Бацунов Григорий Петрович
В конце ноября 1939 года погрузили нас в эшелон и отправили на Карельский перешеек. В первых боях очень трудно было приспособиться к местным условиям. Сплошной линии обороны у финнов не было, действовали лишь небольшие мобильные отряды лыжников. Полк же наш не был полностью укомплектован лыжами, а передвигаться без них по снегу в некоторых местах не представлялось возможным. Поэтому действия полка и оказались замедленными. Используя лесистую местность с многочисленными полянами, финны устраивали там снайперские гнезда. Неоднократно наши роты и взводы попадали в их засады и несли большие потери. Где-то в конце декабря попала под огонь снайпера и наша рота…
Двигались цепью и вышли на поляну метров двести в длину и семьдесят в ширину. Кругом лес, на поляне трава высокая, старая, камыш и кустарник. До середины не дошли, как один за другим стали падать… Все попадали, залегли в этой траве. Я зарылся в снег, он рыхлый, мягкий, ничего впереди не видно из-за камыша. А кто голову поднимет – сразу готов… Пулеметчики с нами были – расчет РПД, две очереди не успели дать, обоих сразу положили… Потом командир по цепи отдает приказ: «Передать на правый фланг: отделение сержанта Старкова в обход поляны!» Поползли ребята, а мы в снегу лежим, постреливаем не глядя. Не видно же, откуда бьет. Голову никто не поднимает, а эта сволочь все равно стреляет. То одного, то другого зацепит… Но ребята обошли краем поляны, вышли на гнездо. Так там женщина оказалась… У этой стервы как раз патроны закончились. Подошли к сосне, а у нее там прямо помост из досок на сучках подвешен, метров пять от земли. Сучья на соснах там низко растут, ребята, как по лестнице, по ним полезли, так она прикладом одному голову разбила… Сбросили ее оттуда вместе с досками и хотели на клочья порвать, да командиры не дали. А она ведь человек двадцать убила…
В январе бои поутихли, мы как раз возле какой-то деревушки стояли. Жителей там не было, они все ушли, побросав все. В домах столы, кровати и перины с подушками, в некоторых даже посуда осталась. Когда на посту стоишь, снег под ногами скрипит, а финны по ночам даже на шум стреляют. Так мы подноровились. В дом зайдешь, подушку стащишь, штыком разорвешь, пух под ноги высыпаешь – и ногам тепло, и снег не скрипит. Потом как-то ликвидировали группу диверсантов, человек пятьдесят, и они прорывались через наш участок.
Чтобы не дать им пройти, нас расставляют часовыми метров через сто пятьдесят друг от друга. Командир ставит меня на пост, а с ним капитан НКВД. Тот говорит: «Смотри внимательней! Не стреляй, тут наши ребята ходят, документы собирают и оружие у убитых». Ушли они. Стою на посту, а местность почти открытая. Кругом трава старая да кустарник реденький. Вдруг вижу: идут двое в моем направлении. Кричу им: «Стой! Кто такие?!» Они молчат, все идут, и уже метров семьдесят от меня. Приглядываюсь: на них накидки, как плащи, с капюшонами на головах, на наших вроде не похожи. Опять кричу: «Стой! Стрелять буду!» А они все идут. Тут я винтовку вскинул и сразу выстрелил. Один упал, а другой побежал в сторону другого нашего поста. А от поста до поста недалеко, мы даже видим друг друга. Гляжу: они на посту сцепились, катаются. Я кинулся бегом помочь нашему, и тут сзади меня как долбануло… Упал, лежу, чувствую, у меня аж вещмешок задымился. Подбегает наш командир взвода с двумя бойцами и с ними этот капитан. У него в руках автомат, со ствола дымок еще тянется, и тут я понял: это он, стерва, в меня стрелял… Капитан на меня орет: «Почему пост бросил?! Ты че стрелял?! Я же тебя предупреждал, что здесь наши ходят. Если убил нашего, я сейчас же тебя застрелю за оставление поста и за то, что открыл огонь по своим!» Подошли к убитому, капитан сдернул накидку с него, а там форма не наша. Из-под куртки торчал воротник серый с зелеными петлицами, как у лесника, оружия, правда, не было. Капитан обшарил карманы, ничего в них не нашел. Тогда он снял с шеи убитого медальон, часы с руки, себе в карман положил. Руки вытирает о себя, на меня посмотрел и говорит: «Ну, твое счастье…» А второй все-таки ушел. Убил нашего штыком его же винтовки… А мне потом командир роты объявил благодарность «за умелые и правильные действия на посту».
На лыжах финны, конечно, хорошо бегали. Они у них широкие, прямо как наши охотничьи, только чуть короче. Был такой случай. В начале февраля послал нас командир в финское село, километров за пять от нашего лагеря. Ну, чтобы финна-проводника привели. Пришли в село, а там половина домов пустые стоят. Ну хорошо, глянули, где дым из трубы идет… Зашли в одну хату, там мужик лет сорока с бабой и ребятишек двое. Объяснили ему, как смогли, чтобы собирался. Повели его, руки связали и глаза завязали – так командир приказал. А один боец стволом подталкивает впереди себя по лыжне. А снегу в лесу до нижних сучьев намело. Если снег разгребешь под низ елки, там как шалаш получается. В пургу там часто отдыхали, прятались, курили. Финн как-то умудрился сдвинуть повязку с глаз и как дал на лыжах под горку со связанными руками и скрылся за буграми. Только мы его и видели, никто даже выстрелить не успел…
В марте бои стали затихать, и наш полк вывели в тыл. В апреле погрузили в эшелон и отправили в Бессарабию. Там после небольшой стычки стали лагерем, а уже в сентябре 1940 года я демобилизовался.
Воспоминания записал и любезно предоставил для публикации на сайте «Я помню» младший сын ветерана – Александр Гоигорьевич.
Лит. обработка: Н. Чобану