В отпуске на все смотришь другими глазами и как бы со стороны. Катя предъявила на проходной служебное удостоверение и вошла в до боли привычный вестибюль главка. Обычно торопясь и опаздывая на работу, она пролетала его насквозь как пуля, стараясь попасть в лифт, точно он отчаливал в последний рейс. Сейчас – в отпуске – она никуда не торопилась. И вестибюль поразил ее сумраком и непривычной тишиной. Лифт не работал.
– Электричество по всему зданию отключили, – лениво сообщил дежурный по КПП, – опять что-то там где-то вырубило. Чинят.
Катя направилась к лестнице. Надо сначала подняться на второй этаж, пройти по длинному коридору, потом снова спуститься в пристройку, где испокон веку размещается уголовный розыск. Возвращаясь в знакомое место, пусть даже после недолгого отсутствия, порой замечаешь то, на что прежде и не обращал внимания. Вот, например, это здание главка… Отпускница Катя ощущала себя здесь сейчас как праздный турист. Надо же, оказывается, какое оно – это старое здание. Сколько всего видели, слышали эти стены – каких людей, сколько секретов, сколько тайн верно и угрюмо хранили. В последние годы здание главка переживало эру перманентного ползучего ремонта. Строители, как мыши в сыр, вгрызались в стены. Все менялось на глазах – перепланировывалось, благоустраивалось, модернизировалось, компьютеризировалось, обретая черты офисного евроремонта. Однако под этой еврооболочкой из пластиковых панелей и краски все равно таилась незыблемая основа, кондовый архитектурный каркас, этакий монолит, созданный в эпоху расцвета кубизма тридцатых годов.
Свет как нежданно погас, так нежданно и вспыхнул снова. Загудели обрадованно люминесцентные лампы под высокими потолками, освещая коридоры, обшивку стен, ковровые дорожки, скрадывающие звук шагов. Из дверей кабинетов хлынули сотрудники, возобновилась обычная рабочая суета.
В коридоре розыска Катя увидела невысокого, совершенно незнакомого по виду сотрудника – лысоватого, средних лет, с неприметным лицом, одетого в отлично сшитый костюм. Он скользнул по Кате взглядом. И прошел мимо, направляясь в сторону приемной начальника управления. Катя тут же о нем забыла – мало ли новых сотрудников? Открыла дверь знакомого кабинета. Никита стоял у окна, повернувшись к двери спиной.
– Привет, вот она я, – объявила Катя.
Он круто обернулся.
– Здравствуй. Откуда я тебя вытащил?
– Неважно откуда. Ты попросил, точнее приказал, и вот я явилась пред твои ясные очи.
– Ты такая сегодня… ну, не такая, как всегда. Другая совсем. – Колосов смотрел на нее. – Где ты была?
– Там меня уже нет. – Катя чинно уселась на стул. И что он так пялится? Неужели человека до такой степени может изменить новая прическа, другой цвет волос? Ой, даже жарко становится под таким взглядом – точно под прожектором.
– Что, в Сочи было так хорошо? Расцвела ты там.
– Там было славно, Никита. – Катя старалась держаться самого нейтрального тона. Черт, он сейчас прожжет у нее на лбу дырку этими своими ясными очами. – Погода, как у нас в конце августа. Но потом, конечно, дождик полил. Никита… ау, Никита… так зачем я так срочно тебе понадобилась? И для чего тебе Нина?
– Нина? Какая Нина? – Колосов неотрывно глядел на Катю. – А… Ну, о ней после. Ты садись, пожалуйста.
– Да я сижу давно. Что с тобой? Очнись. – Катя кокетливо тряхнула новой прической. – Я прямо сюда к вам, в розыск. Даже еще к своему начальнику не зашла, не поздоровалась. Что стряслось?
– У нас убийство.
– Где?
– На сорок первом километре Кукушкинского шоссе.
– Какого шоссе?
– Кукушкинского. Это возле станции Редниково. Зверски убита молодая женщина.
– Царствие ей небесное. Ты хочешь, чтобы я дала об этом происшествии информацию в прессу?
– Ни в коем случае.
– Тогда для чего ты так спешно вызвал меня из отпуска? Ты ведь знаешь: моя работа – писать статьи о раскрытии преступлений, о ваших профессиональных подвигах, формируя в умах населения и без того донельзя положительный образ сотрудника милиции.
– Катя…
– Что, Никита? – Она заглянула ему в глаза.
– Это дело необычное. Я бы сказал, из ряда вон.
– Сколько было убийств в твоей богатой практике? И сколько из них – из ряда вон?
– И тем не менее это дело совершенно особенное. Вот снимки с места происшествия. – Он, щелкнув мышью, открыл в компьютере нужный файл. – Смотри сама.
Щелкала мышка, мелькали снимки. Он укрупнил их. Катя увидела ночную натуру – освещенный фарами дежурных машин участок дороги, деревья, светлую иномарку, явно попавшую в аварию. Потом она увидела женский труп в салоне, снятый в разных ракурсах – слева, справа. Женщина была молодая. Блондинка. Что ж, все это уже было когда-то. И даже этот салон, залитый кровью, и заляпанное красным стекло машины – тоже было, и не раз.
– Семь ножевых ран, заметь, – сказал Колосов.
Семь ран. И это тоже было. Было и двадцать семь когда-то.
– Ограбление? – спросила Катя. – Хотели забрать ее машину?
Колосов щелкнул мышкой: возник снимок, запечатлевший изъятые вещи – дамскую сумку и ее содержимое: темные очки, ключи, портмоне.
– А это что такое? – Катя указала на экран. – Ювелирное украшение?
Вместо того чтобы укрупнить снимок, привлекший ее внимание, Колосов полез в сейф и достал оттуда опечатанный прозрачный пакет, явно приготовленный для отправки либо в ЭКУ, либо следователю прокуратуры. Катя узрела внутри пакета тот самый маленький тускло-золотистый кружочек, что был на снимке.
– Это древняя монета, – сказал Колосов, – вроде как византийская – мне в нашем ЭКУ сказали. Как видишь, убийца и ее тоже не взял, как и деньги и тачку. Монету в пакете я нашел под сиденьем в ходе осмотра. Может быть, она выпала откуда-то.
– Погибшая коллекционировала нумизматические древности? – равнодушно спросила Катя и внезапно тихо ахнула: – Никита, а это что за мальчишка? Ой, какой, боже, весь в крови… Вот, заснят в «Скорой»?
– Это ее сын.
– Его тоже ранили? Такого кроху?
– Нет, его не ранили. Он сумел убежать.
Катя смотрела на снимок погибшей. На фотографию мальчика на руках медсестры. Возле «Скорой» там, на снимке, стоял здоровяк-гаишник, видно было по его лицу: переживал за мальчика.
– Это инспектор ДПС, он их обнаружил – сначала парнишку, потом его мать. Помочь ей ничем не успел. Она была уже мертвая.
– Это такой вот маленький сумел убежать? – Катя покачала головой. – Да, дела… Но я все равно не понимаю. Раз это убийство пока вами не раскрыто, раз писать о нем нельзя, для чего я-то тебе понадобилась?
– Знаешь, как звали убитую? – тихо спросил Колосов. – Евдокия Константиновна Абаканова-Судакова.
– Ну и что с того?
– Абаканова-Судакова.
Катя посмотрела на снимок в компьютере.
– Мне эта звучная фамилия ни о чем не говорит.
– Судаков, ее прадед, после войны был министром среднего и тяжелого машиностроения.
– Да? Она его правнучка?
– По женской линии. А по мужской – она внучка Абаканова.
– Никита, честное слово, я не…
– Ираклия Абаканова, – повторил Колосов.
– Какого еще Ираклия? Черт… Ираклия Абаканова? Того самого? – Катя откинулась на спинку стула. – Это правда? А я-то думала…
– Что ты думала?
– Что это давно уж и не фамилия вовсе. Что это некий такой ведомственный апокриф. Темный апокриф госбезопасности.
– Я таких ученых слов не знаю. А в толковый словарь заглянуть – влом. – Колосов хмыкнул. – А рассказов о нем действительно до сих пор много ходит. Разных.
Катя пожала плечами. Что она могла сказать? Имя Ираклия Абаканова было ей знакомо. Оно часто упоминалось на страницах прессы и в телепередачах – в исторических хрониках всегда рядом с именами Берии, Вышинского. Что ж, если время и пространство относительны, то генерал Абаканов, наверное, и был тем самым последним, припозднившимся гостем, поднимавшимся по мраморной лестнице на знаменитый бал к булгаковскому Воланду.
– В войну он возглавлял управление контрразведки, – продолжил Колосов. – После войны стал министром госбезопасности и МВД. Говорят, сферы влияния они с Лаврентием Палычем все делили, жестоко боролись за влияние на Сталина. Абаканов молодой был, подсиживал Берию со всех сторон.
– Подожди, постой… но он ведь вроде потом покончил с собой? – воскликнула Катя. – Бросился под электричку?
– Под поезд метро на станции «Парк культуры».
– Это случилось после ХХ съезда?
– Нет, раньше – в пятьдесят четвертом, после расстрела Берии.
Катя снова взглянула на снимок жертвы.
– Если она его внучка, сколько же ей тогда лет? – спросила она недоверчиво.
– По паспорту тридцать один год.
– Но, Никита…
– У Ираклия Абаканова в пятьдесят четвертом остались молодая жена – он был женат на дочери министра Судакова – и трехлетний сынишка. Вот ее отец. А самому Абаканову в пятьдесят четвертом, между прочим, было всего сорок четыре года.
Катя встала со стула, подошла к окну. За окном был внутренний двор главка. В ворота как раз въехала бронированная машина – автозак. В глубине двора, задушенная со всех сторон асфальтом, росла старая корявая яблоня. Ее не посмели тронуть, срубить. Здесь, в этом тихом дворе-колодце, не сыскать было пучка травы, клочка живой земли, только асфальт, асфальт, асфальт. Но яблоня росла наперекор всему, упорно цепляясь корнями за что-то в своем глубоком подполье. Наперекор всему весной она зацветала – и как еще! По осени приносила урожай яблок. Их рвали водители служебных машин.
Яблоня была местной легендой. И эти здания за ней, окружавшие двор, – о них ведь тоже ходили всяческие легенды и рассказы. Катя сама не раз их слышала. Как и всякие городские байки, они не всегда были правдой. Говорили, например, что вон в том здании в подвале, как раз под главковской библиотекой (самой по себе легендарной), некогда располагался министерский тир. И якобы туда любил приезжать Лаврентий Берия, чтобы лично, собственноручно допрашивать там, размахивая пистолетом, врагов народа во времена борьбы с космополитизмом. Но легенда бессовестно лгала: и зловещий тир никогда не помещался в подвале под библиотекой, и Берия никогда не приезжал в этот двор-колодец, потому что его, двора, и этого здания министерского тогда, в конце сороковых годов, еще и в помине-то не было.
Слыхала Катя ведомственные легенды и про генерала Ираклия Абаканова. К этой фамилии прилагались обычно – в тех же ведомственных байках, мемуарах, хрониках – тысячи эпитетов: «злой гений МГБ», «гений контрразведки», «палач», «вдохновитель репрессий», «мистификатор», «жертва тоталитаризма».
Честно признаться, она не особенно интересовалась всем этим. Ее всегда больше влекло настоящее, чем прошлое пятидесятилетней давности. Было только как-то странно знать: вот вроде был такой всесильный генерал, министр, возглавлявший объединенные ведомства госбезопасности и внутренних дел, слитые в те времена в единый стальной кулак. Был-был, а потом вдруг сплыл: бросился под поезд метро – даже не застрелился! – покончил с собой.
В памяти, как эхо, возникали какие-то обрывки, от кого-то услышанные, где-то прочитанные: старая актриса, красавица, чаровница, звезда экрана, в одночасье отправленная в ГУЛАГ, рассказывавшая о своих встречах с генералом, о своем «нет, хоть умрите» в ответ на его настойчивые мужские притязания. И еще что-то – про какую-то блестящую операцию или контроперацию против немцев в конце войны, про фокстрот, которого генерал был большим любителем, про ипподром и скачки, про джаз-банд Эдди Рознера, которому тоже, увы, вплоть до лагерной баланды с генералом, катастрофически не повезло. Про каких-то неведомых космополитов (сейчас, убей бог, не вспомнить из истории – кто такие, откуда?), про черный «воронок» у подъезда и ночные аресты, паутину колючей проволоки, старые дачи НКВД в подмосковном поселке Кучино, про призраков страшной Сухановской тюрьмы и «облака, плывущие в Абакан» где-то там, за границей дня сегодняшнего.
Но все это было так давно. Это было уже обглодано со всех сторон, залито чернилами, перенесено на страницы мемуаров, а в реальности – похоронено и забыто. Или еще не совсем забыто? Оказывается, от тех времен наши дни отделяли всего два поколения.
– Я все-таки по-прежнему слабо соображаю, Никита: чем я-то могу тебе в этом деле помочь? – спросила Катя.
В этот момент в кабинет заглянул тот самый незнакомец в сером костюме, что, казалось, случайно встретился в коридоре.
– Беседуете? – спросил он. – Ну, не буду вам мешать.
– Это Ануфриев, – сказал Колосов. – Прикомандирован к нашей оперативной группе в связи с этим делом.
– Откуда он? – спросила Катя.
– Да вот оттуда.
– Надо же. А Нина вам для чего? – Катя внезапно встревожилась.
– Я тебе сейчас все объясню. Но сначала ты должна знать, что я узнал там, на шоссе, во время осмотра.
Катя слушала, не перебивая.
– Выходит, этот мальчик – сын Евдокии Абакановой-Судаковой? – спросила она после.
– Да.
– А как же она с ним оказалась ночью на этом Кукушкинском шоссе? Откуда и куда ехала?
– Это пока еще неизвестно.
– Но вообще, хоть что-то, кроме фамилии, вам известно о ней самой, о ее семье?
– Известно. Кое-что сами накопали, кое-какую информацию Ануфриев предоставил.
– Но почему они вмешиваются в это дело? Это же чисто уголовное преступление, не их юрисдикция.
Колосов ничего на это не ответил. Он был хмур и явно чем-то сильно озадачен.
– Ну, и какое же у тебя личное впечатление от осмотра места? – спросила Катя.
– Личное? Да как тебе сказать, чтобы было прилично, а не матерно… Что мы узнали? Да ничего особого, проливающего свет, так сказать. Евдокии Абакановой нанесено семь колото-резаных ножевых ран. По крайней мере, три из них уже изначально были смертельны. Почти все раны нанесены сзади – в шею, в спину, под лопатку. Нападение произошло в машине. Ребенок, судя по всему, в момент нападения находился на переднем сиденье рядом с матерью, и ему удалось выскочить. Или же, скорей всего, это она, спасая, вытолкнула его прочь.
– Значит, убийца находился в салоне? Пассажир?
– Вряд ли бы она ночью посадила случайного пассажира. Либо это был кто-то свой, с которым они ехали вместе, либо…
– Что?
– Ну, я подумал… у «Шкоды Октавии» довольно просторный салон. Было же темно, ночь. Убийца мог спрятаться сзади и напасть.
– Спрятаться сзади? Что, между сиденьями, что ли, притаиться? Никита, это нереально. Такое только в американских фильмах про маньяков: бац – и выскочит как чертик из бутылки.
– В этой «Шкоде» сзади на сиденье барахла разного было накидано – целый гардероб эта Абаканова с собой возила. Ну, потом эксперты осмотрели салон. Изъято несколько шерстяных волокон с сидений, потом фрагменты грунта найдены на полу, на коврике. Нет, Катя, возможности, что убийца прятался сзади, я не исключаю. Потом, само нападение… Судя по всему, оно произошло во время движения машины. Правда, скорость на тот момент еще была небольшой, иначе авария была бы гораздо серьезнее.
– Как можно сесть в свою машину и не заметить, что сзади прячется человек? – хмыкнула Катя. – Пусть даже и ночь, тьма кругом. Хотя бывали случаи, конечно. А про скорость ты к чему? Думаешь, что эта Абаканова только выезжала на шоссе, точнее, не успела отъехать от какого-то конкретного места?
Колосов снова щелкнул мышкой. Отыскал нужный файл – подробная карта района, прилегающего к железнодорожной станции Редниково.
– Вот смотри, – сказал он, – вот здесь это самое Кукушкинское шоссе. Вот место, где обнаружена «Шкода» и труп. А вот тут – метрах в трехстах за поворотом – инспектором ДПС Луковым был найден этот самый мальчик Лева Абаканов. Между прочим, на инспектора эта встреча на ночной дороге произвела неизгладимое впечатление.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Я-то? Я сам видел этого парнишку там, на месте, в «Скорой». Он был… Катя, в общем, зрелище было какое-то жуткое. Ты знаешь, у меня нервы крепкие, да и кожа, как у бегемота, на такие вещи, но даже я… Слышала бы ты, как он выл, как кричал.
– А что у нас вот здесь? – спросила Катя после паузы.
– Здесь станция. До нее от места убийства примерно километров девять. От озера и располагающегося на его берегах кантри-клуба примерно километра полтора. И примерно столько же до поселка Красный Пионер.
– Рабочий поселок или дачный?
– Дачный. Место тихое, живописное. Много художников живет, там какой-то бывший дачный кооператив. Сейчас расширяется, активно застраивается. И вот еще какая деталь: в трех километрах при выезде на магистральное шоссе – наш стационарный пост ГИБДД. А вот здесь, фактически совсем близко от места нападения, в ту ночь нес дежурство инспектор ДПС Луков. Ничего подозрительного он не видел, криков о помощи не слышал. Никто мимо него, говорит, в ту ночь не проезжал, кроме грузовой машины. Водителя он хорошо знает, тот местный. И, надо думать, вне всяких подозрений.
– Значит…
– Ничего это пока особо не значит, Катя. – Колосов покачал головой. – Это всего лишь привязка к местности. А в остальном пока только догадки. Самая главная улика – орудие убийства – отсутствует.
– А с отпечатками что?
– На приборной панели, на руле, на дверях с внутренней стороны следы пальцев рук убитой. А вот на ручке правой задней двери с внешней стороны эксперт наш обнаружил частицы талька.
– Талька?
– Если убийца не дурак, а он, кажется, не дурак, то он хватался за эту самую ручку в перчатках из латекса.
– В перчатках? Он, по-твоему, сантехник?
– Это ж классический прием заметания следов. Любой школьник, читающий детективы, это знает.
– Ладно, допустим, убийца орудовал в перчатках. Как он мог незаметно проникнуть в машину и спрятаться сзади? Только в отсутствие хозяйки и мальчика. Значит, машина где-то была этой нашей погибшей оставлена, припаркована? Но когда иномарку оставляют, ее запирают.
– Там чип-ключ, автоматика, сигнализация, – буркнул Колосов. – Я проверил вместе с Луковым. Чип-ключ на месте.
– Тогда вообще ничего не стыкуется. Получается, что убийца не мог пробраться в машину тайком и спрятаться. Значит, она все же посадила его сама. И потом… Никита, раз ребенок был в момент нападения в машине, выходит, он видел убийцу?
– Видел. Другое дело – сможет ли он его узнать?
– А где этот Лева Абаканов сейчас?
– Семья, точнее, старший брат Евдокии – Константин забрал его.
– Брат? А где ее муж? – спросила Катя.
– По нашим данным, она вот уже два месяца как разведена.
– Кто-то из их семьи был здесь, в управлении? Вы кого-нибудь уже допросили?
– Я разговаривал с ее братом Константином. Допросом это вряд ли можно назвать. Мы – он, я, Ануфриев – вместе были у шефа. Это дело уже взято на особый контроль прокуратурой, министерством, ну и, как видишь, Лубянкой.
– Потому, что жертва – внучка Ираклия Абаканова?
– Возможно, не только поэтому.
– То есть?
– У меня куцая информация. – Колосов криво усмехнулся. – Пока Ануфриев спускает нам сюда в розыск ровно столько, сколько считает нужным.
– Господи, но ведь этот самый Ираклий Абаканов уже полвека как покойник! – воскликнула Катя. – И вообще, он признан виновным в организации репрессий, незаконных арестов, фабрикации уголовных дел. Не покончи он с собой тогда, в пятьдесят четвертом, его бы наверняка судили. И до сих пор его никак не оставят в покое. Столько пишут всего. Вон Вадик мой мемуары Судоплатова читал.
– Для некоторых контор полвека – это не срок. Абаканов был шеф контрразведки, потом министр госбезопасности. Такие покойники, даже не реабилитированные Генпрокуратурой, – это особые покойники. И входить в контакт с ними и с их потомством не всякому доверят.
– Ты несешь какую-то чушь. Входить в контакт с покойником – вы что, на пару с Ануфриевым устроите спиритический сеанс: дух бывшего министра госбезопасности, явись нам!
– Если бы он явился, от нас бы только клочья полетели, Катя. – Колосов хмыкнул. – Я неверно выразился, а ты неправильно поняла. Чтобы ты правильно поняла, излагаю суть дела дальше. Значит, беседовали мы с братом погибшей Константином Константиновичем. В шоке он был, конечно, горевал. Не так чтобы головой об стенку бился – нет, все вроде в рамках приличия. И сам вполне приличное производит впечатление. Деловой такой. Кое-что, самую малость, несмотря на свое горе безутешное, он нам поведал.
– Он сказал, как его сестра вместе с сыном могла оказаться ночью на дороге?
– Вот как раз этого он нам и не сказал. Но мы узнали от него телефон и фамилию ее прежнего мужа. Это некто гражданин… черт, записано у меня, куда-то запись дел… ладно, потом найду, скажу тебе. Ну, и кое-что рассказал нам об их семье.
– Надо было сразу вызвать сюда ее мать и отца, а не брата, – сказала Катя.
– Мать его и ее давно умерла, еще в семидесятых. Отец, Константин Ираклиевич, – это тот самый, что остался в далеком пятьдесят четвертом сиротой, тоже, оказывается, три месяца, как скончался. Константин-младший сказал нам: скоропостижная смерть, тромб оторвался. Молодой сравнительно еще был мужик – пятый десяток разменял.
– И что, больше никаких родственников не осталось?
– Полно у них родственников. Константин нам сказал, что у них с Евдокией есть сводные братья и сестры. Их отец дважды женился и даже всех своих внебрачных детей усыновил. Целый выводок наследников – этих самых Абакановых-Судаковых, аж в глазах пестрит. Вот у меня список составлен: Абаканов-Судаков Федор Константинович, Ираклий Константинович – этот явно в честь деда назван, потом Ирина Константиновна, Зоя Константиновна, потом брат какой-то ихний двоюродный Павел Андреевич – это уже просто Судаков, не Абаканов. Потом еще Абаканова-Судакова Евгения Борисовна – это жена этого самого Константина, с которым мы беседовали.
– Подожди, я окончательно запуталась. Ты вот сейчас сказал – наследники. А что, там есть что наследовать?
– Есть. И немало вроде бы, даже по самым скромным подсчетам. Дед ловил шпионов, сажал врагов народа. А вот сын его имел талант к другим вещам. Как первую половину жизни он прожил, не знаю, а вот вторую – явно с большой пользой для себя. В последние десять лет он успешно занимался бизнесом, возглавлял ряд компаний. Сколотил капитал. Основа его – контрольный пакет акций горно-обогатительного комбината в Анжеро-Судженске. Город такой есть, Катя, почти что Рио-де-Жанейро.
– Это называется – «ты будешь олигархом»?
– Очень возможно, но…
– Что – но?
– Да не знаю я, Катя. Не знаю пока. Все еще покрыто туманом, кроме трупа в машине. И единственного свидетеля убийства – четырехлетнего мальчишки.
– А эта монета? – спросила вдруг Катя, кивая на стол.
– Пока это только улика, изъятая с места происшествия. Неразъясненная улика.
– Ну, хорошо, а все же зачем тебе в этом деле потребовалась Нина Картвели? Ведь ты и меня – я чувствую – втягиваешь в это дело, чтобы я помогла тебе ее привлечь.
– Я тебя втягиваю? Да я помощи прошу.
– В чем?
– Позвони Нине сейчас, найди ее. Пусть приедет сюда.
– Зачем? Никита, ты вспомни Май-Гору, весь тот кошмар, что Нинке там пережить пришлось. Ей вот так тогда хватило. А ведь она тогда ребенка ждала.
– Все забывал спросить – кто родился-то?
– Мальчик. Гогой зовут.
– Мальчик – это хорошо. Вообще, хорошо, что она мать, что с детьми умеет обращаться. А то, что она к этому в придачу детский врач, – хорошо втройне. Лучшего варианта и не подберешь в таком щекотливом деле.
– Нина – детский стоматолог, – сказала Катя.
– Стоматолог? Черт… А я-то думал… Ладно, сойдет. Это не суть важно. Все равно ведь детский. А чтобы детей уговорить зубы лечить, такую психологию порой надо развести – закачаешься.
– И что ты опять плетешь? – вспылила Катя. – Чувствую, что какая-то жуткая авантюра! Объясни толком, иначе не буду тебе помогать.
– Дело в том, что семья Абакановых-Судаковых ищет хорошего детского врача, чтобы тот в ближайшие недели постоянно находился возле ребенка. А нам позарез нужно доверенное лицо, толковый конфидент – там, в их среде, потому что без объективной информации мы ситуацию по этому делу не проясним, а лишь запутаем.
– Нина не согласится.
– Она согласится.
– Не согласится ни за что.
– Я ее очень попрошу. И ты тоже. На, звони ей. – Он протянул телефон. – Пусть приедет сюда немедленно.
– Это, знаешь ли, уже ни в какие ворота. Ее нельзя втягивать во все это.
– Я тебя прошу, Катя, позвони ей. – Он держал трубку.
– Ты со мной не искренен. – Катя решила стоять до конца. – А это дело серьезное. И втемную влезать в него по вашей дурацкой прихоти я Нинке не позволю. Она и моя подруга. И она в первую очередь должна думать о своем сыне.
– А этот пацан, этот Левка Абаканов, там, в их этом чертовом доме? – Колосов грохнул трубкой об стол.
Грохота и гнева Катя не испугалась. Подошла к нему. Он отвернулся к окну. Он досадовал на себя, что невольно сгоряча сказал то, что пока не хотел говорить. То, что тревожило его все сильнее, заставляя идти на поводу у Ануфриева, как раз и предложившего всю эту «операцию по внедрению информатора».
– Никита, скажи мне все, как есть, – попросила Катя.
Сказать все… Чудачка все же она! Что он, начальник отдела убийств, знал сам на данный момент? Только то, что видел своими глазами, – труп Абакановой в «Шкоде», кровь, потом странную сцену, разыгравшуюся в кабинете у шефа, когда ему представили в качестве напарника этого Ануфриева. Потом лицо этого самого братца – Константина Абаканова, – когда они разговаривали там же, у шефа в кабинете. А потом было то, о чем он решил пока умолчать, да вот не вышло. Была дорога туда, к ним в элитный поселок Калмыково, когда они целой делегацией от главка, прокуратуры и министерства отправились на бывшую госдачу министра тяжелого и среднего машиностроения Судакова. Госдача эта и примыкавший к ней парк в несколько гектаров давно уже были выкуплены из спецфонда и приватизированы его предприимчивым внуком, преуспевшим в делах бизнесменом Константином Ираклиевичем.
Они ехали по Киевскому шоссе, миновали Внуково. Вон там, за лесом, некогда жил в своей резиденции прославленный маршал, а теперь проживает банкир, напротив некогда была госдача брежневского министра иностранных дел, которого американцы прозвали «мистер НЕТ». А вон там была дача Любови Орловой и Александрова.
Повернули в сторону Калмыкова. И спустя четверть часа уже въезжали в массивные железные автоматические ворота, в тот двор, как в крепость.
Их цель была проста – побеседовать с членами семьи, которые собрались здесь, в этом загородном доме. Колосов смотрел в окно машины, и ему казалось, что время остановилось здесь, точно уснуло или остекленело на этих прямых, аккуратно подметенных аллеях, обсаженных голубыми, еще такими советскими елками. Он увидел кирпичный фасад дома, многочисленные окна, глянул наверх – и внезапно сердце его замерло.
Окно мансарды третьего этажа под самой крышей было распахнуто настежь в этот холодный ветреный ноябрьский день. А на подоконнике стоял ребенок – тот самый – Колосов узнал бы его из тысячи. Он не держался, не цеплялся ни за что – ручки его просто не доставали до краев рамы. Он стоял и смотрел вниз – на них. Еще мгновение – и он бы…
Колосов услышал сдавленный крик – это закричала беременная жена Константина Абаканова – Евгения. Крик этот полоснул его по сердцу, и он, позабыв обо всем, бросился в дом. В тот миг он не реагировал ни на что – ни на поднявшийся за спиной переполох, ни на обстановку внутри. Судаковы-Абакановы кричали и суетились, шум стоял, как в курятнике.
– Где у вас лестница наверх? – крикнул Колосов.
– Вот сюда, за мной, скорее. – От всего этого семейного содома отделился, отпочковался бледненький темноволосый паренек лет шестнадцати, увлекший Колосова через обширную, как зал, гостиную и сумрачную столовую к широкой лестнице, ведущей на второй этаж. В мансарду вела еще одна лестница – винтовая. Колосов преодолел ее в три прыжка и, к счастью, не опоздал – буквально сдернул ребенка с подоконника.
– Малыш, ты что? Ты куда залез-то? – тормошил он мальчика.
Тот молча отталкивал его от себя крохотными ручками, крутил головой. Снова, как и там, в «Скорой», пытался вырваться, словно чужие прикосновения были для него нестерпимы. На этот раз он не кричал и не визжал, но это странное молчание – нет, безголосие – отчего-то напугало Колосова сильнее, чем тот поросячий визг на дороге.
– Как же вы можете оставлять его одного без присмотра? – обрушился он на подоспевшего парня. – Да еще при открытом настежь окне!
– Открытом окне? – Парень (позже Колосов узнал, что его имя Федор Абаканов-Судаков) поспешно захлопнул створки. – Я не знаю… Странно, что оно вообще открыто. Наверное, мама здесь проветривала или шпингалет соскочил.
Колосов хотел было осмотреть окно, но ему помешали. И с беседой тоже ни черта не вышло. Происшествие всех выбило из колеи. Знакомство хоть и состоялось, но все было как-то нервно, скомканно. В довершение всего то ли от испуга, то ли еще по какой причине беременной жене Константина Абаканова – этой самой Евгении – стало плохо. Позвонили врачу. И все вообще смешалось.
– Нет, так мы с этой компанией далеко не уйдем, – тихо, веско изрек Ануфриев, когда вся их пышная делегация возвращалась назад несолоно хлебавши. – Тут надо проработать иной вариант.
Этим иным вариантом и должна была стать Нина Картвели.
– Мальчик, по-твоему, хотел броситься вниз? – тихо спросила Катя, выслушав его краткий рассказ. – Не рано ли в четыре года решаться на самоубийство?
Он не ответил. Он все уже сказал ей. Все, что мог.
– Ладно, раз ты настаиваешь, я позвоню Нине, приглашу ее сюда. – Катя взяла телефон. – Только я не уверена, что она согласится.
– Можно обойтись и без согласия.
Катя резко обернулась: на пороге кабинета покачивался с носка на пятку тот самый тип – Ануфриев.
– Как это так? – Катя выпрямилась.
– Человека ставят в определенные условия, и он работает. Добросовестно. – Ануфриев прошелся по колосовскому кабинету. – А согласие, барышня, – это пустая формальность.
– Барышни в супермаркете за кассой. Я офицер милиции, – сказала Катя. – Запомните, пожалуйста.
– Я запомню. – Ануфриев улыбнулся ей. И сразу – точно ластиком – стер улыбку со своих тонких губ.