Прибытие Дурново в Яицкий городок. – Деятельность следственной комиссии. – Неудовольствие казаков. – Отправление сотника Кирпичникова депутатом в Петербург. – Прошение казаков, поданное императрице. – Перемена в составе следственной комиссии. – Генерал Траубенберг. – Возвращение Кирпичникова в Яицкий городок. – Междоусобие, среди которого убиты Траубенберг и Тамбовцев, а Дурново ранен. – Избрание новых правителей и просьба казаков о прощении.
2 февраля 1771 года капитан Дурново прибыл в Яицкий городок, но не нашел там генерал-майора Давыдова, занятого в Оренбурге отправлением отрядов в погоню за калмыками, откочевавшими из наших пределов с целью перейти во власть Китая.
Не желая, однако же, оставаться в бездействии, Дурново запретил старшинам производить дела по разбору жалоб и обязал их подпиской, что они будут заниматься только обыкновенными канцелярскими делами[71].
Мера эта, лишавшая старшин возможности притеснять челобитчиков и отнимавшая у них всякую власть, понравилась казакам, и они просили Дурново о скорейшем исполнении данного ему указа, но он отвечал, что один сделать этого не может, а должен дождаться прибытия генерал-майора Давыдова, вместе с которым ему велено произвести следствие[72]. Только из этого заявления войско узнало о Давыдове и, не ведая, по чьему распоряжению он назначен, так как указ императрицы был написан на имя одного Дурново, решило, что Давыдов командирован по просьбе старшин и, конечно, будет держать их сторону.
С неудовольствием узнали казаки о приезде Давыдова в Яицкий городок и с предубеждением смотрели на все его действия. Неохотно шли они в круг слушать присланный Давыдову указ Военной коллегии, но когда, выслушав его, узнали, что велено отрешить от присутствия старшин, взыскать с них положенный штраф и удержанное ими у казаков жалованье, то временно успокоились, хоть и ненадолго, потому что комиссия, по их мнению, повела дело не так, как бы следовало, и не согласно с данными указами. Члены комиссии начали с того, что предложили присутствующим в войсковой канцелярии вопросные пункты, по которым оказалось, что положенный от Военной коллегии штраф старшины Суетин и Митрясов заплатили, а остальные еще не заплатили, потому что по резолюции коллегии велено было «взыскать штраф с такой предосторожностью, чтоб от единовременного взыскания в бедность и неимущество прийти не могли, и расположить то взыскание, смотря каждого имущество, по срокам». Следуемое войску жалованье и деньги за провиант за первые пять лет, по показанию старшин, «были зачтены в откупы, а за два года из наличных больше половины в жалованье роздано, а остальное казаки по упрямству не берут». Рыбу ловить и сено косить никогда запрещаемо не было. В заключение старшины в приходе и расходе денежной суммы представили шнуровые книги, начиная с 1766 года.
Заявление старшин не могло быть ни опровергнуто, ни утверждено без показаний челобитчиков, не могло быть также, без показаний самих казаков, определено и то обстоятельство, в состоянии ли не заплатившие еще штрафа старшины внести его и в какое время. Поэтому Давыдов и Дурново, согласно высочайшему повелению, потребовали от войска доверенных для проверки как книг, так и показаний старшин. Видя в этом требовании уничтожение результатов следствия, произведенного Потаповым, войско отказалось произвести выбор и после долгих настояний и собранных несколько раз кругов согласилось наконец на требование, но с тем, чтобы старшины Митрясов, Суетин и Пономарев, как ответчики, были отрешены от присутствия в войсковой канцелярии, а на место их были бы выбраны войском другие лица. «А как по справке оказалося, – доносил Дурново[73], – что присутствующие в войсковой канцелярии старшины положенный на них штраф заплатили и в приход оный в 1766 и 1767 годах в книгах действительно записан», то комиссия, без точного исследования, не признала возможным отрешить старшин совсем от присутствования в войсковой канцелярии и выбрать вместо них других. Со своей стороны казаки просили со слезами Давыдова и Дурново, чтобы поступили по указу. Но «они[74], не внемля просьбе, – показывали казаки, – старались больше за старшин, обходясь с ними приятельски». Таким образом на первых же порах произошло весьма крупное разногласие: следователи не сменяли старшин, а казаки отказались выбрать уполномоченных. Вслед за тем в войсковом кругу, 9 марта, было прочитано высочайшее повеление о командировании в Кизляр 500 человек казаков на смену той команды, которая там находилась уже более двух лет, и указ Военной коллегии о командировании всего Яицкого войска в погоню за бежавшими калмыками. Объявление это было принято войском с большим неудовольствием, и собиравшиеся 9, 10, 11 и 12 марта круги отличались особым шумом. Сотники и казаки непослушной стороны кричали, чтоб им было разрешено выбрать в походные атаманы простого казака Максима Выровщикова, а атаман и старшины на то не соглашались.
– Максим Выровщиков, – говорил атаман, – был в ссылке, а по грамоте Военной коллегии 1765 года велено, при наряде в службу, посылать старшин по очереди, а буде важная надобность востребует куда отменного достоинства и исправности, то, невзирая на очередь, командировать старшину по усмотрению войскового атамана, ибо до сего казаки начальников себе выбирали слабых и попустительных, которые делали единственно то, что казакам было угодно.
Пользуясь своим правом, атаман Петр Тамбовцев назначил для преследования калмыков старшину Витошнова, полковниками старшин Кадарова, Митрясова и Филимонова, а есаулов, сотников и хорунжих предоставил выбрать самому войску[75]. Послушные казаки командировали от себя 221 человека, а непослушные объявили наотрез, что они не пойдут ни к старшинам в команду, ни в погоню за калмыками на том основании, что будто бы казаков не велено наряжать на службу. Последнее заявление они основывали на копии с именного указа, данного Военной коллегии от 7 декабря 1770 года[76], копии, представленной атаману сотником Тимофеем Севрюгиным в войсковом кругу 11 марта. В копии этой вместо слов «куда их (т. е. в легионную команду) и впредь не наряжать», было написано: «Никуда их впредь не наряжать». Чтение этой копии окончательно отклонило казаков от наряда в командировку. Отказавшись, по наущению сотника Ивана Кирпичникова, послать на смену команду в Кизляр, они требовали удаления старшин, взыскания с них штрафа и выдачи казакам жалованья за пять лет.
Видя всю невозможность исполнения данного поручения, генерал-майор Давыдов и капитан Дурново донесли о том Военной коллегии, а казаки непослушной стороны отправили в Петербург сотника Кирпичникова с 23 человеками[77] в качестве депутатов для испрошения от имени всего Яицкого войска о подтверждении капитану Дурново скорейшего исполнения именного указа со всеми его последствиями[78].
Перед отъездом депутаты просили выдать им паспорты, но как ни войсковая канцелярия, ни Дурново выдать их не соглашались, то казаки заручились верющим письмом от 2700 человек сотников и казаков[79]. Получив от 20 до 30 рублей на человека мирских денег, депутаты отправились в путь.
Выехав из Яицкого городка весной 1771 года после Пасхи, депутаты в июне прибыли в Петербург, где Кирпичников явился к графу Захару Григорьевичу Чернышеву с намерением подать челобитную на имя императрицы. Чернышев не принял прошения и толкнул ногой Кирпичникова так, что тот упал.
– Придите ко мне все, сколько вас здесь есть, – сказал грубо граф Чернышев, – тогда я прошение приму и вас отправлю.
Опасаясь быть захваченными, казаки ходили в Военную коллегию по 3 и по 5 человек и жили в Петербурге на нескольких квартирах, скрывая их даже друг от друга. Жили они в Ямской слободе и для совещаний сходились на рынке.
Отыскав удобный случай, казаки подали прошение в руки самой императрице, которая поручила своему секретарю Козьмину[80]исследовать дело яицких казаков[81]. Исследование это, заключавшееся главнейшим образом в собирании справок и во взаимной переписке правительственных учреждений, продолжалось весьма долго, и казаки, не зная ничего о результатах своей просьбы, прожили в Петербурге с 28 июня по 6 декабря. В этот день они узнали, что их разыскивают и что Военная коллегия «дала чрез полицию приказ по всему Петербургу изыскивать их и на квартирах не держать, яко сущих злодеев». Казаки сняли с себя национальный костюм и, переодевшись в ямское платье, ходили по столице в ожидании резолюции. Деньги, данные им от войска, приходили к концу, и депутаты стали ощущать недостаток в пропитании, а между тем шесть человек из них были уже арестованы и биты плетьми. Затем пойманным обрили бороды, остригли волосы и по приказанию графа Чернышева отправили на службу в полки второй армии. Тогда, видя в вице-президенте Военной коллегии не защитника, а своего преследователя, казаки решились вновь обратиться к самой императрице, от которой они только и ожидали справедливого и милостивого решения дела, продолжавшегося уже 11 лет.
«Богу и тебе, всемилостивейшая государыня, – писали депутаты[82], – всеподданнейшие рабы припадают к стопам вашим с горькими слезами. Помилуй, всемилостивейшая государыня, всех живущих на Яике, которые о тебе жизнь сообразуют и пребывают под вашим императорским покровительством! Сжальтесь, всемилостивейшая государыня, о понесенных нами бедствиях, которые вашему высокомонаршему лицу из наших горестных прошений известны, кои соделают нам и ныне нападки, в противность преподанных высокомонарших законов… Мы бесчасные, всеподданнейшие рабы, не только не имеем удовольствия, но несем бесчеловечное мучение от атамана Петра Тамбовцева и его товарищей старшин [штрафованных], коих и ныне определяет государственная Военная коллегия, а особливо граф Захар Григорьевич Чернышев…
Всеавгустейшая императрица, всемилостивейшая государыня! К освященным вашим стопам всеподданнейшие рабы припадаем со слезами, избавьте монаршим вашим милосердием от сего несносного разорения; не только пришли в упадок, но в самую нищету; ей-ей до того доведены, что мы не в состоянии продолжать вашей императорской службы, за нерешением дела одиннадцать лет и за долговременным здесь бытием. По недостатку нашему на пропитание и на прочую справу, заниманием в великих долгах себя находим. Помилуй, всемилостивейшая государыня, оборони от такого нападения атамана Тамбовцева и всех старшин и господ генералитет, штаб- и обер-офицеров; удостой нас, как прежде, при отце отечества государе Петре Великом находились под протекцией г. генерал-фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева, тако и ныне усердно быть желаем у его высокографского сиятельства графа Григория Григорьевича Орлова, дабы наше Яицкое войско избавлено было от нападения, каковое высочайшее матернее милосердие предпочесть должны не иначе как дарованной нам новой жизнию».
Прошение это было написано в таком числе экземпляров, сколько было казаков в Петербурге, «для того, показывал казак Симеон Матросов, что условились между собой, что если они [Герасимов и Ерин] не успеют оной [челобитной] подать и попадут под караул, то им свой стараться подать и их из-под караула выручать».
Подавший прошение Иван Ерин был задержан, а Герасимов успел скрыться. На вопрос, где живет Герасимов, Ерин отвечал, что не знает, «но думает, что слоняется около рынка». Тогда, по приказанию императрицы, Ерин был отправлен к генерал-прокурору князю Вяземскому с тем, чтобы он допросил его о желаниях казаков[83]. Но прежде чем императрица могла узнать подробности всего происходящего в Яицком войске, большинство их депутатов было арестовано и отправлено в Петропавловскую крепость. Оставшиеся свободными не знали, что делать, и, наконец, Кирпичников, за отсутствием графа Григория Григорьевича Орлова, обратился к брату его Ивану Григорьевичу с просьбой о покровительстве. Братья Орловы не были сторонниками распоряжений графа Захара Чернышева и относились к ним с иронией. «Захар и Иван Чернышевы, – писал лорд Каскарт графу Рошфору[84], – деятельны, тонки и хитры; способны запутать дело, но не руководить им».
Не сочувствуя графу Чернышеву и его поступкам, граф И.Г. Орлов дал Кирпичникову письмо к Дурново и советовал отправиться на Яик, не являясь в Военную коллегию[85].
– С этим письмом, – прибавил граф, – вас пропустят куда хотите.
Кирпичников так и поступил: он достал копию с высочайшего указа капитану Дурново, взял с собой письмо графа Орлова и, оставив в Петербурге сотника Горохова, сам с остальными товарищами, избежавшими ареста, отправился в Яицкий городок, где в то время волнение казаков и их неудовольствие достигло крайних пределов.
Через пять дней по отправлении Давыдовым и Дурново донесения в Военную коллегию, и именно 30 марта 1771 года, писарь духовного правления Мостовщиков явился к войсковому атаману Тамбовцеву и объявил, что непослушной стороны казак Иван Яганов говорил ему, что если будет собран круг и будут командировать казаков на службу, то 500 человек захватят пушки и пороховой погреб, а 500 будут около круга в резерве и учинят нападение на атамана со старшинами, на всех согласных, на генерал-майора Давыдова и на всю регулярную команду[86]. Показания Мостовщикова были тотчас представлены Тамбовцевым следственной комиссии, в присутствии которой Мостовщиков подтвердил свое показание и заявил, что Яганов заперся и указал на казака Легошина, будто бы говорившего эти слова. Легошин, по обыкновению, отпирался, но после священнического увещания Яганов признался в том, что действительно слова эти он говорил. Не довольствуясь этим признанием и желая отыскать главных участников заговора, Давыдов и Дурново приступили к расспросам с пристрастием, на которых Легошин объявил, что о намерении войска говорили сотники Горохов, Герасимов, Кирпичников и Артикеев, казаки: Герасимов, Кабаев и Выровщиков и многие другие, а предприятие к тому злому намерению их было принято еще с самой Страстной недели[87]. Комиссия не могла произвести дальнейшего следствия, потому что большинство названных лиц находилось вместе с Кирпичниковым в Петербурге, а остальные разбежались из городка по своим хуторам.
В это время генерал Давыдов получил подтверждение Военной коллегии и ордер оренбургского губернатора о скорейшем командировании команды в Кизляр. 22 июня он собрал войсковой круг, но совершенно безуспешно. Представители казаков непослушной стороны заявили, что выбор атамана и прочих походных старшин в ту команду следует отдать на волю войска, а когда непослушные казаки потребовали, чтобы прежде командирования команды в Кизляр была произведена всему войску перепись, то Логинов просил атамана ввиду этой переписи командировку отложить до другого круга. «От чего, доносила войсковая канцелярия Военной коллегии, и больше разврат сделался, и казаки наисильнейше о переписи просить стали, а без того командировку сделать отреклись».
Военная коллегия предписала произвести следствие по этому делу, но еще до получения этого предписания генерал-майор Давыдов, будучи назначен губернатором в Белгород, 19 октября отправился к месту назначения. Вместо него был назначен из Оренбурга генерал-майор фон Траубенберг, который прибыл в Яицкий городок только 30 декабря, а до того времени «находился я, – доносил Дурново, – почти без всякого дела»[88].
Вновь назначенный председатель следственной комиссии был человек решительного характера, близко знакомый со всем происходившим на Яике и недовольный казаками за то, что они не выслали в его отряд команды для преследования калмыков. Генерал-майор фон Траубенберг начал свою деятельность с того, что наказал плетьми семь человек казаков, оказавших наибольшее сопротивление в командировании команды в Кизляр, приказал обрить им бороды и, под конвоем одного сержанта и 12 рядовых, отправил в Оренбург для определения в регулярную службу. Казаки войсковой стороны решились отбить их и освободить из неволи. Верстах в 40 от городка, казаки в числе до 300 человек конных напали на конвой, «с превеликим криком», успели отбить шесть человек, а седьмого, «насилу отстреливаясь, сержант с командой удержал и привез обратно в городок»[89].
Несмотря на открытое сопротивление казаков, генерал-майор Траубенберг все-таки настаивал на отправлении команды в Кизляр и собирал несколько кругов, но сотники и казаки войсковой стороны в круга не ходили, отзываясь, что они ожидают прибытия из Петербурга челобитчиков, сотника Кирпичникова с товарищами, и до их прибытия никакого наряда не сделают. Опасаясь преследований, казаки разбрелись по хуторам и «в городке находилось очень мало, а некоторые хотя и были, но, однако же, в домах под укрывательством»[90].
Наконец 9 января в Яицком городке получено было известие, что депутация с Кирпичниковым во главе подъезжает к городку. Казаки огромными толпами, с женами и детьми, отправились на встречу. В то время еще не были прекращены меры предосторожности от чумной заразы, и потому Траубенберг и Дурново отправили двух офицеров с подлекарем для осмотра прибывших и задержания их в карантине. Но едва только депутация показалась в виду города, как была окружена более чем пятьюстами казаков, так что о карантине нечего было думать, и большинство прибывших в тот же день отправилось в город[91].
– Что велено Дурново исполнить? – спрашивали казаки.
– Велено учинить в силу указов, – отвечал Кирпичников.
В тот же день он явился к Дурново и передал ему запечатанное письмо графа Орлова.
– В ожидании возвращения депутатов, – говорил Дурново Кирпичникову, принимая от него письмо, – войско целый год не отправляет команды в Кизляр, несмотря на высочайшее повеление и неоднократные подтверждения Военной коллегии. Поэтому, если вы просили об отмене той команды и она не отменена, то растолкуйте войску, что должно отправить ее немедленно.
– Мне нет до этого дела, – отвечал Кирпичников, – а что войско хочет, то пусть и делает.
На другой день Кирпичников отправился в Кабанкину улицу[92], в дом отставного казака Прокофия Толкачева, где был встречен огромной толпой казаков.
– Что привез нам из Петербурга? – спрашивали они.
– Ничего, кроме письма от графа Орлова к капитану Дурново, – отвечал Кирпичников. – На поданную нами челобитную никакой резолюции не последовало, и для получения ее оставлено в Петербурге пять человек казаков при сотнике Горохове.
Казаки призадумались, не зная, что предпринять и на что решиться.
– Все это делает граф Чернышев, – говорили Кирпичников и приехавшие с ним казаки, – государыня того не ведает, а всегда велит нам удовольствие делать. Если мы за себя не постоим, то граф и всех нас с детьми изведет, ибо и генерал [Траубенберг] прислан от него же, без ведома государыни и наемный старшинами. Ежели мы не уступим, то государыня почтет это себе за удовольствие, ибо она, ведая, что граф все мудрствует, о вотчине своей весьма сожалеет.
Единственно, чем мог похвастаться Кирпичников пред казаками, – это копиями с указов об отрешении старшин и с данного на имя Дурново[93]. Копии эти были тотчас же прочтены вслух казаком Гоманом Котятовым, и собравшиеся решили послать к Дурново с просьбой, чтоб он отрешил старшин[94].
– Если на третий день по посылке, – сказал Кирпичников, – старшин не отрешат, положенного штрафа не взыщут и войско жалованьем не удовлетворят, то поступим воинским отпором.
Между тем генерал-майор Траубенберг, узнав, что с приездом Кирпичникова казаки устраивают сходки и собираются большими толпами, что Кирпичников распускает слух, будто привез с собой указ от отрешении судей войсковой канцелярии и об удовольствовании войска жалованьем[95], отправил к нему Петра Копеечкина с двумя казаками спросить, есть ли у него действительно такой указ?
– Указа нет, – отвечал Кирпичников.
– Велишь ли ты круг делать? – спросили посланные.
– Я не атаман.
– Ты хоть и не атаман, однако ж тебя все войско слушает, и больше чем атамана.
– Я иду в баню, – отвечал Кирпичников, – и в ваши дела не мешаюсь.
Переговоры эти были дословно переданы Траубенбергу[96], который, будучи удивлен таким ответом и снисходя на просьбы старшин и послушных казаков, желавших видеть Кирпичникова в войсковом кругу для того, чтоб он объявил им, с чем приехал, отправил старшину и депутата Ивана Окутина с приказанием Кирпичникову явиться в войсковую канцелярию и объявить, что последовало по челобитью их? Но как только Окутин пришел на двор и стал стучаться в дверь, Кирпичников с криком и бранью выскочил из избы и столкнул Окутина с крыльца.
– Разве тебе этого хочется? – кричал Кирпичников, схватившись за саблю. – Покуда жив, иди лучше прочь.
Он приказал бывшим в его доме казакам прогнать Окутина со двора, что и было исполнено. Тогда Траубенберг послал вторично Окутина, дьяка Суетина, старшину Мартемьяна Бородина, сотника Копняева, казака Копеечкина и с ними казаков, чтоб они уговорили Кирпичникова и растолковали ему, что так своевольничать нельзя, и привели его в войсковую канцелярию. Жена Кирпичникова, говоря, что мужа ее нет дома, заперла за собой двери, но посланные, не веря ее словам, стали ломиться в дом, от чего и произошел шум. На этот шум сбежались сначала соседи, а потом стали останавливаться и проходящие казаки, так что когда посланные вышли со двора, то были встречены толпой непослушных казаков, человек до ста, которые стали их ловить «под свой караул». Произошла свалка: казаки ловили друг друга, и Бородин принужден был обнажить саблю, чтобы пробиться сквозь толпу[97].
Обе стороны захватили пленных и развели их в разные стороны. Трое казаков были захвачены старшинской стороной и на аркане приведены к генерал-майору Траубенбергу, который приказал атаману высечь их плетьми у войсковой избы и посадить под караул. Происшествие это быстро разнеслось по городу, и войско считало себя глубоко оскорбленным старшинами и их партией. Собравшись огромной толпой в Толкачевой улице, которая пролегала вдоль реки Яика, и расположившись на ее берегу, казаки толковали о происшедшем, как вдруг заметили сотника Копняева и казака Копеечкина, возвращавшихся домой из войсковой канцелярии. Некоторые казаки обратились к ним с словами укоризны.
– Для чего вы со старшинами, – говорили они, – причиняете такие обиды и увечите войсковых казаков?
Копняев и Копеечкин оправдывались, а между тем окружающая их толпа росла и, будучи недовольна ими за измену[98], решалась захватить их в свои руки. После довольно значительных побоев Копняев и Копеечкин были отведены в дом Толкачева, брошены в «студеный погреб», где и содержались под караулом. Имея в своих руках заложников, войсковая партия послала к Дурново казака Савелия Чиганахаева с товарищем просить, чтоб он освободил войсковых казаков и решил дело о старшинах по силе именного указа. Депутаты были задержаны, закованы в железо и посажены под караул, а казакам послано приказание выпустить Копняева и Копеечкина. Озлобленные задержанием своих посланных, казаки отправили еще двух, с просьбой выпустить войсковых казаков и с обещанием освободить тогда Копняева и Копеечкина. Дурново задержал и арестовал и этих посланных. Тогда войсковые казаки, собравшись значительной толпой, расставили по улицам свои пикеты, человек по пятьдесят, и всех выходивших на улицу послушных забирали, били и сажали под караул. Вместе с тем сотники разослали повестку, чтобы войсковые казаки, не только находящиеся в Яицком городке, но по хуторам и на форпостах, все, не исключая отставных и малолетних, собирались в Толкачеву улицу для совещаний[99].
Со всех сторон стекались непослушные казаки; «чем далее, то их более собиралось, и Кабанкина [Толкачева] улица, равно как и другие близлежащие улицы, дворы и избы, все ими были наполнены. Которые же к ним в собрание идти не хотели, тех всячески стращали, силой и страхом к себе привлекали, обманывая привезенным будто бы Кирпичниковым именным указом, напоминая при этом, что те, кои на их предприятие не согласятся, явные будут преступники и нарушители того указа. Многие верили таким рассказам и увеличивали собой толпу недовольных».
Сбор казаков в Толкачевой улице заставил генерал-майора Траубенберга принять серьезные меры, и он было решил собрать возле себя регулярную команду[100] и послушных казаков, с тем чтобы половину их оставить при орудиях, а другую послать разогнать непослушных. Но как регулярной команды оказалось всего 70 человек, а послушных казаков набралось не более 50 человек, то атаман с старшинами просили Траубенберга отменить посылку команды против непослушных, число которых доходило до тысячи человек.
– Они по большей части, – говорил Тамбовцев, – сидят с заряженными ружьями по дворам, а улицы тесны; если вступить в улицы, они могут из окон перестрелять всю команду.
Отменив первоначальное решение, Траубенберг приказал как регулярной команде, так и послушным казакам быть при войсковой канцелярии в совершенной готовности и вооруженными. Видя, что взаимная ненависть двух партий все более и более усиливается, послушные казаки стали собираться возле войсковой избы, потихоньку проскользая между расставленными пикетами, «а иные провозимы были женами в санях, покрытые сеном и прочим». Таких сторонников-старшин собралось до 200 человек, а между тем Траубенберг отправил офицера уговорить собравшихся в Толкачевой улице, чтобы они разошлись по домам и освободили сотника Копняева с товарищами, и если кому есть в чем надобность, то пусть каждый сам о себе, а не сборищем приходит просить безо всякого опасения. Если же имеют общественные нужды, говорил Траубенберг, то приходили бы в войсковой круг, и законная просьба их будет тотчас же исполнена[101]. Казаки отвечали, что они не имеют никакого злого намерения, но что они единогласно просят Дурново, чтоб он решил их тяжбу со старшинами.
– Скажите ему, – говорили казаки, – чтобы по силе указа исполнял бы в самой скорости, а генерал бы с командой ехал из городка вон: нам-де дела до него нет.
Дурново отвечал, что скорое решение дела зависит от самих казаков.
– Ежели изберут поверенных для счета книг, – говорил он, – и для доказательства виновности старшин, то дело будет окончено в самой скорости.
Дурново старался убедить представителей недовольных, что товарищи их поступают дурно, собираясь самовольно вооруженной толпой, и просил их разойтись по домам, но казаки не расходились. Напротив, как только узнали они, что Дурново не намерен уступить общему желанию видеть старшин смененными и публично прочесть данную ему инструкцию, положили идти к нему на следующий день всем войском, «потому что если им просить о решении своего дела малым числом людей, то он, по наущению старшин, пересажает под караул, может, и половину войска».
– Ведь почему нам знать, что у них на уме, – говорили казаки.
Неудовольствие было настолько возбуждено, что многие в ожидании утра, несмотря на сильный мороз, ночевали на улице под открытым небом.
Наконец наступило утро 13 января 1772 года. Толкачева улица была полна народа; здесь были служащие и отставные казаки, малолетки, жены и дети; одни были вооружены ружьями, другие палками, иные на конях, но большинство пешком; все шумело и кричало. Траубенберг спрашивал Дурново: что делать? «Прежде было полагали мы, – доносил последний[102], – чтоб взять сколько возможно будет пушек и выйти с командой из городка вон; но как по причине зимнего времени и глубоких снегов маршировать с пушками по степи никакого способа не было и послушных казаков жены и дети остались бы их злодейству на жертву, а дома на расхищение и показана бы была чрез то им робость и повод к пущей дерзости, – почему и рассудили остаться на месте в городке, укрепись сколь возможно в улицах подле войсковой канцелярии и, если будет нападение, защищаться».
Расставив по разным местам пушки, так чтоб они могли стрелять вдоль улицы, а за ними регулярную команду и согласных казаков, Траубенберг отправил посланного в Оренбург с донесением, что казаки бунтуют, и просил помощи. Оренбургский губернатор генерал Рейнсдорп командировал сначала эскадрон драгун и роту пехоты, а потом еще роту пехоты, но они не поспели вовремя и принуждены были остановиться в Илецком городке[103].
События шли быстро, и обстоятельства изменялись с каждым часом.
В Толкачевой улице толпа народа становилась гуще и гуще; но казаки, огромной волной передвигаясь с места на место, все еще не знали, на что решиться, как вдруг среди собравшегося народа пронесся слух, что у казачки Анны Глуховой есть чудотворный образ Спасителя, который во время бывших напастей рыдал.
– Первый раз, – говорила Анна Глухова, – он плакал пред тем случаем, когда генерал Черепов был в Яике и команда его побила из ружей нескольких человек казаков до смерти и множество переранила; другой раз, когда из войска требования были казаки в легионную службу и войско противилось дать, отчего многие были мучены побоями и тюрьмой.
По словам Анны Глуховой, образ Спасителя плакал и теперь. Она же сообщила, что у казачки Бирюковой есть еще явленная Владычица Одигитрия, которая в доме у них более ста лет и старинного рукописания[104].
– Сколь давно находится у нас в доме явленный образ Богоматери, – говорила Маланья Бирюкова, – я не знаю, а слышала от мужа своего, что он был у нас еще при его деде, который лет двадцать умер. Найден оный образ на бухарской стороне, на Синем сырту, в степи, упомянутым дедом, ездившим туда с прочими казаками для отыскания потерявшихся лошадей. Потому что найден в таком пустом, а притом еще и азиатском месте, он признан был за явленный. Чудес от него никаких я не видала, да и прежде, чтоб оные когда были, ни от кого не слыхала. Однако же многие из здешних жителей для моления берут сей образ к себе в дома и временем дают приклад.
Предпринимая решительный шаг, казаки тотчас же подняли образа и принесли их в церковь Петра и Павла[105]. Пока ходили за образами, коноводы недовольных отправили от себя к Дурново попа Михаила Васильева с объявлением, что войско идет пасть к его ногам и просить, чтоб он исполнил высочайшее повеление. В ожидании ответа народ ринулся от дома Толкачева и, пройдя с версту, остановился у Петропавловской церкви. Траубенберг отправил старшину Федора Митрясова для осмотра толпы и определения числа ее. Митрясов донес, что собралось множество казаков и идут вооруженными[106].
Все говорило о близкой развязке. Траубенберг приказал зажечь фитили и войскам быть готовыми ко всякого рода случайности.
Между тем священник Михаил Васильев скоро возвратился к казакам и объявил, что Дурново обещал дней через десять исполнить их просьбу и приказывал им разойтись по домам. Опасаясь, что Дурново не исполнит своего обещания и дело затянется, казаки вторично отправили к нему священника Михаила, который, встретившись на базаре с отставным казаком Михаилом Усом, просил его сходить к священнику Кирсановской церкви Степану Афанасьеву и пригласить его отслужить молебен по желанию всего народа. Ус исполнил поручение, а священник Васильев, увидя Шигаева, впоследствии деятельного сообщника Пугачева, взял его к себе в товарищи и отправился с ним к Дурново.
– Зачем пришли? – спросил Дурново посланных.
Шигаев, поклонившись в ноги, со слезами просил исполнить все по указу.
– Пусть войско разойдется по домам, и я, конечно, удовлетворю их желание дней через семь, а много через десять.
– Войско просит, – говорил Шигаев, – сделать им эту милость сегодня.
– Нельзя.
– Как же, батюшка, быть? Войско сомневается в этом; не можно ли вам сесть на коня и, подъехав к войску, подтвердить ваше обещание?
– Да, благодарствую, – отвечал Дурново, – может, вы меня же и уходите; нет, ведь я велик у государыни-то!
С этими словами Дурново отошел в сторону, а посланные остались с атаманом Тамбовцевым, старшинами Суетиным и Бородиным. Поп Михаил говорил с атаманом, а Шигаев – с Суетиным и Бородиным. «Шигаев кланялся им в ноги и просил, чтоб они смилосердились; а напротив того, и они ему низко кланялись и называли его именем и отчеством».