В данной работе анализ проблематики терроризма ведется с позиции социально-психологического, шире – социокультурного подхода (Соснин, Нестик, 2008).
События 11 сентября 2001 г. резко активизировали научную дискуссию о содержании терминов «терроризм» и «международный терроризм». Несмотря на многообразие точек зрения на содержательную природу этого явления и классификацию его разновидностей, в научном сообществе, как представляется, есть общее понимание сущности терроризма. Главное – это противоправные насильственные действия для устрашения, подавления конкурентов, навязывания определенной линии поведения. Причем конечными целями могут быть социально-экономические, территориальные, идейно-политические, религиозно-этнические и даже более глобальные цели, которые условно можно обозначить как цивилизационные (Соснин, 2005).
Морально-нравственная оценка этого явления противоречива, и это вполне понятно: все зависит от идейной, мировоззренческой позиции исследователя или принадлежности оценивающего к субъекту или объекту террористических действий. Так, взрыв машины с солдатами для одной стороны – это акт террора, для другой – акт «возмездия» агрессорам и оккупантам. Фактически террор как явление, по сути, не оценивается, это просто инструмент социально-политической борьбы. Оцениваются мотивы совершения террористического акта и его приемлемость, полезность для себя, «одобряемость своими» нормами и правилами. Именно это и является реальным объектом идейно-нравственной оценки (Ольшанский, 2002). Многие западные специалисты считают, что не действие само по себе, а именно интерпретация этого действия как акта терроризма позволяет назвать его исполнителя террористом (см., например: Harre, 2004).
Необходимо зафиксировать именно этот идейно-ценностный и объективно неустранимый аспект в анализе проблемы терроризма, который существенно влияет на проблему его определения. Это означает:
– объективность анализа будет заведомо односторонней, если он будет опираться только на одну идейно-мировоззренческую парадигму (как правило, западную);
– проблема причин, психологических и идейных корней мотивации терроризма (и, следовательно, его определения) имеет системный характер.
В этой связи можно согласиться с мнением Э. Паина, который считает, что анализ природы терроризма должен идти в рамках концепции единого мира, в котором разные сегменты человечества «совместными усилиями» породили это зло и, следовательно, несут свою долю ответственности за него (Паин, 2002). До настоящего времени в академических кругах превалирует тенденция анализа проблемы преимущественно с позиции идейных ценностей западной цивилизации. Такая позиция, какими бы «общечеловеческими ценностями цивилизованного мира» ни оправдывалась, в конечном счете оказывается, по меньшей мере, контрпродуктивной.
Проблема дефиниции и классификации видов терроризма в мировой исследовательской практике остается не до конца решенной, и ее решения в обозримом будущем (по крайней мере, на концептуально-теоретическом уровне) трудно ожидать. В академическом сообществе среди психологов, социологов и политологов, а также среди представителей юриспруденции и политиков ведутся дискуссии по этому поводу.
Проведем сравнительный анализ содержания таких понятий, как радикализм, экстремизм, фанатизм, шовинизм, фундаментализм, в соотношении с категорией терроризма. Отметим, что давать определения экстремизма, «религиозного фундаментализма», «экстремизма на религиозных или национальных основаниях» и т. д. можно в разных системах ценностей. Политологический подход, из которого вырастают правовые формулировки, диктует один тип описания фундаментализма и экстремизма. В религиозной системе ценностей фундаментализм получает совершенно иное наполнение и описание, а существование религиозного экстремизма вообще может быть поставлено под сомнение. Например, то, что в религиозном мироощущении воспринимается как миссия, в политологическом или правовом контексте может восприниматься как экстремизм, как некая экстравертная составляющая социальной активности религиозного сообщества.
Таким образом, конфликт интерпретаций порождается разностью ценностных подходов. При этом каждое сообщество (религиозное, этническое, правозащитное, корпоративное и пр.) транслирует в общество свое видение и понимание, формирует общественное мнение. Взаимоисключающие формулировки в законах и государственных актах возникают как результат деятельности разных сообществ, поэтому правовые коллизии возникают именно из-за смешения подходов и систем координат. В этом случае проигравшей стороной оказывается государство и рядовые граждане, потому что законы есть, но они не работают.
В целом экстремизм является феноменом, традиционно рассматриваемым в рамках психологии общения или более конкретно – в психологии конфликтного взаимодействия. Особую актуальность феномен экстремизма приобрел в настоящее время, которое характеризуется глубинными, парадигмальными преобразованиями и быстрой динамикой социально-исторических процессов (Соснин, 2007).
На индивидуально-психологическом уровне этот феномен обычно связывается с типологическими особенностями поведения авторитарной личности как мировоззренческой установкой и способом агрессивного взаимодействия с окружающим социальным миром. Эта установка опирается на принцип тотального использования авторитарным человеком социального окружения для реализации своих эгоистических интересов и выступает в виде механизма психологической защиты от комплекса неполноценности (Adorno, 1950; и др.).
Кроме этого, экстремистская форма взаимодействия в конфликтологической литературе обычно рассматривается как сознательная тактика манипуляции для реализации субъектом опять же своих эгоистических интересов с отношением к объекту взаимодействия как средству. В целом подобная тактика считается деструктивной. С другой стороны, в конфликтологии разработаны способы эффективного противодействия им (Burton, 1990; Соснин, Лунев, 1996; Левицкий и др., 2006; и др.). На групповом уровне экстремистские формы взаимодействия, хотя и реализуемые конкретными носителями групповых интересов, отражают идеологию этих групп и служат реализации групповых целей.
Признавая трудности концептуального определения термина, можно согласиться с таким его определением. Экстремизм – это термин, используемый для описания действий или идеологических представлений индивидов или групп, выходящих за пределы принятых в обществе правовых и этических норм, как идеология, ориентированная на нарушение общественных стандартов этики и взаимодействия. Этот термин традиционно используется для обозначения политических или социальных идеологий, считающихся иррациональными, контрпродуктивными, несправедливыми или, по меньшей мере, неприемлемыми в гражданском обществе, и имеет скрытое значение незаконности конкретных идей или методов (Соснин, 2007). Это означает:
1) принятие и отстаивание политической позиции (идеи) без учета «отрицательного» воздействия на оппонентов с целью не просто противостоять им, но уничтожить их;
2) нетерпимость к ценностным ориентациям других субъектов, имеющих противоположную позицию;
3) использование таких средств для достижения политических целей, которые игнорируют жизненные установки и права других людей.
В целом в экстремистском стиле поведения присутствуют три общих момента: стремление искажать реальность в угоду своим идеологическим представлениям; уходить в сторону от критического рассмотрения своих убеждений, используя фальшивую логику рассуждений; стремление взаимодействовать, исходя из личного недоброжелательства к оппонентам и рационализации своих специфических интересов под предлогом общественного благополучия.
Другими словами, экстремизм – это приверженность к крайним взглядам и действиям (обычно в политике). Пропаганда действием – это установка современного экстремизма, согласно которой насильственные действия, направленные против социально-политических институтов и их представителей, революционизируют массы. «Существенным признаком экстремизма остается не экстраординарность (как заострение проблемы), не насилие или агрессия, но злой умысел. И здесь важно понять, что экстремизм характеризует не просто наличие насилия как такового (его применение бывает необходимо для целого ряда экстремальных ситуаций, например при самообороне), а «наличие его крайних, неоправданных форм» (Фетискин и др., 2007, с. 8).
Близким понятием является концепция радикализма. Ее определяют следующим образом.
Радикализм – это термин, обозначающий социально-политические идеи и действия, направленные на решительное изменение существующих институтов, заметно проявляющиеся в кризисные, переходные исторические периоды, когда возникает угроза существованию, традициям и укладу тех или иных слоев и групп. Радикализм политический (иногда церковный, религиозный или даже философский) есть принцип или направление действий. Этим термином обозначается стремление доводить политическое или иное мнение до его конечных логических и практических выводов, не мирясь ни на каких компромиссах. Следующим близким понятием является «фундаментализм».
Фундаментализм – общественное идеологическое, религиозное или политическое движение, провозглашающее приверженность исходным идеям, принципам, идеалам определенных учений или доктрин, выдвигающее требования преодоления появившихся в ходе их развития извращений, уклонов, ересей и «возвращения к истокам», возрождению ритуалов и обычаев. Фундаментализм близок к разного типа ортодоксии. Он возникает в условиях кризиса какого-либо движения и, как правило, противостоит, в частности, насильственными средствами, процессу перемен и обновлению (модернизму).
Фанатизм – это слепое и пламенное следование убеждениям, особенно в религиозно-философской, национальной или политической сферах. Это крайняя степень приверженности к каким-либо идеям, верованиям или воззрениям (Брокгауз, Ефрона, 2003, с. 594). Обычно он соединен с нетерпимостью к чужим взглядам и стремлениям. С другой стороны, правовые коллизии возникают также по причине недопонимания или недооценки природы религиозных явлений. Например, представляется ошибочной попытка свести всякое религиозное явление к социально-политическим факторам, т. е. исходя исключительно из позитивистских взглядов на религию. Исключив собственно религиозную мотивацию в религиозном фундаментализме или экстремизме, мы не сможем дать правильный диагноз этим религиозно-политическим явлениям.
Шовинизм – это крайняя форма национализма, провозглашение национальной исключительности, противопоставление интересов одного этноса (или суперэтноса) интересам всех других этносов, распространение идей национального превосходства, национальной вражды и ненависти. Словом «шовинизм» принято обозначать разнообразные проявления националистического экстремизма. Другие проявления шовинизма – социал-шовинизм, великодержавный шовинизм (Советский энциклопедический словарь, 1987, с. 1525).
В настоящее время популярны термины «исламский фундаментализм» и «исламский радикализм» – идеология, следуя которой мусульмане должны жить в соответствии с самыми ортодоксальными требованиями Корана и по законам Шариата. Определение исламского радикализма и экстремизма предлагает И. П. Добаев: «Исламский радикализм – это идеологическая доктрина и основанная на ней политическая практика, которые характеризуются нормативно-ценностным закреплением идеологического, политико-мировоззренческого и даже вооруженного противостояния мира „истинного ислама“ по отношению к миру „неверных“ вовне и миру „неистинной веры“ внутри ислама и требуют абсолютного контроля и мобилизации (служения идее) своих сторонников» (Добаев, 2003, с. 13).
Радикальное исламское движение, выступая частью более широкой тенденции политизации ислама и реисламизации мусульманских обществ, является реальным и существенным фактором современной политической жизни. Наибольшую опасность представляет его экстремистское крыло, деятельность которого стала одним из ключевых факторов, дестабилизирующим международную обстановку. «Исламский экстремизм» обладает мощным потенциалом, нацеленным на экспансию наиболее реакционных положений своих идеологических доктрин и эскалацию политической практики насилия. «Идеологической базой и одновременно политической практикой радикального исламского движения, осуществляемого в самых разнообразных формах, основным поставщиком и главным распространителем терроризма является радикальный ислам (другие названия – исламский радикализм, или исламизм)» (Добаев, 2003, с. 4).
Все эти категории используются для описания идеологических стратегий (в широком смысле) и действий, применяемых для реализации положений и доктрин конкретной идеологии. Они выражают приверженность к крайним формам взаимодействия с оппонентами, предполагающего в конечном счете их идейное или физическое уничтожение, т. е. содержат открытое признание силовых методов и насилия. В политической практике эти стратегии, по крайней мере, потенциально являются противоправными.
В зависимости от использования для описания различных сфер конфликтных взаимодействий эти стратегии могут выражать различную степень «крайности», «жесткости». Но в целом в содержательном плане эти понятия в большей или меньшей мере синонимичны. Естественно, для разных сфер социальной действительности в научной и политической практике существуют определенные предпочтения в использовании тех или иных понятий. Обычно наиболее употребительными являются «экстремизм», «радикализм» и «фундаментализм» с различными дополнительными коннотативными определениями (идеологический, этнический, религиозный, исламский и т. д.).
Теперь вопрос о соотношении этих терминов с «терроризмом». Сравнение понятия «экстремизм» и «терроризм» было осуществлено коллективом авторов под руководством Н. П. Фетискина (2007). Они сначала проанализировали соотношение понятий «экстремальность» и «экстремизм». Для того чтобы понять истоки экстремизма, отмечают авторы, необходимо осознать тот факт, что в самой природе человека заложено стремление к экстремальности как побудительный мотив, побуждающий к постоянному движению и развитию.
Понятия «экстремизм» и «экстремальность» происходят от одного корня – от лат. extremum – крайний. Оба понятия содержат значение интенсивности, напряженности, остроты. Но если экстремальность имеет природно-побудительный характер, то экстремизм всегда содержит личностное начало, а экстремистское поведение всегда отмечено своеволием и эгоцентризмом (там же, с. 7). Экстремальность – это не всегда кризис или конфликт, это лишь заострение проблемы, акцентированность на чем-то новом, как правило, более значимом, более высоком. Например, творческие виды деятельности просто невозможны без экстремумов процесса развития. Иное дело, экстремизм, который, обостряя ситуацию, доводит ее до крайности противоречий, в силу чего конструктивное разрешение проблемы или конфликта, как правило, становится невозможным.
Таким образом, экстремистскими можно называть лишь такие действия, которые превышают необходимую степень воздействия на отдельную личность или социальный объект (обусловленную культурными, нравственными, правовыми и т. п. нормами), ибо при таком воздействии невозможно не осознавать отрицательные последствия (т. е. не быть злоумышленником). Всякое развитие изначально содержит два возможных способа реализации: экстремально-творческий, направленный вглубь, и экстремистский, ориентированный на обострение крайностей разворачивающегося процесса, абсолютизирующий внешнюю сторону явлений, игнорирующий любые издержки и осуществляющийся без контроля нравственной регламентации.
Основываясь на таком понимании дифференциации понятий экстремальности и экстремизма, авторы дают следующую трактовку соотношения концепций экстремизма и терроризма, с которой в принципе можно согласиться: «Если экстремизм – крайность, то терроризм – крайность крайности, выступающая, скорее, как „логическое, но не обязательное развитие экстремизма“» (там же, с. 9). Другими словами, терроризм как стратегия конфликтного взаимодействия – это крайняя степень проявления экстремизма (радикализма, фанатизма, фундаментализма) при разрешении конфликтных противоречий между социальными субъектами, доведенная до подчинения одной сверхцели – уничтожения противника любыми насильственными средствами для достижения победы в конфликте. Как из крайностей экстремального берет начало экстремизм, так и из крайностей экстремизма (радикализма, фанатизма, фундаментализма) вырастает терроризм, который, в свою очередь, может принимать многообразные формы: от отдельных актов террора фанатиков-одиночек, группового и государственного терроризма до транснациональных мафиозно-террористических структур.
Следует признать, что проблема определения феномена терроризма собственно психологами в отечественной научной литературе до начала 1990-х годов фактически не решалась. В работе Д. В. Ольшанского «Психология террора» (2002) эта проблема рассматривается с позиций социологии. Психологические рассуждения автора на эту тему имеют умозрительный характер. Тем не менее его размышления дают определенный стимул для осмысления данного феномена.
Д. В. Ольшанский утверждает, что «наиболее часто возникает смысловая путаница, при которой смешивается разное содержание, вкладываемое в понятие „террор“. Так, достаточно часто путаются террор как некоторая политика, осуществляемая насильственными методами (методы террора), и террор как результат, следствие такой политики… Наконец, террор как метод часто не различается с терроризмом как особым, целостным явлением, включающим не только отдельные методы… На самом деле все более или менее встает на свои места, если оттолкнуться от буквального, первичного, латинского значения слова «terror» – страх, ужас. В буквальном смысле террор – это и есть ужас. Ужас же психологически иногда определяется как циркулярное (повторяющееся и нарастающее) переживание страха. Значит, террор – это такое повторяющееся и нарастающее переживание страха, которое приводит к ужасу… Террор складывается из террористических актов – отдельных слагаемых, звеньев, компонентов, способов и инструментов террора» (Ольшанский, 2002, с. 15–16).
С другой стороны, автор определяет терроризм в широком смысле: «Наконец, терроризм – это обобщенное понятие, обозначающее уже комплексное явление, включающее страх и ужас как цель определенных (террористических) актов и действий, сами акты и действия, их конкретные результаты и весь спектр более широких последствий» (там же, с. 17).
О. В. Будницкий (2004) признает, что в литературе термины «террор» и «терроризм» используются для определения явлений разного порядка, схожих друг с другом в одном – в применении насилия по отношению к определенным личностям, общественным группам и даже классам. В то же время очевидно, что при внешней схожести применения понятий речь идет о явлениях разного порядка.
У. Лакер, один из известных современных исследователей терроризма, отмечает, что не существует общей научной теории терроризма. Общая теория невозможна a priori потому, что этот феномен имеет много причин и проявлений. Он справедливо отмечает, что терроризм – очень сложный феномен, по разному проявляющийся в различных странах в зависимости от культурных традиций, социальной структуры и многих других факторов, которые затрудняют попытки дать его общее определение (Laqueur, 1977).
Некоторые отечественные исследователи придерживаются иного мнения. Так, В. В. Виктюк и С. А. Эфиров (1987, с. 222–223) считают, что общая дефиниция терроризма возможна, и приводят в подтверждение своей позиции несколько доводов.
Во-первых, необходимо разграничивать употребление термина «терроризм» в прямом и переносном смысле (т. е. Публицистическое и научное употребление таких терминов, как «экономический терроризм», «информационный терроризм» и др.).
Во-вторых, они настаивают на необходимости отграничения феномена терроризма от других форм и методов вооруженного насилия, которые могут иметь не террористический характер.
В-третьих, они утверждают, что определение терроризма «должно быть принципиально полным», включающим и те признаки, которые объединяют его с другими формами насильственных действий, но, главное, на чем делают акцент авторы: они должны включать специфические признаки, которые отделяют террористическое насилие от нетеррористического.
И, наконец, в-четвертых, подчеркивается, что действия, составляющие специфику терроризма, в рамках других форм вооруженного насилия носят «частный или вспомогательный характер». Опираясь на эти положения, авторы предлагают свою (довольно пространную) дефиницию терроризма (Виктюк, Эфиров, 1987, с. 224–227). Терроризм – это политическая практика, связанная с использованием и выдвижением на первый план тех форм вооруженной борьбы, которые представляются как террористические акты. Террористические акты, которые ранее сводились к убийствам «отдельных высокопоставленных лиц», в современных условиях могут носить форму угона самолетов, захвата заложников, поджогов предприятий… Но объединяет их с терроризмом прежних времен то, что «главной угрозой со стороны террористов остается угроза жизни и безопасности людей». Террористические акты нагнетают в обществе атмосферу страха, чаще всего они политически мотивированы. Такое развернутое функциональное определение терроризма трудно признать универсальным, хотя бы в силу того, что в его функциональность не включены факторы социокультурного порядка.
Проблеме определения терроризма (наряду с другими аспектами) уделялось внимание на круглом столе «Терроризм в современной России: состояние и тенденции» (2001). Дискуссию по проблеме концептуального определения терроризма среди участников круглого стола можно суммировать следующим образом.
Они констатировали, что существуют «…немалые затруднения в понимании феномена терроризма как формы насилия». В XX в. трансформировалось само понятие терроризма. Насилие есть лишь средство, а цель – уничтожить, устранить, психологически подавить, парализовать волю, подчинить своим замыслам противника. Насилию можно подвергнуть с помощью средств массовой информации, способных навязать любые настроения, в том числе всеобщий ужас, отчаяние, панику, растерянность.
Авторы признают, что рамки обсуждаемого предмета о существе терроризма должны быть раздвинуты и конкретизированы, поскольку, безусловно, в современном терроризме проявляются его социально-психологический и информационный аспекты. И одним из базовых критериев терроризма признается насилие. К числу главных признаков, по которым следует оценивать терроризм (и формулировать его концептуальное определение), в качестве социально-политического явления необходимо относить его общественную опасность, нелегитимность и устрашение. Без этого признака, считают участники круглого стола, трудно дифференцировать террористические действия от прочих проявлений нелегитимного насилия.
Прозвучала мысль, что, наряду с другими формами насилия (например, военного), для террористических действий хотя и свойственно уничтожение того или иного субъекта или деятеля, оно важно не само по себе, а как воздействие на психику масс, на состояние их духа. Поэтому при определении терроризма необходимо учитывать, что в том или ином насильственном действии выступает главным, доминирующим, приоритетным. И в зависимости от этого определять сущность явления.
В отечественном законодательстве терроризм определяется следующим образом:
«1) Терроризм – идеология насилия и практика воздействия на принятие решения органами власти, органами местного самоуправления или международными организациями, связанные с устрашением населения и/или иными формами противоправных насильственных действий;
2) террористическая деятельность – деятельность, включающая в себя:
а) организацию, планирование, подготовку, финансирование и реализацию террористического акта;
б) подстрекательство к террористическому акту;
в) организацию незаконного вооруженного формирования, преступного сообщества (преступной организации), группы для реализации террористического акта, участие в такой структуре;
г) вербовку, вооружение, обучение и использование террористов;
д) информационное или иное пособничество в планировании, подготовке или реализации террористического акта;
е) пропаганду идей терроризма, распространение материалов или информации, призывающих к осуществлению террористической деятельности либо обосновывающих или оправдывающих необходимость осуществления такой деятельности;
3) террористический акт – совершение взрыва, поджога или иных действий, связанных с устрашением населения и создающих опасность гибели человека, причинения значительного имущественного ущерба либо наступления экологической катастрофы или иных особо тяжких последствий в целях противоправного воздействия на принятие решения органами государственной власти, органами местного самоуправления или международными организациями, а также угроза совершения указанных действий в тех же целях» (Федеральный закон от 6 марта 2006 г. № 35-ФЗ «О противодействии терроризму»).
В зарубежных трудах по общественным наукам также можно обнаружить множество определений терроризма (см., например: Miller, File, 2001; Whittaker, 2001).
Исследователи отмечают, что в принципе существует ряд проблем, связанных с определением терроризма: а) исторические изменения в самом феномене; б) в СМИ и у представителей различных государств нет согласия в использовании термина; в) множество определений, которыми пользуются представители различных ведомств даже внутри одной страны; г) противоречия в определении явления на международном уровне (Miller, File, 2001; Whittaker, 2001, р. 13).
Некоторые исследователи определяют терроризм как современное обозначение военных приемов, направленных против цивилизованных сообществ с целью воздействия на их волю для поддержки своих лидеров или против проведения политики, которую адепты терроризма и насилия считают ошибочной.
ФБР определяет терроризм как «противозаконное применение силы, насилия против граждан, их собственности с целью запугивания, оказания давления на правительство, гражданское население или его отдельные сегменты в реализации своих политических, а также социальных целей» (Whittaker, 2001, p. 3).
В этой связи в научном сообществе ведется дискуссия о чрезвычайной сложности определения феномена терроризма без рассмотрения культурного, социально-экономического и идейно-политического контекста, мотивов, целей и последствий использования терроризма. Чисто юридически-правовой подход к определению этого явления не помогает решить проблему, поскольку особенности мотивов, намерений, проблем идейного выбора, ответственности и реальных обстоятельств совершения террористических действий вливаются в содержание феномена терроризма (Han, Park, 1995).
Например, госдепартамент США определяет терроризм как «преднамеренное, политически мотивированное насилие, совершаемое против мирного населения и „нонкомбатантов“ с использованием отдельных национальных групп или тайных агентов, как правило, с намерением повлиять на массовое сознание населения» (Reich, 1998, p. 262).
Термин «международный терроризм», как правило, означает «терроризм, вовлекающий граждан или определенную территорию, захватывающую больше чем одна страна». Термин «террористическая группа» означает любую группу, которая ведет террористическую деятельность или имеет соответствующие подгруппы, вовлеченные в международный терроризм (Marshella, 2004).
В целом, как свидетельствует анализ, многочисленные определения терроризма включают следующие составляющие:
– использование силы или насилия;
– индивидуальное или групповое совершение террористических актов;
– направленность на гражданское население;
– намеренное создание в обществе атмосферы страха;
– средство принуждения отдельных людей или групп изменить свои политические или социальные позиции.
Действительно, без учета конкретного исторического и культурного контекста все определения терроризма становятся предметом дискуссии. Вот почему перспектива рассмотрения феномена терроризма с социально-психологической точки зрения становится столь важной: она ставит проблему терроризма и поведения людей в более широкий контекст человеческого существования.
Исследователи проблем терроризма продолжают детально обсуждать нюансы и трудности определения феномена. Они фактически приходят к констатации «невозможности создания универсального определения» (Whittaker, 2001; Reich, 1998). «По-видимому, дать некое всеобщее определение терроризма весьма затруднительно (если вообще возможно), хотя очевидно, что его неотъемлемыми чертами действительно являются угроза жизни и безопасности людей и политическая мотивировка применения насильственных действий. Терроризм, с одной стороны, явление универсальное, по крайней мере, для Европы и Северной Америки, начиная со второй половины XIX в. то обостряющееся, то исчезающее на десятилетия, с другой – возникновение и деятельность террористических организаций в разных странах были обусловлены конкретно-историческими причинами и имели весьма различные последствия» (Будницкий, 2004, с. 5).
Задача создания универсального определения осложняется еще и многообразием проявлений различных «моделей терроризма», среди которых выделяют:
– политический терроризм;
– сепаратистский терроризм;
– религиозный терроризм;
– патологический терроризм (см., например: Miller, File, 2001; Post, 2002; Reich, 1998).
В этой связи представители общественных дисциплин, в первую очередь психологи и социологи, поставили себе задачу теоретико-методологического решения проблемы категоризации различных типов терроризма на основе критериев мотивации (например, религиозный, политический), целей (например, формирование атмосферы страха, разрушение) и методов (например, бомбы, оружие массового поражения, самоубийцы).
Продуманная классификация типов терроризма была предложена американским социальным психологом Дж. Постом, одним из ведущих специалистов в этой области, которая вызвала широкую дискуссию в научном сообществе (Post, 2002). Он предложил политический терроризм (феномен терроризма в целом он относит к явлениям политического порядка) разделить на три подтипа: негосударственный терроризм (substate terrorism), осуществляемый группами, необязательно связанными с национальным правительством; терроризм, поддерживаемый государством (state-supportedterrorism), и собственно государственный терроризм (state or regime terrorism), когда используются государственные ресурсы, такие как полиция и армия, против собственных граждан.
Негосударственный терроризм включает множество самых различных террористических групп: а) левых социал-революционеров; б) правых борцов за справедливость; в) националистов-сепаратистов; г) религиозных экстремистов; д) участников борьбы за решение отдельных проблем (например, запрещение абортов, экологию и т. п.).
Далее Дж. Пост предложил религиозные экстремистские группы разделять на фундаменталистские (например, «Аль-Каида») и группы новых религий (например, «Аум-Сенрике»). Он считает возможным различать все террористические группы по способам осуществления террористических действий и выделять криминальный и патологический виды терроризма.
Дискуссия, возникшая в научном сообществе в отношении классификационной схемы Дж. Поста является яркой иллюстрацией сложности и комплексности проблемы.
Прежде всего, было отмечено, что в настоящее время политический и собственно криминальный виды терроризма взаимопроникают и поддерживают друг друга. Об этом свидетельствуют, например, ситуация в Колумбии, где революционеры и кокаиновые контрабандисты становятся сторонниками друг друга. То же самое происходит в Афганистане, где деньги, получаемые от продажи героина, используются для поддержки террористических групп, таких как «Аль-Каида» (Marshella, 2004, р. 17). Такие же тенденции можно наблюдать и в других регионах мира, включая террористическую активность в нашей стране в регионе Северного Кавказа. С другой стороны, было отмечено, что Дж. Пост игнорирует другой спектр терроризма, исходя из собственной этноцентрической приверженности (американец).
Так, например, С. Монтейл и М. Анвар (Monteil, Anuar, 2002) утверждают, что существуют другие формы терроризма, включающие глобальное структурное насилие и «узаконенные» акты терроризма, осуществляемые США. Они утверждают, что Соединенные Штаты несут ответственность за гегемонистскую глобализацию, которая равнозначна терроризму, поскольку она стремится увековечить глобальное доминирование этой страны над развивающимися странами, способствуя сохранению материального неравенства, культурного доминирования и эксплуатации. Авторы утверждают, что США являются основным виновником всеохватывающей глобальной бедности населения развивающихся стран, которая порождает чувства безысходности и возмущения их населения, ведущие к терроризму. Более того, они считают, что США являются мировым спонсором терроризма, поскольку в свое время они поддерживали экстремистские группы в Южной, Центральной Америке и на Ближнем Востоке.
В свете таких примеров определение терроризма расширяется от представления его как «прямых актов насилия» до «политических действий, которые провоцируют или санкционируют насильственные формы поведения». Кроме того, исследователи отмечают, что выделенные Дж. Постом мотивы совершения террористических действий различными группами, совпадают, поэтому можно говорить о «комплексных мотивационных моделях поведения» (Langholtz, 2002).
В целом мнения исследователей совпадают относительно того, что реально существует множество различных психологических моделей террористического поведения и необходимы дальнейшие усилия по уточнению и оценке имеющихся знаний в отношении этих моделей. Тем не менее типология видов терроризма, предложенная Дж. Постом, может быть положена в основу классификации широкого спектра моделей терроризма.
Итак, террористические действия и их мотивы весьма многочисленны и разнообразны: а) связаны с разрушением социального и политического порядка (анархия); б) «санкционированы по воле Бога»; в) служат отмщением за притеснения; г) ориентированы на достижение экономических и финансовых целей; д) выражают защиты высших расовых или культурных ценностей и приоритетов; е) спонсируемы самим государством; ж) ориентированы на разрушение существующего политического и национального устройства государства (т. е. революционны и ориентированы на «освобождение»).
В 1988 г. исследование, проведенное в военных структурах США, обнаружило, что существует 109 официальных определений терроризма, используемых федеральным правительством США (Schmid et al., 1988, p. 5–6). Авторы исследования выявили, что во всех определениях существует комбинация порядка 22 критериев, приписываемых терроризму. Даже спустя годы известный исследователь проблемы В. Лакуер также выявил порядка сотни определений терроризма (Laquer, 1997, 1979, 1987, 1999). В отечественной литературе проблеме концептуальной дефиниции терроризма также уделялось определенное внимание (см., например: Соснин, Нестик, 2008).
Основные расхождения в концептуальном определении терроризма касаются включения в него категории «нонкомбатантов» как целей террористических атак или «граждан, которые не принимают активного участия в ситуации вооруженного конфликта», поскольку эта категория является достаточно размытой (см., например: Schweitzer, Ferber, 2005).
Другое расхождение касается определения мотиваций совершения террористических атак или использования принципа «террорист, по мнению одного человека, по мнению другого, является борцом за независимость» (см., например: Moghaddam, 2006). Этот двойной стандарт в определении терроризма стал препятствием в борьбе с ним.
Существует два подхода к определению феномена терроризма: это специфический (т. е. конкретный по условиям исполнения) и общий (т. е. с позиций концептуального определения).
Специфический подход делает акцент на формах конкретных атак (захват заложников, транспортных средств, объектов инфраструктуры, взрывы, использование биологических материалов и т. д.) без определения терроризма как категории. Концептуальный подход стремится дать общее определение терроризма как явления, исходя из общих критериев, таких как мотивация, тип целей и т. п.
В данной работе используется следующие определения терроризма и суицидального терроризма[1].
Терроризм – это заранее спланированная атака или угроза атаки на мирных граждан или гражданские объекты для достижения политических, идеологических и/или религиозных целей. Примерами, которые не ограничиваются этим списком, являются взрывы в местах скопления гражданского населения и/или гражданских объектов, взрывы в средствах перемещения граждан.
Суицидальный терроризм – это политически, религиозно и/ или идеологически мотивированная атака, осуществляемая одним или несколькими индивидами, которые сознательно отказываются от своей жизни ради нанесения максимального ущерба гражданам и/или их гражданским объектам.
Естественно, в число объектов или «мишеней» террористических атак необходимо для полноты анализа включать как военные, так и политические структуры государств, о чем свидетельствует объективная историческая логика функционирования этого феномена.
В социальной психологии есть внушительный корпус данных, позволяющих предлагать объяснения для понимания мотивации вступления людей в террористическую активность. Проблема мотивации терроризма, как и сам феномен, имеет комплексный, иерархический характер. Она может рассматриваться на трех уровнях – индивидуально-личностном, внутригрупповом и межгрупповом.
Однако следует отчетливо понимать, что такое триединство развести на уровни можно только теоретически, с определенной долей условности. Это связано с тем, что структура личности индивида содержит в себе все многообразие отношений человека с окружающим миром, выступая одновременно регулятором его жизнедеятельности.
Это положение в теоретико-концептуальном плане хорошо иллюстрируется психологией «Я-концепции» человека и категорией «социальной идентичности» личности. В операциональном плане Я-концепция личности – совокупность представлений индивида о себе самом с эмоционально-оценочными компонентами этих представлений – реализует мотивационно-регуляторную функцию в поведении личности (Журавлев и др., 2014). В целом мотивационная функция Я-концепции, регулирующая поведение человека, состоит в следующем:
– Каждая социальная ситуация воспринимается и оценивается в соответствии с теми компонентами «Я-образа», которые актуализируются в этой ситуации и которые индивиду необходимо проявлять (поддерживать, защищать, избегать и т. п.).
– На основе базовой потребности поддерживать и защищать свое «Я», потребности в положительной самооценке, а также (и это самое главное) в зависимости от субъективной значимости для индивида тех параметров Я-концепции, которые активированы ситуацией, формируется и вырабатывается конкретная форма поведения в данной ситуации.
Я-концепцию личности как совокупность представлений о себе самом можно рассматривать в виде континуума: на одном полюсе располагаются индивидуально-личностные характеристики (и соответствующие мотивации поведения), на другом – социально-категориальные.
В соответствии с этим любую мотивацию поведения человека можно представить также в виде континуума: на одном полюсе – индивидуально-личностная мотивация и взаимодействие, на другом – межгрупповое. Когда ситуация активизирует в сознании индивида социально-групповые параметры Я-концепции (т. е. на первое место выходит социальная идентичность), то он действует как член группы, когда индивидуально-личностные – мотивация и взаимодействие остаются на межличностном уровне.
Другими словами, именно социальная часть «Я-концепции», которая определяет принадлежность человека к группе (или группам), его «социальное лицо», обеспечивает одинаковость и координацию группового поведения. Чем ближе социальная ситуация в ее субъективном восприятии к межгрупповому полюсу континуума, тем сильнее проявляется тенденция к единообразию поведения человека как члена своей группы к другой группе и склонность воспринимать членов другой группы как ее обезличенных представителей, т. е. недифференцировано (см.: Купрейченко, 2008). При рассмотрении истоков терроризма акцент делается на базовых социальных потребностях, которые при определенных обстоятельствах могут обуславливать мотивацию людей вступать на путь терроризма. Однако в ряду психологических проблем терроризма есть аспект, который, по-видимому, является наиболее значимым, – это психология самих террористов, их мотивации, личностные характеристики, способы принятия решений, поведение в группах и их психопатологические особенности.
В целом, независимо от важности проблемы индивидуальной мотивации террористов и их личностных особенностей для психологических исследований, на практике подобные исследования сталкиваются с рядом проблем, которые косвенно, но очень существенно могут фальсифицировать результаты этих исследований. Эти проблемы проистекают, как считают исследователи, либо из чрезмерного акцента на чисто психологическом объяснении, либо на слишком узком определении проблемы (Reich, 1998). Прежде всего, необходимо отметить проблему крайней ограниченности прямого исследования личностных особенностей террористов и их индивидуальной мотивации вступления в террористическую группу. Многие террористы полагают, что любые попытки внешнего наблюдателя объяснить их мотивацию в психологических терминах будут принижать значимость и законность их идей, действий и вообще их существования. У них, естественно, нет никаких иллюзий в отношении того, что они смогут обратить исследователя, который хочет с ним встретиться, в свою веру. Тем более что исследователь, скорее всего, будет восприниматься как представитель правительства, общества или класса, против которого они осуществляют свои террористические действия.
Согласие встретиться с психологом или психиатром чаще достигается тогда, когда террорист уже начал испытывать сомнения в отношении своей деятельности. В этих случаях получаемая информация, независимо от ее полноты неизбежно будет подвержена влиянию смены психологической ориентации.
С другой стороны, исследование осужденных террористов также имеет свои проблемы. Если они соглашаются отвечать на вопросы психолога или вообще участвовать в проведении исследования, то зачастую мотивация их согласия может иметь своей целью либо скрасить дефицит общения в условиях длительного тюремного заключения или проявить защитные реакции при взаимодействии с исследователем. Это обстоятельство также предъявляет особые требования к психологу при интерпретации получаемой информации.
Следующая проблема – это проблема чрезмерного обобщения получаемых результатов или теоретических аргументаций. Как показывает практика, террористические акты осуществлялись разными людьми с широким спектром убеждений и целей, включая и вероятность отсутствия каких-либо целей вообще, поэтому психологические объяснения мотивации действий какой-то одной категории террористов нельзя применять для объяснения всего их многообразия. Действительно, имеющиеся примеры психологического анализа терроризма «перенасыщены» объяснениями, которые игнорируют многосторонность и комплексность проблемы (см., например: Cooper, 1977).
В. Райх отмечает: «Даже беглый взгляд на историю терроризма показывает, насколько это многообразное и сложное явление. И, следовательно, насколько тщетно и бесполезно приписывать простые, глобальные и обобщающие психологические характеристики ко всем террористам и всем видам терроризма» (Reich, 1998, p. 262–263).
Более того, сами террористические группы могут менять свои характеристики и целевую направленность. В терроризме существует множество смешанных пограничных условий, влияющих на мотивацию террористической активности. Дискуссия по этой проблеме в исследовательской практике возникала еще в конце 1980-х годов (см., например: Laqueur, 1987).
Независимо от сходства террористических групп по исполнению террористических актов в своих идеологических, религиозных и иных ориентациях они обычно существенно различаются. И если вопрос адресовать к индивидуальным террористам, то их «похожесть», по меньшей мере, будет соотносима с их различиями.
С проблемой чрезмерного обобщения близко связана проблема психологического редукционизма. Как неоправданно приписывать конкретные характеристики и мотивации широкому спектру террористов и террористических групп, легко и обычно неоправданно приписывать всем формам террористического поведения одну (ту или иную) конкретную причину.
Одним из типичных примеров в истории изучения терроризма была попытка объяснения поведения преступников и террористов врожденными личностными особенностями и характеристиками, т. е. биологическими причинами на основе идей С. Ломброзо (см.: Laqueur, 1987). Не менее редукционистскими, но также проблематичными были попытки объяснять мотивацию поведения террористов на основе их психопатологии – нарциссизма, суицидальных наклонностей и т. п. (см., например: Corrado, 1981; Cooper, 1977).
Естественно, террористические группы находятся на «обочине» обществ. И эти группы, по-видимому, привлекают к себе индивидов с различными психическими отклонениями. Но представляется ясным, что террористы в целом действуют на вполне рациональном уровне и не страдают от психических расстройств. Большинство специалистов склоняются к тому, что психопатология не является основным источником террористической мотивации и активности (см., например: Ferracuti, Bruno, 1981).
К таким же выводам приходят исследователи в отношении нахождения типичного профиля личности террориста. Многочисленные попытки найти и вычленить профиль характеристик личности террориста не привели к однозначному результату. В имеющейся практике анализа личности террориста существует тенденция приписывания поведению террористов набора конкретных психологических механизмов, процессов или характеристик. Однако эти теоретические объяснительные модели можно считать лишь предположительными гипотезами, требующими эмпирического обоснования.
Еще одной проблемой при изучении мотивации терроризма зачастую является не вполне адекватное внимание исследователей к вопросу значимости физических и материальных выгод как мотивирующего фактора вступления в террористические группы. Конечно, жизнь террориста может удовлетворять ряд потребностей, не относящихся к материальной стороне жизни. Это поддержка и одобрение другими членами террористической группы, повышение самооценки, возможность совершать насилие, выступать против ценностей родителей и общества, которых индивид считает ответственными за свои жизненные неудачи, и многое другое, что мы не можем разделять и одобрять. Но есть и другие цели, которые могут играть важную роль в принятии решения вступить в террористическую группу: это власть, материальные привилегии, уровень жизни и даже здоровье. Эти мотивации особенно значимы для молодых людей из бедных слоев населения.