Не знаю, которую ночь подряд, я не могла сомкнуть глаз, мучила дикая бессонница. Уложив сына и проворочавшись в кровати, я тихо вставала и кралась на кухню, чтобы не разбудить маму. Ставила чайник и в прострации не слышала его свист, тогда просыпалась мама и выключила плиту. Она делала две чашки чая, ставила на стол и усаживалась напротив. А я на самом деле вовсе не хотела чай, и грела чайник, чтобы не сойти с ума от тупика, в который загнала меня жизнь. Я не хотела ничего:ни дышать, ни существовать, тяжесть внутри сгибала, ломая пополам. Засыпала и спала не больше часа, потому что во снах приходил муж. И от этого становилось так больно, что хотелось, проснувшись, кричать, выть, скулить… Но не могла, потому что малыш спокойно сопел рядом со мной в колыбели. Сегодня очередная бессонная ночь, и вот отстраненно вижу, как мама ставит передо мной чашку с чаем. Мама, моя дорогая добрая мама, она понимает все как никто другой. Знает, что ни одни слова на свете не облегчат мои страдания. Знает, и просто молча сидит рядом, а в ее глазах читаются глубочайшее сострадание и печаль, она чувствует то же, что и ее убитая горем дочь. И в этом молчании я ощущала столько поддержки, что море слов не сравнится с нашей тишиной. Мамочка моя, замечательная мамуля знает не понаслышке, что я чувствую, ведь она тоже рано потеряла мужа. Но как, мам, ты справилась с болью? И смогла посвятить себя мне? Как научилась улыбаться по-новому? Как смогла жить? Когда мне кажется, что жизнь кончена… Да, так нельзя, у меня есть сын, но пока невыносимо тяжко.
Дни идут, сменяются ночи, и признаться страшно – чего я жду… Жду, что Игнат ко мне вернется… Ведь раньше всегда возвращался. Знаю, что его нет, и все равно неустанно жду… Он не приходит, и с каждым днем становится хуже, накрывает жуткая тоска. Хочется убежать, спрятаться от всего где-то далеко. Отключить мысли, сердце, душу и не думать ни о чем. И я вою, как ненормальная, стоит только остаться в квартире одной. Вою, содрогаясь от рыданий, кусая губы до крови, сжимая пальцами волосы так сильно, что чувствую, как они рвутся. Однако это не приносит мне боль, ибо я сама – сплошной комок непереносимой адской боли. Мама возвращается с сыном с прогулки и замечает мое состояние, видит кровавые ссадины на губах, царапины на руках, но ничего не спрашивает и не говорит. И я вздыхаю с облегчением, мысленно благодаря ее за понимание.
Ничего нет страшнее безысходности, когда ты не можешь сделать ничего, не можешь его вернуть. Когда так этого хочется, больше чем жить. Почему так несправедлив мир? Те, кто достойны жить, – погибают, а мрази всякие живут? Да я не вправе решать, кому жить, а кому умирать, но эта несправедливость душит. Метаюсь по квартире, ищу угол, в котором станет легче, и не нахожу. Обнимаю сыночка, вдыхая его сладкий запах, и чувствую, как внутри все обливается кровью, оттого что он никогда не увидит отца.
Несколько дней назад было девять дней со дня смерти Игната. Я не могу сказать точно, сколько дней после этого прошло потому, что потеряла счет времени. Я запуталась в течении дня, для меня это одни тянущиеся сутки, после того как он ушел. Сплю не больше часа за ночь, днем стараюсь помогать маме, стараюсь заниматься побольше Кириллом. Стараюсь, но сникаю все больше и больше, и уже почти не вижу свет.
Я не поехала к его родителям на девять дней, они звонили много раз. Не смогла, там конечно был Макс, а смотреть на него и сходить с ума оттого, что он жив и дышит, в то время как мой любимый погиб, выше моих сил. Почти весь тот день я провела на кладбище, на могиле мужа, лишь отлучившись в то время, когда пришла его семья. Тогда даже небо плакало со мной, усыпая землю мелкими каплями моросящего дождя. Был будний день, и никто больше не навещал своих родственников, по крайней мере, я не видела. Да и разве могла увидеть кого-то в своем состоянии? Я пыталась выплакать всю боль, хотела, чтобы стало легче. Кричала,ругалась на мужа за то, что бросил нас, замирала на секунду, действительно веря, что могу услышать ответ.
– Я просто хотела, чтоб мы были все вместе. Неужели я просила так много? За что отняли у меня все? – шептала я, обнимая крест любимого, не чувствуя, что промокаю до нитки под дождем. – Я так люблю тебя! Боже, как же я люблю тебя! Почему ты ушел, а любовь так и живет во мне?
Замолкала потому, что горло разрывало, сводя спазмами жуткой боли. Горело, резало, жгло… Отдышавшись, снова шептала ему, словно молитву, напевала слова отчаяния.
– Живет… И теперь приносит только ужасную боль. Я так скучаю, как же скучаю… Если бы только ты мог вернуться к нам, я больше никогда не упрекала бы тебя. Если бы только вернулся…
Хотелось рыть пальцами землю, найти его там, в глубине, и вернуть. Сумасшествие? Да, я была не в себе. И именно в тот момент было бы впору признаться в этом самой себе. Но вместо этого закричала громко, страшно, отчаянно, так, что от моего крика вороны, сидящие на ближайших деревьях, испуганно разлетелись с них.
– Твой брат вернулся! Живой и невредимый… Как я и говорила тебе! А где же ты теперь? К чему привели эти проклятые поиски? Кто вернет мне тебя? – голос утихал, и переходил в завывающий стон. – Как же я ненавижу его!
Упала грудью на могилу, прижимаясь так же, как когда-то к любимому, и громко обреченно зарыдала. Меня трясло, как последние оставшиеся на деревьях желтые листья под бьющими по ним каплями дождя. Но я совершенно не чувствовала холод, казалось, что больше не почувствую никогда ничего, кроме раздирающей изнутри муки.
Я вернулась домой глубоко затемно. Мама к тому времени уже уложила Кирилла. Тихонько прошла на кухню и села на стул, не включив свет. Посмотрела на свои руки, даже в темноте виднелась на них грязь. Но у меня просто не было сил отмыться от могильной земли. Я была опустошена полностью и окончательно.