшим, с широкими плечами и русыми волосами. Он был во фраке, с примечательной изумрудной застёжкой для рубашки, которая мерцала и блестела на свету. – А вы из…
– «Мувитоун». Дирк Альбертс.
Росс подумал, что ослышался.
– Как вы сказали – Дик?
– Дирк. Я голландец.
Голландцы сохраняли нейтралитет, но Росс чувствовал, что они клонятся на сторону британцев.
– Брэдли Росс, «Нью-Йорк геральд». – Они пожали друг другу руки. – Кинооператор, да? Вы те ребята, которые собираются оставить нас, писак, не у дел?
Альбертс рассмеялся.
– Лишь после того, как люди смогут носить кинопроекторы в кармане. И лишь в том случае, если нам удастся оказаться вблизи от войны. Для этого требуется письмо от Господа Бога, скреплённое подписью Хейга[12]. Так что меня послали сюда разнюхать какую-нибудь хорошую новость, приключившуюся на внутреннем фронте.
– Нашли что-нибудь?
Росс узнал это переминание с ноги на ногу и эту напряжённость в теле. Плечи Альбертса чуть-чуть приподнялись. Да, у парня был сюжет. Но он не собирался его выбалтывать.
– Простите, глупый вопрос. Я куплю вам выпить?
Альбертс встретил прямой взгляд Росса.
– Спасибо. «Ван дер Хам»[13] с содовой.
Росс свистом подозвал бармена в белом пиджаке и заказал бренди Альбертсу и «Олд Джамайка» – себе.
– А как насчёт вас? – спросил Альбертс.
– Почти то же самое. Не могу получить разрешение, чтобы подобраться поближе к какому-нибудь лакомому кусочку. Британцы всё разложили по полочкам. У них есть пять официальных военных корреспондентов – зачем нужен какой-то янки, который будет тыкаться туда-сюда и вещать правду?
Все пятеро – плюс несколько особых корреспондентов вроде Джона Бакена[14] – позволяли британскому правительству руководить своей работой и цензурировать тексты. Газета Росса не одобрила бы такое.
Альбертс покрутил свой бренди в стакане.
– По правде говоря, я услышал кое-что интересное. Здесь. В Англии. Кое-что крупное.
– Держите это при себе, – сказал Росс, с наигранным безразличием взмахнув рукой. – Не говорите мне ничего, о чём потом можете пожалеть.
Альбертс сделал большой глоток спиртного.
– Это сюжет не для кинокамеры. С нашей братией есть одна проблема – нас едва ли можно назвать неприметными, верно? Вы же знаете, у одного парня сценарий, а другой вертит ручку какой-то большой чёрной коробки. Не бывает кинооператоров под прикрытием.
– Думаю, нет.
– Чтобы заполучить свой сюжет, вам нужен всего лишь блокнот. Мне – тонна оборудования.
Росс кивнул. У печатного слова имелось такое преимущество по сравнению с движущимися картинками.
– Вы облегчаете мою тревогу за судьбу газет, – сказал он.
– Я думаю, места хватит для нас обоих, – сказал Альбертс. – Мы занимаемся одним и тем же делом, просто представляем его разными способами. Думаю, ваш больше подходит для этого случая.
Росс глотнул немного своего рома. Внимательно изучил голландца, принюхался к запаху его одеколона. Неужели этого Альбертса интересовало только профессиональное товарищество? Его зелёная изумрудная застёжка как будто светилась ярче с каждой минутой. Был ли выбор цвета случаен? Возможно, как иностранец, Альбертс не знал, что он символизирует, как в Лондоне, так и в Нью-Йорке.
– Ну так о чём он, Дирк? Этот ваш сюжет.
Голландец лукаво улыбнулся.
– Просто слух. Нет – и того меньше. Шёпот.
– Шёпот по поводу чего?
Альбертс подался ближе, и Росс почувствовал на своём ухе его горячее дыхание с запахом алкоголя.
– По поводу чего-то особо секретного.
– Где? Здесь, в Лондоне?
– В Суффолке, как я слышал.
– Суффолк. Интересно. А вы не хотите рассказать мне побольше? Может быть, за ужином? – спросил Росс, и его рука опустилась на барную стойку в полудюйме от руки голландца. Кинооператор не отпрянул – просто уставился вниз, размышляя, правильно ли он интерпретирует сигналы.
– Может, когда мы узнаем друг друга получше, – с опаской проговорил Альбертс, осушил стакан и опустил его на стойку так, что их руки соприкоснулись костяшками пальцев. – Ужин выглядит хорошей идеей.
– А как быть со встречей в «Савое»? – спросил Росс, чувствуя биение крови в висках.
Альбертс рассмеялся и коснулся изумрудной булавки, покрутил её между указательным и большим пальцами. Он точно знал, что она означает, – они оба принадлежали к запрещённому братству.
– О, не переживайте, мы что-нибудь придумаем.
Джорджина Грегсон спустилась по ступенькам своего съёмного жилища, стуча каблучками и благодаря Господа, что вследствие перемен в моде юбки больше не волочились по полу, и можно было не бояться наступить на них, быстро идя по лестнице вниз. Когда она достигла тротуара, стоявший у бордюра таксомотор поменял флажок на «Свободен». Удача была на её стороне.
У неё был билет на премьерный Променадный концерт сэра Генри Вуда в Куинс-холле в Лэнгхем-плейс[15]. Когда она в последний раз побывала на одном из его концертов, аудитория громко выражала своё неодобрение тем, что в программу включили Бетховена и Вагнера, но сэр Генри переманил инакомыслящих на свою сторону, произнеся пылкую речь о том, что великое искусство превосходит государственные границы. Сегодня, однако, программа была очень безопасная – Равель, Дебюсси, Воан-Уильямс и Элгар, англо-французский музыкальный альянс.
Она купила только один билет, поскольку обнаружила, что в одиночестве проще раствориться в музыке, не переживая, что какое-нибудь произведение окажется слишком современным или и впрямь слишком немецким для спутника.
Миссис Грегсон прокричала водителю такси адрес концертного зала и, подобрав юбку, забралась в заднюю часть. Лишь оказавшись большей частью внутри, она поняла, что заднее сиденье уже занято.
– О, простите, – начала она. – Я думала…
– Закройте дверь, миссис Грегсон, – сказал мужчина, сидевший в углу и погружённый в тень.
Прежде чем миссис Грегсон смогла отреагировать, её грубо запихнули внутрь, и дверь за спиной захлопнулась.
– Что происходит? Откуда вы знаете моё имя? Как вы смеете…
– Не помните меня, миссис Грегсон? – Он наклонился вперёд, произнося эти слова, выставив на вечерний свет розовое и безволосое лицо. – Гровер. Я был сержантом. Возможно, с той поры прибавил пару фунтов. – Он похлопал себя по туго натянутому жилету. – Я знал вашего мужа. Помню вас с той поры, когда вы были Рыжим Дьяволом. – Он покачал головой. – Подобные вам никогда не меняются, верно? Вечно устраиваете неприятности. Я об этом подумал сразу же, как только увидел ваше имя.
Миссис Грегсон предположила, что «подобными ей» грузный коротышка именует суфражисток, к коим она с гордостью себя причисляла. И нет, она его совсем не помнила. Она постаралась изгнать из памяти те кошмарные месяцы. «Рыжий Дьявол» – таково было излюбленное прозвище, которое бульварная пресса придумала для неё в тот период, когда ей предъявили ложное обвинение в попытке убить премьер-министра.
– Я не собираюсь сидеть и слушать это. – Миссис Грегсон повернулась, желая выйти из машины, но увидела через стекло ухмыляющееся усатое лицо констебля преклонного возраста, который стоял, согнувшись, и держал наружную ручку двери, чтобы её невозможно было открыть. Когда она растерянно откинулась на спинку сиденья, Гровер сунул ей какой-то лист бумаги.
– Я задерживаю вас в соответствии с законом о защите королевства, миссис Грегсон.
Она резким движением отмахнулась от документа.
– В самом деле? На каких основаниях?
– На тех основаниях, что вы поставили под угрозу национальную безопасность, сунув нос туда, куда не следовало, а потом ещё и подняли шум по этому поводу. – Он постучал по перегородке, и таксомотор двинулся с места.
Миссис Грегсон напрягла мозги, чтобы понять, какой из её недавних поступков мог…
– Это связано с объявлением в «Мотоциклетной газете»?
Гровер втянул воздух сквозь стиснутые зубы – звук был очень неприятный.
– Опять вы за своё. Лучше бы вам помалкивать до трибунала.
– Трибунала? Какого трибунала? – Слово пробудило к жизни анонимных бюрократов в мрачных комнатах, которые решали её судьбу, не прибегая к суду, присяжным или адвокатам.
Миссис Грегсон почувствовала, как пробуждается мрачное предчувствие. Ей было слишком хорошо известно, как в результате козней судейских чиновников человека могут проглотить целиком, даже в мирное время. А дни, когда применялось правило хабеас корпус[16], остались далеко позади.
– Куда вы меня везёте? – требовательно спросила она, пока таксомотор набирал скорость.
– Туда, – сказал Гровер с намёком на улыбку, – где вы почувствуете себя прямо как дома.
Она поняла, что он имеет в виду, по весёлому блеску в глазах, и ценой немалых усилий сумела не обрадовать его подарком в виде слёз. Её снова везли в тюрьму Холлоуэй.