Ветвистое древо полного родословия А.С. Пушкина воссоздавалось на берегах той же Яузы, где родился поэт, в полутора верстах выше по течению – в старинном и достославном некогда селе Преображенском, а ныне большом новом районе Москвы. Правда, от времен любимого героя Пушкина – Петра I, – времен его юношеских потех и великих государственных реформ остались разве что извивы речного русла да названия улиц: Потешная, Игральная, 9-я Рота, Знаменская, Зельев переулок… Именно здесь, сначала на Игральной, затем на Знаменской, появились на белизне ватманского листа первые веточки гигантского генеалогического древа, изумляющего всех, кто его видел, обширностью и неожиданностью родственных связей русского поэта.
Всю эту грандиозную и кропотливую работу проделал самодеятельный историк, офицер в отставке, инвалид минувшей войны Андрей Андреевич Черкашин. Помимо библиотек и архивов, помимо собственной комнатки-кабинета, заваленной книгами, рукописями, свитками черновиков, завешанной репродукциями портретов людей из пушкинского окружения, многолетняя и каждодневная работа продолжалась и в палате старинного – опять-таки петровских времен – госпиталя на Яузе, куда фронтовые раны время от времени приводили командира гвардейской части.
Врачи приемного отделения уже привыкли к тому, что на каталке, увозящей в палату их необычного пациента, всегда лежала чертежная туба, набитая свернутыми листами, и уже знали, что через день-другой придет навещать Черкашина не кто иной, как правнук великого поэта – Григорий Григорьевич Пушкин. В сорок первом они оба защищали Москву, правда, на разных рубежах. Григорий Григорьевич приносил своему другу не только пакеты с яблоками, но и новые сведения для «разрастающегося» пушкинского древа.
Ни врачи, ни медсестры деликатно не замечали явных нарушений строгой больничной жизни. Знали, что дело только поможет их пациенту. Работа над схемой поддерживала его жизненные силы не менее эффективно, чем самые действенные лекарства, – на это время, как под наркозом, отступала боль.
А из окна палаты можно было разглядеть, как над крышами золотом поблескивают купола Елоховского собора, где на исходе восемнадцатого столетия крестили новорожденного Александра Пушкина…
«Появление на свет гениального человека не совершается экспромтом, – писал в начале XX века киевский профессор-антрополог И.А. Сикорский. – Происходит продолжительная и сложная подготовка к великому событию живой природы».
К Пушкину природа шла долго. Собирала, связывала воедино разрозненные ниточки родословных, словно сплетала какой-то особый, неведомый доселе узор. Возможно ли понять, осмыслить его закономерности и случайности?
«Имя предков моих встречается поминутно в нашей истории», – этой пушкинской строке суждено было стать ключом к задуманному Черкашиным полному родословию поэта.
Пушкин – эта наша российская история, и в ней кроются истоки пушкинского рода. Поэтому Черкашин и принялся за составление родословий старинных княжеских фамилий и царствовавших домов: Рюриковичей, Чингизидов, Гедиминовичей, Романовых, династий византийских императоров, английских, греческих и польских королей.
И когда исследователь завершил задуманное, оказалось, что составленная схема вобрала в себя более трех тысяч исторических имен; в их числе прославленные государственные деятели, полководцы и воеводы, святые Православной церкви. В этом густом генеалогическом лесу предстояло проложить тропинки, ведущие к пушкинскому роду.
Одно необычное обстоятельство открылось ему тогда: в сущности, невозможно восстановить в полном объеме родственные связи ни одного из ныне живущих. Но история будто сама позаботилась сохранить для будущих поколений имена предков Александра Сергеевича Пушкина.
Действительно, история его рода неотделима от судеб Отечества – без Пушкиных, Ганнибалов, Головиных, Чичериных, Ржевских, Беклемишевых и множества других славных русских фамилий не было бы полной истории России.
Род Ржевских стал связующим звеном между новгородским князем Рюриком и его далеким потомком Александром Сергеевичем Пушкиным. Цепочка родословной соединила славные имена великих предков поэта, первых русских князей: Игоря, Святослава, Владимира Красное Солнышко, Ярослава Мудрого, Владимира Мономаха, Мстислава Великого. Нити родословной, переплетаясь в веках, порой теряясь на крутых поворотах истории и вновь возрождаясь по непреложным законам бытия, вели к 1799 году – году рождения А.С. Пушкина.
В прямом родстве с поэтом и великий князь Александр Невский, осененный при жизни за свои ратные подвиги ореолом святости.
Александр Невский – правнук основателя Москвы князя Юрия Долгорукого, седьмого сына Владимира Мономаха. А сам Владимир Мономах – правнук великого киевского князя Владимира Красное Солнышко, тысячелетие назад крестившего Русь. От Александра Невского родственная ветвь протянулась к поэту через князей суздальских и московских.
Своей родословной у Черкашина нет. Она обрывается, как и у многих из нас, на деде. Но в историю своей фамилии он, по исследовательской привычке, заглянул глубоко. Заглянем и мы, чтобы лучше понять, почему именно этот человек взялся за титанический труд и почему он оказался ему по силам.
…Название «народ черкасы» упоминалось еще в царских грамотах XVII столетия: «черкашин» – так звали украинца, «черкашинка» – украинку. Своим происхождением слово это обязано тюркскому «чири киши», или «чири киси», что значило «люди армии». В достославные былинные времена древнерусской истории на рубеже XI–XII веков русские князья доверяли защиту своих городов полкам тюркской конницы, воины которой селились по берегам реки Рось, в городах Черкассы и Берендичев (нынешний Бердичев). Позже воины ассимилировались с местным населением. Но многие века их правнуки и внуки не расставались с саблей. Возможно, что и вольнолюбивое запорожское казачество унаследовало от них свои воинские традиции.
В середине прошлого века потомки «людей армии» вместе с тысячами других своих земляков – украинцами, русскими, белорусами – потекли обживать суровые сибирские края. Среди переселенцев были и прадеды А.А. Черкашина. Он родился в Иркутске, в тех краях, где отбывали сибирскую каторгу и ссылку опальные друзья Пушкина – декабристы, где некогда возводил крепости прадед поэта, «Петра питомец» Абрам Петрович Ганнибал. Впрочем, о декабристах и Ганнибале узнал Черкашин довольно поздно. Парнишка из большой рабочей семьи рано оставил школу и пошел на паровозоремонтный завод.
Никогда не думал Черкашин, что станет историком. Историю России он постигал не на школьной скамье – на ратных полях под Москвой, в «Наполеоновых воротах» под Смоленском, в лесах и болотах Белоруссии.
В 1943-м на краткосрочных офицерских пехотных курсах в Тушине (тоже историческое место!) он впервые увидел замечательный фильм – «Александр Невский». Двадцатитрехлетнего лейтенанта потрясло, что легендарный князь, громивший во главе русских полков псов-рыцарей, был даже чуть младше его!
По прихоти судьбы, через несколько недель «гвардии Андрюшка», как прозвали сослуживцы Черкашина, надел на себя латы, почти такие же, в каких ходили на врага воины Невского, и повел свою штурмовую роту в прорыв немецкой обороны. Вот как сам он об этом рассказывал:
«Однажды перед штурмом так называемых «Наполеоновых ворот», дефиле, по которому рвались на Москву еще полчища Бонапарта, нас, командиров рот и батальонов 133-й стрелковой дивизии, собрал подполковник Сковородкин, только что вернувшийся из Москвы. Мы с удивлением разглядывали фигурные стальные пластины защитного цвета, лежавшие перед ним на куске брезента. «Это противопульные панцири. Личное средство защиты пехотинца в бою, – сказал он, поднимая одну из броняшек с заметным усилием. – Ну, кто хочет примерить?»
Почему-то охотников не нашлось. Не знаю отчего, но взгляд подполковника остановился на мне. Может быть, потому что у меня на гимнастерке сверкал рубином тогда еще редкий знак «Гвардия», а может, потому что я не утратил еще спортивную форму – до войны занимался вольной борьбой.
– Ну-ка, гвардеец, попробуй…
Я взвалил панцирь на грудь. Сначала показалось тяжеловато: панцирь, да еще каска, да автомат… Но ведь дрались же русские воины в панцирях и кольчугах. Неужели мы, их далекие потомки, слабее?
– Так тому и быть, – улыбнулся подполковник. – Войдешь, Черкашин, в историю как командир первой панцирной роты».
И вот, в один из жарких августовских дней 1943-го рота, облачившись в стальные доспехи, изготовилась в траншее к броску. Накануне Черкашин рассказал бойцам, что идут они штурмовать те самые «Наполеоновы ворота», возле которых в 1812 году разгорелась жаркая битва за Смоленск, и что в ней участвовали и кутузовские кирасиры – тяжелая кавалерия, – закованные в латы наподобие тех, что надели они на себя. Все-таки история повторяется. И повторяется не только в географии, но и порой в незначительных деталях.
Прижавшись к земляным стенкам траншеи, ждали, когда отгремит артподготовка. Израненная земля Смоленщины – чего только она не перевидала на своем веку! – вздрагивала, как живая. Ну вот, и настал их час. Атака!
– Вперед! За землю Русскую! «Рота поднялась хорошо – встали все, развернулись в цепь, – вспоминал Андрей Андреевич. – Тяжести панциря я почти не ощущал, ноги в пылу атаки несли сами. Не помню, как ворвались в немецкую траншею. Рукопашная началась, выстрелы в упор… Никогда не забуду лицо фашистского автоматчика. Я наскочил на него в одном из поворотов траншеи. Вжавшись спиной в земляной траверс, палит в меня с дуэльной дистанции… Три сильных толчка в грудь – три попадания в панцирь. Едва устоял на ногах, но устоял… Автоматчик видит, что его пули отскакивают от меня, как горох. За стеклами очков – обезумевшие от ужаса глаза… Я не стал в него стрелять, перепрыгнул, и – вперед!»
За тот бой по прорыву «Наполеоновых ворот» лейтенант Черкашин был представлен к ордену Александра Невского.
Как ни странно, но именно война привела его к Пушкину – к главному делу жизни.
Еще в декабре 1941-го боец одного из сибирских полков, переброшенных для обороны Москвы, Андрей Черкашин оказался на Калужской земле. Полк получил боевую задачу – выбить немцев из небольшого поселка со странным названием Полотняный Завод. Уже после боя, бродя по заброшенному, искалеченному войной парку, наткнулся он на старинное полуразрушенное здание.
Там же повстречался ему и словоохотливый старичок из местных жителей. Он-то и поведал своему единственному и благодарному слушателю историю старой усадьбы: здесь, поблизости, еще в Отечественную войну 1812 года шли жаркие схватки с французами, а в доме останавливался сам Кутузов. Узнал тогда Андрей, что в этой усадьбе подрастала красавица Наташа Гончарова, ставшая женой Пушкина, матерью его детей. И сам поэт дважды бывал в Полотняном, любил эти края, купался в здешней речке с необычным названием Суходрев и даже будто бы хотел поселиться тут вместе со своим семейством…
И впервые подумалось солдату, что знает он о Пушкине непростительно мало – куда меньше, чем тот разговорчивый старик в заснеженном парке…
Именно Андрею Черкашину, фронтовику, самому познавшему, сколь неисчислимое множество чьих-то родословий безжалостно оборвала война, суждено было решить задачу неимоверной сложности – соединить в веках всех предков и потомков поэта.
«Генеалогия – наука опасная, как и взрывчатые вещества, потому общение с нею рискованное…» – утверждал Валентин Пикуль. Правоту этих слов Черкашин выверил собственной судьбой. Что ж, для гвардии полковника, отшагавшего дорогами войны, риск – удел профессионала. Да и без риска открытия не свершаются.
Тогда, в самом начале Великой Отечественной, ему светили лишь две звезды: либо геройская – на грудь, либо жестяная – на солдатскую могилу. Но ход планет, больших и малых, равно как и людских судеб, рассчитан свыше.
…На войне Андрей Черкашин чудом остался жив – уцелел в жестоких боях под Москвой, не тронули пули под Смоленском, не убил шальной осколок под Витебском. Сам-то он считал – выжил, уцелел во всех жизненных передрягах только потому, что в жизни его ждало ДЕЛО. И пока не довершит его, не поставит последнюю точку в пушкинском родословии, ничего с ним случиться не может…
Гвардии полковник в отставке Черкашин составил полное пушкинское родословие, сделав в одиночку то, что не удавалось раньше ни огромной армии биографов поэта, ни целым научным институтам, явившись в академический мир пушкиноведения, а точнее, ворвавшись в него поистине «как беззаконная комета» в круг «расчисленных светил…».
Не сразу был принят пушкинистами его огромный, подвижнический труд. Только в середине 1980-х созданные им генеалогические построения ученые назовут творческим подвигом и признают их научную и историческую значимость.
В двадцатых годах нынешнего века, на закате своей жизни, известный отечественный пушкинист Б.Л. Модзалевский сожалел, что так и не было создано «единого Пушкина». «Я буду счастлив, – писал он, – если когда-нибудь найдется такой человек, который, задавшись целью написать историю рода Пушкиных, использует собранные мною сведения, на накопление коих я потратил около трех десятков лет…»
Вот почему, архивы роя,
Я разобрал в досужный час
Всю родословную героя…
Когда Черкашин брался за свою Пушкиниану, то и не подозревал, что обширные материалы, собранные Муравьевым, Модзалевским, другими виднейшими пушкинистами, хранятся в Пушкинском Доме. Ему пришлось начинать с азов, идти неведомым для профессионалов путем, и, как всякий новый путь, он привел к совершенно неожиданным результатам. Черкашин уверял, что судьба и здесь благоволила ему: если б раньше довелось ему увидеть все те увесистые тома научных работ, то не дерзнул бы он соперничать с маститыми авторами.
Конечно, полное родословие поэта не состоялось бы без того фундамента отечественного пушкиноведения, который закладывался не одним поколением российских историков: Татищевым, Ломоносовым, Карамзиным, Соловьевым, Ключевским, Всеволожским, Веселовским и теми безвестными древними летописцами, писавшими «земли родной минувшую судьбу». Все это Черкашину пришлось не просто прочитать – проштудировать.
Пушкин живо интересовался собственным родословием, гордился именами своих знаменитых предков. Помните?
Люблю от бабушки московской
Я слушать толки о родне,
Об отдаленной старине,
Могучих предков правнук бедный,
Люблю встречать их имена
В двух-трех строках Карамзина…
Но многие родственные линии, которые смогли проявиться лишь графически в полном родословии, не были ведомы поэту. Не знал Александр Сергеевич, что в жилах его течет кровь Юрия Долгорукого и Александра Невского. Не ведал, что состоит в дальнем кровном родстве с прославленными полководцами – бесстрашным князем Дмитрием Пожарским и не знавшим поражений генерал-фельдмаршалом Михаилом Кутузовым. Открылся и такой знаменательный факт: оба полководца – Дмитрий Пожарский и ровно через двести лет повторивший его подвиг Михаил Кутузов – связаны родственными узами. Их матери, Ефросинья Федоровна и Анна Ивановна, принадлежали к одной фамилии – Беклемишевых.
Предок поэта стольник Петр Петрович Пушкин, живший в XVII столетии, имел двух сыновей, один из которых стал прадедом поэта по холмской линии, другой же – прапрадедом – по ржевской. В связи с подобными перемещениями колен линий Холмских и Ржевских мать А.С. Пушкина Надежда Осиповна приходится мужу – троюродной племянницей.
Наталия Николаевна, жена поэта, состояла в дальнем родстве с Михаилом Юрьевичем Лермонтовым, своим пятиюродным братом. И Александр Сергеевич также связан с Лермонтовым далекими кровными и свойственными узами родства.
И другой поэт – Дмитрий Веневитинов оказался в числе родных Пушкина, он его четвероюродный брат. Родство это, известное пушкинистам, идет через прабабку Александра Сергеевича Лукию Васильевну, дочь бригадира Василия Ивановича Приклонского, – ее родная племянница Анна Николаевна Оболенская, в замужестве Веневитинова, стала матерью Дмитрия.
В числе потомков Ольги Васильевны Чичериной, родной бабушки поэта, – известный дипломат, первый советский нарком иностранных дел Георгий Васильевич Чичерин.
Ну а в общем, схема пушкинского родословия дает полный простор для новых поисков и открытий. Думается, в чем-то ее можно уподобить Периодической системе элементов Менделеева – она так же дает простор уму пытливому, ищущему. И так хотелось бы, чтобы все пустующие клеточки родословия наполнились жизнью – в истории страны, в народной памяти не должно быть ни белых пятен, ни забытых имен…
Пушкин разомкнул круг неизбежного пенсионерского досуга, и Черкашин был богат необыкновенными знакомствами: летчики-космонавты Владимир Губарев и Георгий Береговой, ректор Московской духовной академии владыка Александр и владыка Владимир – глава Московской епархии, балерина Наталья Бессмертнова, академик Борис Рыбаков, прапраправнучка поэта герцогиня Александра Аберкорнская из Англии…
Андрей Андреевич получал сотни писем отовсюду, где живут люди, для которых свято имя Пушкина, ему звонили, спрашивали, приглашали на выступления. И это великое беспокойство, настигшее его на склоне жизни, пожалуй, и было самой большой наградой за свершенный труд.
Самой щедрой для Черкашина оказалась осень жизни, та самая, приход которой так страшит многих. Он воздвигал свой памятник Пушкину не из бронзы и мрамора. «Третий памятник» поэту, как метко окрестил творение Черкашина кто-то из друзей, взрастал на бумажных листах.
К старости гаснут желания, блекнут страсти. А тут – только за последние годы жизни – тысячи километров по стране: Минск, Барнаул, Псков, Севастополь, Петербург, Ульяновск, Оренбург. Аудитории самые разные: от продуваемых всеми ветрами корабельных палуб до больничных палат, от «красных уголков» исправительных колоний до респектабельных университетских кафедр.
В Ульяновской исправительно-трудовой колонии, встретив Черкашина, заранее извинились: сами, мол, понимаете, какой у нас контингент, – что им до пушкинского рода, когда они своих отцов-матерей не помнят, от родных детей годами прячутся…
В течение всего рассказа стриженые головы великовозрастных колонистов не шелохнулись, будто дело происходило в какой-то образцовой школе, а урок вел педагог-новатор. Шум все же возник – когда отведенное на лекцию время кончилось и слушателям приказали выйти. «Ну будьте людьми, – кричали они, – дайте же дослушать!»
Как удивительно и хорошо, что в наш рассудочный век, в век очень деловых и очень занятых людей, не перевелись чудаки: искатели исторических кладов, собиратели редкостных коллекций, мастера-реставраторы, путешественники…
Чудаки украшают мир, но мир не жалует чудаков. Вот и уникальное родословное древо поэта, составленное Черкашиным, вдвойне уникально, ибо существовало в единственном – рукотворном – экземпляре. При его жизни ни одно отечественное издательство, несмотря на самые авторитетные отзывы и рекомендации, так и не удосужилось обнародовать полное родословие Пушкина. Правда, Черкашину предлагали свои услуги японцы. Он отказался – издание должно появиться прежде всего на Родине!
«…Хорош ли я собой или дурен, старинный ли дворянин или из разночинцев… Будущий мой биограф, коли Бог пошлет мне биографа, об этом будет заботиться», – писал некогда Пушкин.
И Бог послал Андрея Черкашина. Бог и уберег его, двадцатилетнего, в одной из самых кровопролитных мировых войн, пожалел его и потом – не дал тихой и унылой старости и отвел ровно столько земного бытия, чтобы сумел исследователь завершить свой труд, порадоваться его признанию и передать свое дело единомышленникам.
Директор Института русской литературы (Пушкинского Дома) А.Н. Иезуитов в свое время так оценил этот труд: «Родословная схема предков и потомков великого русского поэта А. С. Пушкина, разработанная А.А. Черкашиным, впервые представляющая родственные связи поэта, его предков и потомков с исчерпывающей полнотой, имеет большое научное значение и окажет неоценимую помощь пушкинистам в исследовании жизни и творчества поэта…»
Вся Россия дала кровь Пушкину, а пушкинские животворные токи словно пронизали плоть и дух отечественной культуры.
Иным предстал нам поэт, соединенный кровными узами с великими сынами России, открылись потаенные глубины его наследия. И кто знает, какие новые открытия суждено было сделать Андрею Черкашину, какие бы еще молодые побеги взросли на старинном пушкинском древе? Но Бог судил иначе. Шестого мая 1993 года, в день святого Георгия Победоносца, Андрей Черкашин ушел из жизни.
Видимо, в каждом временном отрезке у Пушкина появляются служители и радетели его памяти, и эта эстафета таинственным образом передается из поколения в поколение. В XX веке Пушкин обрел одного из самых верных и преданных своих служителей. Временной порог сотрется в столетиях, их имена станут ближе: помянут Александра Пушкина, помянут и Андрея Черкашина. Помянут родослова поэта и будущие генеалоги, и потомки тех прекрасных русских фамилий, чьи имена он сумел вырвать из плена забвения…
Есть некая знаковая система, которую еще нужно постичь и истолковать: Пушкин родился в четверг, в мае, Черкашин умер в четверг, в мае; Пушкина крестили в Елоховском соборе, Черкашина там отпевали. Жизнь поэта отмерена тридцатью семью годами, его генеалога – в зеркальном отражении – семьюдесятью тремя. Поистине, «бывают странные сближения».
В жизни был Андрей Черкашин светлым, лучезарным человеком – свет этот не рассеялся и ныне. Словно свет далекой звезды.
Приди, как дальняя звезда…
На звездном небе появилась новая планета – Черкашин. Такое название, данное в честь составителя самого полного пушкинского родословия, утвердил Международный центр исследования малых планет в Кембридже (США). В высший Совет Центра входят одиннадцать маститых ученых, каждый из которых представляет свою страну. А это – Германия и Аргентина, Россия и Австрия, США и Япония…
Малая планета была открыта астрономом-исследователем Л. И. Черных еще в октябре 1990 года, но свое название получила лишь в январе 2000-го.
Людмила Черных, верно, самая звездная женщина России и Украины. Но ее удел – дарить звезды другим…
Есть такая привилегия у первооткрывателей малых планет – давать им имена. За свою жизнь и Людмила Ивановна, и ее муж Николай Степанович Черных, научные сотрудники Крымской астрофизической обсерватории, что близ Бахчисарая, открыли не одну сотню малых планет. Настоящая «звездная пара»!
Вот только некоторые из открытых и нареченных ими небесных светил: Александр Невский, Дмитрий Донской, Кутузов. Да ведь это небесное отражение земного пушкинского древа!
…Прежде Андрей Черкашин дарил вычерченные им собственноручно родословия поэта своим друзьям. Да и многим библиотекам, музеям, школам. Когда-то такое же «взращенное» на ватмане пушкинское древо подарил он и Московскому фонду культуры. Но почему-то вместо обычной дарственной надписи подписал: «Нет ничего в мире прекраснее звезд…»
Люди и судьбы. Одним суждено дать свое имя городам, другим – научным открытиям или редким видам растений, в честь третьих именуют острова, проливы и корабли. И лишь немногие, избранные, превращаются в звезды.
За сотни миллионов километров от Земли, в бескрайней Вселенной, где-то между орбитами Марса и Юпитера, свершают свой вечный полет малые планеты, носящие имена Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Гейченко…
И космос, прежде пугавший своей не доступной разуму беспредельностью, становится близким, понятным, даже родным.
…Созвездия, далекие миры, галактики – любимая тема поэтов. Им, как и астрономам, дано предвосхищать свою эпоху. И какой провидческой силой наполнены поэтические строки Василия Жуковского:
…А когда нас покидает,
В дар любви у нас в виду
В нашем небе зажигает
Он прощальную звезду.
Теперь в бескрайней Вселенной, в поясе малых планет, где-то между орбитами Марса и Юпитера сияет звезда по имени Черкашин.
Верно, есть в том и высшее признание, и высшая справедливость.