Ни мой план, ни план волка так просто привести в действие не удавалось. Детеныш не выпускал меня из рук ни на секунду. Тискал, гладил, просто таскал с собой.
Даже завтракать утром мы спустились вместе. Еще прошлым вечером помытая лично волком под чутким руководством его дочери я и сияющая Эдит.
Говорить при девочке я опасалась, хотя порой очень хотелось попросить ее душить меня с чуточку меньшим энтузиазмом.
Блестяшки за столом не было. Носительница невероятных сокровищ оказалась не женой волка, не матерью девочки и вроде бы даже не их близкой родственницей и сразу после праздничного ужина отбыла к себе. Ее статус в этой семье был мне непонятен, но я надеялась, что мы еще встретимся и я буду достаточно удачливой, чтобы позаимствовать у нее хотя бы парочку блестяшек.
Сокровищница моя не пополнялась уже несколько месяцев, пора было это исправить.
– Эдит, зачем ты принесла ее за стол? – спросил волк, враждебно глядя на меня.
За девочку ответила ее нянька, та самая немолодая женщина из кареты.
– Она не желает разлучаться с ней ни на минуту. Если забрать, тут же впадает в истерику.
За столом воцарилась недобрая тишина.
Эдит сладко зевнула, прикрыв рот ладошкой, – спать она легла поздно, до полного изнеможения сглаживая с меня всю шерсть, утром встала трудно и до сих пор не проснулась, что не мешало ей крепко меня держать. Не вырваться, не вздохнуть лишний раз.
Но, кажется, я могла бы со временем привыкнуть к этой неосознанно жестокой детской любви. Несмотря на помятые бока и зудящую от постоянных поглаживаний шкуру, спала этой ночью я в тепле и относительной безопасности, потому утром была в прекрасном настроении.
Настолько прекрасном, что ни мрачная рожа волка, ни недовольные вздохи няньки меня не тревожили.
После завтрака Эдит усадила меня на свои колени и, как ей казалось, незаметно таскала мне еду с тарелок.
Волк сначала собирался одернуть дочь, но не смог, слишком блаженное у нее было выражение лица, пока она меня подкармливала.
Я же не только досыта наелась, но и подтвердила свои подозрения: перед детенышем оборотень был беспомощен. Первый день в этом доме, а я уже нашла слабое место самого страшного местного хищника.
Мне определенно везло.
Так я думала, пока Эдит не вышла из-за стола и мы, попрощавшись с отбывшим на работу волком, не поднялись в детскую.
Мой жизненный опыт можно было назвать богатым. Я успела побыть жертвой, хищницей и даже падальщицей, но ни разу еще мне не доводилось быть куклой.
– Тебе очень идет, пушистик, – широко улыбаясь, сказала девочка, поправляя завязки чепчика на моей голове. – Сейчас мы будем пить чай.
Пока она расставляла игрушечные чашки на столике, я почесывала кружавчики на чепчике и чувствовала, как начинают болеть придавленные уши.
День обещал быть сложным.
У Эдит было много сил, много энергии, а главное – имелась убойная фантазия. И к этой фантазии прилагалась куча адских приспособлений, любовно купленных ей отцом, нянькой, блестяшкой… неважно кем, главное – детеныш был вооружен и опасен. Приспособления удачно прикидывались детскими игрушками и не вызывали у меня особых подозрений, пока мы не познакомились ближе. И теперь я знала, что первое впечатление обманчиво.
Не то чтобы я не знала этого раньше, просто после дня, проведенного с ребенком, это знание стало ярче, больше… глубже, что ли. Как и нелюбовь к кружевам и персиковому цвету.
Волк вернулся вечером, за час до ужина.
Он был очень рад видеть выбежавшую встречать его дочь и совсем не был рад болтающейся у нее под мышкой мне.
Обменявшись тяжелыми взглядами, мы решили просто друг друга игнорировать.
***
Достижением сегодняшнего дня можно было считать то, что я пережила все испытания, не повредившись рассудком, и мисочку с едой, стоявшую теперь у правой ножки стула детеныша.
Ужинала я сама, несмотря на обиженное сопение моей жутковатой хозяйки, и еда от этого казалась еще вкуснее.
И ночью, сумев выскользнуть из ослабевшей хватки детских рук, я смогла сама пройтись по коридору второго этажа. Почувствовать, как тянет сквозняком над самым полом, как лапы мягко и тихо ступают по ковру, а когти вязнут в коротком ворсе, и увидеть, как косая линия света из приоткрытой двери перечеркивает пол и стену, разрезая почти пополам висящую там картину.
Из щели пахло зверем, усталостью и неуловимым терпким запахом чего-то алкогольного. Чтобы почувствовать все это, мне пришлось подобраться к самой двери.
Отступить, поджимая лапы, вернуться в спальню детеныша, поднырнуть под тонкую руку и уснуть у меня уже не получилось.
– Входи, – велел волк, почувствовав мое присутствие.
Я замешкалась, сомневаясь в том, что мне стоит подчиняться. Оборотень поторопил.
– Мне долго ждать?
– Ты, блохастик, мной не командуй, у меня другой хозяин, – с трудом выдавила из себя я это наглое заявление. Быть самоуверенной и дерзкой под внимательным взглядом волка было сложновато.
Я проскользнула в кабинет, приблизилась к столу, за которым сидел оборотень, и с трудом забралась на столешницу, чуть не уронив на себя малахитовый треугольник пресс-папье. И все это в гнетущей тишине.
– Чего хотел? – спросила опасливо, запоздало заметив, что в свете единственного зажженного светильника волк выглядит как-то по-особенному устрашающе.
Возможно, все дело в том, как хищно сверкали глаза в полумраке, скрывшем от меня его лицо.
– Как Эдит?
– Замечательно все у твоей Эдит. Весь день веселилась, в обед покушала, сейчас крепко спит, – отчиталась я.
– Хорошо. – Волк устало прикрыл глаза.
– Слушай, блохастик, а ты чего такой замученный?
– Не зови меня так.
– Как? Блохастиком?
– Да.
– Почему нельзя? Ты же оборотень?
Волк посмотрел на меня странно и промолчал.
– Оборотень же! – стояла на своем я. – Мехом обрастаешь, а где мех, там и блохи.
– Нет, – односложно ответил он.
– Что нет? Как нет? Я чую зверя.
Он снова промолчал, а я начинала чувствовать себя глупо.
– Слушай, папа у тебя оборотень?
– Да.
– Мама оборотень?
– Да.
– Значит, и ты оборотень! – торжественно заключила я.
– Оборотень, – повторил он с горькой улыбкой и оборвал себя, не закончив. – Только…
Я начинала раздражаться. Волк вел себя не как волк, а как трепетная пансионерка. Мялся, мямлил… разве что не краснел.
– Что «только»?
– Зверь не проснулся, – ровным голосом сказал он.
Прозвучало как приговор, как самое страшное, что может случиться в жизни.
– А если разбудить? – с надеждой спросила я.
– Невозможно.
– То есть ты пушистым никогда не был?
– И не стану.
Проклиная свою настойчивость и прямоту волка, я судорожно пыталась придумать, что сказать. Все слова после такого признания казались не теми. Я не хотела ему сочувствовать, потому что саму меня чужое сочувствие только разозлило бы, но чем-то нужно было заполнить эту неловкую тишину?
– Ну… кхм, слушай, а зовут тебя как? – мучительно выдавила из себя я.
– Хельму.
– Глупое имя, – нетактично заметила я, прежде чем представиться: – А меня можешь звать Анха.
Волк фыркнул.
– И это ты будешь критиковать мое имя?
– Меня так в пансионе назвали, – оскорбилась я. – Анха, между прочим, значит «священный дар».
– Ты – священный дар?
– Щенком я была очень миленьким.
В те безмятежные времена я была в несколько раз пушистее себя сегодняшней, меньше, круглее, а главное – с аккуратным, полностью покрытым мехом хвостом. Это уже с возрастом я полиняла, морда моя вытянулась, а хвост полностью облысел, усиливая сходство с крысами.
Собственно, три года я жила в пансионе, в клетке в учебном кабинете, и имела возможность заниматься вместе с пансионерками. Читать научилась раньше, чем говорить, подглядывая в книги и тетради девушки, сидевшей за последней партой, прямо рядом со мной. А считать – прежде, чем меня выкинули на улицу, посчитав слишком страшной.
Маленького хорошенького пушистика они готовы были любить, холить и лелеять, а большую ушастую крысу с огненно-рыжей шерстью почему-то нет.
– Слушай, блох… босс, а ты передумал, что ли, меня из города изгонять?
– Босс? – удивился волк.
– По имени звать не буду, оно дурацкое, – предупредила я.
Он пожал плечами, не имея никаких возражений.
– У меня есть к тебе деловое предложение, – сообщил он, будто вживаясь в образ моего босса.
– М-м-м?
– Ты ведь тарса, верно? Я ознакомился с информацией о твоем виде и должен сказать, она впечатляет. Я хочу, чтобы ты приглядывала за Эдит и докладывала мне о ее делах. От Марты мало толку, она боится потерять работу и многое умалчивает. Меня это не устраивает, я хочу знать все.
– Даже так… но ты ведь в курсе, что знать все может быть вредно для здоровья?
– Мое здоровье не должно тебя заботить.
Это было мое самое удачное ночное приключение, итогом которого стало неожиданное повышение. Я больше не была бессловесной зверюшкой, рисковавшей в один не самый лучший день своей жизни оказаться в самом дремучем лесу государства. Я стала настоящей охранительницей своей хозяйки.
Самой близкой, самой незаметной, самой главной ее защитой.
– Тебя ведь впечатлило, как тарсы о своих щенках заботятся, да?
Волк улыбнулся и не ответил.
Не знал он, что не всем щенкам достается материнская любовь и защита, как и не знал, что Эдит по всем показателям не смогла бы заслужить ни того ни другого – слишком слабым, беспомощным и бесперспективным детенышем она была.
Кто-то другой сказал бы, что такие не выживают в дикой природе, и отказался иметь с ней дело, я лишь потерла лапки.
– Я согласна, – сказала и протянула Хельму лапу, чтобы скрепить наш договор лапопожатием. Я видела, как это делали люди, и давно хотела попробовать сама.
Волк с серьезным видом, едва сдерживая улыбку, осторожно пожал мою лапу двумя пальцами, откинулся на спинку кресла и отсалютовал бокалом.
– Завтра отвезу тебя к ветеринару, после оформим тебя официально как домашнее животное.
– Что?
– И закажем ошейник.
– Что? Погоди, что?! Я передумала!
– Поздно, – оскалился он.