Простись с невинностью, бумага! (сборник) - читать онлайн

Мой день –

страница или холст,

а то и глина иногда,

народ глазеет на кота,

я вижу –

две звезды и хвост.

Когда блистать приходишь ты,

слова вручая, как цветы,

я – тонкого стекла сосуд –

их с восхищением несу.

Страницы, глина и холсты…

Не устаёт, глазеет люд –

сам по себе,

то там, то тут,

гуляет хвост и две звезды.

Вокруг ещё серьёзно очень –

час разливанной, в блёстках ночи.

Ан, где-то глубоко внутри –

роскошный Дар,

вприглядку мой! –

Начало самое зари,

час легкомысленный, иной.

Летучих облаков руно,

рассвета красное вино.

Восход небесного растенья

(и ночь линяет – тень пустая!) –

сквозь облаков нагроможденья

к нам стебель Агни прорастает.

Свет –

это музыка, конечно, –

из солнечных лучей

и восхищенья

той части темноты кромешной,

что прозревает днесь,

не без смущенья.

Это солнце умеет быть нежным

даже с нами, шальными и грешными.

И да буду я тем, кого ждали

небеса, горизонты и дали.

Разрешить…

но какими усильями! –

Самому себе не лукавить,

и да будут глаза мне –

крыльями,

хоть единожды, всласть.

Пора ведь…

Время –

плоть,

и время –

плод,

стрелок взлёты и паденья,

поединки света с тенью,

время –

гибкое растенье

и волны неспешный ход,

песня или вопль протяжный,

чаще –

счастье, чем беда,

то, что кончится однажды,

не кончаясь никогда.

Ночь. Сомнений варианты.

За окном – миров гирлянды.

Время…ходит на пуантах!

(Щель завистника – вакантна)

По секрету говоря,

время – нам благодаря.

Что обещает день ближайший?

Вперёд!

А может быть, и дальше…

Неистребимое «вперёд!» –

для посвящённых наслажденье,

где краток долгожданный взлёт

и так замедленно паденье,

где каждый раз почти у цели

сомненье за душу берёт,

что исполняешь в самом деле

хотя бы малое –

«вперёд!».

Все меньше требуется плоти

лепить «вперёд» очередное,

путь в измерение иное

всё больше укрепляешь духом

(когда движения не против,

и если не стесняет брюхо).

Если это в утешенье –

в самых тщательных трудах

продолжается движенье…

но не спрашивай, «куда».

В отдалении и рядом,

свет умножа или тьму,

исполняешь то, что надо…

но не спрашивай, «кому».

Голоса, движенья, числа

где-то в Высших Сферах очень…

Здесь рифмуют «жизнь» со «смыслом»

для того, кто вдруг захочет.

А для тех, кто пожелает –

случая усмешка злая,

бремя ненасытных, гордых,

злато, кровь и пот рекордов.

Тиски тоски,

восторга горки,

эффекты белого каленья,

летучей нежности миндаль

и мысли нервное биенье,

намёк, небрежная деталь…

едва заметный смысла кончик…

Недоумения лимончик

и даже уксус впечатленья.

А впрочем, искорки надежды

здесь вызревают, как и прежде:

на миг всего лишь светоносны,

пусть неуклюжие, но…

звёзды.

…до сотворенья мира,

случаются, конечно, дыры.

И три молоденьких кита

приносят в млечные места

из этой девственной дали –

корявый, тощий пласт земли –

живую плоть, которой впредь

положено круглиться, зреть,

найти румяную звезду

на счастье. Или на беду.

Чья-то воля

или сила

ощущений захотела

и, не торопясь, взрастила

наше худенькое тело

с бледно-розовою кожей,

чтобы длить себя и множить,

чтобы прозревать пластами,

избранными, так сказать, местами,

нас питая тьмой и светом –

выдержать бы жиле этой! –

В изощрённых испытаньях,

действах видимых и тайных.

Я забыл – зачем так важно

превосходство?

Что за жажда

в схватках словом, в рукопашных?

Я забыл – смешно ли, страшно, –

в преходящем и пустяшном

состояться самым первым?

Каждой веточкою нерва

знать до боли раньше всех –

достиженье или грех?

Потерялись в прошлом где-то

однозначные ответы.

К сожалению, идеи

так во времени худеют!

Я забыл.

Хотя учён:

«раньше всех», оно почём.

Да, мы подводим свой итог

в местах, где милосерден Бог,

но здесь, в предместьях человечьих,

язвим заочно и при встречах.

Однако, затянувшийся сюжет!

Уж старость близится, а совершенства нет.

И эту незаконченность свою

нести, как странно! – Я не устаю.

Притом, что окружающим давно

и до ноздрей гармонии дано.

Я не сумел обзавестись машиной

трубой дымящей и гудком протяжным.

Макушкою, а может быть, вершиной

я с детства знал, что это мне не важно,

что все мои приобретенья –

такие же, как я, растенья,

что, полируя неба синеву

в местах положенных живу.

Сожалею, что похвал,

где ни попадя искал.

И, перешагнув предел

в сочиненьи строк,

точно знаю, что хотел

более чем мог.

Со ступени на ступень –

надо ль знать итог?

Убеждает каждый день:

милосерден Бог.

Судьба –

наш плат,

а мы –

ткачи.

Как хочется не наугад

в узорах следствий и причин!

Всё в нашей жизни смеет быть,

а может – так и не сложиться.

Догадки, суета и прыть –

лишь нетерпенье очевидца.

Как вдруг в житейской непогоде –

уже не мы слова находим,

а Слово призывает нас,

чтоб изумить в который раз

и незаслуженно спасти

от безнадёжного пути.

Стихи приходят невзначай,

но

узнаёшь закономерность

в подробностях вполне случайных.

И ты хранишь природе верность,

как требует того порядок

сих звёздных клумб

и млечных грядок.

В стихах встречать начало дня.

В который раз и снова

до времени, пока меня

ещё возможно сдвинуть словом.

– Поговорим о пустяках!

О преходящем. Почему бы

не объясниться? Но в стихах.

Но всласть. И чтобы губы в губы.

Под утро –

цвета молока

ползут –

плакучи и гремучи –

тучеобразны облака

и облакоподобны тучи.

Жаль худенькой июньской ночки

(но, к счастью, твердь небес – большая)!

И бублик лунного желточка

нас напоследок утешает.

А купол звёздный был прекрасен,

как может быть прекрасен лик любимой

(сравненье, кажется, пристрастно,

но до утра – неистребимо)!

С рассветом, глядя в небеса,

я тот, кто верит в чудеса:

под сердцем огненный лоскут, который –

имущество небесного простора…

Как ноту в партитуре голосов –

прозрачную, цветную и летучую, –

примите наше искреннее «со!»

для «чувствия», «размерности» и «звучия».

Стихов сегодняшних писанье –

везений завтрашних вязанье,

где можно пасмурную нить,

на нить цветную заменить.

Так безусловно узнаю

из многих посторонних тем

единственную и свою

я только, может быть, затем,

чтоб (замирая сердцем, кстати!)

дерзать, сколь любопытства хватит –

но не спешить о результате.

Организуя сквозняки,

я в воздух отпускал стихи

о том, что это благодать –

так громко и всерьёз вздыхать.

Ступивши в будущего свет

к фигурам, знакам, сочетаньям

того, что именуют «знаньем»,

нашедши прошлого теченье

во всём его тройном значеньи,

в поступках чист, душою светел…

– Как складывать стихи? –

спросил поэт.

– Как сложены созвездья, –

Бог ответил.

Жить,

и, «часов не наблюдая»,

следить,

как тёмная вода,

невесть откуда прибывая,

скользит неведомо куда

меж тесных берегов реки.

И, словно бы творя молитвы,

а может быть, как смешивая краски, –

читать стихи.

И снова, как стекляшки

цветастые, сбирая на витраж,

читать стихи.

И да не оскудеет

Рука,

что

серебром

и

медью

речи

нас

оделяет.

Воистину –

хмелит весна!

Хлебнув апреля, как вина,

поэт разгуливает странником –

летучим, вдохновенным…

пьяненьким.

Воистину –

растить стихи, какое благо!

Простись с невинностью, бумага,

терпи, знакомясь с «винностью» словесной,

нехитрой, но –

вполне небесной.

Биенье сердца и круженье головы,

волненья-тре, пряженья-перена…

Способность-работо снижается, увы.

Ха-хармсы прочие…

мужайся, старина!

Ты безнадёжен.

Солнце, май

и попки

прохожих девушек в материях из хлопка

таращатся так строго не спроста.

Какой миноз-весенний-авита!

Весною незнакомки хорошеют,

как это удлиняет шею!

Зовут на подвиг в улицах столичных,

шагают в одиночестве публичном…

Не устаю на встречных любоваться

под гром воображаемых оваций.

– Гарсон!

Один двойной и сладкий сон…

– С луною-вишенкой? Туманный?

– С оркестром и девицей Анной.

– Ах, сударь, вы легко одеты!

– Кому какое дело в этом?

– Но Анна, будучи девицей,

в засахаренных льдах хранится,

что без лимона и плаща

не пьют с оркестром натощак.

– Пусть ночь покажется ядрёной –

я буду гол и без лимона.

Плесните музыки, гарсон,

в один двойной и сладкий сон…

…и «скрипочки» –

простите за ошибку! –

Мелодию прозрачную такую

на скрипочке представят, на скрипуле…

Уйдите все, кто бы хотел

оркестра духового и двух тел.

Пусть красотки Ненароки

ходят-бродят по дороге,

на которой их встречаем

мы, красавцы Невзначаи.

Полезно гулять с головой набекрень

в июньский, прозрачный и солнечный день,

когда ты все больше и больше – олень,

безрогий (не время пока, да и лень

искать подходящих)…

полезно сирень –

июньское чудо –

явить на поляне,

где учат любви крутобёдрые лани.

– Присаживайтесь, бабочка,

листам капустным вредная!

Сам тоже травояден я –

«капустоистребителен» –

сейчас за первой стопочкой.

Присаживайтесь, деточка,

какая Вы нарядная

в своей крылатой юбочке,

и как многозначителен

изгиб летучей попочки…

Девы –

львицы и жирафы,

змейки, бабочки, растенья…

Воплотив себя, как тему,

выбирают нас, как шляпку,

башмачки, иль карамельку, –

в подходящий день недели

объявив себя новинкой,

неопознанным объектом…

Девы – как испить водицы!

Ароматом травы – девы!

«Бис!» и «браво!» – девы,

где вы

(разрешается гордиться) –

там земное притяженье,

чтоб невероятней было,

напрягает в четверть силы.

Ты – инструмент.

Прекрасный в исполненьи,

но – инструмент.

Что вынужден молчать,

и ждать желанья.

Ждать прикосновенья.

Чьё назначенье –

отвечать.

До чего твой взгляд прохладен…

И не хмурься, правды ради!

Да, морозит, но слегка

там, под сердцем и в висках.

Поцелуя мёд и млеко

отогреют человека.

Любимая, здравствуй!

Но ближе, но между,

скорлупочка шубы и фантик одежды –

цветастых портновских идей чешуя –

всё прочее.

Всё, что не ты и не я.

Ты занавешена одеждой –

так взмах клинка припрятан в ножнах.

Я буду тем, неосторожным,

кто эту занавеску сдвинет.

И полоснёт по горлу нежность,

и горлом хлынет.

Винна Инна.

Мир двоится:

Аллы голы.

Пусты лица.

Ах! Бессонница без Сони.

Тает снег, у нас в сезоне –

линька, сброс рогов…

И только,

как спасенье

Ольги долька.

Я возлежу как на подушке

на животе моей подружки.

Ворчит утробушка на ушко,

а под щекой – гряды верхушка

в шелках взращенной рыжей стружки.

Я –

наизнанку вывернутый ёж

в ладони узенькой твоей.

Так.

Тем желанней, чем больней

подкладкой шкуры познаёшь.

Я рисую Леночку:

чёлочка, гляделочки,

веснушек поле,

тропочка

к ложбинкам, возвышениям

(головокружениям!

Взлётам и скольжениям!).

Тропочка, тропочка

до…

право слово! – попочки

и остального,

далее,

в коленки и к сандалиям.

Конечно, дело трудное –

изнемогать в спокойствии.

Но не без удовольствия

(замечу, обоюдного).

Играем чёрно-белое кино.

Упала темь,

но вместе с тем

случайный луч,

проворно жаля,

кровавит губы

и вино

в твоём мерцающем бокале.

Боюсь с тобой глаза в глаза.

Немилосердно так пронзать!

Но нет, не опускай ресницы,

пусть совершается…

и длится

всей звёздной силой притяженья

заставшее врасплох сближенье.

Пусть знание сильнее красоты.

Пусть я сильней – прекрасней ты.

Я знаю очень, слишком знаю!

Ты, по секунде убегая…

Ты – существо иного рода.

Где ты растрачиваешь годы –

я по секунде набираю.

Я знаю: мы недолговечны.

Но я печален. Ты беспечна.

– Приходим к вам, зализывая раны.

За силою целительной любви

приходим к вам. Мы гаданны и жданны

приходим к вам.

Но не зови!

– Наотмашь меня судишь иль сплеча,

ты человек – здесь выпукло, там гладко, –

люблю тебя. Но для меня загадка

всё то, что я губами изучал!

– Я – детёныш, который ёжик,

я колюч, беззащитен, любим.

Ты другой. Кожура твоя кожа.

Сердце в косточке. Неуязвим.

– Сожаленья мои на прощанье:

не случилось крупице желанья

вызревать под кожицей тонкой

там, где женщина носит ребенка.

– Сомненья нет, вас полюбили

от чистой, искренней души!

Какое это счастье? Или…

Что за болезненный ушиб…

И снова больно. И опять

до самой сердцевины.

Как ты умеешь заживлять

две рваных половины…

Как мучась мучаешь, пока

два кровоточащих куска

срастутся так, что не разъять.

Чтоб всё сначала…чтоб опять…

…с полудня до полуночи

такая, хоть кричи, –

пристроится под локоток,

запустит в вену коготок,

чтоб не ослабить, не сместить, –

тоска.

Рвёт мясо до кости.

Пиши:

«Иссохшей без тебя души…»

Пиши, пиши!

«…Каким ещё дождём насытишь?»

Здесь красная строка.

И далее:

«Рука…»

Нет, зачеркни пока.

Известно, что «торопится рука».

Страницу, комкая, оставь.

Начни другую. И представь

ночь. Километры расстоянья.

Бесстрастно скорый поезд скорый

бесцеремонный в расставаньях.

Он странствует в соседний город…

Как?

Связкой ёлочных игрушек.

В ней свет, тепло, твоё дыханье…

Однако скоро свет потушат.

Ночь, километры расстоянья,

на рельсы, скорость, пластик, сталь

(как будто отстраняют душу!)

падёт кромешная печаль.

И крошево дождя падёт…

Здесь с прошлого листа впиши:

«Каких ещё дождей найдёт

иссохший этот пласт души?»

Кури. Читай.

Увы, нескладно.

Отбрось. Злословя, запиши:

«Сегодня чересчур прохладно

гадать о сущностях души.

Бумага вышла (повод это

спастись в порядочных поэтах)».

Дождь легкомысленно шутил

случайной каплей.

Ночь промокла,

накрывши дом, гасила окна,

стучалась в форточку: «Пусти!»

Но я был светел, и светил

единственным окном Тебе.

Мой подбородок голубем в руке

твоей. С сознанием греха,

с последней строчкой этого стиха

уходишь ты…

Есть женщина, судьбою невесома,

что задержалась на моём плече

листом осенним, стрекозой крылатой.

Ладонью я хотел накрыть

своё плечо. Но испугался

крыла сломать,

плоть осени разрушить.

Есть женщина, которая ушла

от моего плеча к плечу другому.

Всё будто бы.

Да разве под рубахой

там, на плече, саднит и кровоточит,

и почему-то заживать не хочет.

Каких ещё искать решений

в судьбе налаженной твоей –

когда тебе так много дней,

и так немного ощущений?

Как наше жгучее, вот это,

что именуется «мечта»

и от рождения свободно, –

как это прочим неудобно!

Как возмутительно «не так»

среди прохладных силуэтов –

живое, жгучее, вот это…

Я сочиняю встречных девушек

из молока со сдобным хлебушком.

Но исполняются старушки

с водицей и ребром горбушки.

Случайно встретишь на перроне –

чужая ты. Я посторонний.

Я отвернусь. Вагон укатит.

Чужая ты. И там, под платьем,

мне незнакомые ложбины

и выпуклостей величины.

Чужая. Кожицы плеча

губами я не изучал.

– Красотка, «ку…»? Красотка, «…да»?

Красотка, встретимся когда?

– Прохожий! Приставайте-не.

К такой заметной-не. Ко мне.

– Простите, если потревожил…

(уходит)

– Ах, нервный нынче стал прохожий!

Я так же ненавидел расставанья –

как преданно любил на расстоянии –

как чуть не умер в радости от встречи –

как умираю в скуке каждый вечер

от права быть с тобою постоянно.

– Прощай, история, – и точка.

Абзац. И далее, – Привет!

Тебе, молоденький сюжет.

Здесь, под цветастой оболочкой,

такой желанной и пригожей, –

давно знакомое всё то же…

Вперёд, с надушенной щекой,

в одёжке праздничной какой,

под этим небом голубым,

вон! – из обыденной судьбы.

– Презренной плоти лоскуток

размером с фиговый листок,

а сколько суеты, мой друг! –

бок о бок, между и вокруг…

– Ты, безусловно,

лучше всех!

Я это доказать смогу.

Но нужен соответственный разбег:

ты лучше всех, но…

ближе к четвергу.

– Ты всех загадочней?

Пожалуй! –

в местах, где пчёлка носит жало.

– Прошу прощенья, вы – змея?

Или не более чем «рыба»?

Не лицемерьте, поздно. Ибо,

нас двое, но кровать – моя.

– Пусть я –

мужчина «разового пользования»,

и пусть –

троллейбус в пик часы –

постель моя,

растрёпанная за ночь птица!

Я честный человек. И я готов жениться.

Не хочу с тобой

ни счастья, ни печали!

Мы чересчур подробно изучали

болезни эти там, в начале,

в пространствах, где свиданья назначали…

…где (пусть «когда-то» и «давно»)

мы бестолково, наугад

так жадно и взахлёб грешно,

где мы любили –

вот оно! –