Вот, вот она – ошибка! Не имело смысла оглядываться по сторонам, через спинку кровати аккуратно перекинут будничный костюм, разношенный чужими плечами, причем не единожды. При этом пришитые кем-то пуговицы и амбразуры под них подкупали строгой параллельностью. Что-то таинственное ютилось в матерчатом образе, жалось, комкалось, казалось родным и одновременно с этим отталкивало, пугало. Неизбежность взаимной необходимости незримо стояла между нами, мной и костюмом, и подумать, какая разница, позволит ли данный фасон исполнить аттитюд круазе. Ясно одно, что на текущем этапе он – форменный незнакомец, равно как и кровать, числится за мной.
Одержимый крамольной думой, я потянулся, скрипнул сеткой пружин под ватным матрацем, свесив ноги, нащупал пальцами тапочки, примерил костюм и пошел. Вдруг стало жаль, что тапки в неравном бою с лентяйством безвременно утратили задники. И так, размышляя на заданную тему, согласно правилам местного этикета, я, словно вагончик детской железной дороги, совершив предусмотренный круг почета по длинному и узкому, как загородный перрон, коридору, прибыл в депо и отцепился. Местом же для коллективных встреч служил коричневый уголок.
Речь командира, стоявшего возле окна, за ржавой решеткой которого располагалась планета Пуансон, энтузиазма не вызывала. Уныния добавляли детали черно-белого витража, сотворенного заботами престарелой пыли. Из каждой щели облезшей рамы тянуло скукой, но это вовсе не так, если оглядеться.
Волосяной покров на голове, произраставшей на тонкой, напрочь лишенной кадыка шее, отсутствовал полностью. Не прилегающие плотно уши, деликатный, но далеко не европейский нос и большие голубые глаза придавали атипичному слушателю сказочный вид. Звали внимательного – Зеро. По материнской линии, в качестве племянника командира, тот уверенно завершал генетические выкрутасы аккредитованного здесь, на пилюле, семейства.
Ради дотошности несколько слов и о чертах представителя старшего поколения – сутулая фигура, едва не достигающие колен узловатые руки и грубо вырубленное из скалы квадратное лицо. Перечисленное с лихвой выдавало в нем баловня судьбы. Кадастр, так он именовался, слыл человеком излишней пунктуальности и отличался постоянством, характерным для банного листа. В остальном же Кадастр, ни дать ни взять, чистой воды посланник и наш командир.
Я присел на краю дивана, обитого коричневым в трещину дерматином. Сразу и не скажешь, но именно этот, развалюха и ревностный хранитель округлых вмятин, дал уголку столь редкое название. В большинстве аналогичных мест преобладал сугубо красный цвет, а вот посещали ли подобные мероприятия посланники? Вопрос, который не имеет ответа или он тщательно замаскирован. Видите ли, есть на белом свете одна нехитрая вещица – компас. Крутишь, вертишь его, а стрелка ни с места, сравнить с чьим-либо ее упрямство – тождеств нет, осел рядом с ней – дилетант.
Неожиданно командир сурово насупил редеющие брови и, гневно пошевелив увесистыми складками лба, замолк. Причина внезапно навалившейся тишины объяснялась играючи – в дверном проеме возникла Ню.
Для физиологии новоприбывшей, скрывающейся под легкой материей наспех наброшенного халата, вывести из равновесия носителя противоположного пола – дело привычки. Энергично вильнув тем, о чем в приличном рассказе не принято упоминать точными словами, девушка заняла свободную вмятину рядом со мной и одарила самовлюбленным взглядом все вокруг, включая синим маслом крашенные стены.
Минутой позже воротившееся к Кадастру самообладание позволило возобновить прерванный инструктаж, вот только оттопыренные уши к нему уже не вернулись. Тот, кому они принадлежали, не прекращая ерзать пальцем по ноздре, в упор разглядывал коленки медработника.
«Господи, – подумал я, – он положительно не богат умом, но поскольку богатство есть дело наживное, судьба, позволь ему жить долго».
Я и сам отвлекся от речи командира, отдавшись молчаливой задумчивости, сквозь пелену которой наблюдал неторопливую, словно в парке аттракционов, карусель фирменных костюмов, те катались на шаркающих по полу ногах. Одни праздно отдыхающие держали руки сложенными за спиной, будто виртуозы велосипедисты, другие, напротив, бодро размахивали рукавами, иногда задевая встречный поток, но, несмотря на это, круговерть не сопровождалась перепалкой.
– Пойдем, вон наш стол, – обратился ко мне молодой человек в одеянии пилота, – ты разве забыл?
Обращение Иона вернуло абсолютно не к моей реальности, но отчасти он действительно прав: в собственных глазах я – наблюдатель, а в иных, как ни печально, уже посланник. В конечном счете этим объяснялось многое, и даже та довольно прохладная реакция на мое появление в уголке цвета дерматина. Я для собравшихся – свой.
За столом ни о чем существенном не говорили, да и временем процедура жестко ограничена. Каждый замкнулся на чем-то личном. Кто-то думал о предстоящей ночной посадке, кто-то о завтрашней пробной вылазке на поверхность планеты. Не исключено, что некоторые размышляли о вещах иного нрава, а кое-кто и вовсе не утруждался мыслью или делал выводы о неудобстве есть рыбу ложкой.
Сдав посуду в мойку, мы опять собрались у дивана.
– Товарищи, – Кадастр кашлянул в кулак, – народу у нас, сами знаете, того, мало, значит. Пора готовиться, того. Дык не подкачайте…
Уже более двух часов я находился в состоянии непрерывной борьбы со сном. Силы таяли, противник побеждал, и лишь одно утешало – что доставшаяся победа славы ему не принесет.