Наверное, днём эти заповедные места Подмосковья выглядели веселее. Огромные ели, унизанные длинными, одинаковыми шишками; мелькающие в ветвях белки; пёстрые дятлы на стволах; высокие сверкающие сугробы; хрустальное голубое небо над головой… И первозданная тишина, нарушаемая лишь особенными, лесными шорохами. Даже красные кирпичные корпуса больницы навевали не страх и тоску, как сейчас, глубокой ночью, а покой и уверенность в скорейшем выздоровлении.
Но днём те люди, которые сидели сейчас в роскошном вместительном джипе, никак не могли приехать сюда, и потому вынуждены были таиться. Декабрьской ночью, в кромешной темноте, с которой отчаянно боролся ослепительный свет мощных фар джипа, людей этих трудно было заметить и, тем более, узнать. И вот на эту темноту, на верность и скрытность тех, кто ждал их сегодня, а, самое главное, на удачу, надеялись трое мужчин и одна женщина. Великая нужда заставила их предпринять рискованное долгое путешествие.
Джип был благословлён по чину «Освящение колесницы». К приборной доске магнитами крепились всевозможные иконки, на обратной стороне которых была написана молитва «О сохранении и помощи в пути». Водитель, прищурившись, заводил джип на парковку. Он знал эту молитву назубок. Верил ас и в приметы – не ругал машину, не пинал колёса, не считал деньги в салоне и не ставил на джип запчасти от битых машин.
Наверное, потому водитель ни разу в жизни не нарвался на аварию, за что и был замечен сильными мира сего. Больше всего водитель боялся оказаться рядом с местом столкновения, а о том, что там могут быть погибшие, и думать не хотел. И потому на вопрос женщины-пассажирки, заинтересовавшейся тем, сколько времени займёт дорога, ответил: «Должна занять два часа». Должна, а сколько займёт на самом деле, человеку знать не дано…
Женщина, зеленоглазая шатенка с массивной челюстью и полными, капризными губами, всю дорогу, не отрываясь, смотрела на помещённую в центре икону Николая Чудотворца и молилась про себя. Одета она была тепло и в то же время престижно, стильно – в оленьи унты, в чёрный джемпер из флисса, в приталенную оранжевую куртку и такие же брюки из «дышащей» ткани. Вязаная широкая лента с наушниками поддерживала высокий замысловатый шиньон.
Симпатичный молодой человек, с янтарно-коричневыми глазами и модным «бобриком» на бронзовых волосах, в длинном кашемировом пальто коньячного цвета, словно только что сошёл с подиума. Запах его анисового парфюма плавал в салоне джипа, накатываясь на пассажиров тёплыми мощными волнами, и возбуждал их, заряжал дикой, сумасшедшей энергией. Пуговицы из рога дикого животного, элегантное кашне, тонкие полоски на брюках – всё это выглядело красиво, но неуместно ночью за городом, у ворот психиатрической больницы. Там, вместе с обычными пациентами, содержались опасные преступники. К одному из них и направлялись эти люди.
Молодой человек, скрывая вполне естественное волнение, теребил свой очень модный красный галстук. Полный розовощёкий мужчина в твидовой кепке «Стокманн» и неброском, но дорогом полупальто, казалось, дремал на заднем сидении, не особенно переживая из-за происходящего вокруг.
Женщина вертела на безымянном пальце правой руки кольцо из белого золота с тремя крупными рубинами и множеством крохотных бриллиантов. Она сейчас была похожа на своё кольцо – внешне спокойная, как металл, но в, то же время, взволнованная, напряжённая, как переливающиеся драгоценные камни.
Водитель «Гранд-Чероки» с шиком завернул на парковку, втиснул машину между дряхлой «Волгой» и «Фордом-Скорпио» кораллового цвета. При свете одинокого фонаря из джипа вышли трое, а водитель остался за рулём и тут же схватился за прикуриватель. Нужно было не только насладиться долгожданной сигаретой, но ещё приготовить кофе, подзарядить мобильный телефон. Да ещё, если понадобится, немного прибраться в салоне. За то время, что его пассажиры проведут в больнице, водитель должен был подкрепиться, отдохнуть, посмотреть телевизор и послушать плейер. Ему не разрешалось только спать. А спать хотелось, потому что биологические часы организма работали, и тело требовало отдыха.
К тому же, водителя не сжигала тайная, запрятанная глубоко в сердце жажда мести, как женщину, шагающую по обледенелой дорожке. Она плотно сжала губы, и зубы её выбивали дробь. Женщина ничего не боялась. Напротив, она рвалась в бой; её дрожь была признаком не паники, а вдохновения. Двое сопровождающих хотели быстро и качественно выполнить заказ, получить за работу деньги. Водитель же был спокоен и горд собой. К назначенному времени, именно за два часа, он доставил пассажиров в загородную психиатрическую больницу, и теперь мог расслабиться.
Пришло время поработать другим – они просто поменялись ролями. Домчаться из Москвы по Симферопольскому шоссе, миновав вечером и ночью на сложной трассе множество городков и посёлков, было не так-то просто. Водитель выполнил всё в лучшем виде и теперь затягивался сигаретой, в промежутках жуя бутерброды и запивая всё крепким «турецким» кофе.
Пройдя через «вертушку» на проходной, где никто ими не заинтересовался, три человека направились к входу в нужный им корпус. Они двигались молча, быстро, с наслаждением разминая затёкшие во время долгого пути ноги. Женщине не терпелось увидеть того, к кому они приехали. Мужчины вели себя спокойнее. Они понимали, что чувствует сейчас их спутница, и потому не останавливали её, наоборот, бережно поддерживали под руки, оберегая от возможных неприятностей.
Женщина всё-таки поскользнулась на ледяном бугорке у массивной железной двери, но молодой человек немедленно подхватил её и удержал. Толстяк в английской кепке надавил на кнопку звонка. Трудно было предположить, что в два часа ночи здесь кто-то может не спать и ждать гостей. Но, тем не менее, дверь тут же открылась. В проёме возник огромный медбрат в белом халате, похожий одновременно на медведя и бегемота. Увидев приехавших, он радостно заулыбался.
– Привет, Серёга! – сказал толстяк и немного посторонился, показывая медбрату своих спутников. Они, высокие и спортивные, смотрелись рядом с Серёгой довольно-таки жалко. – Вот, прибыли, как обещали. Даму зовут Фаина Эдуардовна. С нами ещё Юлиан, – толстяк кивнул в сторону молодого человека. – Всё в порядке? Нас ждут?
– Ждут.
Серёжа помог Фаине подняться на скользкие ступени. Ноги женщины теперь двигались плохо – она вдруг испугалась. Через несколько минут ей предстояло встретиться лицом к лицу с человеком, от которого зависела её судьба.
– Константин Константинович у себя.
– Тогда вперёд!
Дородный мужчина снял кепку. Вёл он себя уверенно и спокойно; не проявлял волнения и Юлиан. Фаина старалась держаться невозмутимо, но это ей плохо удавалось, и она незаметно вытирала о куртку мокрые холодные ладони.
Спустя минуту они уже шагали по вылизанным до блеска коридорам больницы, в сиянии синеватых ламп. Днём здесь бродили больные с обезображенными тяжким недугом лицами, а сейчас в коридорах было пусто. На сестринских постах клевали носами толстые деревенские женщины. Тихо, как призраки, проплывали мимо дежурные врачи. Попался навстречу охранник в камуфляже под белым халатом, но внимания на ночных гостей не обратил.
Визитёры направлялись в кабинет заместителя главврача по принудительному лечению. Тот ради них и коротал сегодняшнюю ночь в больнице, где и днём-то было находиться небезопасно. Палаты без дверей, наглухо запертые бронированные створки при входе с лестницы, проволочная сетка в пролётах, решётки на окнах – всё это производило впечатление даже на бесстрастного Юлиана. По выправке и отточенным чётким движениям в нём с первого взгляда угадывался военный. Фаина инстинктивно прижималась к мужчинам, втягивая голову в плечи.
Толстяк вдруг поскучнел и вроде бы похудел. Один лишь Серёжа безмятежно косолапил, выворачивая носками вовнутрь огромные ступни в стоптанных кроссовках. Так, молча и тихо, они поднялись на третий этаж.
Серёжа, не постучав, открыл дверь в кабинет, и взорам гостей предстало тесное, набитое казённой мебелью помещение. Окно было затянуто сеткой, да ещё прикрыто пыльной шторой синего цвета. В углу стояла маленькая стремянка, увитая зажжёнными ёлочными гирляндами. Константин Константинович Берлет, с виду вылитый Дон Кихот, слыл большим оригиналом и частенько выдавал чрезвычайно странные, на первый взгляд, идеи. Вот и сейчас он, чтобы не покупать не нужную в хозяйстве ёлку, накануне Нового года приспособил под лампочки взятую у маляров лесенку – в больнице как раз шёл ремонт. На столе у врача горела яркая лампа, свет которой падал на бумаги и на два стакана с остатками чая на донышках.
В кабинете до прихода гостей находилось два человека. Сам заместитель главврача, выставив вперёд острую бородку и сверкая толстыми стёклами очков, поднялся навстречу вошедшим. Его собеседник, напротив, даже не прореагировал на появление новых лиц. Темноволосый молодой мужчина продолжал пить чай, глядя куда-то в угол, заваленный картонными папками, будто там происходило что-то для него интересное. Одет он был в фиолетовую больничную пижаму и, судя по всему, являлся пациентом этой лечебницы.
– Здравствуйте, Борис Михайлович!
Врач вроде бы искренне обрадовался появлению маленькой компании. Распахнув полы белого халата, высокий, костлявый и стремительный, он вышел из-за стола и обменялся рукопожатием с толстяком.
– Мы вас ждём, причём уже давно.
– Вижу, что ждёте. Но мы ведь не опоздали.
Борис Михайлович Хило чувствовал себя в этом кабинете увереннее хозяина. Он бывал здесь не раз, и потому, не дожидаясь приглашения, принялся переставлять стулья, чтобы выбрать мебель попрочнее.
– Вот, привёз, как обещал… Костя, ты только не волнуйся. Проблем у тебя не будет. Люди со мной надёжные, им невыгодно засвечиваться. Юлиан рассказал мне про Володю.
Хило говорил о присутствующем здесь человеке так, словно тот был товаром, подлежащим продаже, не обращая на него никакого внимания.
– Юлиан? – переспросил Берлет, дёргая себя за бородку.
– Разумеется, это не настоящее имя, – скромно улыбнулся плейбой в кашемировом пальто. – Я взял псевдоним в честь моего любимого певца.
– А-а, ясно.
Врач знал от Бориса, что этот парень имеет отношение к спецслужбам, поэтому старался лишних вопросов не задавать.
– А вы, значит, Фаина?
Берлет с любопытством смотрел на суровую, даже мрачную даму и втягивал широкими ноздрями исходящий от неё терпкий аромат роз, грейпфрута и чёрной смородины. Именно эта парфюмерная композиция считалась подходящей для спортивного стиля одежды.
– Да, она самая.
Хило устроился в кожаном кресте напротив стола Берлета. Фаина молча наклонила голову и присела на краешек стула, так и не расстегнув куртку. В кабинете было прохладно, к тому же её трясло от волнения. Юлиан не стал садиться, а подошёл к человеку в пижаме, бесцеремонно взял его двумя пальцами за подбородок, заглянул в глаза. Так не поступали даже хозяева со слугами, и все понимали, что пациент лечебницы является фактически рабом Юлиана.
– Ну, как, Вовчик, тебе отдыхается? Клизмы вовремя ставишь? Таблетки в унитаз не спускаешь? Ведёшь себя примерно? – В тоне Юлиана смешивались гнев, презрение и брезгливая жалость. – Тебя совсем здесь в дурака превратили, или сможешь выслушать даму? – Юлиан, похоже, никого не стеснялся. – Вы его до маразма не залечили, доктор?
– Я в хорошей форме, – ровным, бесцветным тоном ответил больной.
Фаина вздрогнула – этот ответ произвёл на неё большее впечатление, чем глумливые вопросы Юлиана.
– Рад это слышать.
Молодой человек в кашемировом пальто уселся напротив своего ровесника в байковой пижаме. Последний даже не моргнул – похоже, лечение всё же изменило его психику и притупило реакцию.
– Костя, мы можем поговорить спокойно? – Хило прищурился, повернувшись к Берлету. – Часика два, ну, три. До утра справимся.
– Да-да, конечно! – Врач поспешно направился к двери, словно это был не его кабинет. – Серёжа проследит, чтобы вам никто не помешал. Буду нужен – звоните, я за стеной.
Врачу хотелось поскорее уйти отсюда и сделать вид, что происходящее в кабинете его не касается. Особенно пугал его остановившийся взгляд зелёных глаз Фаины, которая неотрывно следила за ним и мысленно умоляла покинуть их, чтобы можно было приступить к главному разговору. Врач-психиатр сразу же отметил, что этой женщине тоже требуется помощь, но ничего говорить не стал, потому что гости прибыли с другой целью.
Он должен был только предоставить в их распоряжение кабинет, оставив на «вассере» санитара, и проследить, чтобы гостей не увидел дежурный медперсонал. Находящийся на принудительном лечении пациент никак не должен был сейчас принимать посетителей. Ему полагалось спать в палате, в окружении таких же скорбных главою, которые бубнили и ворочались на расхлябанных старых койках, получив вечером положенную дозу лекарств.
Берлет перешёл в соседнее помещение, устроился на покрытой оранжевой клеенкой кушетке и подумал, что за всё происходящее можно очень дорого заплатить. Сразу же заныл желудок, и Берлет вспомнил о язве, которая стала особенно громко заявлять о себе в последние годы. Стрессы, курение, беспорядочное питание, а в последнее время и алкоголь приближали тот ужасный день, когда Берлету придётся оказаться на операционном столе из-за прободения язвы.
Доктор это отлично понимал, пытался скопить нужные средства и выехать для лечения за рубеж. Закон он нарушал исключительно по финансовым соображениям. За такие вот ночные посиделки ему хорошо платили, да и поздно сейчас было соскакивать с этого поезда. Подними он хвост, откажись работать на Хило, и какой-нибудь улыбчивый Юлиан устроит ему автокатастрофу на Симферопольском шоссе. Раньше надо было думать, но заела нужда. Кроме жены и двух дочерей, на руках оставались старики-родители. И ради их спокойствия Берлет окончательно заглушил в своей душе голоса разума и совести.
Каждый устраивается, как может, думал Берлет, прижимаясь затылком к холодной крашеной стене и закрывая глаза. Он подумал, что неплохо бы выпить ещё один стаканчик чайку. Но не шевельнулся; только слушал, как барабанит кровь в пылающей голове и ледяных пальцах. Если это не сделает он, сделает другой. Зло всё равно совершится, но деньги окажутся в чужом кармане. Своей принципиальностью доктор медицинских наук Берлет никому ничего не докажет, а родное семейство огорчит и обездолит. Пускай всё идёт, как идёт. И ни к чему думать о том, что когда-то всё равно наступит развязка…
А тем временем Хило запер дверь кабинета изнутри, повернулся к Фаине и широким жестом указал на Владимира.
– Вот, познакомьтесь, господин Звягин по кличке Чёрный Аист. Эта птица очень осторожная, людей по возможности избегает. Друг другу чёрные аисты тоже не доверяют и свято хранят тайну своих гнездовий. Птица редкая, занесённая в Красную книгу. Вот и наш Володя такой – профессионал высочайшего класса…
– Я слышала о Чёрном Аисте, – Фаина с восторгом посмотрела на Звягина, потом вопросительно – на Юлиана. – Но, говорили, он сидит.
– Он сидит, – кивнул Юлиан. – Всё верно.
– Володя работал не только в России, но и в Европе, даже в Штатах. И нигде ни одного срыва. Попал сюда по глупости, по личному.
Хило тяжело поднялся, подошёл к Звягину, и тот немного привстал со стула. Фаина, приоткрыв от любопытства рот, пожирала глазами парня в фиолетовой пижаме. Он, несмотря на отсутствующий и помятый вид, который объяснялся интенсивным курсом лечения и далеко не идеальными условиями содержания, всё-таки внушал уважение. Возможно, на Фаину действовал взгляд его прозрачных серых глаз, совсем не похожих на глаза безумца.
Звягин был поджарый, коротконогий, очень интересный внешне. Фаина заметила это даже в полумраке тесного кабинетика и слегка улыбнулась. А потом взглянула на чёрно-белый пластмассовый чайник и захотела кофе или крепкого чаю. Но Борису Михайловичу не терпелось поскорее уладить дела. И впрямь они явились сюда не для того, чтобы непринуждённо трепаться на отвлечённые темы.
– Не обращайте внимания на его пижаму, Фаечка, – продолжал Хило, расхаживая по кабинету. – Владимиру Аркадьевичу полных двадцать девять лет. Садись, – Хило надавил на плечо больного, и тот послушно опустился на стул. – Родом он из Питера, хотя его мать – молдаванка по крови. Она приехала в город на Неве по лимиту и стала водителем троллейбуса. Вышла замуж за типографского наборщика. Отец Владимира умер от белокровия, а мать постриглась в монахини. Семьи он не завёл. Наверное, это и к лучшему. Теперь Чёрный Аист может полностью посвятить себя работе, требующей полного самоотречения. Это тот человек, который вам нужен, Фаина, – уже более жёстко и напористо произнёс Хило.
Женщина растерянно кивнула, ещё не понимая, почему непременно должна согласиться с этим.
– Срочником Володя прошёл первую чеченскую. На вторую попал уже контрактником. Был командиром стрелковой роты. После окончания контракта и лёгкого ранения прибыл в Москву, где жил его друг. Через некоторое время пришёл проверку в Центре Элитной медицины на Гоголевском бульваре. Там и были выявлены его способности к работе в экстремальных условиях. Он ведь сперва хотел стать спасателем. Их в числе прочих – военных, спортсменов, моряков, полярников – натаскивают в Центре элитной медицины. Его проверили по всем статьям и решили, что парень ошибся. У него совершенно другие наклонности. Организм крепкий, задатки перспективные, биография подходящая, но делать из него лучше не спасателя… Одним словом, получился ниндзя. Он способен противостоять четверым в рукопашном бою, пройти без отдыха восемьдесят километров, а потом всадить десять пуль в «десятку», причём с трёхсот метров. Даже после ранения, не совместимого с жизнью, он закончит боевую операцию и только тогда умрёт. Всё было так, Фаина, но я не знаю, как обстоят дела теперь. Один раз Чёрный Аист не смог совладать с собой; значит, он способен на брак в работе. Выяснилось, что отсидеть полчаса в ледяной воде и остаться в живых для него легче, чем остудить пыл ревности. Иначе Володя не оказался бы здесь. А вообще-то до ареста он был настоящим суперменом, и этот факт задокументирован. Фаина, вы ищете человека, способного на всё. Итак, он перед вами. Небольшой период реабилитации, интенсивные тренировки в течение месяца – и Володя выполнит любую задачу. Слышите? ЛЮБУЮ! Военные технологии по воспитанию сверхлюдей разрабатываются уже много лет. Выявляются те, кто от рождения обладает высоким потенциалом. После с ним работают лучшие спецы – военные, медики, психологи. Самые выдающиеся преумножают свои способности, доводя дар природы до блеска. Для этого существуют специальные технологии, позволяющие сказку сделать былью. Здесь именно этот случай, Фаечка. Володя сможет исполнить вашу просьбу. Он знает свой генотип, грамотно пользуется стимулирующими медикаментами. Короче, он достиг совершенства биоробота, терминатора. Услуги его стоят недёшево, но затраты окупятся. Как, Юлиан?
– Надеюсь, что Вовчик на сей раз не проколется, – согласился плейбой. – Хватит того, что он устроил в марте. Терминатор хренов! На нём за юридическую помощь висит крупный долг, который следует отдать. А для этого нужны средства, и Вовчик будет стараться. Всё-таки оплошал он весной, сорвался – наверное, гормоны взыграли. Приревновал свою… подругу… и на всю жизнь её изуродовал. Еле удалось отмазать его от тюрьмы, вывести на «дурку» и поместить сюда, чтобы удобнее было добираться. На зону и в изолятор нас, может, и пустили бы за бакшиш, но никогда не позволили бы забрать Вовчика с собой. Мы вошли в его положение только потому, что профи такого уровня – на вес золота. Дали шанс исправиться, доказать профпригодность и верность. Ошибившись сейчас, Чёрный Аист потеряет всё. И он знает об этом…
– Я уже обращалась за помощью к нескольким специалистам, – Фаина говорила ровным голосом, будто речь шла о врачах или портных. Но женщина имела в виду специалистов совсем другого рода. – Все они меня подвели. Будучи совершенно мирным человеком, кандидатом технических наук, я занялась бизнесом только для того, чтобы оплатить их услуги. Но, как видно, судьбе было угодно до сих пор смеяться надо мной и моим горем. Володя, я уверена, что вас не зря учили в той школе, и вы выполните задание. Я знаю, что такое Центр на Гоголевском, и потому надеюсь на вас. У меня уже не осталось никаких сил – ни физических, ни душевных. Двенадцать лет я думаю только о том, как отомстить за гибель своего единственного сына. Я понимаю, что сейчас всего не расскажешь. Но мы с вами, надеюсь, ещё не раз встретимся, и я введу вас в курс дела. Похоже, вы много страдали, и поэтому поймёте меня. Юлиан, я очень прошу вас не принуждать Володю к выполнению моей просьбы. Он сделает это только в том случае, если захочет сам. Мне нужен не раб, а друг.
– Отлично, – одобрил Юлиан. – Я и сам того же мнения. Сейчас Фаина Эдуардовна вкратце изложит суть дела, а ты примешь решение. Но, сразу говорю, что тебе лучше согласиться. Для специалиста твоего уровня там и делать-то нечего, а деньги хорошие. Особенно если свезёт… А свезти должно – дело святое. Сам поймёшь, когда узнаешь проблему. Готов слушать? – Юлиан уселся за стол отсутствующего Берлета.
– Готов.
Звягин не демонстрировал ни нетерпения, ни усталости. Казалось, он думает не о выгодной клиентке, не о своём долге Юлиану, не о собственной незавидной участи. Звягин будто бы видел перед собой кого-то другого и мысленно говорил с ним, спорил, убеждал, злился. Он не принадлежал тем, в чьей власти находился сейчас. Душа его, мысли, страсти были там, далеко, за снегами и лесами.
– Говорите, Фаина, – пригласил Хило, снимая полупальто.
Потом он взял чайник, наполнил его из-под крана. Очень быстро из носика пошёл пар, и Борис Михайлович вытащил из ящика стола Берлета пачку горного китайского чая. Кофе у Константина Константиновича в хозяйстве он не нашёл. Фаина и Юлиан были благодарны Хило за заботу, потому что от волнения и усталости им захотелось подкрепиться.
За двенадцать с лишним лет Фаина столько раз рассказывала самым разным людям о том, что произошло тем далёким августовским днём, что уже привыкла делать это не плача и не страдая. Она говорила сухо, деловито, отпивая крепкий горячий чай. Казалось, что после удачного завершения переговоров стороны подпишут контракт или, на худой конец, протокол о намерениях.
Но те договорённости, о которых шла речь, не скреплялись протоколами, не оформлялись документально. И сумма, причитающаяся предполагаемому исполнителю, не называлась даже устно. Она появилась на табло калькулятора и тут же стёрлась нажатием кнопки, чтобы не осталось никаких следов, и даже в воздухе потом не носились эти цифры.
Фаина сняла куртку, осталась в джемпере и расклёшенных спортивных брюках. Высокая и стройная, она выглядела моложе своих лет. Но скорбные глаза, резкие морщины в углах рта и усталый, надтреснутый голос выдавали её возраст и горе. Юлиан торопливо поднёс ей зажигалку. Фаина закурила и попеременно, глотая то дым, то чай, говорила всё быстрее. Ей хотелось, чтобы за короткое время Звягин узнал как можно больше об убийстве сына. Узнал и непременно согласился помочь, потому что остался на данный момент последней её надеждой…
– Я понимаю, что в таких случаях заказчикам и исполнителям лучше не встречаться, а действовать через посредников. Так сначала мы и хотели поступить. Но, всё же, я уговорила Бориса Михайловича свести меня с вами, Володя. – Фаина говорила почти шёпотом, но все отчётливо слышали каждое её слово. – Встретиться лично я хотела вовсе не потому, что не доверяю ему. Просто я думаю принять окончательное решение сама, повинуясь зову женской, материнской интуиции. Ведь никто лучше не сможет понять, почувствовать мою боль. Мне безразлично, что будет дальше. Если вы выполните мою просьбу, можете потом сдать меня, посадить. Я буду вам должна всю оставшуюся жизнь. Я согласна отправиться в тюрьму, но при этом мне необходимо чувствовать себя победителем. Правда, и в случае неудачного исхода мне нечего делать на воле. Я не имею больше сил бороться.
Мне нечего терять и нечего бояться. И я доверяюсь вам без страха…
Фаина набрала воздух ртом – слёзы всё-таки подступили к горлу.
– Мой отец, Эдуард Саламатов, физик-ядерщик, работал в Обнинске, участвовал в запуске тамошней атомной электростанции. Его молодой коллега, конфетно-красивый и ласково-расчётливый Саркис Адельханян, сделал всё для того, чтобы я поверила в его любовь. Он вёл себя безупречно и до нашей свадьбы, и после. Демонстрировал и ревность, и страсть, и нежность, и робость. С точностью учёного Саркис дозировал все эти чувства, чтобы ни в коем случае не перебрать, не недоиграть… – Фаина чиркнула уже своей позолоченной зажигалкой. – Я училась в Московском университете, потом – в аспирантуре, писала диссертацию, делала карьеру. У меня не было времени ещё и распутывать интриги Адельханяна, заниматься играми в любовь. Я была занята более важными делами. Мне почему-то казалось, что умная, образованная, внешне симпатичная девушка может быть интересна и сама по себе. Что можно полюбить лично её, а не её отца и его связи в научном мире. Папа часто выезжал за границу, брал меня с собой. По советским меркам, мы были элитой. И, разумеется, превратились в объект охоты. Как говорится, где армянин пройдёт…
Фаина постучала сигаретой по пепельнице, стараясь говорить яснее и чётче, но мысли разбегались, и слёзы градом катились по щекам.
– Так получилось, что я отказала всем женихам. А вот Саркису поверила. Он очень эффектно ухаживал, возил меня по ресторанам, дарил корзины роз, стоял передо мной на коленях. И клялся, клялся матерью и кровью, Богом и хлебом, что никогда не оставит меня. Кроме того, отец Саркиса жил в Москве, был заслуженным, уважаемым человеком. На первый взгляд, Саркис ни в чём не нуждался. Он не был тем зятем, который хотел взять. Поэтому папа с мамой против брака не возражали, даже радовались, что я смогу уехать из Обнинска в Москву. Адельханян-старший устроил нам такую свадьбу, что вся столица ходила ходуном. Гостей набралось более трёхсот человек. Подавляющее большинство из них я увидела там впервые. Одно огорчало и меня, и родителей. Во Дворце бракосочетаний я сломала каблук, а у нашего лимузина спустило колесо. Но это быстро отошло на задний план, позабылось до поры. Пять лет у нас не было детей. Эдик родился первого марта восемьдесят восьмого. Сейчас бы ему шёл шестнадцатый год. Но этого никогда не случится.
Фаина страшно нервничала, но не потому, что нарушала закон. Она снова вспомнила своего сына, которого все эти годы чувствовала, видела рядом с собой. Мальчик рос, взрослел, мужал, и Фаина гордилась им. А потом возвращалась к реальности и страдала ещё сильнее, понимая, что на самом деле сына нет. И нет справедливости на свете, потому что тот, кто был повинен в его смерти, сладко пил, жрал, гулял на свободе…
Юлиан невозмутимо записывал беседу на диктофон – главным образом для того, чтобы в случае провала ни Фаина, ни Хило, ни Звягин не смогли отрицать своё участие в обсуждении очень уж щекотливого вопроса. В то же время Юлиан предполагал, что и Борис, и Фаина тоже могут по схожим причинам включить свои диктофоны. Предать, причём на любом этапе операции, мог каждый, поэтому все участники по мере сил запасались компроматом на других и сочиняли алиби для себя.
– Спокойнее, Фаечка, спокойнее, – попросил Хило, поправляя крохотный диктофон в нагрудном кармане пиджака. – Володе интересны не эмоции, а факты. Ты верно сказала – у вас ещё будет время всё обговорить в деталях. Сейчас не стоит вдаваться в подробности.
– Да, я знаю. – Фаина глубоко дышала, но слёзы всё равно текли по щекам, размазывая тушь, тени, тональный крем. – Но это тоже важно, поверьте! В девяносто первом году Саркис собирался подавать на развод. То, что восемь лет назад казалось ему пределом мечтаний, на глазах теряло цену. Престиж научной работы стремительно падал. После инсульта мой отец вынужден был уйти на пенсию. К тому же, он до самой кончины в девяносто шестом очень плохо говорил. Свёкор уехал в Армению, звал туда сына. Нашёл ему богатую невесту из армянской общины Египта. Мальчик был единственным звеном, соединяющим нас с Саркисом. И я видела, что муж очень жалеет о своей тогдашней настойчивости. Я не знаю, какие условия поставил Саркису отец египетской невесты, и ставил ли он их вообще. В одном нет сомнений – Эдик мешал Саркису начать новую жизнь, стряхнув с рук и ног прах прошлого «совка». Но тогда я даже не могла представить, что нельзя отпустить мальчика с родным отцом на выходные за город. Тем более что насчёт предполагаемой свадьбы Саркиса я узнала позже, когда мы уже развелись. А тогда, сразу после провала путча, Саркис увёз нашего ребёнка на подмосковную дачу, которая была записана на имя свёкра. Там предполагалась небольшая вечеринка – справляли день рождения кого-то из родни Саркиса. Приглашали и меня, но выехать в пятницу вечером у меня не получилось. А потом приболела мама, и я осталась в Москве. За Эдика не волновалась – он ведь с отцом, с родственниками. И вдруг воскресным вечером Саркис ворвался в московскую квартиру весь белый, как бумага. С порога начал говорить что-то про Эдика, про кошмарное несчастье. Про то, что он, Саркис, не хочет больше жить… Я не сразу поняла. Думала, что ребёнок заболел или упал, разбился. Да мало ли что могло случиться на даче! Мелькнула мысль, что Эдик угодил под машину – там шоссе проходит почти у самой калитки. Он непоседа был, настоящий южный человек. Писаный красавец – глаза огромные, кудри кольцами. Несмотря на запреты, частенько выбегал на дорогу или выезжал на велосипеде. Другой вариант – в лесу заблудился и пропал. Один раз еле нашли его грибники. Я успела представить себе всякое, но только не то, что произошло на самом деле…
– Так что же случилось?
В голосе Звягина наконец-то прозвучала тёплая, сочувственная нотка. И в этот момент Фаина поняла, что профи примет её заказ к исполнению. Уже не сомневались в благоприятном исходе переговоров и Хило с Юлианом.
– Эдик был ещё жив, когда я примчалась в перевязочную районной больницы. Его туда доставили прямо с садового участка. Я не помню, как доехала из Москвы, как бежала вверх по лестнице, по коридору. За окнами была темнота, и на белых простынях, на салфетках – кровь сына. Моя кровь! Эдинька умер у меня на руках от огнестрельного ранения в грудь. Следствие пришло к выводу, что трёхлетний мальчик застрелился сам. Разумеется, не намеренно, а случайно. Я не ходила на допросы, не читала уголовное дело. Разрывалась между двумя больницами, где лежали мои родители, потрясённые случившимся. Это ведь был их единственный, долгожданный, обожаемый внук! Я пыталась узнать правду у мужа, но он стал выкручиваться, юлить, избегать встреч со мной. Тогда я думала, что он просто струсил. После заподозрила Саркиса в куда более худшем. Он ведь в последнее время воспринимал Эдика как обузу, ошибку молодости. И, вероятно, решил её исправить. В противном случае Саркис не так отреагировал бы на тот выстрел! Не так! Я сказала мужу, что прекрасно понимаю, почему он умалчивает о самом главном, думает о чём-то кроме горя и воздаяния. Саркис отвёл глаза, потом вышел из квартиры – навсегда. И уехал из Москвы, а куда – не сказал. После этого надолго пропал. А я кинулась в прокуратуру, которая возбудила, но вскоре закрыла дело о гибели Эдика. Прочесть материалы мне не дали. Я поняла, что и мой муж, и милиционеры кого-то покрывают. Прокуратура тоже была в кулаке у господина, тогда ещё товарища Хуторова. Это тот человек, о котором я хочу поговорить с вами. Зовут его Вениамин Георгиевич. Очень хотела бы сказать «звал», но пока не могу. Я прошу вас подарить мне это право. Право говорить о Хуторове в прошедшем времени… Разумеется, я всё равно не прощу его и ничего не забуду. Но, просыпаясь по утрам в тоске и слезах, вспомню, что отомстила. Все эти двенадцать лет мне снится, как я бегу по коридору райбольницы, за окном – ночь, а на руках у меня – Эдик! Глазки его открыты, ресницы мелко дрожат, а изо рта – кровь! Молочные зубки и красные пузыри – вместе это так ужасно! Володя, я не постою за ценой. Все эти годы я представляла Хуторова в гробу. Он сломал мою жизнь и даже не заметил этого. Чтобы покарать его, я встала бы из могилы.
– Каким образом он убил мальчика?
Звягин говорил внешне спокойно, но углы его рта дёргались, и щёку он прижимал ладонью.
– Хуторов, начальник районного УВД в то время, был другом Саркиса. В воскресенье они гуляли на даче в числе прочих гостей. Как следует выпили, вышли в сад и стали стрелять по бутылкам, по банкам. Хуторов вынул табельный пистолет, из которого якобы застрелился мой сынишка. Получается, что Эдик передёрнул затвор, снял пистолет с предохранителя, взвёл курок. Знающие люди говорят, что не каждый взрослый мужик способен на это. А тут – слабые детские ручонки! Соседка по даче под страшным секретом, умоляя меня молчать, плакала и рассказывала, как было дело. Она была в сарае неподалёку, в щель всё видела, очень хорошо слышала…
Фаина жалобно всхлипнула, уже не заботясь о приличиях. Щека Звягина дёргалась всё сильнее. Борис Михайлович испугался, что больной сейчас сам закатит истерику, поднимет на ноги всё отделение и сорвёт операцию. Юлиан тоже напрягся, готовясь тотчас же принять меры. Но Звягин не шевелился и ничего не говорил; он просто сидел и слушал.
– Соседка сказала, что Эдик играл в песочнице, когда мужики начали стрелять по бутылкам. Разумеется, мальчику стало интересно. Он бросил свои лопатки и машинки, побежал к ним. Уже смеркалось, к тому же Эдик, наблюдая за отцом и его дружками, присел за куст крыжовника на корточки. Мужчины его, скорее всего, не заметили. Но почему-то Хуторов вдруг переставил бутылки так, что дуло его пистолета оказалось направлено прямо на куст, на Эдика… Я не знаю, не могу сказать наверняка, видел он моего ребёнка или нет. Могло быть и так, и этак. Но даже если Хуторов убил Эдика случайно, промахнувшись при стрельбе по бутылкам, он всё равно должен был отвечать по закону! Убийство по неосторожности – тоже статья. Наказание там предусмотрено не такое суровое, как за умышленное, но всё равно… Если бы Хуторов признал свою вину, попросил у меня прощения, сделал что-то для Эдика… Ну, памятник поставил, например… Я бы не думала о мести. Но Хуторов повёл себя отвратительно – трусливо и вместе с тем нагло. Пользуясь тем, что милиция и прокуратура выполняли его указания, Хуторов вынудил их дать совершенно безумное заключение. И сам дал ложные показания и ушёл от суда, ни за что не поплатился! Он совершил даже не одно, а несколько преступлений. Вы, Володя, человек военный. Можете себе представить, кто на что способен. По словам Хуторова, когда он вышел в сад, перед тем крепко выпив, табельный пистолет просто выпал на тропинку из расстёгнутой кобуры. Эдуард Адельханян, подобрав пистолет, случайно произвёл выстрел в направлении себя. Можно представить, что в девяносто первом году начальник райотдела подмосковной ментуры носил в кармане готовый к бою пистолет? Не те нравы царили тогда в тихом посёлке. Выстрелы слышали только в итальянских фильмах про мафию. Даже ради собственной безопасности Хуторов не стал бы так рисковать. Ведь с себя, любимого, он до сих пор сдувает пылинки. Все всё понимали, но вывели его из-под удара, помогли избежать наказания. Но, самое главное, не только люди покрывают негодяя. Создаётся впечатление, что сам Всевышний на его стороне!
Голос Фаины сорвался, и она полезла за носовым платком в один из многочисленных карманов своей куртки. В одном из них тоже исправно работал диктофон.
– Три раза я пыталась рассчитаться с ним. Говорю об этом откровенно, ничего не опасаясь. Но все три попытки закончились неудачно. В третий раз его шикарный «Мерседес» буквально разворотило взрывом. Мне давали твёрдые гарантии, но… Погиб его водитель, любовница лишилась ноги выше колена. А самого Хуторова лишь посекло осколками стекла. Неужели он прав, а виновата я?! И за гибель моего крошки достаточно получить служебное взыскание? Дело спустили на тормозах, объявили о неполном служебном соответствии Хуторова. А через месяц ему присвоили очередное звание. Его обязаны были разжаловать хотя бы за ненадлежащее обращение с оружием, если не уволить вообще! Но прокурор оказался его свояком. На рыбалки, на пикники-коктейли, в баню и на охоту с каждым годом собиралось всё больше VIP-персон. И Хуторов вместе с районным начальством «накрывал поляны». Шеренги бутылок тянулись до горизонта – коньяк, виски, ром, вина, водка, вермут, пиво. И к выпивке – зажаренные целиком поросята и ягнята, гуси и куры, осетры и форель. Но больше всего Хуторов любил стрелять по бутылкам, потягивая немецкое пивко и заедая его канапе с кальмарами или сырными шариками. Бывало, что вместо пива подавался квас или сбитень. И так – чуть ли не каждый уик-энд. Да кому какое дело до того, что на коже Эдика не было порохового ожога, а, значит, пуля прилетела издалека? Никакого самоубийства и быть и не могло в принципе. Налицо убийство – не наказанное, не отмщённое, а потому ещё более жуткое. Впоследствии Хуторов уволился из милиции, перебрался в Москву, занялся охранным бизнесом. Разумеется, он вовсю использовал старые связи. Сейчас он возглавляет одно из лучших охранных агентств. Обзавёлся новыми знакомыми – теперь уже в высших эшелонах власти. И если я не смогла наказать его до сих пор, то сейчас сделать это уже очень трудно. Вы – профи, специалист высшей квалификации. Но Хуторова охраняют точно такие же ребята. Возможно, с некоторыми из них вы даже знакомы. – Фаина перевела дыхание, помолчала и сухо добавила: – Каждое моё слово – правда. Нет смысла чернить чёрное.
– Я верю вам, – сказал Звягин. – И постараюсь помочь. Стопроцентную гарантию не дам – я всего лишь человек.
По лицу Фаины скользнула тень – словно за окном пролетела птица. Все начисто позабыли о Берлете, кемарившем в соседнем помещении. Они беседовали уже больше двух часов, но расходиться пока не собирались. Серёжа не беспокоил их – значит, в больнице было тихо.
– Я потратила кучу денег на осуществление своей мечты, – продолжала Фаина. – Мне это было нужно – и всё. А вот Саркис получил своё без моего участия. Он женился на той девушке, которой, правда, было уже за тридцать. Но очень быстро разругался с тестем-торговцем, уехал с женой в Штаты, занялся там крионикой… Вы слышали о ней?
– Это замораживание тел умерших людей, – сразу же ответил Юлиан. – Практикуется в США, Западной Европе и Австралии. Некоторые верят, что через много лет усопших можно будет разморозить и оживить.
– Всё верно, – слабо улыбнулась Фаина. – Многие миллионеры, в целом нормальные люди панически боятся умереть и расстаться с радостями жизни. Крионика даёт им надежду на будущее воскрешение. Саркис был знаком с самим Робертом Эттинджером, светилом в области крионики. Мой бывший всегда шёл в ногу со временем, занимался только модными, перспективными направлениями в науке. Я совершенно случайно узнала, что мистер Адельханян погиб во Флориде, в прошлом году. Во время сильной грозы он вышел из автомобиля и стал по «трубе» вызывать специалистов из автосервиса. Но не успел – прямо в телефон ударила молния. И всё было кончено.
– Бог наказал его, – удовлетворённо произнёс Владимир. – Он должен был отомстить за сына. От кавказца этого можно было ожидать.
– Он говорил лишь о смирении и прощении. Пытался убедить меня в том, что месть – удел слабых, а сильные люди должны переступать через личное. Он получил от меня развод и уехал – сначала в Армению, потом – в Египет, далее – в Штаты. А я осталась с больными родителями, которых сейчас уже нет в живых, и с маленькой белой урной, украшенной портретом сына. Она и сейчас стоит в моём серванте. Обычно погибших при подобных обстоятельствах запрещают кремировать – может потребоваться эксгумация. Но Хуторов с лёгкостью обошёл и этот запрет. Я не успела ахнуть, а Эдика уже сожгли в крематории, прах выдали Саркису. Много лет назад я поклялась, что предам урну земле лишь после того, как подохнет убийца. Глаза моего ребёнка следят за мной всё время, и я постоянно помню о том, что должна сделать. На это уходит масса сил и средств. Я владею двумя мебельными салонами и одним магазином одежды. Почти все средства уходят на… – Фаина запнулась. – Ну, вы поняли. Правда, об этом никто не знает. Для светской тусовки я – бизнес-вумен со всеми положенными атрибутами. Приходится посещать рестораны и казино, фитнесс-клуба и презентации… Только нескольких любовников у меня нет, даже одного не смогла завести – нанимаю мальчиков из эскорт-службы. Но без интима… Когда становится совсем тошно, сажусь на домашние тренажёры. Велосипедные, гребные, эллиптические, беговые – они помогают мне израсходовать накопившуюся ярость. Мне делали предложения руки и сердца многие, но я не имею права, не отомстив, перелистывать эту страницу своей судьбы. Только после, если будет желание… Володя, я очень на вас надеюсь! Очень!
Фаина вытирала глаза платочком и думала, что им давно пора уезжать. Силы внезапно оставили её, и захотелось вернуться в Москву, запереться в спальне, накрыться с головой одеялом. Вроде бы Звягина уговорили, и теперь от самой Фаины ничего зависеть не будет. Борис Михайлович и Юлиан организуют отъезд Владимира из психиатрической клиники – они уже не раз проделывали такое.
Звягин будет проходить реабилитацию, тренироваться, готовиться к исполнению её приговора, а Фаина обязуется частями выплачивать Хило положенную сумму. Смета расходов может и увеличиться – если потребуются услуги агентуры на подготовительном и основном этапах операции. Всё, что сама Фаина Адельханян знала о Хуторове, она собиралась сообщить Звягину во время их встречи уже вне стен лечебницы в уединённом коттедже под Петербургом, куда собирались перевезти Чёрного Аиста.
– Я постараюсь вам помочь, – сказал Звягин тихо, но внятно.
Он, между прочим, вспоминал то, что знал о крионике, которой занимался Саркис Адельханян. Тело стоит вниз головой в жидком азоте, и кровь в его жилах заменена специальным составом на основе глицерина. Контейнер герметично закрыт, и температура в нём – минус двести градусов, но внутри клеток трупа не образуется лёд.
– Постараюсь, если мне повезёт, и у меня получится выбраться отсюда.
– Не беспокойся, получится, – лениво заверил Хило.
Серые блестящие глаза Звягина сузились и стали похожи на лезвия ножей. Он тёр ладонью лоб, силясь унять жестокую головную боль. Владимир смотрел на Фаину, на Хило, на Юлиана, а потом переводил взгляд на обвитую гирляндой стремянку. Но вместо облупленных крашеных ступенек и разноцветных огоньков видел золотоволосую девушку с бирюзовыми глазами и бархатной крупной родинкой на капризно вздёрнутой верхней губой.