Уязвимость нерожденного ребенка часто не осознается и недооценивается ни матерью, ни другими близкими, ни врачами. Внутриутробный ребенок, даже на поздних сроках беременности не рассматривается как человеческое существо, хотя таковым уже является. Часто можно замечать, как беременные женщины либо продолжают собственное вредящее поведение, либо не заботятся о том, чтобы оградить себя и ребенка от вредных воздействий. Например, находятся в компании курящих людей.
Травматический опыт, полученный до рождения или во время рождения, оказывает влияние на всю последующую жизнь. Особенно это проявляется, если он сочетается со сходными и повторяющимися событиями, происходящими в жизни человека. Эффект травматизации проявляется и усиливается при взаимодействии травм друг с другом.
Например, если ребенок во время рождения испытывал удушье, недостаток кислорода, а роды были затяжными, продвигаясь по родовому каналу, ребенок был зажат, то мы не можем с уверенностью сказать, что это приведет к развитию клаустрофобии во взрослом возрасте. Но, клаустрофобия более вероятна, если в последующей жизни ребенок и взрослый с таким опытом рождения попадал в схожие ситуации. Был, допустим, когда-то закрыт в помещении, долго оставался там без получения помощи. Это может случиться по недосмотру взрослых или применяться в качестве наказания. Или испытывал удушье по каким-либо причинам. Жизненный опыт воспринимается через призму предыдущих неразрешенных травм. Если ребенок испытывал сжатие и страх во время рождения, то он будет воспринимать многие жизненные ситуации, как ловушки, или бессознательно стремиться к ловушкам. Таким образом, схожие и повторяющиеся события усиливают последствия пренатальных и перинатальных травм и служат основой для возникновения патологических клаустрофобических симптомов.
Другим примером травмирующих плод вмешательств является получившие широкое распространение в последнее время медицинские исследования, такие как УЗИ, взятие околоплодной жидкости и тому подобное. В сознании внутриутробного ребенка записываются любые впечатления. Во время эхографического исследования – это неласковые чужие руки, проводящие по телу матери холодным зондом по липкому гелю. Мать, следящая за экраном монитора, видящая там непонятные абстрактные формы, которые, как ей говорят, являются ее ребенком, с напряжением прислушивающаяся к словам врача, испытывает высокий уровень тревоги: все ли нормально. Этот скачок гормона тревоги – адреналина, тут же передается ребенку. И он тоже в стрессовом состоянии. Движения ребенка при эхографическом исследовании меняются, становятся хаотичными и скачкообразными.
К. Дольто-Толич пишет:
«Речь вовсе не идет о том, чтобы подвергнуть сомнению такое ценное обследование, как эхография. Просто я выступаю за то, чтобы она проводилась уважительно по отношению к ребенку и его родителям, чтобы их не толкали к вуайеризму, и чтобы эхография не претендовала на что-то большее, кроме того, что это один из видов медицинского обследования. Когда люди хотят, с гордым видом, показать мне кассету с последними снимками, (имеются в виду эхо-снимки внутриутробного ребенка), я у них спрашиваю, не собираются ли они взять с собой камеру, когда много позже поведут своего ребенка к врачу или дантисту. Эхография – это акт медицинского предупреждения, а на каждом человеке лежит ответственность за то, чтобы не дегуманизировать прогресс».
Присоединяясь к вышесказанному, добавлю, что мне приходилось видеть детские альбомчики, где на первой странице красуется снимок УЗИ. Как будет воспринимать себя такой ребенок, если на первой своей фотографии он увидит пятнистого не человекоподобного монстрика? Искажение образа собственного тела и ночные кошмары ему точно уготованы.
На видеозаписях процесса взятия пробы околоплодной жидкости ясно видно, что дети, когда в матку вводится игла, стремятся оттолкнуть ее или отодвинуться как можно дальше. То есть воспринимают это как угрозу.
Возникает закономерный вопрос, как же запоминаются события, происходящие до рождения, ведь центральная нервная система еще не до конца сформирована, не покрыта миелиновой оболочкой, то есть не может функционировать настолько эффективно, чтобы поддерживать память.
Однако рассказы людей, подвергнутых гипнозу или прошедших опыт холотропного дыхания, свидетельствуют о другом. Австралийский врач и ученый, исследовавший пренатальные воспоминания, Грехем Фаррант говорил о том, что большая часть событий в это время фиксируется не на тканевом или скелетно-мышечном уровне, а на клеточном. То есть существует особый уровень клеточной памяти. В последней четверти прошлого века ряд ученых разных стран на основании многочисленных исследований в клеточной биологии предположили и получили убедительные доказательства того, что память может быть закодирована в клетках. То есть это самая первоначальная генетическая память индивида.
В опытах со взрослыми пациентами психолог Фрэнк Лейк обнаружил, «что имеющие наибольшее значение пренатальные события заключены в материнском опыте, который передается биохимическим путем через пуповину с помощью группы химических веществ, носящих название катехоламинов».
И все 9 месяцев беременности не рождённый ребенок вбирает возникающие ощущения и впечатления, в первую очередь материнские.
Американский пренатальный психолог, доктор психологии Р. В. Эмерсон приводит такой пример из практики.
«Незадолго до зачатия ребенка у женщины умер отец. Все девять месяцев беременности она пребывала в депрессии и горе, связанными с потерей отца. Если не рождённый ребенок действительно испытывает те же эмоции, что и мать, то ее ребенок должен был пережить такое же ощущение утраты и депрессию, и проявления этих чувств можно было ожидать в детском и/ или взрослом возрасте. Похоже, что именно так и произошло.
В детстве ее ребенок периодически испытывал депрессию, однако врачи не смогли найти никакой физиологической или психологической основы для этих депрессий, (они не знали о дородовом опыте ребенка). В моменты депрессии ребенок рисовал старого человека, умирающего в пещере. (В пренатальной и перинатальной психологии пещера является символом утробы, местом, где он пережил потерю дедушки). Некоторое время после рисования ребенок чувствовал себя лучше, однако потом депрессия медленно возвращалась. Он не знал о связи между его рисунками и смертью его дедушки. Депрессия стала хронической, когда отношения между его родителями стали слишком напряженными. (Его мать и отец жили отдельно, но оба участвовали в воспитании). Это напряжение в отношениях родителей символизировало для ребенка потерю отца и дедушки. Его рисунки иногда изображали маленькую девочку, мечущуюся в поисках умершего человека. Возможно, маленькая девочка олицетворяла его собственную женственность, его собственного внутреннего ребенка или (и) женский опыт переживания потери дедушки. Маловероятно, что горе проявилось бы в виде хронической депрессии без соответствующих условий, подкрепляющих пренатальный опыт, в данном случае – потери отца».