14 мая 1925 года, Ленинград
– Ну как же ничего ценного? – отняла от лица платочек гражданка Пичугина, с укором взглянув на мужа. – А моя шуба? А у Лелечки? Стыдно сказать, все белье пропало! Это какой-то извращенец орудовал, не иначе.
– Муся, прекрати, мне, ей-богу, стыдно перед товарищами из милиции. Шуба котиковая, велика ценность! Мы же не буржуи какие-нибудь, проживем и без шубы, все равно старая была, еще от тещи-покойницы по наследству досталась, – громко, выразительно глядя на супругу, объяснял обстановку Николай Михайлович Пичугин. – А из денег два червонца пропало. На черный день откладывали, – скорбно сообщил отец семейства.
– Понятно, – покивал невысокий чернявый милиционер в поношенной гимнастерке, с наганом за поясом.
Казалось, он вовсе не слушает Николая Михайловича, полностью погрузившись в созерцание. Посмотреть было на что. При всеобщей политике уплотнения семейство Пичугиных проживало в отдельной квартире из шести комнат. Хорошо меблированной, со всякими финтифлюшками. Буржуйская, одним словом, была квартира.
– А вы думаете, что мы из всяких там бывших, да? – тут же ухватил его мысль хозяин квартиры. – Уверяю вас, что это не так. Совершеннейшим образом не так. Мой отец и мой дед были живописцами. Выбились из самых низов. Деда моего за большой талант в Академию художеств приняли на стипендию, своих средств на обучение не было. И он, знаете ли, там вместе с Тарасом Шевченко учился, а тот и вовсе крепостным был. И потом бедствовали! Да. Нищенствовали, можно сказать, – горячо рассказывал Николай Михайлович. – И только под конец жизни талант деда был признан обществом и вознагражден. И все, что вы видите, это все еще дедом заработано. Отец мой тоже всю жизнь с кистью в руке. И я вот, грешный, по их стопам пошел. Хоть таланта выдающегося, может, и не имею. Впрочем, не мне судить, – скромно проговорил Николай Михайлович, выпячивая грудь и упирая в нее подбородок. – Но, однако же, большое полотно для ПЕПО недавно закончил. Являюсь членом ГИНХУКа, Государственного института художественной культуры. А недавно по поручению самого товарища Бадаева, – тут Николай Михайлович поднял вверх палец, – я оформлял столовую кооператива рабочих центрального района. А еще регулярно по заданию Санпросвета выполняю плакаты. Мой плакат «Трудовые руки не боятся мыла!» даже на проспекте 25 Октября был представлен. А недавно, тем же товарищем Бадаевым, мне поручено написать портрет товарища Владимира Ильича Ленина! Для его личного кабинета.
Речь хозяина квартиры произвела на визитеров должное впечатление. Взгляд милиционера с наганом смягчился. И, прощаясь с хозяевами, он даже протянул Николаю Михайловичу руку.
– Что ж, товарищ Пичугин, опись украденного у нас имеется, воришки наверняка пожелают сбыть вещи, тут-то мы их и сцапаем. Не сомневайтесь, – твердо пообещал он, кивнул своим товарищам, и они покинули ограбленную квартиру.
– Уф, – выдохнул с облегчением Николай Михайлович, затем поднял на жену страдальческий взгляд: – Муся! Муся! Зачем ты их позвала?
– А что же делать, прикажешь? – тут же прекратила горький плач Мария Григорьевна. – Ты на два дня уехал, Леля в университете, Андрюша в школе, Клава у тетки в деревне, сам ей отпуск дал, я на рынок ушла, возвращаюсь, а тут!.. Ты только взгляни, что творится в квартире!
В квартире действительно творилось что-то ужасное. Мебель была перевернута. Шкафы распахнуты. Ящики комодов вывернуты, белье на полу. Вилки-ложки разбросаны по комнате.
– Хорошо, посуду не побили, – порадовалась Мария Григорьевна.
– Хорошо, что серебро припрятали как следует, – поддакнул Николай Михайлович.
– Да уж. Не из-за двадцати же рублей и шубы они тут все перевернули? – озабоченно проговорила Мария Григорьевна.
– Да. Навряд ли. Может, навел кто? Я же на той неделе деньги получил за заказ для шляпной мастерской.
– Коля, это всего семьдесят рублей!
– Да, не то, – озабоченно потер лоб Николай Михайлович. – Но все же не стоило тебе вызывать милицию. Ни к чему в дом посторонних водить. Сама знаешь, какая сейчас обстановка в городе с этим уплотнением, того и гляди подселят каких-нибудь. Наплачемся.
– Ну что, Поликарп Петрович, что там у этого ограбленного художника, Пичугина, кажется? – поинтересовался начальник Первой бригады Уголовного розыска Павел Гаврилович Громов.
– Да, на первый взгляд ничего особенного. Залезли воры, украли двадцать рублей, шубу хозяйскую из котика, а у дочки шесть пар шелкового белья.
– Ну, ты подумай, какой нынче тонкий вкус у домушников, – усмехнулся Павел Гаврилович.
– Вот-вот.
– А что же странного вы обнаружили?
– Странным было то, что квартира вся перевернута вверх дном.
– Ну, что ж тут странного? Наверное, деньги искали, драгоценности. Вы же знаете, народ их куда только не прячет, – нисколько не впечатлился Павел Гаврилович.
– Да. И все же. Воры, например, пропустили несколько занятных вещичек в квартире. Например, меховую горжетку. Или, скажем, платье креп-жоржет. А уж сколько в квартире всяких безделушек…
– Ну а что сами хозяева говорят?
– Квартиру ограбили днем, когда никого дома не было. Первой вернулась хозяйка, она и вызвала милицию. К нашему приезду она обнаружила пропажу, но ничего особенного в случившемся не усмотрела. Далее вернулся хозяин, при нас вернулся. Его вообще в городе два дня не было, ездил с группой Санпросвета в Кронштадт. Очень оборотистый гражданин. Он и в Институте культуры, он и у товарища Бадаева по личному его заказу что-то там рисует, и для Санпросвета плакаты, и еще невесть что. А дед его вместе с Тарасом Шевченко в Академии художеств учился.
– Да что ты? – заинтересовался более просвещенный Павел Гаврилович. – Как, говоришь, этого художника фамилия?
– Пичугин Николай Михайлович.
– Пичугин, Пичугин… Нет, не слыхал. Ну и что же хозяин?
– Как мне показалось, был очень недоволен тем, что жена милицию вызвала. Всячески давал понять, что дело пустяковое. Шуба старая, белье дочкино, это вообще смешно, да и двадцать рублей… шут с ними. Нервничал. А с другой стороны, я в это время их хоромы разглядывал. Их, видишь ли, четверо плюс кухарка в отдельной шестикомнатной квартире проживают. Это при том, что многие граждане в подвалах да бараках теснятся.
– Ах вот оно что. Ну, может, ты его и правда напугал. А квартира эта им еще до революции принадлежала?
– Ага.
– Наведи-ка ты справки про это семейство, про деда и так далее. На всякий случай. Ну а барахло надо поискать на толкучках, да в кабаках на Лиговке, да по малинам. Вон Андрюху Соломина пошли, у него там много знакомцев, отыщет.
– Павел Гаврилович, сегодня ночью была ограблена контора «Кишпромторга» на Гороховой, – на следующий день, утром, докладывал ему Поликарп Петрович, дежуривший в ночь по Уголовному розыску.
– Докладывайте, – кивнул, устраиваясь за столом, Павел Гаврилович.
– Контора располагается во втором этаже трехэтажного особняка на Гороховой. На первом этаже винная лавка, держит китаец Хао Чан. Сторожа в «Кишпромторге» нет, не та выручка. Так что залезли ночью, взломали дверь, сняли попросту с петель, вошли в контору, сейф вскрыть не смогли, все разорили, даже кое-где стены попортили, потом вскрыли заделанный проем в полу, при прежних владельцах там была лестница винтовая, залезли в лавку. Денег китаец в магазине на ночь не оставляет, у него даже сейфа нет, в кассе тоже было пусто, так что побили бутылки, шкафы от стен отодвинули. Унесли штук пятнадцать бутылок, глыбу шоколада. Еще кое-что по мелочи, больше напортили, чем украли, и ушли через второй этаж, – коротко, четко доложил Поликарп Петрович.
– Гм… Считаешь, действовали дилетанты?
– Думаю, да. Полезли наобум, толком не подготовились, даже сейф вскрыть не смогли.
– Может, молодняк зубы пробует? – потер подбородок Павел Гаврилович.
– Может, и так. Только нагадили больше, чем украли, теперь в конторе ремонта за государственный счет ого-го сколько. Можно за порчу государственного имущества привлечь, а?
– Слушай, Поликарп, а мне вот в голову идея какая пришла. А кому этот особняк до революции принадлежал?
– Не знаю.
– А ты выясни. Может, наследники явились добро припрятанное забрать. Или кто-то из уголовных элементов пронюхал о кладе. Уточни в жилищном хозяйстве.
– Есть.
– Ну а по делу Пичугина что? Разыскали шелковые панталоны?
– Пока нет. Но Андрей говорил, панталоны вор мог для своей крали прихватить, тогда их не отыщешь, не будешь же всем девицам юбки задирать. Шуба тоже пока не всплыла. Ну а с деньгами и так все ясно. Двадцать рублей – не велика добыча. Пропили уже небось.
– Это верно. Ладно, иди работай.
Работы в городе было много, и, хотя в последнее время крупных бандитских нападений в Ленинграде не случалось, все же хорошо они поработали в последние годы, подчистили всякие элементы, засадили в тюрьмы, кого-то расстреляли, кто-то из бандитов погиб при задержании, как Ванька Сибирцев. Но все же лихих людей пока хватало. Разбойные нападения, ограбления и даже убийства еще случались в их славном городе, а значит, надо бороться дальше, размышлял Поликарп Петрович, размашисто шагая по Садовой улице в сторону Гороховой.
Председателя домового комитета некоего товарища Штучкина, мелкого, суетливого, в кожаной, с трудом сходившейся на его упитанном животике куртке, он разыскал не без труда. По свидетельствам жильцов, в помещении комитета застать его было сложно, он обожал обходить вверенный ему дом с флигелями и пристройками. И действительно, облазив все чердаки, обойдя все окрестные подвалы и лавки, Поликарп Петрович обнаружил неуловимого председателя мирно беседующим с дворником в подворотне.
– Из милиции, ко мне? – слегка побледнел товарищ Штучкин. – Это, позвольте, по какому вопросу, не насчет ли ремонта крыши? Нет? А, да, дрова, вероятно? – не трогаясь с места, принялся перебирать председатель, предварительно мигнув дворнику, чтоб тот исчез.
– Нет. Хватит гадать, гражданин, пройдемте к вам в контору, там и побеседуем.
– Итак, меня интересует вопрос, кто при старом режиме владел этим домом? – по-хозяйски устраиваясь возле стола председателя, спросил Поликарп Петрович.
Штучкин ему не нравился. Мелкий жулик и враль, но к делу, которое расследовал Поликарп Петрович, этот факт отношения не имел.
– Ах, вот вы о чем! – радостно воскликнул Штучкин, продолжая лебезить перед посетителем. – А это проще простого. Когда-то этот дом целиком вместе с флигелями принадлежал одному известному живописцу по фамилии Пичугин, затем его сыну, тоже живописцу. Сами они проживали в фасадной части дома, а флигели сдавали внаем. Отец занимал первый этаж, сын с семейством – второй. На третьем у них была мастерская. Еще во дворе слева имеются конюшни, там же каретный и дровяной сарай. Потом старый художник умер, весь дом отошел к сыну. Это еще в прошлом веке было.
– А вы откуда так хорошо все знаете?
– А мой дед у них изволил камердинером служить. Сами мы всегда вон в том флигеле на втором этаже квартировали. Так вот, сын, значит, скончался в восемнадцатом году. Убили его. Время было неспокойное, убили ночью, кто – неизвестно. Жена умерла еще раньше, а его сын, внук то есть первого того художника, жил отдельно, квартира у него была своя, где, точно не скажу. Внука того звали Николай Михайлович. Это я точно знаю, мы с ним в детстве иногда играли во дворе. Он и отца к себе забрать хотел после революции. Брось, говорит, все, переезжай. А тот ни в какую. Мать моя тогда у сына, то есть у отца, ну, в общем, у Михаила Афанасьевича, кухаркой служила. И даже не кухаркой. А так, по дому. Хозяйство у него к тому времени совсем маленькое было, – искательно улыбаясь, рассказывал председатель. – В общем-то мать моя его и нашла. А еще у Михаила Афанасьевича три дочери были старшие, сын-то последним родился, от второй супруги, первая еще раньше умерла. Вот. Где дочери сейчас, не скажу. Потому как давно повыходили замуж, может, и за границу сбежали. А сын вроде здесь, квартира у него была возле самого Таврического сада, на Сергиевской улице, Чайковского по-новому, – услужливо трещал председатель.
Поликарпу Петровичу стоило большого труда не выдать свое волнение. Пичугины, значит! До чего у Павла Гавриловича нюх, никогда не подводит, как в воду глядел.
– Ну а еще у Пичугиных недвижимое имущество в городе имелось?
– Еще? – с удивлением спросил председатель. – Дача была, в районе Белоострова, где, точно не скажу. Мы там с матушкой не бывали. А больше вроде и ничего.
– А почему же Николай Пичугин съехал из особняка, не захотел жить с папашей. Дом-то вроде огромный?
– А вот точно не знаю. Но вроде не ладили они на почве искусства. Младший Пичугин гением себя мнил, за деньги портреты писать отказывался, хотел прославиться. Но куда ему, таланта не хватило, – меленько посмеиваясь, с удовольствием заметил гражданин Штучкин. – Вот на этой почве и съехал. Но перед самой революцией помирились. Хотя съезжаться обратно и не стали.
– Вот, значит, как. Значит, оба нападения были не случайны, – выслушав рассказ Поликарпа Петровича, заключил начальник Первой бригады Павел Гаврилович Громов. – Ну что ж, это уже что-то. Кстати, сколько человек орудовало в обоих случаях, удалось установить?
– Судя по всему, не меньше двух. На улице Сергиевской, простите, на Чайковского, дворничиха припомнила, что несколько дней возле их дома крутился какой-то тип. С виду приличный, среднего роста, лет около сорока, в кепке, пиджаке, ничего особенного. Дворничиха его только издали видела. Он напротив дома Пичугиных прогуливался. Три дома туда, три сюда. И все это среди бела дня, вот она и не волновалась. Кто же при свете дня худое задумает?
– Действительно. Значит, воры наши – не дураки. По крайней мере, один из них. А что ты вообще думаешь по этому делу? – доставая из ящика стола кулечек сахара и банку с чаем, спросил Павел Гаврилович. – Извини, не обедал сегодня, хоть чаю попить. Будешь со мной за компанию?
– Давайте, я тоже как-то про обед забыл.
– Тогда бери стаканы и иди к дежурному за кипятком, а я хлеб нарежу. У меня тут свежая краюшка имеется, – расплываясь в довольной улыбке, распорядился Павел Гаврилович.
– Так вот, по поводу пичугинского дела, – неспешно прихлебывая горячий чай, проговорил Поликарп Петрович. – Думаю я, что старый художник, отец нынешнего Пичугина, припрятал какие-то ценности, и об этом стало известно кому-то. Может, из бывшей прислуги кто-то за кладом охотится или родственники какие-то. Может, скажем, его внуки или дочери, а может, и зятья. Выяснить местонахождение всех членов семейства Пичугиных я еще не успел.
– Ну а этот хитрый тип, председатель жилищного комитета, он что? Его не подозреваешь?
– Честно говоря, нет. Если бы он знал о кладе, уже давно бы его забрал после смерти хозяина, старого Пичугина. Дом некоторое время пустовал. А Штучкин этот все ходы-выходы в доме знает. Мог бы это дело по-тихому провернуть.
– Тоже верно. Значит, надо искать родственников и прислугу. Ну и к Николаю Пичугину тоже присмотрись. Конечно, сам он свою квартиру разорять бы не стал, но, может, в его окружении есть люди, которые могли пронюхать семейную тайну и специально трутся возле них?
– Тоже верно. Но сперва расспрошу его, что могли искать в старом доме его отца. А заодно посмотрю в архиве, нет ли там сведений по делу об убийстве Пичугина-старшего, хотя в то время документация велась из рук вон плохо.
– А ты знаешь что? Поговори-ка ты с Яном Карловичем, он как до революции начал в розыске служить, так, считай, и не прекращал ни на день. И в революцию, и в Гражданскую всегда на посту. Поговори с ним, может, вспомнит? Он из старых спецов, у него память на такие дела феноменальная.
– Дом Пичугина на Гороховой? Когда, говорите, это было? – отложив папку с документами в сторону и привычно расправляя седую, щеголеватую бородку, переспросил Ян Карлович.
– В восемнадцатом, а вот месяц я не сообразил спросить, – виновато пояснил Поликарп Петрович. – А дом такой желтый, трехэтажный. С таким треугольником на фасаде и с колоннами на втором этаже, там вроде что-то типа балкона, – припоминал он вид пичугинского дома.
– Это, получается, за Мойкой? – уточнил старый сыщик.
– Ну да. Между Мойкой и Садовой.
– А вы знаете, Поликарп Петрович, – вскинул голову старик, довольно посверкивая глазами, – вспомнил! Это было поздней осенью. Было жутко промозгло, сутки напролет шел снег с дождем, дров почти не было, все мы грелись возле одной горячей печки, тут же готовили еду. Сушили одежду. Запах в помещении, скажу я вам, был ужасающий… – погрузился в воспоминания Ян Карлович. – Да. Унесло меня куда-то в сторону, – смутился он, виновато улыбаясь. – Так вот, Пичугина убили в собственном доме, ударом в висок. У него такое тяжелое пресс-папье имелось из яшмы, им и убили. Убили ночью. Старик жил один, кухарка и дворник обитали в собственных помещениях. Кухарка его утром и нашла. Лежал он посреди кабинета, раскинув руки, с раной на голове. Что характерно, замки в доме взломаны не были, стекла не разбиты. Значит, скорее всего хозяин сам впустил своего убийцу. Далее, все в доме было перевернуто вверх дном, но, по свидетельству кухарки, поживиться в доме было нечем, потому как покойного хозяина несколько раз посещали товарищи с мандатами и все ценное, что было в доме, драгоценности, золото, серебро, деньги, давно экспроприировали. Но гость Пичугина все же что-то в доме настойчиво искал. Дело мы тогда так и не раскрыли. Мало ли в то время в городе всякого сброду бесчинствовало? Отпечатки пальцев на месте преступления мы «сняли», но в нашей картотеке обладатель их не значился. Одно время подозревали дворника и кухарку. И даже сына покойного, но ни улик, ни доказательств против них собрать не удалось. Да и мотивов у них не было. Так оно и осталось нераскрытым. А почему вы, Поликарп Петрович, заинтересовались этим делом?
– А вот, Ян Карлович, какая петрушка. Несколько дней назад была ограблена квартира Николая Михайловича Пичугина, сына того самого. Взяли так, ерунду, но вся квартира вверх дном перевернута. А вчера ограбили контору «Кишпромторга», которая располагается во втором этаже того самого дома на Гороховой, что принадлежал старику Пичугину. Взяли опять-таки сущую ерунду, но все в конторе и в лавке на первом этаже перевернуто, даже стены попорчены.
– Значит, вы считаете, что эти два дела могут быть связаны?
– А вам так не кажется?
– Безусловно, связь просматривается. Создается впечатление, что кто-то настойчиво ищет что-то в домах Пичугиных.
– Именно. В нашем случае грабителей было как минимум двое.
– Ну, это объяснимо, убийца старого Пичугина, если это, конечно, он орудует, мог найти себе компаньона. А пальчики вам удалось снять?
– Да, отпечатки имеются.
– А давайте-ка попробуем сравнить ваши образцы с отпечатками из старого дела. Конечно, в те годы отчетность велась крайне небрежно, но картотеку я вел очень тщательно.
– Спасибо, Ян Карлович. А я хочу побеседовать с Николаем Пичугиным, должен же он знать, за чем именно охотятся бандиты.
– Думаю, должен, и побеседовать, безусловно, стоит. Вопрос в другом, пожелает ли он быть откровенным, – с сомнением проговорил старый спец.
– Но допросить его все же стоит.
– И, может даже, понаблюдать. Все же, согласитесь, Поликарп Петрович, что преступник проявляет завидную настойчивость. Потерпев неудачу в восемнадцатом году, он решил повторить попытку в двадцать пятом. И кстати, почему такой большой перерыв? Он был в отъезде? Сидел? Или просто выжидал подходящего случая?
– Да, есть над чем подумать. А кстати, у Николая Пичугина имеются три старшие сестры, по старому делу они у вас не проходили?
– Нет. Одна из сестер проживала с мужем в Москве. И насколько нам удалось установить, ни она, ни супруг Первопрестольной не покидали. Вторая сестра была замужем за художником, учеником отца, проживала на Васильевском острове в казенной квартире Академии художеств. И у нее, и у супруга на момент убийства было алиби, оба были тяжело больны. А вот что касается третьей сестры, самой младшей, ее местонахождение установить не удалось. Ее муж был коммерсантом. Еще летом восемнадцатого они куда-то бесследно исчезли вместе с сыном. Никому из родственников об их судьбе ничего известно не было. Вот так.
– Спасибо. Значит, имеет смысл разыскать всех троих, – сделал себе заметку Поликарп Петрович.
– Попробуйте, коллега. Попробуйте.