Максим собирался кинуться следом и умолять ее вернуться, готовый упасть на колени и целовать ее лодыжки, но не сдвинулся с места. Он рычал и стонал напоказ, чтобы немые свидетели оценили крутизну его пламенного самосожжения.
….В ординаторской по-прежнему сидела неразлучная парочка. Маликов подошел к окну, схватил бутылку с водой и стал жадно глотать, обливаясь. Коллеги пялились на него как стервятники. Сальников не удержался от неуместных советов.
– Угомонись, брат?! С Лариской связываться никакого резона.
– Заткнись! – пригрозил Максим, сжимая кулак. – Не твое собачье дело!
– А чье? Вы устраиваете мексиканскую драму в стенах дружного коллектива. В следующий раз не заводи роман с кем попало.
Выронив бутылку, Максим львиным прыжком схватил Сальникова за волосы, кубарем опрокинув на пол, ворочая его по линолеуму, норовя разбить рыло и выдавить зенки. Сальников умело закрывался, пытаясь сбросить противника. Бочкин скатился с подоконника и бросился разнимать драчунов, оттаскивая Маликова за туловище. Он вцепился в пояс халата и порвал лямку, а затем отодрал рукав, но кое-как оттеснил Максима в бок, прижав своим пузом.
– С ума сошли? Харе!
– Никогда меня так не валяли! – брызгал слюной Сальников, распластавшись на спине. – Ну, Макс, силен ты в схватке.
Максим задыхался под тяжестью Бочкина. Тот не вставал, но, почувствовав смирение, осторожно соскользнул и поднялся, готовясь к ответному броску. Максим даже не поднимался и протирал вымазанное в слюне лицо с налитыми кровью зрачками.
– Довольны?! – орал Бочкин, растирая ушиб, – так из конторы вылететь можно. Устроили дуэль, институтки благородных девиц.
Держась за стул, Максим перевалился на койку.
– Виноват, не сдержался. Нахлынуло, как с цепи сорвался.
– Он чуть не убил меня, – застегивал уцелевшие пуговицы Сальников. – Ты это видел? Чуть не убил! Я даже в школе никогда не дрался, а тут уважаемый дядя приукрасил мои миловидные булки. Спасибо, что пощадил! – он придвинулся к зеркалу на стене и присвистнул: – вроде выгляжу чин-чинарем, царапины и синяк – чисто интеллигент с расквашенной харей. Учти, Макс, я тебя уродовать не хотел, а отбивался от ударов. В отличие от некоторых я понимаю, что внешний вид очень важен, и портить твою рожу не в моей компетенции.
– Ладно, ладно, – успокаивал Бочкин. – Забудем, мужики!
– Извини, – промямлил Максим. – Думать нужно, что говоришь. В другой ситуации я бы промолчал, но сейчас не то состояние.
– Ага, неудачный контекст, – умничал Бочкин. – Выпью за вас, а то совесть замучает. Пойду до диспетчерской сигарету стрельну.
– Подожди-ка меня? Только приведу себя в порядок, – хрипел Сальников. – Макс, нам бы боксерские перчатки раздобыть, и на ринг? Бочкина в рефери поставим, чтоб без обмана. Устроим турнир «Золотой стетоскоп», а в награду недельная поездка на дачу в Мытищи. Лариска бы в купальнике таблички с номерами раундов показывала. Тайсон позавидует накалу поединка!
– Будет, будет, – сопел Бочкин, поглаживая живот. – Поднимай зад!
Максим смотрел в пол, успокаивая сердечный ритм. Набрал полную грудь воздуха и сплюнул алые сгустки, оглядывая свои костяшки. Подтянул брюки, скинул разорванный халат, достал телефон, стер номер Ларисы и набрал Коромыслова. Доктор по-прежнему не доступен. Он подсчитал потери: жена, сын, любовница и странный психиатр. Кто следующий? Он остался один, когда особенно нужен советчик, когда его переполняет ненависть к себе. Местные кретины взяли его на слабо, и он, как мальчишка, поддался. Если они захотят подложить подлянку, завтра его вызовут к главврачу, выпишут выговор или даже уволят.
Пытаясь спрятаться от невыносимых людей, Максим спустился в подвал и шатался в кромешной тьме, спотыкаясь о пустые бутылки. Наткнулся на стакан с душком засохшего спирта, открыл тумбочку и достал маленький пузырек. Понюхал, сморщился и налил сто грамм, разбавил водой из крана и залпом выпил, с последним глотком разбив стакан в стену. Прокашлявшись, он открывал ящики, ища веник, чтобы собрать осколки, наткнувшись на лопату и рваный противогаз.
Дежурство прошло без происшествий. Перед уходом Максим не поленился разбудить пострадавших борцов, чтобы снова извиниться за мордобой, а они коряво отшучивались, ругаясь матом. Максим предложил выпить за дружбу, а толстяки единодушно назвали себя убежденными трезвенниками.
Пузырек со спиртом пропал. Максим чуть не рванул до ближайшего магазина, но хмельной рассудок заставил остановиться. Лежа на тахте, он расчесывал жесткую щетину, прибывая в прострации, пока не услышал сигнал в мобильнике. Сбой. Письмо не доставлено. Защемило в груди, и закололо в висках. Он достал из аптечки валериану, валидол и анальгин, выпив ядреную смесь разом. Легче не стало. Накатил отвратный дурман. Несло перегаром и поношенными носками. Он метнулся в душ, уловив слабый запах Ларисы, ее шампунь и отпечатки пальцев на влажном стекле.
…Въедливый комариный писк заставил подняться и поскорее собрать котомку. Не дождавшись планерки, Максим слинял с подстанции как подлый трус.
В метро тяжесть в спине накатывала как цунами. Он опять набрал пропавшего психиатра, отправил «Доброе утро!» сыну и даже хотел пожелать Ульяне незабываемой поездки. Написал текст и стер. На мгновение поверил, что Лариса права, и он все еще любит ее и хочет вернуть, но тогда нужно срочно действовать, а он пасует.
Пришла гениальная идея напиться в хлам, до тошноты и булькания в унитазе. Он заглянул в супермаркет и купил две бутылки водки, откупорил одну прямо у вывески и глотнул из горла. Вкус показался отвратительным, пальцы дрожали, и он тут же разбил бутылку об скамью в автобусной остановке, а вторую выбросил в урну. Проходивший мимо бродяга, оскалив черную блестящую бороду, огорошил растяпу отборной руганью и нырнул за пойлом.
Спускаясь по эскалатору, он почувствовал взгляд невидимого наблюдателя. Оборачивался и натыкался на школьников и пенсионеров с авоськами. Он таращился по сторонам, но кроме рекламных щитов ничего не замечал. В ушах отражался протяжный звон, а в сознании маячила особая бдительность.
На «Киевской» он запрыгнул в тесный вагон в час пик, ощущая нехватку кислорода, ожидая приступ удушья. Почти впритык стоял подозрительный тип в синей безрукавке и смотрел сквозь него. От страха спина налилась влагой. Сквозь толпу он протиснулся в середину вагона, но и там противное ощущение не исчезло. Разум предугадывал что-то страшное – подрыв смертницы или техногенную катастрофу.
Инстинкт самосохранения заставил выйти на следующей станции и подняться на поверхность. Максим отдышался, сделал пять приседаний и спустился обратно в подземку, успокаивая себя, что удрал от назойливых пассажиров.
На станции «Молодежная» он заметил полицейский наряд и заметно приободрился, но когда проходил мимо, испугался, что стражи порядка примут его за преступника, уж очень пристально он пялился на них, словно находился в бегах. С тяжелым рюкзаком за спиной, он прощупал карманы и понял, что забыл документы.
Поисковая собака сердито гавкнула, заставив вздрогнуть и дернуться в бок. Повезло. Обошлось без лишних разбирательств. Скорей бы выбраться из подземной клоаки. На улице он резво доскакал до остановки и сел в отъезжающий троллейбус, абсолютно пустой и безопасный, прислонившись к стеклу. Завернув во двор, он импульсивно считал припаркованные легковушки. У подъезда внимание привлек черный внедорожник, по привычке вызвавший панику. Решил обойти его, но, поглядывая издалека, спрятался за горкой, пытаясь проследить, выйдет ли кто из машины. Тонированные стекла скрывали тайну, и автомобиль не двигался с места.
Простояв истуканом минуты три, он понял, что находится в глупом положении, и своим дозором только привлекает зевак и вездесущих старушек. Пока его не обвинили во всех грехах, он неловко проскользнул вдоль стены в подъезд. Глотая сырой воздух, трусцой поднялся на третий этаж, готовясь к схватке с неведомым противником на лестничной клетке, но и у двери его не ждали. Непослушными пальцами он достал ключи. У коврика обнаружил следы песка, вставил ключ, но замок не поддался. Электрическим током пронзило основание позвоночника. Он поколебался, пристыдив себя за страх, и распахнул ногой дверь.
Пустота. Неужели кто-то обчистил его квартиру? Он мимоходом оглядел комнаты, но признаков кражи не обнаружил. Привычный беспорядок, разбросанная одежда, не застеленная постель, полная раковина немытой посуды, засохший хлеб, из ведра тянет тухлыми яйцами, в туалете протекает сливной бачок – типичное гнездо одиночки.
Следов постороннего присутствия нет. Максим подошел к окну и застыл, увидев перед собой ее! Черная машина поспешно тронулась и скрылась за фасадом. Побледнев, он проверил ящик с паспортом и фамильные ценности, наглядно усомнившись в критических способностях.
«Ключи вроде никому не давал. Мать за городом. Жена бы сюда не сунулась. Женьки нет, значит, быть здесь некому, – справедливо рассуждал он, – что же тогда происходит? Я медленно схожу с ума. Проклятый Коромыслов ввел в неадекватное состояние и пропал. Кто будет выводить обратно? Дед Пыхто».
Для страховки он заперся на оба затвора и, не раздеваясь, лег на диван. Только сейчас он испытал накопившуюся усталость и нехилую тяжесть проблем. Недосып и переутомление побеждали. Он сконцентрировался на дыхании и схватил с читального столика коллекционную пепельницу в форме вавилонской колесницы, поглаживая ее как кошку.
Учащенное урчание в желудке заставило подняться и вернуться на кухню. Он разрезал последние куски ветчины и выдул подарочный экземпляр дорогого виски, разбрызгивая капли по стенам непослушными пальцами, будто святую воду против нечистой силы. На обоях мерещились темные силуэты, белые кружевные шторы превращались в колыхающихся призраков, а с потолка слышался методичный стук. Максим повторял что-то несуразное и произносил до боли известные имена, пока не прозвучал резкий звонок.
Поперхнувшись, он махом протрезвел и застыл, сложив руки на поясе. Сейчас он не в состоянии встать. Не почудилось ли? Сердце заколотилось под сто сорок ударов. Он взглянул на часы. Звонок повторился, отрывочный, принуждающий. Максим лежал неподвижно, прибитый виски к дивану, и вслушивался в тишину, считая секунды.
Кажется, отпустило. Напряг мышцы и приподнялся, покачиваясь, схватил телефон и позвонил Бочкину, чтобы попросить не жаловаться администрации.
– Здорово! Слушай, я был не прав, – медленно говорил, заплетаясь. – Ты должен понять. Я не нарочно.
– Забыли, Макс! Зря так переживаешь. Проспись! За сто километров чую, что ты лыка не вяжешь.
– Надеюсь, это не отразится…, – мычал Максим, срыгивая.
– Не отразится, не отразится. Ты крепись там, закусывай. Серега добрый, не держит обид.
– Приезжай? Посидим, выпьем.
– Извини, занят. Не могу долго разговаривать.
– Как знаешь! А меня все бросили. Даже Коромыслов пропал.
– Это еще кто?
– Очень хороший чел, только сомнительными учениями ангажирован и слегка с приветом. Истории плетет – заслушаешься!
– Рад за тебя, – уверовал Бочкин. – И где же этот светила?
– Нет его, сгинул. Полагаю, убили его, как и меченых пациентов, значит, и меня скоро прикончат, потому что я теперь единственный свидетель их преступлений. За мной следят, слышишь? Следят черные машины…
Максим не заметил, как пропищали гудки. Бочкин вряд ли услышал последние замечания. Проехали! Отчетливо понятно только одно – в квартире находиться опасно. За ним уже приходили, и они обязательно вернутся.
Переминаясь с ноги на ногу, он добрался до ванны и включил душ. После накинул махровый халат и набил живот соленым печеньем, запивая зеленым чаем. Затем порылся в шкафу, опрокидывая вешалки, и надел чистую фланелевую рубашку, светлые джинсы и твидовый пиджак. Из ящика достал разделочный нож, покрутил им перед собой как шпагой и спрятал во внутренний карман, не собираясь сдаваться без драки.
Попытался дозвониться до жены, а она нагло сбрасывала, пока, наконец, не сорвалась:
– Что тебе надо?! Я не хочу с тобой разговаривать,
– Я сейчас ухожу, – обреченно произнес Максим. – Возможно, никогда уже не вернусь, и ты меня больше не увидишь. Знай, что я люблю вас, и тебя, и Женьку, и я вас не брошу. А Джозефу передай, что он старый козел, и я замочу его. Пусть не расслабляется!
– Ты в своем уме?
– У меня есть нож. Я выхожу на тропу войны. Кажется, твой дружок хочет моей смерти. Он убрал моего приятеля.
– Ты пьян!
– Признайся, где он вас держит? Я спасу. Он не уйдет от ответа.
– Не пошел бы ты?! Мерзавец! Не завидую твоей подружке! Все, что ты наплел сейчас, может быть использовано в суде. После таких угроз тебе точно не видать Женьку. Слабак! Ты же не пил два года?!
– Я вообще не пью.
– Не натвори глупостей! Ты дома? Сиди смирно и не высовывайся!
Ульяна положила трубку, а Максим звал ее, пока не погас экран смартфона. Когда стемнело, он осторожно выглянул на лестничную площадку проверить обстановку. Никто его не ждал. Он аккуратно закрыл дверь, еле попав ключом в замочную скважину, и, прилипая к штукатурке, спустился вниз по ступеням, опасаясь пользоваться лифтом.
Прошмыгнув вдоль панельных домов, он доплел до шоссе и поймал встречную машину, попросив подбросить до центра. Выглядел Максим относительно прилично. То ли успел протрезветь, то ли умело держался. Интеллигентность не пропьешь, как уверяла его сестра.
– Куда, брат? – спросил грузный парень азиатской наружности, жалея, что напоролся на пьяницу.
– Давай по прямой.
Тронулись с ветерком. Максим надсадно скрежетал зубами и каждые пять минут просовывал кисть в пиджак, проверяя нож, подозревая подвох в водителе. В желтой прессе писали, что жертвами преступлений часто становятся пассажиры случайных такси, где они получают удар по затылку или выпивают отравы. Ходили слухи о серийных убийцах, подсаживающих глупеньких девушек, жестоко расправляющихся с ними на заднем сидении. Максим старался быть на чеку, насколько это возможно в его состоянии. Водитель упрямо переключал радиостанции, чем заметно нервировал, словно отправлял зашифрованное послание. На всякий случай Максим оборачивался назад, стремясь увидеть тень в маске и успеть отразить удар.
Добравшись до Садового кольца, парень притормозил у бордюра.
– Приехали. Дальше не по пути.
– Почему?
– Выходи! И платить не надо. Не создавай проблем.
– Ты от Джозефа? – рявкнул Максим, прижимая нож. – Он тебя нанял?
– Нет, не он! Я тороплюсь, – суетился азиат, избавляясь от проблемного пассажира.
Достав из кошелька несколько мятых купюр, Максим положил их на магнитолу и открыл дверцу, чуть не упав в черную лужу. Он присел на одно колено и уперся руками в асфальт. Азиат резво стартанул, окатив выхлопными газами. Тяжело поднявшись, Максим направился наугад в сторону метро, озираясь на свет обжигающих фонарей. Потеряв ориентацию, он вышел на встречную полосу и достал из-за пазухи нож, угрожая потоку автомобилей как бесстрашный конкистадор, готовый вонзить лезвие в груду металла. Машины объезжали его, протяжно сигналя, пока от ослепляющих фар он не склонился к обочине, опираясь на перекрытия. Остановился, перевел дыхание и поднялся на мост.
Мимо промчалась залетная скорая. Максим провизжал что есть мочи:
– Симыч? Димка?
Призыв растворился в шуме автострады. В груди нагнеталась невообразимая буря. На середине моста он заметил, как в его направлении движется гигантский «хаммер», сбавляя скорость и подмигивая фарами.
Максим расстегнул рубашку и прижался к бетонной ограде. Внизу бурлила Москва-река, а чудовище приближалось. Подобно древнему войну, он поднял лезвие вверх:
– Сюда! Ближе! Ближе!
Ревущий дракон неумолимо увеличивался в размерах, наблюдая, как поведет себя жертва.
– Пошли вон! – гремел Маликов, подпрыгивая, и теряя равновесие.
Он так увлекся, что выронил нож, провалившийся в бездну волн, не издав даже глухого всплеска. Воздух сотряс рев двигателя. «Хаммер» подкатывал ближе. Жуткий страх охватил нутро, заставляя прижаться к ограде, оглядываясь назад, злясь, что без оружия он обречен и не способен противостоять врагу.
В досаде Максим снял пиджак и выбросил его в воду.
– Вам не поймать меня!
Он спотыкался и падал, но тут же вставал и мыкался дальше. Страх гнал как ураган, а «Хаммер» неумолимо следовал рядом, прижимая его к обочине. Запыхавшись, Максим присел и подобрал камень, мелкий осколок гравия, а затем бросил его в машину. Камень не долетел полметра, но заметно разозлил зверя, готового раздавить жертву как букашку. Максим залез на бордюр, царапая локти, развел ладони и спрыгнул вниз. Черная пелена поглотила тело, распахнув ворота ада.
Глава четвертая
Ползучий скрип в ушах, и жгучая тяжесть в шее тормошили сознание. В кожу впивался невыносимый свет. Хотелось вскочить и разбить лампочки, но что-то приковывало магнитом к гладкому лежаку с углублениями под локти и таз. Голова надежно фиксирована в отдельной ложбинке. Заклеенный пластырем нос чесался и дергался, привыкая к кисло-сладкому запаху из вентиляционных отверстий.
Свет медленно погас и превратился в призрачный антураж, когда Максим поднапрягся и повернулся, ощутив внутри несколько проводов, уходящих в носовые ходы, и датчики, прилепленные к ключицам как фантики от конфет.
Тьма пожирала ближайшую видимость. Ощупав себя, он понял, что лежит полностью обнаженный. Поджав колени, Максим со скрежетом приподнялся, обозначив прямоугольное пространство с тусклыми фонарями и мигающими точками, похожими на камеры видеонаблюдения.
Досчитав до трех, Максим поднапрягся и аккуратно привстал, сжимая челюсти от боли в затылке. Похмельного угара не отмечалось. Наконец-то он выспался и обрел смирение. В углу на пластиковом стуле заметил пакет с выглаженной белоснежной пижамой. Он примерил одежду – размер подходил. Надел хлопковые штаны и застегнул рубашку.
– Что-то не похоже на вытрезвитель, – прохрипел он, давясь вязкой слюной, будто не размыкал губ около года. – Если я в чистилище, то здесь вполне сносно, но где ангелы, где апостолы, и где суд божий?
На потолке вспыхнули неоновые лампы. Максим прикрыл глаза и ощутил себя подопытным кроликом в окружении неразличимых зеркал. Наблюдатели жадно впиваются в него, фиксируют показатели, дивятся его тупости или сноровке, а он не в состоянии определиться, как поступить, и не давал согласие на участие в этом квесте.
– Эй? – спросил он, прислонившись к мягкой стене. Подождал ответа и стал стучать кулаками, взбивая пружину. – Я ошибся адресом?
Он прошелся по периметру комнаты, заставляя огни меняться, освещая то синим, то фиолетовым цветом, а иногда сверху мерцали красные звездочки, похожие на лазерные линии, указывающие границы поведения, как бы подсказывающие верный путь по вымышленной тропе. Следуя за лучами, он вернулся к своему ложу, оценил провода и проверил их на вкус. Кислый, металлический скрежет.
Соображая, как очутился здесь, Максим вспомнил, что скрывался от преследования, что его атаковал разъяренный танк, похожий на фуру, и он нырнул в воду, спасаясь от неминуемой гибели. Прыжок равносилен самоубийству, но он не собирался кончать с собой. Напротив, пытался спасти свою шкуру. Не получилось. Злодеи добились цели.
«Это похоже на глупое шоу, – с досадой гадал он, – кому же я сдался?»
Неужели инопланетяне похитили его в центре города! Что в нем ценного, когда психика расшатана так, что любые психологические эксперименты обречены. Нет, он не пешка для обработки, а всего лишь пропащий врач, крайне запутавшийся в жизни, но это не повод изолировать от общества и насильно держать в экстравагантной камере. Не повод.
Тарабанив по стенам, Маликов показал неприличный жест камерам-фонарям и уже не слушался ослепляющих лучей. Он пытался как-то привлечь внимание и допрыгнуть до лампы на потолке. Если не разбить ее, то хотя бы повредить, чтобы кто-то заглянул в этот затхлый карцер.
«Как бы свалить отсюда! Если я и навалял дурака, то готов ответить за свои поступки, – здраво рассуждал он. – В конце концов, закон я не нарушал. А если в чем и виновен, то доказать придется».
В темноте появилась щель, ослепив наружным сиянием. В камере появился высокий мужчина атлетической внешности, гладко выбритый и настроенный на деловой тон. На нем сидел в пору подобранный светлый костюм, издалека напоминавший хирургический, если бы не бесчисленное количество молний и застежек. В руках он держал дубинку, похожую на электрический шокер.
– Вот вы-то мне и нужны! – вскрикнул Максим. – Потрудитесь объяснить, что здесь происходит? Мне надоело выглядеть шутом. Я бы хотел одеться и заказать такси. Или вы сами развозите по домам?
Атлет взглянул на него как на умирающего от неизлечимого недуга больного.
– Полагаю, ваше состояние нормализовалось, и вас можно перевести из изолятора в палату специального наблюдения.
– Какой изолятор? Какая палата? Разве я не в вытрезвителе?
– Нет. В том месте гораздо хуже.
– Утешили, – ерничал Максим. – Принесите что-нибудь перекусить?
Из-под кушетки выкатилась разъемная доска. Атлет указал дубинкой на пластмассовый стул. Рядом выполз поднос с пластиковой посудой, наполненной кашеобразной массой и голубоватой жидкостью.
– Ваш стол пока останется диетическим, а белок появится чуть позже.
– Хоть на этом спасибо! А вы кто будите? – приветливо спросил Максим. – Обстановочка напоминает бутафорский дурдом. Вы за психа меня здесь держите? Так, я, кажется, догадался. Вы санитар или медбрат? Так я тоже медик. Врач общего профиля, Максим Сергеевич. В прошлом общий хирург. Будем знакомы?
– В именной карте вы записаны как Никас-37. Скоро вам предстоит побеседовать с лечащим доктором. Уверен, вы поймете друг друга гораздо быстрее, чем остальные.
– Не понял! Где я нахожусь? Что значит, остальные?
– Это не в моей компетенции. Вопросы задайте вашим ассистентам. Я всего лишь отвечаю за общую безопасность. Можете пока спокойно поесть. Силы вам понадобятся. Приятного аппетита.
Он достал из кармана папку, что-то чиркнул в ней, проверил освещение и удалился.
– Никас тридцать семь? Точно квест! – прошептал Максим, осторожно раскрывая контейнер с кашей. – Лариса устроила сюрприз, или Бочкин прикалывается?
На вкус еда отдавала соей и была недосоленной, но отвращения не вызывала. В его состоянии любая пища сгодится. Жидкость в стакане напоминала воду, подкрашенную неизвестным реагентом.
Заморив червячка, он только разгорячил желудок, собираясь вновь тренировать кулаки и требовать объяснений. Вдруг появились две тени в санитарных масках, грубо взяли его за локти и уложили на кушетку, фиксировав грудь, шею и ноги кожаными ремнями, а в рот засунув тряпочный кляп.
Максим неумело сопротивлялся, но санитары как по алгоритму привели его в беспомощное состояние, затем щелкнули затвором, и кушетка покатилась на беззвучных колесах по коридору. Максим пялился на блеклые лампы, устав от переизбытка света, жмурился и терял сознание. Он рычал и пытался поднять голову, когда санитары прилепили ко лбу скользкий жгут.
Осталось смириться с уготованной участью. Еле–еле он улавливал неразборчивый гогот, фоновый шум, далекую болтовню, слабые вскрики и всхлипывания. Каталку закатили в лифт. Максим ощутил резкий подъем и перехват дыхания. Затем открылся следующий длинный отсек, и распахнулись двери операционной.
Каталку поставили в центре. Над ним наклонился пожилой человек с гладкой лысиной в круглых линзах, с коротко подстриженной бородкой и пронзительными зрачками, неимоверно узкими, но прожигающими насквозь. Он лично сорвал с него пластырь и вынул кляп.
Максим смачно отплевывался и выпучивал глаза.
– Вы здесь главный? С ума посходили что ли?
– Спокойно, мой друг, – произнес старик мягким голосом, светя в глаза тонким фонариком. – Постарайтесь вдумчиво отвечать на мои вопросы.
Сверху нависали широкий халат и белые перчатки. Сзади толпились кривые силуэты. Максим не мог разглядеть их, а только слышал, когда к профессору наклонялись тени в масках. Старик будто готовился к операции, ожидая, когда подадут скальпель.
Голову снова прижали, прилепив к вискам щекотливые датчики.
– Мягче, мягче. Не шевелитесь, – приказывал старик. Его подвижная мимика превращалась в гармошку. Кожа была непривычно гладкой, будто искусственной как в музее восковых фигур. Старик походил на зловещего гения, готового покромсать любого на органы, чтобы фильтровать экспонаты в формалиновых банках и делать бесконечные срезы, изучая метаболизм кислот и проведение нервных импульсов.
– Релаксанты готовы? – спросил он, подняв вверх крючкообразные пальцы.
– Да, – послышалось с боку.
– Начнем со стартовой дозы. В прошлый раз хватило пятьдесят миллилитров.
– Хорошо. Вводим.
В локтевую вену вонзилась игла. Под кожей что-то заскрежетало. Под солнечное сплетение влилась немая прохлада. Раньше Максим переживал наркоз. В возрасте восьми лет, играя в футбол на бетонной площадке, он сломал ногу. С жуткой болью и истекающего кровью его доставили в районную больницу с открытым переломом. Тогда операция прошла успешно. Кости срослись как на собаке.
– Чем я болен? – успел прошептать Максим, теряя дар речи.
– Скоро узнаем, – донеслось слева.
Максим почему-то не засыпал, а чувствовал себя невесомым, совсем перестав ощущать вес, словно выйдя из тела в состояние левитации, летая под потолком и наблюдая происходящее как бы со стороны, если бы не фиксация и отсутствие мотивации. Губы изображали растерянную ухмылку, будто его накачали веселящим газом. Он заметил перед собой набор резиновых электродов, полагая, что сейчас его ударят электрическим током.
– За что?
Ремни сжались сильнее. Черствый старик обхватил его плечи.
– Напряжение? Разряд!
Колкий удар по вискам, и цепочка молний пронзила мозг. Он повис в потоке нейронов. Следующий разряд заставил подпрыгнуть и вернуться, колыхаясь как привязанный за тарзанку.
– Удар! Еще удар! Напряжение?
Каждый последующий разряд переносился мягче. Перед Маликовым промелькнула вся жизнь, короткая, ненаглядная и острая, как жгучий мексиканский перец: утроба матери, путь через родовой канал, как он вгрызался в плоть и двигался головкой вперед, с ревом выпутываясь сквозь паутину труб. Стенки влагалища сокращались, помогали ему выталкиваться, а он испытывал ненависть, задыхаясь. На него обрушивался водопад из соленых вод, а могучая сила подталкивала его, бурлила и разрывала промежность, видя вдалеке свет. Он пережил второе рождение, как его взяли на руки, отрезали пуповину как последнюю связь с матерью. Дальше пронеслись пеленки и простыни, запах мочи, умывания, детский сад, прогулки с коляской, сердитый взгляд отца и вечно любящая мать, бессонные вечера, снег, катания на санках, рыбалка, первый школьный урок, продленка, столовая с котлетами на пару и пройденные классы. Затем фонтанной струей пронеслись институт, свадьба, медовый месяц, сложные операции, бессмысленные переработки, межпозвоночная грыжа, родительская дача в сосновом лесу, ссора с сестрой, материнские слезы, катание сына на роликовых коньках, нарядная Ульяна и салат «Оливье» в Рождественский вечер. Путешествие сквозь время закончилось где-то в будущем, когда он увидел себя на тридцать лет старше, значит, прожить ему придется долго, то есть он пока не умрет, значит, нельзя бояться.
– Никас – 37? – услышал он вкрадчивый баритон. – Вы атипично перенесли процедуру. По неизвестным причинам релаксанты на вас не действуют.
– Не действуют?
– Повторный курс пока противопоказан. Вечно у вас не как у людей.
– Как у людей? – повторял Максим, медленно возвращаясь в реальность, замечая, как над ним склонились изучающие тела: причудливый старик с раздраженным видом, скользкий тип восточной внешности с крупной родинкой на щеке и женщина бальзаковского возраста, скрывающая длинные каштановые волосы под белоснежным колпаком, неотступно следящая за его потугами, фиксируя данные мельтешащих датчиков.
В извилинах звучала сумасшедшая симфония Шуберта, а от ощущения оглушающего присутствия было непривычно легко, словно Максим находился в наркотическом опьянении.
– Так мы отменим полный курс? – уточнил тип с родинкой.
– Естественно. Пациент не дал ожидаемых реакций. Электросудорожная терапия требует пересмотра и корректировки. Придется переходить на медикаментозную и магнитно волновую поддержку. Он должен выдать контрольные реакции, иначе вся затея насмарку.
– А если не получится? – с вызовом спросила женщина, хлопая нарощенными ресницами. – Общие показатели далеки от нормы. Я бы провела дополнительные анализы, прежде чем подписываться на прием препаратов.
– Обязательно, – потирал скрюченные ладони старик. – Видите, как он экзальтирован? Мы усердно отмывали его от алкоголя, но, боюсь, не весь ацетальдегид удален, и вообще неизвестно, что намешано у него в крови. Обязательно проанализируйте гормональный статус и иммуноферментный скрининг. Добейтесь отсутствия незначительных отклонений. И пока никакого типирования. Пока мы не настроим его на полный прием, не добьемся отдачи. Контрольная группа справляется значительно лучше.
– Возможен регресс после фатальной серии импульсов? – спросил кто-то в тени операционной.
– Проверим через пять суток. Нельзя все предусмотреть. Исключите риски! Сегодня мы довели его до экстаза, но он должен адаптироваться к воздействию. Понятно? – вспылил старик и тут же смягчился: А вы, Милана Афанасьевна, повторите, пожалуйста, биопотенциалы. Что-то меня смущает. Никас-37 – потрясающий экземпляр. Чувствуется некая перспектива. Аномалии, коллеги, подтверждают общее правило.
В вену ввели усыпляющий раствор. Максим долго сопротивлялся и не реагировал на инъекцию, издевательски подмигивая старику и его ассистентам. Женщина с каштановыми волосами чем-то напоминала мать, и даже казалась красивой, поэтому очень понравилась ему. Точь-в-точь как матушка в годы увядающей молодости. Маликов отчетливо представил ее черно-белые снимки, где она позировала в ситцевых платьях на комсомольских танцплощадках в окружении бравых советских парней, прибывших из служебных командировок по освоению северных территорий или демобилизовавшихся срочников. Фото отдавали магическим реализмом, а притягательная женщина выглядела настолько явственно, что он даже произнес ее имя, а после добавил – «Мама!», но его никто не услышал.
– Пациент отключается, – произнес узкоглазый. – Завершаем? Процедура прошла без видимых осложнений. Вернем испытуемого в изолятор, а чуть позже переведем в наблюдательную палату. Я пока заполню протокол.
– Лады! Но я ожидал большего, – заметно огорчился старик, – столько месяцев бились над этим проектом, а так и не получили достоверного подтверждения воздействия.
– Каждый организм воспринимает биоэлектрические импульсы сугубо индивидуально, – перебила женщина-мать.
– Не говорите банальностей, Милана! Да, у каждого своя защита, если хотите, свой информационный купол, но биология человека одинакова. Как вы не спорьте, мы живем по одним законам. Вы и я, в сущности, материя, запрограммированная на универсальный процесс. Существуют общие законы бытия, голубушка! Не заставляйте меня повторять вам азы нейрогенетики? Вы знаете их не хуже меня.
– Атипичных реакций становится слишком много, что настораживает, – восклицала Милана, пытаясь задеть старика или доказать свою правоту.
– Общий результат определяется накопленным опытом. На одного пациента воздействие действует безукоризненно как в академических учебниках из всемирной библиотеки. Если пациент отягощен, то возможны некоторые подвохи. Соматический фон очень значим. Помните, как мы потеряли нескольких испытуемых только потому, что у них отказали кровеносная и дыхательная системы? А когда мы усиливаем амплитуду, происходят злосчастные инсульты – мозг сгорает изнутри. Доза! Доза излучателя – определяющий момент в семнадцатом проекте, и пока мы не определим необходимую калибровку, должного успеха не добиться.
– У нас есть и другие проекты, – ревностно произнес узкоглазый. – В них мы достигаем более выраженных результатов.
– Не наступайте на больную мозоль, – промямлил старик, разочарованно взглянул на дремавшего Маликова, словно наблюдавшего за занимательной троицей. – Отвезите его скорее! Нет, вы видели? Он подслушивает. Доктора вечно портят общую выборку.
…В мозг вонзился противный скрежет. Максим повернулся на бок и рухнул на кафель. Корчась от боли, он прищурился, привыкая к яркому свету. Перед ним возникли два безликих мутанта в банных халатах и сандалетах, терпеливо рассматривающих, как он крутится на месте как черепаха, поглаживая образовавшуюся шишку.
– Новенький?
Максим разглядел смуглого юношу, протягивающего тонкую руку. Покачивало, а в глазах двоилось. Общими усилиями его усадили на постель, положив под спину подушку.
– Где я?
– В центре душевных недугов, – ответил второй, остроносый, облизывая пальцы.
– Да, конечно, – ухмыльнулся Максим, поглаживая заживающие вены. – Всего искололи, сволочи! Не подскажите, когда я успел свихнуться, чтобы меня упекли в дурку?
– А ты видел здесь хоть одного умалишенного? – переспросил смуглый. – Здесь только здоровые граждане. Больны не мы – больно общество. Оно выдавливает нас и изолирует. На самом деле мы адекватнее, чем кажемся. Нас поддерживает праведная жизнь.
Он заплетался и пытался активно жестикулировать, изображая провинциального политика, которого напоили брагой, и выпустили агитировать на пустую площадь в выходной день. С такими способностями гусей да кур развлекать, но разве ему объяснишь методологию современного пиара?
Говорливый фрукт вдохновлено заливал ерунду, скрепя тряпичными сандалетами с металлической застежкой:
– Изоляция тренирует нервы. Мы хотим быть счастливы, и мы семимильными шагами движемся в здоровое будущее. Придется пострадать за счастье следующих поколений, а кто не страдает, тот не живет в полной мере, тот в общем-то ходячий труп. Здесь таких десятки, живых трупов. Они только едят и гадят, гадят и едят, пропуская через себя тонны химии. Нам дарована свобода, находящаяся внутри нас, и только мы способны распорядиться ей по своему усмотрению. Только мы. Вы, мистер икс, каких придерживаетесь убеждений?
– Ультраконсервативных, – отбросил Максим, оценивая окружающую обстановку. – Братцы, где мы территориально находимся? В городе или в области? Мне разрешат позвонить?
– Тут тебе не санаторий, – презрительно вставил остроносый.
Максим заметил изогнутую в спираль трубку, торчащую из паха, должно быть, катетер или встроенный датчик как в фантастических фильмах.
– Кино снимаете? Никогда не хотел сыграть сумасшедшего. Чувствую, творится какая-то подстава. Недавно познакомился с одним психиатром. Не он ли тут заправляет? Обстановка похожа на дебильную игру. Вы актеры, подкинутые сюда специально? Признавайтесь? Каковы нынче расценки за театральные постановки? Вы же не у Михалкова снимаетесь? Никудышные клоуны!
– Стас? Дать ему в морду? – с вызовом спросил остроносый.
– Насилие редко когда оправданно, – ответил смуглый. – В данных обстоятельствах я бы посчитал несколько необоснованным…
Не успел он договорить, как остроносый с размаху ударил новичка в нос. Брызнула алая струя. Максим зажал ноздри и проглотил соленую слизь.
– Гостеприимством вы не отличаетесь, – кряхтел Максим, захлебываясь мокротой. – Вы должны понимать, что вся эта бодяга незаконна. Я их засужу. Они такое со мной вытворяли – мама не горюй. Наркоз, электрошок, смывы, мазки, полный комплекс обследований на высшем уровне. А вы, бедолаги, как тут оказались?
Соседи зависли, не зная, что отвечать. Остроносый прокашлялся и присел поближе.
– Извини. Я давно никого не бил, но очень хотел ударить. Навязчивая идея сломать кому-нибудь челюсть.
– Так и бил бы в челюсть?
– Промазал. Темно слишком. Ты спрашиваешь, как я сюда попал? Смутно помню, уже потерял счет времени. Я называю это место концлагерем, потому как другой аналогии не возникло. Здесь заправляют настоящие фашисты. Началась третья мировая война? Мы военнопленные или захваченное гражданское население? Иногда я вижу сны про разрушенный атомным взрывом мир, где мы сидим в подземном бункере и не видим белого света. Здесь есть своя «Зеленая зона», но туда пускают редко, по особым соображениям. Не каждый из нас попадал туда. У меня воспаление мочевого пузыря, и ноют камни в почках, но меня не оперируют, ждут, когда пузырь лопнет или покроется гангреной – наше здоровье их мало интересует. Они следят за нами, подслушивают, подглядывают. Видишь лампочки в верхнем углу? Это камеры. Они постоянно сканируют мои мысли и предугадывают вопросы. Как я попал сюда? Война, плен… Нас держат на дрова, чтобы зимой кремировать в печах…
– Что-то не слышал ничего о войне, – скептически признался Максим, – я собирался искупаться и нырнул в реку, а ваши гуманоиды выловили меня на дне и переправили сюда. Врежь-ка еще в челюсть?
– Давай.
– Нет, дай-ка я?! – вмешался смуглый и без предупреждения вколотил Маликову по губам, разбив их вдребезги.
От удара Максим слетел с кушетки, но тут же поднялся и уже приготовился ответить, но остроносый заслонил обидчика.
– Давайте прекратим ребячество! Если будем драться, нас растащат по одиночным камерам. Там на живот нацепляют десятки проводов и включают ультразвук. Люди слетают с катушек и не возвращаются.
– А ты почему вернулся?
– Бонус за примерное поведение. Полагаю, что ценен для разведки. Меня готовят к особому заданию.
– Корень зла в неправильном мироустройстве. Все беды от недостатка либерализма, – вмешался второй оратор. – Люди превращаются в животных. А вы, значит, ультраконсерватор? Из-за таких, как вы, нас и бросают в тюрьмы.
– Пошутил я, – виновато пояснил Максим, – Я как бы вне политики. Так мы познакомимся или как?
– Стас, – отдал пионерский привет худощавый дрищ, похожий на гипофизарного подростка-переростка. Его атрофированные ладони украшали кривые пальцы с искусанными ногтями.
– Ганс Руйкович, – помпезно представился смуглый, – я чистокровный поляк, но родился в Австрии. Я намеренно сменил имя, и в политической среде известен под именем Никола Бобер. Нашу партию не допускают к всенародному голосованию, поэтому мы вынужденно перешли в подпольное существование. Сразу предупреждаю: мы не сторонники террора. Свобода, равенство и братство – подходящий девиз.
– Где-то я это уже слышал, – почти отошел от наркоза Максим. – Плагиатом занимаетесь.
– Какие выборы, когда на кону вопрос об истреблении человечества? – встрял остроносый. – Нонсенс! После ядерного взрыва не осталось ни одного вменяемого правительства и муниципальных собраний. Езжай в Кукуево и властвуй! В покинутых городах тлеет радиоактивный пепел.
«И я свихнусь с этой дрянной компашкой», – понял Максим, не собираясь обострять диспут, перестав воспринимать их словесный помет.
Оба собеседника пребывали в выдуманных мирах, разобраться в которых по силам лишь изощренному старику с первоклассными ассистентами. После отходняка накатило приятное состояние полудремы, приковав к постели без фиксирующих устройств, словно мозг активировал дополнительную опцию сна. Тело парализовало. Перед взором опустился туман, приказывая лежать неподвижно под гнетом атмосферного столба. Воздух сжался до атомов. Окружающие слились в безликие формы. Так действовали принятые электрические потенциалы.
Episode A
Шел тридцать шестой день служебной командировки.
Я вел врачебную практику по контракту в передвижном госпитале в окрестностях Гудермеса, перебазировавшись из Шатойского района. Мы обосновались в полуразрушенном здании бывшей администрации, где кое-как было налажено водоснабжение, санузел и полевая кухня. Получен приказ разместить тридцать коек в сырых, заплесневых помещениях с протекающими трубами и клопами-мутантами с колкими усиками и хоботками.
Первую неделю меня поражала пугающая тишина, прерывающаяся одиночными выстрелами. Это снайперы, объясняли мне бывалые, убирают солдат по одному. Периодически палили и с нашей стороны, но только не в одиночку, а стройным хором, из калаша или пулемета – так проводились плановые зачистки.
Я заседал в медпункте от рассвета до заката, организовывая квалифицированную помощь раненым, разделив их на привычные категории: транспортабельные, нетранспортабельные, с легкими, средними и тяжелыми повреждениями. Малая часть не доживала до эвакуации в тыл. С непривычки от нагрузок и стресса я на месяц забыл о бывшей жене и сыне, будто их никогда не существовало.
Основные госпитали базировались в районных больницах в Махачкале и Владикавказе. С немого согласия штаба как исключение мы принимали и местное население. Сразу после открытия к нам повалили тетки с детьми, старики и подростки, подорвавшиеся на минах и растяжках. Гораздо чаще им требовалась терапевтическая помощь, но терапевты в штате не водились, только военно-полевые хирурги общего профиля.
Как-то довелось даже принимать роды у семнадцатилетней девчонки. Ее привела ошалелая мать в гремучих слезах, а следом прибежал бешеный муж в фуфайке и сланцах, похожий на переодетого боевика. Его не хотели пускать и тщательно обыскали, а когда увидели, вовсе уложили на землю и чуть не посадили под арест, так как кто-то из собров узнал в нем наемника. Несмотря на плановый характер вмешательства и колоссальное желание помочь роженице, младенец скончался после кесарево сечения по неизвестной причине. Девчонка чудом не отправилась на тот свет. Ее доставили во Владикавказ на вертушке вместе с тяжелоранеными. Узнав о смерти дитя, мать истошно вопила и как зомби бродила вокруг администрации, а отец перенес потерю стойко, меланхолично перебирая жемчужные четки. Когда его спрашивали, не собирается ли он мстить, он гордо отвечал:
– Не мой ребенок! Мой бы выжил. Я ему не отец.
– А чей тогда? – спрашивали офицеры, давая ему прикурить.
– Вернется жена, и спрошу! Не дам ей спуску!
– Ты бы полегче, джигит! – предупреждал младший лейтенант Смирнов. – Ей забота нужна, а ты настроен на взбучку. Натерпелась она от тебя страданий и не выдержала. Ты бы благодарил бога, что она осталась жить.
– Все во власти всевышнего, – поднимал муж ладони кверху.
Затем он пропал, а на неделе произошло нападение на патруль. В ходе перестрелки ликвидировали двух бандитов. На опознании сбежавшего мужа вычислил снайпер, угодив пулей точно в висок.
– Он мне сразу не понравился, – признался боец Петеркин, дергая взад-вперед крупнокалиберной винтовкой. – Глаз наметан. Видел его на крышах. Он наших из-под тишка в сумерках мочил, а днем прикидывался иждивенцем. Хорошо, что баба его пережила. Найдет себе мужика достойней.
Снайпера вели себя пафосно не долго. С первыми боевыми потерями появилась неуверенность и мальчишеская робость, и они наверняка верили в суеверия и исполняли странные ритуалы, считая во сне овец, коих в ближайших аулах становилось все меньше.
Случались окаянные дни, когда привозили много раненых: из жилых окраин, с зеленки, с подбитых бетеэров, с колотыми разрезами в очной схватке. Регулярно приходилось бороться с огнестрелкой, вытаскивать пули и зашивать пробоины, предотвращая перитонит и кровопотерю.
Смертность оставалась низкой, но несовместимые с жизнью ранения косили ребят на повал. Последний месяц привозили много бойцов из Грозного, совсем зеленых срочников, не вкусивших дыма и мяса. Их дробили как оловянных солдатиков. Раненые благодарили небо, что для них война закончилась навсегда. Некоторым ампутировали конечности, но это их волновало мало, как и сгоревшие до костей пальцы.
В памяти сохранился разговор с веселым рядовым Петькой. До дембеля ему оставалось три месяца, он собирался вернуться в Смоленск и втихаря готовил альбом, умещавшийся в кителе.
– Счастье. Есть на земле счастье. Потерять один палец – не беда.
– Отоспишься на мамкиных харчах, – завидовал контуженый сержант.
– Этот палец будет напоминать о войне. Особая метка, моя жертва родине.
– А за кого ты воевал?
– Прежде всего, за себя. Хотел выжить, и баста.
– Вот и мы за себя воюем. Но так воевать тошно, нестерпимо. За идею воевать надо, а какая тут идея? Загасить духа и спастись. Это не идея, а полнейшая провокация.
– Кончай городить брехню не по уставу, – гнусил раненый в бедро майор. – Сейчас рапорт на обоих напишу и привлеку к дисциплине. Да шучу, парни, справедливо базарите. Хлебнули горя! За матерей сражались, чтобы дождались сыновей.
…Погода преподносила сюрпризы. В течение трех недель стояла невыносимая духота и жара, обнажив угрозу холеры. Не боясь подцепить заразу, солдаты пили воду из подземных ключей, напрасно полагая, что она из артезианских впадин, но некоторых счастливчиков скрутило диареей. Я не рисковал и пил кипяток в процедурке.
В одну убийственно долгую смену доставили пятерых солдат, подбитых в упор из гранатомета. Они выглядели как месиво, сипло дышали, стонали и подзывали к себе боевых товарищей. Из изувеченных ртов лилась пена и агония. Мы перевязывали их обгорелую кожу и готовили к операции, догадываясь, что им осталось всего несколько часов. Последнему повезло дождаться рассвета. Их поместили в цинковые гробы и отправили на БМП до аэродрома. Придорожных машин проезжало мало, потому приходилось грузить тела на мимоходную технику.
По нечетным субботам приезжала бронированная махина, когда собирались выкурить снайпера из дома или разбомбить засевшую в подвале банду. Танк проезжал мимо разведгруппы, останавливался около отмеченного здания и отшлепывал пару выстрелов. После в бой пускались отряды специального назначения и десантники, зачищая разрушенные постройки. Огонь вели из танковых пулеметов и гранатометов. Тяжелая техника состояла из БТР и БМП. В небе кружили Ми -24 и Су-25.
Обычно на месте зачистки находили позорно мало боевиков. Каким-то образом основной части удавалось скрыться. Очухавшись, они постреливали в спины нашим героям. Раненых боевиков тоже доставляли к нам. Для них выделялось отдельное подвальное помещение среди плесени и бетона, чтобы обезопасить своих бойцов от лишних кровопролитий. Из-за нехватки персонала боевики гибли без должной помощи, на них не переводили много лекарств, а кого спасали, тут же отправляли на допрос и переводили в тюрьмы Моздока или в Ставрополье, чтобы выбить признательные показания или завербовать для спецопераций.
В разрушенных замаскированных складах находили коллекционное оружие от штурмовых винтовок «Хеклер», раритетных маузеров и наганов, до «Вальтер ПП» и «М16», не считая мелочи типа противопехотных мин, растяжек, фугасов и «стингеров». Как столь массивные и дорогие боеприпасы попадали к головорезам, никто не объяснял, но мы и не спрашивали, сдерживая потаенное любопытство.
Случались и короткие периоды отдыха, когда мы маялись от безделья и пинали балду. В клетчатой тетради я вел непутевые заметки, а мои подчиненные фельдшера много курили и меланхолично перебирали четки, переняв дурную привычку у местных разбойников. После обеда к нам забегала шумная детвора, прося поиграть скальпелем, или пыталась купить спирта. Забавы ради мы обменивали спирт на журналы и прочую дребедень. Фельдшера осознанно спаивали молодежь, и когда подростки пьянели, бойцы приставали к ним с расспросами. Мальчишки признавались, что в ближайшем сарае прячется боевик, а в дальнем хлеву укрывается от возмездия целая группа наемников. Тогда на точку направлялись карательные отряды, но редко находили мишени. Спецы возвращались злые, ловили лгунов и надирали им уши, чтобы отучить от вранья. Пацаны клялись матерями, что говорили правду, но мы-то понимали, что среди них тоже есть лазутчики и диверсанты, предупреждавшие своих о планируемых операциях федеральных сил.
– Ты вообще за кого, Аслан? – спрашивали мы у юркого пацана, привязавшегося к медпункту в качестве санитара на сугубо добровольных началах.
– А мне неважно. И так плохо, и с вами нехорошо.
– Ты бы пошел против нас?
– У меня оружия нет, – бойко отвечал малец, заискивающе поглядывая на автоматы бойцов.
– Так появится. Кругом оружия как игрушек в «Детском мире». Разбирай – не хочу! – ржали спецы. – Ты уж наверняка настрелялся?
– Неа, – хитро щурился малец. – Успею. А за кого воевать? Разницы не вижу. По любому лучше мир, чем война. Когда мир, то и еды навалом, можно в футбол гонять по полям, а не искать мины.
– Так за кого ты серьезно?
– Кто сильнее, за того и буду.
– Или кто заплатит больше? Аслан?! – провоцировали спецы. – Мы тебе спирт, а другие доллары впарят. Будешь тогда в нас целить?
– Нет, не буду! Спирт хороший даете. Где я здесь такого достану? – улыбался Аслан, теребя запачканную рубаху. – А деньги сейчас ничто. На рынке хлеба не купишь. Вырасту, буду нефть продавать. У нас ее много.