В каждом новом зале Алексей называл художников и рассказывал о них.
Перед глазами появились портреты Левицкого, сентиментальные девушки и женщины Боровиковского. Паша больше обращал внимание на изображения мальчиков и девочек.
– Игорь, смотри, – воскликнул Паша, показывая на картину Фирсова «Юный художник».
– Они очень похожи на нас… Это начало XVIII века – всего лет 250 назад… Совсем даже недавно, – заметил Алексей.
В последующих залах они увидели первые пейзажи, в основном неаполитанские или похожие на них, а также панорамы центральных площадей, окрестности городов.
Начиная с Кипренского, стали являться уже близкие ребятам из истории лица. Они узнали Пушкина.
– Красивый, – заметил Паша.
– На самом деле он не был таким красивым, просто художник хотел этим его возвеличить, – пояснил Алексей.
Он немного рассказал о приближенном к царскому двору друге Пушкина Жуковском, портрет которого был здесь же.
Зал Карла Брюллова поразил ребят необыкновенно яркими образами женщин. Они долго рассматривали наполненные блеском картины «Всадница» и «Вирсавия».
Алексей заметил, что эти картины были очень популярны у современников художника.
– Одна из его знаменитых картин «Последний день Помпеи» находится в Русском музее в Ленинграде, – добавил он.
Когда вошли в зал Иванова, Паша был поражен размерами полотна «Явление Христа народу». Приблизившись, ребята с удовольствием рассматривали интересных и удивительно разных персонажей громадного полотна.
– Все они имеют конкретные библейские имена… Эту картину художник писал очень долго… Практически всю жизнь… Вы можете убедиться в этом, глядя на многочисленные этюды и наброски к ней, – рассказывал Алексей.
«Неужели можно рисовать одну картину всю жизнь?» – думал Паша.
– А что такое библейские сюжеты? – спросил он.
– Игорь, дай ему почитать «Легенды и мифы древней Греции».
В следующем зале Пашу поразила увиденная «Богоматерь с младенцем» работы Бруни. Мадонна как бы в забытьи, а младенец начинает собственное движение с глубоко взрослыми проникновенными глазами.
Все полотна Василия Перова были удивительно искренни и пропитаны любовью к простым людям – «Проводы покойника», «Приезд гувернантки», «Чаепитие в Мытищах», «Охотники на привале». Около них толпилось множество народа. Увидев «Странника», Паша сразу вспомнил дедушку, идущего с котомкой по святым местам за пальмовой веткой.
Паша с Игорем долго смотрели на знаменитую «Тройку».
– Да, настоящая птица-тройка, – услышали они голос Алексея.
«…Птица?» – непонятно-странное пролетело в голове у Паши.
Проходя дальше по залам, они молчаливо обратили внимание на «Неравный брак» Пукирева.
А вот противоречивый Николай Ге уже требовал разъяснений Алексея, когда мальчики увидели его знаменитые работы «Что есть истина?» и «Тайная вечеря».
– О чем спорят эти люди? – удивился Паша.
– О самых главных ценностях жизни…
– Каких?
– Духовных… Загадочного и неосмысленного человеком понятия добра и зла.
Хотя ответ мало что прояснил, Паша постеснялся спросить более подробно.
Молча прошли в следующий зал, где с интересом рассматривали батальные картины Василия Верещагина: «Двери Тамерлана», «Смертельно раненый», «Апофеоз войны» с их необычным восточным колоритом.
Виктор Васнецов поразил Пашу сказочными персонажами.
По совету Алексея мальчики заходили со всех сторон картины «После побоища» и убеждались, что погибший воин в любом ракурсе смотрится ногами вперед.
– А эту картину я уже видел у своей двоюродной тети, – заметил Паша перед полотном «Сирин и Алконост – Птица радости и птица печали».
Алексей одобрительно заметил:
– А знаешь… об этих птицах?
– Догадываюсь, – неожиданно для себя ответил Паша, вспоминая дедушкин сервиз.
– Я потом вам расскажу…
После нежных и тонких пейзажей Саврасова картины Шишкина поражали своим жизнеутверждением. Русские поля, леса и долы красовались здесь в полную силу. Паша долго стоял перед картиной «Сныть-трава».
– Игорь, смотри, трава, как живая.
– Да, кажется, что вот-вот на лист сядет божья коровка, – подтвердил Алексей.
Вместе внимательно рассматривали Суриковскую «Боярыню Морозову».
– Это – настоящая Русь, – говорил Алексей, – От юродивого до вельможи и беззаботно бегущего радостного мальчика. Посмотрите, а сани едут или нет?
– Едут, – уверенно откликнулся Паша.
– Это обстоятельство больше всего беспокоило автора картины. В этом заложен глубокий смысл.
В зале Ивана Крамского Алексей обратил внимание на портреты выдающихся людей. Он рассказал, что основатель «передвижничества» не побоялся покинуть Академию художеств и объединить вокруг себя единомышленников.
– Смотрите, какие одухотворенные интересные лица настоящих русских…
Молчаливые, уверенные в себе… Сколько неподдельной гордой красоты в «Неизвестной». Образ так близок к Настасье Филипповне, Анне Карениной…
– А кто это?
– Узнаете скоро на уроках литературы… Не менее сильные лица простолюдинов в образе стойкого и непреклонного «Лесоруба», – говорил Алексей.
– Смотрите, а вот «Русалки» и Пушкинский «Дуб зеленый», – заметил Игорь.
В зале Врубеля мальчики неожиданно попали под власть художественной мистики образов. Она включала помимо картин скульптуру и керамику. Впечатление было яркое и неоднозначное.
– Игорь, как тебе Демон? – спросил Алексей.
– Страшный…
– Скорее, он свободный, и глаза говорят, что вовсе он не «Поверженный», – пояснил старший брат.
Картины Врубеля мальчики изучали с интересом. Их фантазия активно пополнялась новыми необычными образами.
А вот долгожитель, великий труженик и непревзойденный мастер кисти Репин. Он подобно Льву Толстому выделяется разнообразием жанров…Посмотрите на «Стрекозу», а вот этюды к «Заседанию Государственного Совета»… подлинная история в лицах, – медленно рассказывал Алексей.
Ребят заинтересовал «Иван Грозный убивает своего сына».
– Однажды какой-то посетитель бросился на эту картину и порезал ножом, крича «Довольно крови!», – сообщил Алексей.
– А как же она осталась в галерее?
– Реставрировали.
– Совсем незаметно, – внимательно рассматривая полотно, заметил Паша.
–И не случайно остались в русском лексиконе навсегда отрезанные после революционных событий родные для него «Пенаты», – рассказал Алексей о последнем пристанище художника в теперешней Финляндии.
В следующем зале он сразу сказал:
– А вот и чрезвычайно одаренный, искренний и чуткий его ученик – Валентин Серов.
– Какой интересный мальчик… Мика Морозов, – прочитал под картиной Паша.
– Портреты Серова – это всегда неожиданное открытие, – оживился Алексей.
В зале Владимира Маковского ребятам приглянулись «Дети, бегущие от грозы», притягивающие своим живым испугом.
Выделялась живопись Нестерова со своим неповторимым слоем верующих русских людей и большим рядом творческих личностей Толстого, Горького, Павлова, Мухиной.
По мнению Алексея, более поздние художники: Коровин, Лансере, Сомов и другие находились под влиянием западной живописи и постепенно уходили от классических форм, уподобляясь, скорее, моде.
– Русский же классический пейзаж, несмотря на влияние импрессионизма, развивался в работах Крыжицского, Остроухова, Дубовского, Юона, Бродского, – продолжал он, …Паша, как тебе русская природа?
– Понравились… всякие виды
– Это называется пейзажи, – поправил Алексей.
– Ну, пейзажи.
– А не чувствуешь в чем разница?
– А разве есть разница?
– …Пейзаж рисовал человек, руководствуясь собственной фантазией, интуицией… что-то выделил красками ярче, то есть придал пространству природы собственное понимание, свое ощущение…
В конце экспозиции значительное место занимали залы, посвященные иконописи, поражающей своей внутренней силой. Будто попали в иной мир.
Скромные на первый взгляд «Троица», «Богоматерь Владимирская», варианты «Спаса нерукотворного» привлекали внимание людей. Паша увидел здесь огромную икону Николая Чудотворца и Архангела Гавриила.
– Как тебе иконы, Игорь?
– Как-то мрачно…
– Дело в том, что без икон не было бы развития живописи и искусства, – задумчиво произнес Алексей.
Ребята слушали с интересом.
– Помните, я задавал вопрос об изображениях в древности… Так вот, они представлены иконами… Дело в том, что внутренний мир тех людей был пропитан верой в Бога, они думали больше о духовном, высшем… Мне даже кажется, что здесь необходимо как-то подумать и обогатить экспозицию литургическим пением… В иконе много загадочного и таинственного…
– Какого таинственного? – удивился Игорь.
– Например, икона Владимирской Богоматери помогла Руси спастись от нашествия Тамерлана. Помните картину «Двери Тамерлана»? Это великий завоеватель Востока, и «Апофеоз войны» с горой черепов Верещагин посвятил именно ему…
– А причем тут икона? – заметил Паша.
– Так вот, когда Тамерлан подошел к Москве, русские люди молились перед этой иконой… И накануне нападения на город Тамерлану во сне явилась Богоматерь, которая потребовала покинуть русскую землю.
– И что?
– Это видение напугало завоевателя и заставило его повернуть свое войско обратно, на восток, и утром Тамерлан отдал приказ уйти из Москвы.
– Неужели эта икона такая всесильная?
– Нет основания не верить летописям… Вот видите, с религией связано много труднообъяснимого…
Ребята задумчиво молчали.
– В технике изображения иконы также много необъяснимого, – продолжал Алексей.
– Что же необъяснимо? – равнодушно смотрел на темные, не очень понятные изображения Игорь.
– Кажется, что иконопись упрощает образы линейной перспективой… На самом деле это определенное эстетическое восприятие окружающего мира, который невозможен без молитвы и веры. Здесь зритель один на один с божеством… Потому художника интересует передний план святости образа, сюжет и единство с Богом… Со временем внутренний мир человека изменился. Стало больше рационализма и бездушия.
Мальчики внимательно слушали, а Алексей продолжал:
– Ведь что такое искусство? Это выражение внутреннего мира художника, видение именно им того или иного образа… Чем внутренне глубже человек, тем он выше духовно…
– Не очень понятно, – вставил робко Паша.
– Если вдуматься, искусство родилось из культовых образов. Неслучайно корень слова «культура» исходит из божественного культа… На определенном этапе развития человека искусство иконописи было необходимо и понятно…
При выходе из галереи в сувенирной лавке Алексей купил Паше открытку с репродукцией Саврасова «Грачи прилетели», а Игорю – Брюлловскую « Вирсавию».
5
И с этих первых открыток ребята начали коллекционировать художественные репродукции картин. Со временем Игорь стал больше ориентироваться на западную живопись, а Паша – на русскую.
Подаренная Алексеем репродукция картины «Грачи прилетели» была известна Паше. Ее копия, написанная собственноручно мужем маминой сестры, дядей Федей, висела над его кроватью и была подарена по случаю дня рождения.
Паша привык е ней, но после посещения Третьяковки неожиданно обратил внимание, что она немного отличается от оригинала.
При случае, он заметил своему родственнику:
– Дядя Федь, а почему ты немного изменил картину Саврасова… Посмотри, даже количество грачей не совпадает?
– Ну, это же небольшая импровизация…
Мальчик несмело заметил:
– А не захотелось тебе выбрать другой пейзаж?.. Ну, например, осень с белобокими сороками?
Дядя Федя задумался, а мальчик продолжал, как бы рассуждая:
– Копия проще для исполнения и не требует собственного участия, а ведь в этом – главное.
– Так что… тебе не нравится моя картина?
– Нет, почему… Просто было бы больше творчества с другим выбранным сюжетом.
– Ну, малец, я просто рисую то, что мне нравиться, – немного обиделся дядя.
Впоследствии Паша, рассматривая изображения футуристов или сюрреалистов, никогда близко не принимал их сердцем, внутренне лишь ощущая поиск необычного самовыражения.
В Москве на Волхонке проходила выставка Дрезденской галереи, куда они ходили вместе с Игорем и Алексеем. На всю жизнь Паша запомнил глаза Сикстинской мадонны.
И уже самостоятельно, будучи позднее с отцом в Ленинграде, наслаждался великолепием реальных и библейских образов западной школы живописи Эрмитажа. Побывал он и в Русском музее, с восхищением смотрел на рекомендованное Алексеем полотно «Последний день Помпеи». Но всегда он помнил, что работы художников Третьяковки на Лаврушинском отличались особенной теплотой и изысканностью, потому как были собраны человеком, искренне любящим живопись и Россию.
Теперь Игорь и Паша часто спорили об искусстве. Яркие полотна Рафаэля, Рембрандта, Тициана, Рубенса, Караваджо и «Украденный поцелуй» Фрагонара очень привлекали Пашу, но он все больше отстаивал и защищал русские картины.
Важным аргументом в спорах всегда было необычное и часто оригинальное мнение Алексея.
– Вы пока еще сопляки, как лягушки в болоте, не понимаете основ другой культуры, и в этом суть вашей болтовни… А культура – это пласт поколений…
Арбитр не брезговал издевательскими шутками, которыми он подчеркивал своеобразие мнения каждого и призывал к интересу познания. Друзья тихо замолкали: преклонение было непререкаемым. Игорь боготворил брата и во всем ему доверялся. Паше даже казалось, что Игорь очень гордится им.
Теперь Паша уже любил собирать хорошие репродукции, которые можно было более внимательно рассматривать вне стен музеев. Они с другом бегали в букинистические магазины, которые были тогда полны старинными открытками. Особенно интересен был магазин в здании «Метрополя».
Вставали в очередь в воскресенье задолго до открытия, чтобы попасть к прилавку и на правах первых выбрать самое лучшее. Такие нередко почти рукописные открытки 20х – 30х годов и дореволюционные стоили не дешево. Паша просил деньги у отца, и тот, видя искрящиеся глаза сына, не препятствовал этому заразительному увлечению.
После уроков Паша часто пропадал в просторной комнате своего друга Игоря и его старшего брата.
Алексей учился в Гнесинке и появлялся домой обычно позднее. Иногда по вечерам Паша слышал, как он играл на фортепьяно в гостиной. Алексей неплохо рисовал и часто показывал ребятам свои карандашные наброски и акварели.
Настоящее знакомство с классической музыкой произошло для Паши неожиданно и именно здесь, в этой комнате. Было даже забавно, и он навсегда запомнил этот день.
Зайдя чуть позже обычного к Игорю домой, Паша увидел выходящего из своей комнаты возбужденного Алексея и услышал, как его ругает мать:
– Какая же ты все же гадина, испоганил всю стену…
Паша часто слышал в этом доме довольно резкие слова, но они были непосредственные, не скрывающие неожиданных чувств, обязательно с юмором и вовсе не оскорбительные.