– Будто двадцать лет тебя не видел, – с усмешкой сказал отец, не подозревая, насколько прав.
А из москвича доносился радостный лай. Отец открыл заднюю дверь машины, и оттуда выскочила крупная немецкая овчарка. Со счастливым повизгиванием пёс оббежал меня вокруг, ткнулся мокрым носом в руки, попрыгал пару раз, понюхал туфли и запрыгнул в тачку. Совсем ненадолго, а только чтобы взять оттуда поводок и принести в зубах мне.
– Гулять уже хочет, – с притворной строгостью произнёс отец и хмыкнул. – Утром я с тобой гулял, разбойник. Ладно, погнал я, некогда. Если скажет, что голодный, то врёт, я его кормил.
Он хрипло засмеялся, а пёс продолжал бегать вокруг меня. Ведь и правда мы с ним не виделись больше двадцати лет.
Отец махнул рукой, сел в машину и завёл двигатель. И вот так всю жизнь, всегда на работе.
– Ну что, Сан Саныч, – сказал я псу и присел перед ним, чтобы погладить и застегнуть поводок на потёртом кожаном ошейнике. – Вот и с тобой мы встретились.
Довольный пёс высунул язык и преданно смотрел на меня, думая, что я буду с ним гулять по улице. Но на деле он пойдёт со мной куда угодно. Снова молод и жив.
Это настоящий ментовский пёс, он проходил обучение у МВД-шных кинологов. Но на службе он работал исправно, когда вдруг его захотели списать, как профнепригодного. Состряпали липовый акт, что, якобы, нервная система неустойчива, и он агрессивен. Я потом выяснил, что на самом деле он слегка прикусил одного вредного начальничка кинологов за филейную часть, когда тот замахнулся на него палкой, и пес сразу впал в немилость и в профнепригодность.
Усыпить его должен был ветеринар в областном кинологическом питомнике МВД. Но он оказался моим знакомым. Он собаку пожалел и позвонил мне, я как раз подыскивал себе серьёзного пса. Вот так Сан Саныч оказался у меня.
– Пошли, – я поднялся, и пёс важно пошёл рядом со мной.
Тогда в милиции было проще, и никто особо не возмущался, когда я приходил в отдел с собакой. К нему даже привыкли и узнавали.
– Сан Саныч пришёл, – через стекло посмотрел дежурный Ермолин, держа у уха трубку телефона.
Его вечно недовольное, кислое лицо, будто он каждое утро съедает половинку лимона, при виде собаки выправилось в радостной эмоции, но совсем ненадолго. Он снова принялся орать на кого-то по телефону вредным, громким и въедливым голосом. А я пошёл дальше, в сторону лестницы.
На первом этаже под ногами лежала старая мелкая узорчатая плитка, местами поколотая, местами отсутствующая, из-за чего проглядывал слой положенного ещё при царе Горохе бетона, на который в некоторых местах стелили линолеум. Здание очень старое, в нём и в советское время была милиция, а кто-то говорил, что ещё и до революции здесь сидели городовые. В нулевых это здание снесут, а мы переедем в другое, более удобное помещение.
– О, Сан Саныч, – из кабинета впереди выскочил запыхавшийся мужик в кожаной жилетке и быстрым шагом прошёл мимо нас. – Васильев, доброго! Видел, кого вы с Якутом притащили. Потом забегу, пока занят.
Здоровались с нами и ещё, знали нас уже все. Наконец, я добрался до тёмной лестницы, где снова сгорела лампочка, и поднялся на второй этаж. Ремонта здесь не было очень давно. Потёртый линолеум ходил под ногами, то поднимаясь горкой, то опускаясь, а грубо оштукатуренные стены осыпались от одного взгляда.
Прямо напротив выхода висела доска с информацией, на которой кто-то повесил вырезку из газеты с толстощёким лицом подполковника Вадима Шухова, начальника отдела уголовного розыска.
Впрочем, что гадать, это точно он сам и повесил, потому что статья хвалебная. Кстати, этот тот самый Шухов, который в будущем станет начальником УВД. Вредный уже сейчас, а с возрастом станет ещё хуже. Кто-то пририсовал ему усы и фингал, и я даже знаю, кто именно. Любит он ребячиться, а ведь ему уже пятый десяток.
Ругань Шухова я услышал ещё до того, как его увидел.
– Пока не найдёшь ветеранские медали, никакого перевода, Толя! – орал начальник угрозыска Шухов на попавшегося ему опера. Надрывался, аж щёки покраснели. – Ноги в руки и ищи, носом землю копай! Это же ветеран, Берлин брал, до генерала дослужился! А какая-то падла у него медали свистнула, Толя. Найди их уже! На рынки походи, поспрошай там вороваек всяких. Скупки прошерсти. Найди!
– Найду, Вадим Петрович, – произнёс Толик.
Толя Коренев, точно. Я аж остановился на месте. Он тоже живой. Один из тех немногих людей, которых я считал своими настоящими друзьями. Но поговорить с ним не дали.
– Опять с собакой! – Шухов заметил меня. – Устроили тут зоопарк! Зайду потом к вам, посмотрю, как работаете! Сидите там, пиво жрёте, как всегда! А работать кто… А?
Он не договорил и ушёл, заметив, что с его портретом на доске что-то неладное. Толик равнодушно посмотрел на меня и пошёл дальше. А что это с ним? Почему не поздоровался даже?
Точно, вспомнил, мы тогда были с ним не в ладах. Из-за чего-то не сошлись во взглядах и поцапались, горячие финские парни. Ха! Надо срочно исправлять.
Думал, не вспомню старое здание, но Сан Саныч уверенно вёл меня в наш кабинет, а по пути всё вспомнилось само. Раньше все опера сидели в другом, просторном кабинете, но там устроили вечный ремонт, и убойное отделение раскидали по всем имевшимся закуткам.
Помню, долго мы очищали этот кабинет от стопок старых дел, некоторые из которых были заведены аж в двадцатых годах. Потом расставили столы и попытались обжиться во временном убежище, прекрасно зная, что нет ничего более постоянного, чем временное.
Дружинина тоже притащили сюда. Не в обезьянник и не в подвал ИВС, а прямо в кабинет, чтобы колоть, пока тёпленький. Приковали наручниками к чугунной батарее, уже отполированной браслетами его предшественников.
Он немного протрезвел, пока вели, и до бывшего и будущего зэка уже дошло, что его взяли с волыной, когда он готовился пострелять в ментов, пока те искали его по подозрению в убийстве, и положение его – не просто не очень хорошее, оно крайне хреновое.
Задержанный крутил головой, но Якут спокойно и молча сидел за столом, записывая всё на бумагу.
– О, Сан Саныч пришёл нам помогать, – пробасил Устинов, пожимая мне ладонь своей ручищей, а потом сел перед псом. – Дай лапу. Молодец!
Из-за пышных усов Устинова иногда в шутку называли капитан Врунгель, милицейское звание у него тоже было "капитан", но чаще звали по имени-отчеству, Василий Иваныч. И это подходило ему больше, ведь он сам просто ходячий анекдот. Если видишь, что он куда-то пошёл, то явно для того, чтобы устроить какую-то пакость. Веселую подлянку. Сто пудов это он фингал Шухову нарисовал на стенде.
В отличие от всегда серьёзного Якута, Устинов был шутником и балагуром, часто подкалывал коллег, и Шухова в особенности, по всякой мелочи, но иногда придумывал и серьёзные планы.
По возрасту ему давно пора было на пенсию, но он ещё работал. Выпивал, правда, Василий Иванович как не в себя, но его ценили, потому что он настоящий профи. И даже мне, после того как я отработал в органах всю сознательную жизнь, будет теперь чему у него поучиться.
Он наблюдательный, у него хорошее воображение, которое помогает в работе. Со стороны кажется, будто он работает на «отвалите», но своё дело он знал лучше многих.
Полная противоположность Якуту, и они препирались по каждому поводу. А ещё были закадычными друзьями.
– Ты когда спал в последний раз, Пашка? – спросил Устинов у меня. – Якут тебя совсем заморил. Ну чё, Сан Саныч, – он потрепал собаку за ухом. – Как твоя жизнь собачья?
– Начальник, слушай, – прогнусавил задержанный Дружинин. – Ты это, или адвоката мне вызывай, или…
Бац! Молчавший до этого Якут хлопнул ладонью по столу. Вышло неожиданно, поэтому Дружинин вздрогнул.
– Вспомнил, – объявил Якут, – как актёра того звали, в «Спруте». Микеле Плачидо. Ты кроссворд тогда гадал, Васька, спрашивал.
Сказав это, Якут продолжил писать как ни в чём не бывало. Задержанный с испугом посмотрел на него, потом на нас просящим взглядом, думая, что капитан Филиппов свихнулся. Но у Якута свои хитрые методы.
– Держи, Пашка, – Устинов протянул мне руку. – Сёдня обещал отдать.
В ладонь мне легли три потёртые купюры и горсть монет. Я присмотрелся. Давно таких не видел. Одна совсем истрёпанная, в 10 000 рублей, почти не отличающаяся от десяти рублей, которые будут ходить потом, а вот эти, старые, по тысяче рублей я вообще забыл. Зато помнил монетки, жёлтые пятидесятирублёвки и несколько крупных монет по сто рублей.
Точно, цены же ещё в тысячах и миллионах, нули на деньгах уберут только через пару лет.
– Толик, тебя к нам уже перевели? – Устинов повернулся к вошедшему. – Или ждёшь добро от Шухова?
– Да из-за медалей этих всё, – Толя отмахнулся и протиснулся за свой стол. – Украл кто-то награды, а где их найдёшь? А пока не найду, не подпишет рапорт в убойный.
Я тоже сел за своё рабочее место, то самое. я сразу его узнал, будто вчера здесь был. Приятное тепло кольнула в груди. Даже скрипящий потёртый венский стул, будто из другой эпохи – стоит себе, именно такой, каким я его запомнил. Сидел я здесь столько, что всё это мне иногда снилось. На столе, накрытом оргстеклом с трещиной, стояла пишущая машинка, которую я всё хотел починить, но не было времени, лежали тетрадки, ручки, стопка старых дел оперативного учета, от которых несло пылью. В ящике стола завалялась пустая пачка из-под сигарет, собачки от молний, штопор Устинова, который он постоянно терял, прошлогодняя газета, бумаги, спички и дырокол. Под оргстеклом лежали какие-то мои заметки по текущим делам, но мне ещё надо было их вспомнить, что я тогда накопал и что в итоге с этим случилось. Ещё под стеклом лежал мятый белорусский рубль тех лет, с зайчиком. Купюру мне подарил один из коллег, который ездил в Минск в прошлом году.
Сан Саныч улёгся в проходе рядом со мной и начал жевать старую красную кеглю от игры в городки, которая всегда его ждала под столом. Надо поглядывать, чтобы Устинов не дал ему сахара, а то он постоянно пытался подкормить собаку сладким. А им нельзя.
На стене у меня висел календарь за 1996 год с Терминатором в чёрных очках. А вот рядом со столом Устинова был наклеен самодельный плакат с надписью «Вы притворяетесь, что нам платите, а мы делаем вид, что работаем». Надписи оформлены красивым шрифтом от руки, ему это нарисовал знакомый художник. У Толика на столе, где он пытался обживаться, пока что были наклеены разве что вкладыши от жвачек. Сам он опять тщательно причёсывал светлые волосы, внимательно глядя в зеркало.
Устинов проголодался, подошёл к шкафу, открыл среднюю дверцу. Внутри, в небольшом отделении, была постелена газетка, на которой лежала разрезанная буханка хлеба и открытая банка маргарина «Рама», который тогда считали маслом. Хит тех лет, как раз начал продаваться и вовсю рекламировался.
Василий Иваныч соорудил себе бутерброд, густо посыпав сверху сахаром. Сан Саныч навострил уши, Устинов посмотрел на него, потом на бутерброд, потом на меня.
– Нельзя тебе сладкого, – он пожал плечами. – Хозяин твой не разрешает.
Я удовлетворённо кивнул.
Василий Иваныч вернулся за стол, отодвинув в сторону самодельную мухобойку из резины, с рукояткой, обмотанной синей изолентой, и принялся за перекус. Толик оглядел, что творится у него на столе, потом переставил стоящий перед ним видак на подоконник. Я даже вспомнил, почему он здесь. Внутри должна быть зажёванная кассета «Кикбоксёра» с Ван Даммом. Да, тогда же всё ремонтировали сами, сервисов у нас не было, а Толик в этом разбирался, вот и брал иногда себе технику, чтобы починить. Шабашку на дом, вернее на работу.
На всех наших трёх столах – полный бардак, только у Якута всегда царил идеальный порядок. Это не весь наш отдел уголовного розыска, остальные в других кабинетах, а кто-то мог быть на сутках, кто-то после суток. Работы вал, часто ночевали прямо здесь, в соседнем кабинете для этого даже была общая тахта.
Якут вполголоса допрашивал Дружинина. Пока ничего необычного: имя, фамилия, где живёт и всё остальное. Колоть Андрей Сергеевич его будет дальше, когда тот расслабится.
А мне надо всё обдумать, пока выдалась свободная минутка.
Старший опер Филиппов спасся, хотя по прошлой жизни я отчётливо помнил, как он умер.
«Погиб при исполнении служебных обязанностей в результате огнестрельного ранения в область сердца», как гласила сухая сводка. Я старался не смотреть на него всё время, скрывая наполнявшее душу торжество от того, что он жив. И если мне удалось это предотвратить, может, выйдет остановить и другие смерти? И спасти отца.
Устинов вот, например – он умер бы позже. Когда Филиппов погиб, то Василий Иваныч, помню, ушёл на пенсию, где в не столь долгий срок спился и умер, хлебнув палёной водки. Жил он один, жена давно ушла, он и сейчас злоупотреблял, а потом будто с цепи сорвётся. Надо подумать, что с этим сделать, хороший ведь мужик.
С Толиком иначе. «Героически погиб, предотвратив террористический акт…» – всё-то помню, как тогда Шухов зачитывал приказ о посмертном награждении.
Толика поначалу не любили, думали, он высокомерный и неприятный тип, который стучит Шухову на коллег, а сам он, выходец из интеллигентной семьи, даже не знал, как надо развеять подозрения. В какой-то момент он всех раздражал, особенно тем, что он тот ещё бабник и постоянно причёсывается и прихорашивается перед зеркалом.
Но потом он пару раз выручил Устинова из неприятностей с начальством, его понемногу зауважали, а в убойный его позвал сам Якут. Потом мы с Толей крепко сдружились, часто выпивали, работали вместе, однажды нас чуть вместе не расстреляли бандюки, но в тот раз мы отбились.
А в 2001-м он погиб. В городе появилась смертница, которая хотела подорвать автобус, а в нём тогда ехал с работы домой сам Толя. Он как раз женился, жена начала рожать, и он отпросился пораньше, чтобы поехать к ней в роддом.
Он быстро всё понял и вытолкал смертницу из салона до того, как она привела взрывное устройство в действие. В итоге вместо множества жертв погиб только он один, остальные отделались испугом.
Это будет нескоро, но как-то надо на это повлиять уже сейчас.
И ещё мой отец, убитый киллером Федюниным прямо в центре города. Это будет совсем скоро. Но кто его заказал? Это точно из-за его работы, отец ведь начальник подразделения по борьбе с оргпреступностью. Братва его ненавидит и боится. Сколько раз пытались купить, сколько раз угрожали, но ничего не выходило. Теперь ставки выросли.
Ждать нельзя. Начну с братвы. В городе три крупные ОПГ, есть где поискать. Сначала надо понять, где сейчас киллер Федюнин, потому что банды Орлова пока не существует вообще, а сам он ещё не вернулся в город из армии.
– Видали? – в кабинет зашёл Шухов, потрясая газетой. – Смотрите, что натворили! Нарисовали усы! Вот же мелкие гадёныши!
– Да как же так, Петрович, как у них совести хватило? – преувеличенно возмутился Устинов. – Надо дежурного спросить, может, видел кого подозрительного?
– Да толку-то? – расстроенно протянул Шухов. – Короче, мужики, я чё зашёл, – он суровым взглядом оглядел всех, но вместо ора и ругани вдруг предложил: – У меня тесть с пасеки приехал, мёда привёз. Возьмёте? Свежий.
– Нет! – чуть ли не хором ответили все.
– Зима скоро, пригодится. Чай-то с мёдом пить – самое то. А то сахар дорогой сейчас. А я дёшево отдаю, как от себя отрываю. С получки отдадите.
– Так получка-то ещё когда будет? – Устинов нахмурил брови. – На что мы тебе мёд-то покупать должны?
– Я-то откуда знаю? – смутившийся Шухов выскочил в коридор.
Не, знаем мы его свежий мёд, даже я это вспомнил. Старые слежавшиеся комки засахарившегося мёда, который невозможно есть, но который он продавал всем, кого видел.
Ладно, пока есть свободная минутка, надо действовать. Я поднялся и подошёл к Толику. Он всё хотел перевестись к нам, но Шухов не давал, вредничал, ставил условия. Подмогну немного.
Ведь я помню, куда в итоге делись те медали, дело-то обсуждали долго, когда они нашлись.
– Толя, – позвал я. – Разговор есть.
– Говори, – он с подозрением посмотрел на меня.
– Был на рынке вчера вечером, – сказал я, думая, как лучше всё подать. – Встречался со своим информатором. И он брякнул, что внук генерала Загорского бегал и пытался всем впихнуть ордена своего деда. Тот, который с этой, попугайской причёской, зелёной.
– Ах он сучонок мелкий, – протянул Толик, моментально просияв. – Панк хренов. Так и знал, что это он, гадёныш, спёр их. Ох, дед ему устроит. Своей портупеей генеральской ему всю жопу отхлестает. А я всю голову сломал.
– Успевай, – я кивнул. – Пока он не продал всё. Если успеешь, увидишь расправу.
– С меня пузырь, Паха!
Толик накинул куртку, метнулся то в одну сторону, то в другую, а потом посмотрел на меня и достал из кармана целую горсть жареных семечек.
– Хоть это пока возьми, – бросил он и выскочил в коридор. Оттуда выкрикнул: – Сам жарил!
Ну, вот так шаг за шагом и будем всё делать. А Толик про благодарность не забывает. И чё мы с ним тогда не поделили? Молодые были, что поделать.
А я подошёл к Якуту и Дружинину. Хотелось посмотреть, как матёрый капитан Филиппов будет колоть бывшего зэка. Может, и сам покажу, чему научился за все эти годы. Заодно вспомню обстановку тех лет по городу. Смутно уже вспоминались знакомые когда-то имена и прозвища.
– Я жаловаться буду! – объявил Дружинин, косясь на Якута. – В европейский суд по правам человека! Понял, мент?
– Во как, – спокойным и умиротворяющим голосом произнёс Филиппов… – Там вон телефон с прямой связью с европейским судом. Будешь звонить? – и как даст ладонью по столу! – Где обрез взял?!
– Какой? – зэк выпучил глаза. – Какой обрез, начальник? На понт меня взять хочешь? Не было никакого обреза, вы мне его подкинули, век воли не видать!
– Обрез, – произнёс я и чуть привстал на носки, чтобы разглядеть бумажки на столе Якута, – из которого был недавно убит гражданин Сидорчук, он же криминальный авторитет Чингис из зареченских. Тот самый обрез.
– Да, а мы уже провели экспертизу, – подыграл мне Якут и подмигнул. – Так что видишь, как удачно всё совпало. Взяли тебя, а у тебя есть засвеченная пушка с мокрухи.
– Да я в натуре не понимаю, вы чё, мне Чингиса шьёте? – Дружинин начал вставать, но я надавил ему на плечо, чтобы сел. – Я отвечаю, не в курсах, кто его мочканул! Это…
– Ну, – я пожал плечами. – Мы, конечно, люди не болтливые, но если Артур услышит, он за своего человека будет рвать всех, кого найдёт.
Дружинин приоткрыл рот, но Якут не дал ему подумать об этом.
– Обрез откуда?! – рявкнул он, привстав из-за стола и наклонившись к Дружинину. – Где взял? Кто его сделал? Говори! Или на тебя Чингиса повесим. А братве шепнём, что ты их бугра порешил.
– Да у деда одного на хате вынес, он всё равно куда-то пропал, – оправдывался тот. – С Лёхой Кирпичом на дело пошли, квартиру выставлять, нашёл ружьё под шконкой. Ножовкой по металлу ствол отпилил, ну это, чтобы носить сподручнее. И приклад того, отхреначил.
– Кража с проникновением в жилое помещение, незаконное хранение оружия, незаконное изготовление оружия, – перечислял я. – И подготовка к разбойному нападению. Ну и вишенка на торте – нападение на сотрудников милиции при исполнении. Ах да, чуть не забыл, за что мы тебя искали-то. Убийство с отягчающими там.
– И не просто нападение, а вооружённое покушение на жизнь сотрудников, – добавил Якут.
– А у нас же там сидит кто-то из зареченских? – спросил я. – Может, вместе их запихать, в одну камеру в изоляторе? Там и разговорится. Если выживет, конечно. А потом как Артур узнает, уже точно не выживет…
– Да я не в курсах про Чингиса, отвечаю! Б** буду, век воли не видать, я… не надо меня туда, – прошептал он. – Они же отморозки. Твари конченные, начальник!
– Ты за что Кирпича убил?! – Филиппов наклонился к нему через стол так близко, как мог.
– Из-за ружья этого! Говорю, продать надо на Старом рынке, сделать обрез, братва с руками оторвёт. Потом, говорю, поделить поровну, а он выделываться начал, говорить, что его это доля. Выпил, фуфло начал мне толкать, граблями своими махать, вот я нож случайно взял и…
– Пиши, – Якут взял из пачки лист и хлопнул по нему ладонью.
– Что писать?
– Всё пиши. И про обрез, и про Кирпича, и как в нас стрелять хотел, – он закурил и чуть кивнул мне, мол, всё хорошо. – Всё, что говорил, всё и пиши. Или я за себя не отвечаю.
А когда Дружинин стал писать большими корявыми буквами, делая ошибки чуть ли не в каждом слове, Филиппов присмотрелся ко мне и тихо сказал:
– Отсыпайся, Васильев. Ты, конечно, когда сутки не спишь, такое вытворяешь, но отдыхать тоже надо. Иди, прикрою, пока тебя Шухов не увидел, а то запряжёт ещё куда-нибудь.
Тут он был прав, а мне хотелось обдумать всё в спокойной обстановке.
Но выйти из кабинета я не успел, услышал тяжёлые торопящиеся шаги. Отдохнуть и подумать, кажется, пока не дадут.
– Васильев, всё-то на работе? – Шухов, куда-то мчавшийся (это его топот я слышал), резко остановился и заглянул к нам. – Значит, не устал. Возьми кого-нибудь старшего, и идите-ка в депо, да поживее, туда уже судмедэксперт и криминалист едут. По вам работа.