Нет, Мохов не был ни идиотом от рождения (земного), ни сумасшедшим, и палкой никто и никогда не бил его по голове. Просто, он слишком уж по-своему воспринимал Этот Мир, скорей всего, как весёлую кинокомедию. Он не только восторгался всем явно и не очень смешным, но и сам живо и посильно участвовал в шутовском балаганном представлении данного отрезка Жизни.
Так что, справедливо заметили ещё древнейшие философы, что человек – космос. Они уже тогда знали, что в бесконечности нет ничего «малого» и «великого». Каждое существо, предмет или явление – неподражаемый и ни на что не похожий мир, всегда находящийся в единстве с Мирозданием и его частями (тоже бесконечными). Но если есть тайна, то она, обязательно, объяснима. А на первый взгляд, ничего не ясно, и слабый духом, волей и мышлением воспринимает происходящее как должное или как сплошное… чудо.
Две страшные, но не взаимоисключающие друг друга… «крайности». Но если совсем не задумывается о смысле жизни, то даже самый «мудрейший» во всём увидит, как бы, парадокс на парадоксе. Бывает, что иной человек живёт, как у царя за пазухой… а жизнью не доволен, хоть и богат, везуч и любим. То, видите ли, ему коньяк, не той марки подали, да не с той руки, то…
Одним словом, трагедией для подобных субъектов может стать всё, что угодно. Например, по телевизору не ту рожу показали – и настроение испорчено на целый месяц. Вот такое «болезненное» состояние у него, считай, каждый день. Кругом чёрные тучи, даже если таковых и в помине… нет.
Не дай бог, такому «фрукту» потерять из своих десяти миллиардов долларов пару десятков миллионов или лишиться поста мера, губернатора, депутатского кресла… Исход один – пуля в лоб. Самоликвидация. Эвтаназия, помощь умереть, уйти в иной мир, такому господину не нужна. У него всегда есть причина (и объяснение её) себя устранить.
Тут уж, естественно, вечная слава неунывающим босякам, не только интуитивно осознающих, что ничего в этом мире у них нет – ни денег, ни вещей, ни друзей, ни детей, ни родителей, ни забот… о хлебе насущном. Ведь Господь даст им его, если не передумает, конечно.
Они и живут если не по великим, то по особенным заветам Порфирия Иванова, о котором люди толком и знать-то ничего не знают. Но некоторые живут именно так, как он. Всякого род подражания довольно часто происходят не только в данном земном мире, но и во многих других. Но подражатели, как раз, и счастливы. По сути, у них всё есть, потому что нет… ничего.
Таким вот образом Господь дал им понять, что всё существующее состоит в родстве и единстве с ними, но при этом ни мать и ни сын им – ни родня. Может быть, жестоко, но по законам Мироздания, справедливо. Не существует материи «своей» или «чужой». Ведь она при своей «изменённой» структуре и разной степени «плотности» – однородна. А земные представления о многомерности (как её понимает ортодоксальная наука нашей обители) – ересь и чепуха. Кстати, как и многое другое, что принято считать… аксиомой.
Хоть Анатолий знал, что является Великим Саганом, а теперь уже и, в сущности, Царём царей, но он был и человеком. И в качестве двуногого мыслящего находился, где-то, явно, между праздно и беспричинно улыбающимися и катастрофически угрюмыми. Именно сейчас, в качестве сыщика, опираясь в своих поисках преступника на конкретные личности и действия подозреваемых, он никак не мог нарисовать, так называемый, психологический портрет убийцы Арефина, да и (по земным понятиям) Крапивина.
Сыщик понимал, что в земных (дхармических) делах пользоваться своими сверхъестественными возможностями и способностями – великий грех. Ведь и эти божьи дары здесь, могут быть отобраны там. Ибо нет и не может быть ни каких даров. Всё – только для временного пользования, потому что всё – живое и мыслящее, значит, и принадлежать ни кому не может.
Но каков же преступник? Жесток? Да. Находчив. Без сомнения. Он это не однажды демонстрировал, доказывал своими действиями и поступками. Самоуверен, самонадеян? Не без этого. Ведь он шёл на риск там, где другой… не посмел бы. Может быть, действия его в чём-то нелепы, но, увы, рассчитаны.
Они и на грани фола оттого, что он не профессионал, а просто расчётливый убийца-любитель? Вот и весь портрет. Но ведь такое описание можно дать доброй половине представителей уголовного мира, и всё будет, как бы, точно и правильно, но не… конкретно.
Теперь уже явно имелся мотив убийства Арефина и Крапивина – ценный клад. И преступник вырисовывался пока один. Алчность, жадность, жажда наживы… Всё это правильные определения, но тривиальные. Может быть, плюс ко всему, есть у нарушающего закон и острое желание самоутвердиться.
Когда же обычный человек (впрочем, не совсем обычный, ведь к этому надо иметь склонности) становится преступником-любителем? В какой момент жизни такое может с ним произойти? Большие неудачи и неприятности на работе или отсутствие таковой, даже мало оплачиваемой; в личной жизни непредвиденные негативные перемены, внезапное появление шанса «лёгкой» наживы… Перечислять причины побудительных мотивов, ставшие толчком для совершения преступления такими вот субъектами, можно очень долго. С чем-то можно поспорить, но что-то и бесспорно.
Не очень умело, но начинающие преступники подражают ретивости иных очень продуманных господ, стремление их к власти и обогащению за чужой счёт (где жизнь – копейка). Но вырытые ими ямы-ловушки для «простых» людей, как бы, уже ими самими вычеркнуты из их чёрной памяти. Поэтому явные преступники широкого полёта, которые таковыми не считаются, возгордившись и подняв крупные, большей частью, орлиные носы вверх, не смотрят под ноги… Попадают в эти ямы. Причём, зачастую выбраться из них у шустряков уже нет шанса.
Совсем ведь скоро американские доллары на банковских счетах и под матрасами российских магнатов превратятся в дешёвые фантики для… дураков. Денежная реформа США не за горами. Ведь только за счёт её заокеанские политики, бизнесмены и дельцы освободятся от лишнего бумажного мусора. А наши «Морозовы», «Приваловы», «Баснины», «Смирновы» и прочие перейдут в разряд нищих и заключённых под стражу, и ещё… самоубийц.
Всякого рода и вида недвижимость и захваченные участки и районы для узаконенного грабежа снова станут достоянием народа и настоящего, истинного государства. А «сотоварищи» разорившихся олигархов с большим удовольствием помогут им уйти в иной мир. Эвтаназия не на слуху и не просто страшилка, она действует и… живёт.
Пока момент сближения с убийцей у Розова отодвигался на неопределённый срок потому, что, хотел этого преступник или нет, но следы свои запутал основательно. К этому не простому делу подключилось одно из подразделений ФСБ. Тут запахло, что называется, ценным кладом не только номинально, но имеющим, скорей всего, большую историческую ценность.
В поле зрения сотрудников уголовного розыска и прокуратуры, да и детективного агентства «Ориентир», появился сравнительно молодой и не очень разговорчивый, аккуратный, подтянутый, вежливый и белобрысый, не очень высокорослый, но физический крепкий, как и Розов, наверняка, под условным именем и фамилией – следователь Георгий Самусенко.
Он многих терпеливо выслушал в самых разных подразделениях городского УВД. Что касается Окружной прокуратуры, в частности, Следственного Комитета отчёт перед ним держали Суханов, Растороп, Жуканов… Разумеется, Игорю Васильевичу пришлось не очень легко, который оправдывался тем, что посчитал «сказки Емельянова о кладе» обычной уловкой подозреваемого…
Само собой, Игорёша Жуканов чувствовал, что ему скоро придётся очень и очень плохо. Но он надеялся, что всё изменится в лучшую сторону, потому и рыскал в поисках убийцы Арефина, а теперь и Крапивина, с удвоенной энергией. Но до самого конца молодой сотрудник Следственного Комитета при Окружной прокуратуре, что сам находится не на лучшем счету.
Пока, с определённой целью, его держали на этой службе и не задавали лишних вопросов, Начальство вело с ним беседы вежливо, но строго, как с нашкодившим ребёнком в очень культурной семье. Коротко Самусенко и, как будто, даже почти не по делу побеседовал и с Розовым прямо в офисе «Ориентира».
Потом приветливо кивнул головой и откланялся. Вероятно, у него имелись свои каналы и методы охоты на преступников. Впрочем, его больше всего волновало, чтобы клад (если он существует) ни ушёл ненароком за «бугор» или прочно ни застрял в руках одного из отечественных коллекционеров. У определённой части этих «баловников» очень цепкие пальцы, и они не страдают от… недоедания.
Емельянов, в свою очередь, считал, что довольно удачно вышел из очень сложной и неприятной ситуации. Все подозрения с него были сняты. Однако, Самусенко уже успел побывать у них в гостях и задал Егору Ниловичу ряд настойчивых вопросов, в основном, желая узнать, что собой представлял клад. Емельянов на это ничего путного и конкретного ничего не мог ответить, ибо, действительно, ему тогда, в тёплой компании, ныне покойника, Арефина, и в голову не приходило срочно определять приблизительную стоимость клада и степень его исторической ценности.
Взяв на стройке отпуск, Емельянов решил отвлечься от всех былых, да и, возможно, назревающих неприятностей рыбной ловлей на самом ближайшем городском пруду. Порой поймать карася размером со спичечный коробок, пропахшего тиной и мазутом, почти равносильно найденному кладу. Возможно, это даже больше, чем выиграть… миллион.
Но отдохнуть, как следует, ему не дал возможности его странный и, без сомнения, чокнутый друг Лепин. Григорий Матвеевич прислал ему пригласительный билет на собственные похороны. Там было чёрным по белому написано: «Банкет и торжественный вынос тела состоится в ресторане «Три серых волка». Там было указано время начала «торжества», день и число.
Понятно, что Емельянов срочно отменил запланированную рыбную ловлю и отправился к Лепину с острым желанием задать ему вопрос, почему тот до сих пор пожизненно не заключён в городскую психушку.
– А потому,– невозмутимо ответил Григорий Матвеевич,– что я, ни каким образом, не подхожу ни для одной из психиатрических лечебниц. Завтра в одиннадцать часов дня у меня произойдёт обширный инфаркт миокарда. Ты, понятное дело, Егорушка, можешь присутствовать при моём уходе из этого мира.
– Но если ты не умрёшь, Гриша, – задумчиво произнёс Емельянов, – а снова, как бы, пошутил, то, получается, что сорвётся моя завтрашняя рыбалка… А там, на Бетонных прудах, карась славно клевать начал.
– Умру, Егор Нилович. Слово офицера глубокого запаса! – заверил друга Лепин. – Я никогда тебя не подводил. А похороны мои состоятся, сразу же, на второй день. Никаких вскрытий трупа не предвидится. Я уже, конкретно, договорился на этот счёт…за определённую сумму. Когда и чего, будут происходить проводы и зарытие моего тела, ты знаешь. Приходи обязательно.
– Ты решил из своих похорон устроить шоу?
– А чего грустить? Не вижу повода. Там будут представители городской администрации и очень ответственные товарищи и господа из Москвы. Возможно, по окончанию торжества будет проведён внеочередной семинар по внеплановой реконструкции экономического потенциала региона… Что-то в этом роде. А сейчас давай выпьем за… упокой моей души. Хотя это не правильно, Душе не дано ни какого покоя.
– Давай, выпьем.– согласился Емельянов.– Тут дело для меня не понятное, но… необходимое. Ты же ведь не каждый день умираешь.
– Не переживай ты, Егор,– ставя на стол закуску и водку, говорил Лепин,– это дела житейские. А я тебя буду иногда по ночам навещать.
– Вот этого, Гриша, делать не надо!– категорично возразил Емельянов.– Если уж, как говорится, умер, так будь любезен вести себя самым подобающим образом.
Всё-таки, Лариса минувшие неприятности ещё переживала в себе. Ничего не проходит бесследно. Много ей пришлось пролить украдкой слёз, беспокоясь о судьбе отца, от которого славные представители «заинтересованных органов» почти отвязались, не считая Самусенко. Но теперь она беспокоилась за судьбу частного сыщика Розова, который усиленно продолжал копаться в этом «дерьме». Ничего не попишешь, кому-то ведь этим надо заниматься.
Но она окончательно осознала, что Анатолий далеко не безразличен ей. Жуткая необъяснимая тоска, чёрные предчувствия, опустошённость – всё это тревожила её. По сути, она уже не лгала себе, она знала, что любит Анатолия и не представляет, что её мог бы взволновать или просто заинтересовать другой мужчина, даже не в качестве любимого и единственного.
Поначалу Лариса злилась на себя из-за своей слабости, окончательно не понимая, что это и есть то самое чувство, которое определяют коротким, но очень многозначимым словом «любовь».
Сейчас, едва не потеряв отца, она беспокоилась о том, как бы ничего опасного не произошло с Анатолием, с этим, временами, рассеянным юмористом, иногда грубоватым, упрямым, а порой мягким, податливым, но очень симпатичным и даже красивым человеком. Бог с ним, что у Розова до неё были женщины (Конечно же, были!), и теперь какая-то Клара набивается к нему в жёны или любовницы. А может, он двоедушен и любит эту… Клару? Пусть так, но лишь бы он был здоров и застрахован от бед.
Разумеется, Лариса не намерена просто так, без борьбы, отдавать его… музейной работнице. И это многого стоит, лично для неё. Если Розов не дурак, то он наверняка поймёт, где истинное чувство, а где – блеф. Уж Лариса-то вцепится в возлюбленного своими слабыми женскими руками, так, что никто её пальцев и разжать-то не сможет.
Она в душе посмеялась над своими наивными дурашливыми мыслями. Дико и страшно. Ведь скажи ей десять дней тому назад, что она будет готова отчаянно бороться за своё счастье с возможной соперницей, пусть пока в мыслях, но воевать за право обладать каким-то мужчиной, думать постоянно только о нём, Лариса бы искренне удивилась и… возмутилась такому странному предположению.
Но сейчас ей было не до смеха. Ведь то, что было когда-то, даже две недели тому назад, даже секунду, уже история. Ни больше – ни меньше. Ведь, если вдуматься, то у человека есть только прошлое и будущее, настоящее почти отсутствует. Нет его. Какие-то микронные доли секунды оно длится? А ведь эти доли можно и нужно разделить на бесконечное число, чтобы определить, сколько времени длится это… настоящее, а, по сути, жизнь. Попробуй, проживи настоящим…
Твой вдох остаётся в минувшем, но ты остро ждёшь выдоха, который, как бы, ещё не наступил. Значит, неуловимое настоящее – есть вечная смерть? Но ведь те же дзен-будисты существуют по принципу: жизнь – смерть, жизнь смерть… Нет, это не так. Она поняла, что всё «минувшее» и «грядущее» и есть Настоящее, Вечное, Бесконечное и только условно разделённое на временные отрезки. Получается, что все одно – и земное, и запредельное… Впрочем, чушь! Её от этого ни жарко и ни холодно. Она просто живёт здесь и… пока. Но тогда всё теряет смысл и не находит ни какого… объяснения.
Наверное, чувство любви, связанное с предстоящими («О, если бы это было так!») обязанностями жены и подруги Анатолия, сделали из неё философа, из неё… продавца частного магазина «Галантная дама», в скором времени товароведа с высшим образованием. Цифры, анализ, спрос, сбыт, маркетинг, реклама… А причём здесь философия? Да ещё какая! Совершенно чуждая строгим научным (но очень традиционным) представлениям о сути всего происходящего.
Во многом, она понимает это, эти размышления связаны с не такой уж давней смертью её матери, с недавними бедами и неприятностями, с «мышиной вознёй» вокруг её отца, с редкими, но тяжелыми и несуразными беседами с дядей Гришей Лепиным, который, почему-то, решил, что очень скоро умрёт…
Нелепость за нелепостью. А если это правда – и Григорий Матвеевич провидец, способный предсказать не только своё будущее? Зародились же в её девичьей голове мысли о значении существования этого мира. Пожалуй, от больших перемен, от любви… Говорят, что многие в этот момент начинают даже стихи писать.
В институте, да и на работе, среди залихватских подруг, иные из которых поняли, что симпатичное личико и всё, что скрыто под юбкой, тоже, в какой-то степени, товар. А его всегда можно и нужно попытаться продать повыгодней, можно и нужно. Реклама тут обязательна. Ларису, да ещё двух-трёх «дур», в торговом заведении, где она работала, считали «синим чулком». Но она если и была осмотрительной, то не до такой степени, чтобы шарахаться в сторону от мужского пола до глубокой старости. Энергии у неё имелсь предостаточно.
Однажды она решила отдаться… просто так, чёрт знает кому, вероятно, под воздействием пропаганды о необыкновенной пользе секса для здоровья и процветания, самостоятельности утверждения собственной личности, воистину, мелкобуржуазных жёлтых газетёнок. Из тех самых, какие средствами массовой информации нельзя было назвать даже с большой натяжкой.
Но так получилось, к счастью или несчастью, влюблённый в неё, совсем ещё молодой студентик (ей год тому назад, как-никак исполнилось двадцать два) был не готов к неожиданному подарку судьбы – активно застеснялся и убежал из комнаты женского общежития, где подруги Ларисы тщательно подготовили её к очень решительному и обязательному шагу (лучше раньше, чем никогда).
Наверное, до сих пор тот скромный юноша, с истинно платоническим настроем к противоположному полу, по сей день считает Ларису Егоровну ужасно распущенной женщиной, прошедшей рым и Крым. В силу своей природной осторожности и беспредельной опеки родителей (до гробовой доски). Он, наверняка, не сомневался, что она, эта «тётя», ещё и носитель опасного венерического заболевания.
Естественно, студент мгновенно разлюбил это двуногое «опасное бактериологическое оружие». Потом (и своевременно) до неё дошло, что в ногу с сексуальным «прогрессом» ей шагать не дано. Понятно, Лилит – одно, а Ева – другое. Видимо, душой и телом, она происходила орт Светлых Сил. Впрочем, она понимала и тех, и других. Истина, хоть и едина, но она же и многогранна.
Лариса быстро, на троллейбусе, добралась до дома, где проживал Анатолий со своей матерью. С минуту она нерешительно постояла перед входной дверью в квартиру. Потом, немного смущаясь, но, всё-таки, относительно уверено позвонила в квартиру Розовых, ей открыла Вера Сергеевна. Встретила Ларису приветливо, понятно, с некоторой долей любопытства. Не праздного, разумеется. И уже через двадцать минут они пили вместе чай. Всё-таки, Лариса не такая уж и не современная девушка.
А мать Анатолия понять было можно: ей, во что бы то ни стало, хотелось женить сына. Лариса ей пришлась по душе – и красива, и скромна. «Хотя, кто их нынче разберёт».
– Когда папу в тюрьме держали,– девушка неторопливо пила чай с печеньем,– то многие не верили, что он может быть убийцей. Ваш сын тоже этому не верил. Он многое сделал для того, чтобы правда восторжествовала. Слава богу, всё обошлось. Но тот, кто виноват, должен быть наказан. Я хорошо знала дядю Петю Арефина. Он был тихим и скромным человеком, ни кому и никогда не делал зла.
– Не волнуйся, Лорочка. Мой Толя во всём разберётся. Его-то я знаю, ведь я – мать.
Разумеется, Вера Сергеевна, преувеличивала свои возможности. Она совершенно не знала своего сына и, разумеется, не ведала, что буквально через пару дней он станет Царём царей, Эвтаназитёром, а по искажённым представлениям большинства людей всех стран и народов, именно Сатаной (имён у Князя Тьмы множество).
Но что есть Люцифер или Демон никто толком и не ведает, ибо не дано… осмыслить даже тем, кто запросто и «скромно» объявил себя святым. Или наместником Бога на Земле, ни больше и не меньше.
– Вера Сергеевна, скажите мне прямо. Клара его невеста? – неожиданно спросила Лариса.– Я заходила в этот… исторический музей. Она – красивая.
– Она? Пожалуй, да. Симпатичная. Но ты-то получше будешь, покрасивее. Ты родная, какая-то, и… скромная. А она, вроде как, с неба прилетела. А может из какой-то сказки, всё тараторит и тараторит, без умолку. Кроме того, Толю она пыталась покорить… по-пиратски, взять на абордаж. А он скромно и терпеливо ей всё объяснил… А дело-то и совсем не в красоте.
– Вы, всё-таки, не ответили на мой вопрос.
– А-а, вопрос. Успокойся. Невеста его – ты. Я-то, старая, ничего не поняла сначала. Потом уж сообразила, что промахнулась в своих предположениях, но делать было нечего. Надо было марку-то держать перед гостьей. Ночевала она тут, у нас, со мной в одной комнате. Не мрачней лицом, Лора. Ничего и быть-то у них не могло. Они – совершенно разные люди. Такие, даже и на десять минут, не сходятся. А вы с Толиком похожи.
– Чем?
– Не хочу вас обоих расхваливать. Похожи и всё.
Вечером, на свой страх и риск, Анатолий под любым предлогом, даже самым не значительным, решил встретиться с женой Жуканова. Впрочем, риска особенного не было. Сыщик знал, что Игорёша сейчас обитает у своей зазнобы Нелли и наверняка, как обычно, останется там ночевать. Во всяком случае, если он и заявится домой, то в полночь – не раньше, как активные представители так называемой Нечистой Силы.
Теперь-то Розов знал, что не все Существа, коих стихийно представители многих вероисповеданий и зачислили в разряд Злодеев, таковыми не являются. Элементалы, духи и прочие… живущие «невидимки», всего-то на всего, делают то, что им отпущено божьим планом.
Сейчас Розову просто необходимо было собрать кое-какую информацию. Братья Арефины позвонили ему по телефону в офис и сообщили прямым текстом, что объект, накупив изрядное количество спиртного и кое-какой закуски прибыл на своей «Вольво» к Нелли.
Действовать Анатолий решил почти открыто, и добро на проведение этой не замысловатой операции он получил от Суханова. Надо было сделать так, чтобы Жуканов знал, что его бывший однокурсник наведывался к его жене и задавал ей провокационные вопросы, и… очень просил, чтобы беседа их оставалась в глубокой тайне. Супруга Игорёши – сама святость и наивность – ничего и никогда не скрывала от мужа. Впрочем, ей и скрывать-то было нечего.
К счастью, Тамара оказалась дома. Но, внимательно разглядывая Розова в дверной глазок, она долго не решалась его впустить, ссылаясь на то, что её муж на службе. Во всяком случае, Анатолий минут пять убеждал Тамару, стоя за дверьми, что он – лучший друг Игорька и что дел у него всего минут на пять, от силы – на десять.
Жуканова долго открывала замки и задвижки сначала одной двери, потом – другой. Как она ещё через такую броню слышала-то, о чём говорил ей Розов? Наконец, Анатолий оказался у неё в гостях, правда, непрошенных и нежданных.
– Проходите, пожалуйста, в комнату. Я вас почти не знаю, Анатолий Петрович,– вяло сказала она. Слов нет, видная женщина, но только заторможенная.– Нет, сначала разувайтесь. Вот комнатные тапочки.
– Мы с вами редко встречаемся, Тамара Алексеевна,– Розов бесцеремонно открыл коридорный шкаф для верхней одежды и пристроит в нём свой серый плащ и шляпу. Разулся. Надел на ноги тапочки.– Мы могли бы, конечно, и почаще общаться.
Проходя в большую комнату (точнее сказать – в гостиную), шикарно заставленную самой изысканной, разумеется, импортной мебелью, он про себя отметил, что ни на какую следовательскую зарплату, даже если работать триста лет и без выходных, не приобретёшь ничего подобного. Кое-какие доходы Игорь имел от своего книжного издательства. «Впрочем, нет, в последнее время от него не было большого навара».
Так называемая, гламурность и явная спекулятивность содержания, изданного здесь для «народа», в момент, как бы, экономического кризиса, вызвали даже у заядлых библиофилов резкое чувство отвращения ко многим тоннам бумаги, что называется, брошенной псу под хвост.
Четырёхлетний мальчик Женя, её и Жуканова сын, играющий здесь же, на цветистом ковре с замысловатыми фантастическими машинами на микробатарейках, увидев незнакомого дядю садящегося в кресло, поспешил убежать в другую комнату. Молча, без слёз, без крика. Места в многокомнатной квартире было достаточно, чтобы… спрятаться. Ради собственной безопасности мальчик бросил игрушки.
– Не обращайте внимания, – Тамара села напротив Розова. – Женёк растёт у нас не компанейским, замкнутым. Я не педагог, к сожалению. Воспитывать детей не научилась. Инженер-химик… на заводе. Сейчас, вообще, не работаю. Игорь деньги добывает… Теперь рассказывайте, что привело вас сюда.
Анатолий не спешил, медлил с ответом, зачем-то, внимательно рассматривая большущий цветной портрет Жуканова, висевший прямо на центральной стене, вернее, на ковре. Как они ещё умудрились найти место образу Игорёши среди такого обилия мебели? Розов держал паузу. Но так было задумано. Он входил в роль дурашливого сыщика-простачка. И, тем не менее, глядя на эту молодую, чернявую, прелестную импозантную даму, одетую очень дорого, но со вкусом и по-домашнему, он обратил внимание на её взгляд, тоскливый и, словно плачущий.
Её большие чёрные глаза выражали вселенскую тоску. Ему стало жаль Тамару. Счастья в этом доме не было…
В её зрачках затаилась внутренняя душевная боль и… страх. Казалась, она ежеминутно ожидает какой-то беды, готовится к ней, настраивает себя только на неё. Такой жалкий и потерянный взгляд бывает лишь у бездомных собак или у таких, хозяева которых деспотичные самодуры. Тут, как раз, не надо было и быть психологом, чтобы понять состояние души Тамары. Но вела она себя по отношению к Анатолию высокомерно и даже надменно. Сыщик, вместо ответа, задал свой вопрос. Он сорвался с его губ непроизвольно:
– Что у вас болит?
– Я полагаю, Анатолий Петрович, вы – частный сыщик, а не мой лечащий врач и даже не экстрасенс, и даже не знахарь! – она нервно дёрнула плечом, но потом уже проще ответила.– Последние два-три месяца голова болит, прямо раскалывается. У Игоря Васильевича такая ответственная и опасная работа… Вот и сейчас переживаю. Ну, давайте, по-существу. Хотя мне не понятно, почему, извините, всего лишь, частный сыщик намерен задавать вопросы жене, практически, работника прокуратуры… Может быть, я отстала от жизни, и всё уже успело встать ног на голову.
– Может быть, Тамара Алексеевна, может быть. Не буду вас в этом переубеждать. Но уверяю, что головная боль вас больше не мучает и долго время не будет. До самой старости, – просто сказал Розов. – Относитесь ко всему спокойней, объективней и… чуть рассудительней. Если к вам, извините, пришёл… в гости частный сыщик, значит, в этом назрела острая необходимость. Таковы обстоятельства.
Она опустила вниз голову, и Анатолий, чисто интуитивно, понял, что Тамара прекрасно знает, где сейчас, в данную минуту находится её муж. Но при всем при этом не может протестовать против происходящего, потому что… потому что любит своего Жуканова и боится его потерять. Но ведь, в любом случае, потеряет. Неотвратимо! Это даже не фатум. А результат «обычной» преступной деятельности её, условно сказать, благоверного.
Её показная заносчивость, как раз, и шла от обиды. Она хотела правильно, на свой взгляд, расставить акценты: посмотри, кто – ты, и сравни себя с моим мужем… Даже если бы Жуканов был городским побирушкой, она, всё равно, гордилась бы им и называла за глаза Игорем Васильевичем.
Женщина-зомби не понимающая, что, чем больше становится рабыней, тем выглядит малозначительней для своего супруга, вообразившего о себе, не без неё участия, бог знает что. Несчастная судьба! Умирающая духом женщина, а может, частично и физически. Придёт в «негодность» тело – и Духовная Субстанция с множеством элементалов покинет его. И Оболочка тоже начтёт свой, как бы, новый путь.
Конечно, эта женщина, подобна яркой птице в золотой клетке… не бедствует. Впрочем, нет, она в беде, ибо потеряна (не совсем, понятно), так называемая, внутренняя свобода. Холёные пальцы рук в дорогих кольцах с драгоценными камнями, настоящими, не стразами; золотой браслет на запястье из настоящего, видно, что высокопробного российского золота; на атласном халате из такого же металла замысловатая брошь; разумеется, на длинной, тонкой шее – настоящее жемчужное ожерелье.
Хоть чем-то надо украсить своё одиночество, своё заточение, своё падение… Впрочем, она – добровольный страдалец.
Её характер, податливый и мягкий, к сожалению, замешанный, видимо, на врождённой истеричности, и заставил Тамару искать для не спутника жизни, а властителя-деспота. Жуканов, конечно же, во время первых встреч с ней, не мог и предполагать, что завоюет, покорит её сердце своим высокомерием, вежливой, а порой и циничной наглостью.
Справедливое изречение: от судьбы не уйдёшь. Особенно тогда, когда с раннего детства готовишься к худшему, примеряешь эту судьбу на себя, как любимую распашонку.
– Что же вы молчите? – спросила Тамара. – Если ко мне вопросов нет, то давайте прощаться. Игорь Васильевич, видимо, задержится по долгу службы.
– Я восторгаюсь вашей обстановкой в квартире, – опять начал играть Анатолий. – Конечно, у Игоря…
– У Игоря Васильевича, – она поставила частного сыщика на своё место.
– Конечно, у Игоря Васильевича родители были не из самых бедствующих. Простите, но, явно, что-то ему досталось по наследству.– Розов вёл себя нагловато, но иначе в данном случае было нельзя.– Я вижу, у вас, на пальцах, Тамара Алексеевна, дорогие кольца, наверное, старинные…
– Мы не нуждаемся ни в каких наследствах и подачках,– почти сквозь зубы произнесла она, но на мгновение замялась.– Мой муж зарабатывает не плохо… Помимо основной службы, он даёт людям юридические консультации. Это хорошо оплачивается. А драгоценности на мне, уважаемый, самые современные, и не хуже, каких там старинных. В данном случае меня унижают не только ваши вопросы, но и само присутствие…. В моём доме.
– Неужели вы полагаете, что, если бы на это я ни получил добро от самых больших начальников Игоря Васильевича, я пришёл бы к вам? У меня своих дел предостаточно… Мне и самому не очень приятно принимать участие в чьих-то внутренних… разборках.
Она была абсолютно не в курсе дел Жуканова, не слышала ни про какие убийства, ни про исчезнувший клад… Значит, в собственной семье она была пустым местом, и это, вполне, её устраивало. Она не интересовалась, чем живёт её муж, значит, не такая уж и святая великомученица.
Получается, что она любила не столько Жуканова как мужа и человека, а его портрет, в мыслях нарисованный ей самой, точнее, написанный её больным воображением. Игорёша, великий хвастун, очень ей в этом помог, разумеется. Несчастная пара эгоцентристов, создавшая себе подобного – дитя, которое уже очень пострадало, ушло в себя, замкнулось. Ведь ребёнка часто пугают и настораживают такие взрослые «игры».
Фальшь между отцом и матерью он чувствует неосознанно и очень остро, душой, сердцем, кожей… самим Мирозданием. Оно для него (пока не затвердело темя) открыто.
– Я бы хотел,– начал вежливо Розов, я бы очень хотел, Тамара Алексеевна, чтобы наш разговор остался между нами…
– Как вы смеете! – вспылила хозяйка квартиры.– У меня нет, не было и не будет от мужа никаких тайн! Я поняла. Вы в чём-то подозреваете… Игоря Васильевича, следователя прокуратуры. Даже не вы, а кто-то из тех, кто ему завидует… на службе. А вы, всего лишь, жалкий… частный детектив! Уходите! Немедленно уходите!
Никакой другой реакции Розов и не ожидал с её стороны. Извинившись, он быстро оделся и легонько затворил за собой дверь, вернее, обе двери, возможно, рассчитанные на надёжную пуленепробиваемость, но только не на частых гостей из разных волостей. Вряд ли, в это, «замкнутое» пространство приходили люди.
Но дело сделано. Розов узнал то, что ему было нужно – Тамара не в курсе преступных действий своего мужа, а Нелли – не в счёт. В самое ближайшее время о визите Анатолия узнает Жуканов. Начнёт действовать, прикрывать задницу и… совершать ошибки. Что ж, приходилось, хоть таким способом, но пробовать выбить Игоря Васильевича из колеи.
После глуповатого и, по сути, пустого разговора с Тамарой Жукановой Розов встретился с людьми, видевшими чернобородого и толстого мужика на сорок седьмом километре рядом со стареньким «Москвичом-412». Летний вечер долог. Он надеялся, что многое ещё успеет сделать. Ему повезло.
Всё запланированное им прошло без сучка – без задоринки. Тут же на своём «Ситроене» он сгонял к моложавой фермерше в село Реутино. Нашёл он Анфису Апраксину в довольно большом доме с голубыми резными ставнями и красным флюгерным петухом на спице крутой черепичной крыши.
Внутри усадьбы вдоль забора огромная беспородная собака, наряженная сторожить крестьянскую усадьбу, бегала вдоль высоко и далеко протянутой толстой проволоки. Ровно на столько, на сколько позволяло ей кольцо, скользящее по металлической жиле. Собака напоминала живой троллейбус на четырёх лапах. Свободу её сковывала лёгкая, но прочная цепь.
Услышав лай, на крыльцо вышел мужик леи тридцати пяти в летнем самодельном пиджаке. Крикнув «счас», он вразвалочку пошёл к калитке. Негроподобный, изрядно пахнущий соляркой, с круглым лицом, слегка сутулый, как большинство трактористов, он упёрся мутным взглядом в лицо сыщика и недоверчиво и не очень приветливо спросил:
– Кого надо?
– Извините, я хотел бы переговорить с Анфисой Апраксиной. Отчество её, кажется, Куприяновна.
– А я муж её – Яков, и отчество имеется – Михайлович. Если ты Анфискин хахаль, про которого мне отзывчивые люди все уши проели, из Ботохово, по фамилии Спичкин, то я тебя сейчас побью.
– Нет, я, к счастью, не Спичкин. Я частный детектив из агентства «Ориентир» – Розов,– он с улыбкой показал мужику заговорческого вида синие корочки, удостоверение. – Так что, убедились, Яков Михайлович, что я не Спичкин?
– Тебе повезло, что ты – не Спичкин,– пустился в философские рассуждения хозяин дома.– Вот если бы ты был Спичкин, тогда…
Но тут разговорчивого, но не очень гостеприимного мужика оттолкнула от калитки моложавая, плотно сбитая женщина, с короткой светло-русой косой, с синими глазами и полноватыми руками, великоватыми для её комплекции и тяжеловатыми.
– Проходите в избу, – приветливо сказала она.– Я догадалась… Это вы мне звонили? Вы тот самый сыщик Розов и есть?
Не дождавшись ответа, она бесцеремонно взяла Анатолия за руку и повела в дом мимо цепного пса и ревнивого мужа. Но Яша уже угодливо оттащил собаку к конуре и посадил её на самую короткую цепь, то есть прицепил нужноё звено прямо к специальной скобе на будке. Собака, поняв, что её свобода стала ещё более ограниченной, обиженно заскулила. На морде пса легко читался единственный вопрос. За что?
Ничего сверхъестественного Анфиса не рассказала. Видела черноволосого мужика с такой же бородой и усами и его машину. Вот и всё. Почему Анфиса находилась в том районе? Где же ей ещё находиться? Они с Яковом полгода тому назад стали фермерами и акционерами, при этом вошли в Российское крестьянское общество «Свободная нива». Она же в тот день шла вдоль дороги, искала место, где можно нарезать берёзового и осинового молодняка. Веточки иногда скот любит погрызть. А вдоль автотрассы их даже полезно срезать, шофёрам – хорошая видимость.
У них с мужем в хозяйстве кое-какая живность имеется: две тёлки, корова, три порося, кролики… В принципе-то, ни какие они не фермеры. А так, насмешка одна. Обычное крестьянское хозяйство. В долги влезли, вот и стараются. Большей частью, она, Анфсиса. Мужик-то её с ленцой.
Потом они бы с Яковом подъехали на тракторе с тележкой и загрузились бы. А что делать? Надо же урывать иногда и, так называемым российским фермерам, где и что можно. На их-то лугах, в личном хозяйстве ни одного деревца не произрастает, всё трава (это хорошо), но ту весной паводок заливает. Проворонишь – без сена останешься. Вовремя её тут следует скашивать.
Анфиса была разговорчива, поэтому, на всякий случай, вспомнила, что ещё два года тому назад работала дояркой у одного частного владельца молочно-животноводческого комплекса. Одно название – не больше. Там же, на тракторе, заруливал и Яков.
Бывший директор совхоза, каким-то, волшебным образом стал хозяином всех строений, находящихся там и так же молочной и животноводческой фермы крупного рогатого скота. В местных помещиках он побыл, всего-то, два года, куда-то исчез… Наверное, вовремя и щедро не делился с теми, кто «продал» ему бывший совхоз, принадлежавший государству.
Под этим словом – «государство» – у нас зачастую подразумевается очень и очень многое… но, как правило, всё, как говорится, не из той оперы. Теперь в этом месте построен большой кирпичный завод и несколько автоматических линий (предприятий) по производству кафельной плитки.
Выпуск её тоже оказался не очень-то выгодным и рентабельным. Но зато труд дешёвый. Гастробайтеры напрягаются. Народ не требовательный и зачастую, как бы, не официальный. Проживают они в старых бараках, которые должны были снести во времена Никиты Сергеевича Хрущёва, но что-то… постеснялись. Так бараки и стоят.
– Ты не удивляйся, Спичкин… то есть гражданин сыщик,– вставил и своё слово Яков.– У нас, в России, ещё десятки тысяч бараков осталось. А вот в Америке… всего один. И то – Барак Обама.
– Я предполагаю, Яша, что это юмор с твоей стороны. Но не смешно. Нечего тут против американцев возникать! Не такие уж они тупые… если всех наших буржуев своим долларом купили. А вот дураки фантики любят.– возмущённо сказала Анфиса.– А ты, если ещё раз товарища следователя Спичкиным назовёшь, то получишь чугунным ковшом в лоб. Я это сделаю запросто.
– Получается, что мне все такие разговоры про Спичкина от людей приснились,– почесал затылок Яков Михайлович.– Я пока ещё в разуме… почти. Но от этого мне не легче. Голова трещит. Простыл, видать. Как с похмелья… Мне бы выпить чуток. Всю работу я в хлеву сделал и в загонах произвёл. Знаю, что у тебя водка всегда имеется … спрятанная. Для людей и бичам, в качестве оплаты за ударный сельскохозяйственный труд. Не ругайся! Могу же я расслабиться один-то день?
– Ты уже цельную неделю, голубок, расслабляешься,– поддела его жена.– Вон, Трифон из Саватевки дорасслаблялся. Гвоздями заколотили – и положили… в земелечку-чернозём. Дорасслаблялся! Он, наверняка, и на том свете квасит. Я тебе скажу, Яшуня, что горбатого даже могила не исправит. Тебе такая же участь уготована.
– Так и пусть – туда мне и дорога, негодяю!– махнул Яков рукой.– Вот ты тогда со своим Спичкиным накувыркаешься вдоволь. Но про нас ты следователю вот этому зря много рассказываешь. Не ровен час, полезет к нам, в наше хозяйство всякая шпана, например, Спичкин твой.
– Я пока ничего нужного для себя не услышал,– сказал Розов.– Кроме Спичкина… Ему, наверное, бедному икается.
– Так ему и надо,– злорадно сказал хозяин дома.– Пусть икает до гробовой доски.
– Я тебя, Яшуня, запросто сдам в психический дом! Там зараз такие нужны. Совсем запился, фермер долбанный. Курам на смех! Не мешай мне беседовать. Человек со своими заботами сюда приехал, а не на твою пьяную рожу любоваться,– она скорчила угрожающую гримасу и тут же, с улыбкой, обратилась к Розову.– Про бородача того я всё вам сказала. Повторяю, что видела его отчётливо и вблизи. Мужик как мужик. Не сказать, чтоб красавец или там Шварцнегер какой, но… ничего. Память у меня отменная. Надо будет, я его везде узнаю. Не спрашиваю, что он сотворил, но догадливость имею – злодей.
– Убийца,– коротко ответил Анатолий.– Их сейчас хватает.
– Таких жалеть не надобно,– серьёзно заметил Яша.– Их давить следует, как тараканов или даже хуже… Они гораздо опасней, чем… Спичкин.
– А если я скажу господину Сыщику, что Спичкин – твой родной племянник, и ему четырнадцать лет…то… Балбес же ты, Яша! Но то, что ревнуешь, в каких-то степенях, приятно.
– Они сейчас, Анфисушка, молодняк-то, знаешь, какие прыткие. От пива современного такие, – фермер был неумолим.– Но я же не пацана Спичкина имею в виду, а молодого конюха у фермера Сивкина Бронислава… Он-то мне не родственник ни какой. У меня фамилия Ермолаев, а у него… финская какая-то, Спичкин.
– Схватился, ревнивец,– съязвила жена,– он уже, Фрол Спичкин, как полгода в земле… зарытый. Тоже, как ты, расслаблялся. Сейчас почти вся страна расслабляется – и стар, и млад. А ты мне таких любовников, Яков, приписываешь, как будто я последняя бичиха. Спасибо, дорогой.
– А я-то что? – развёл руками хозяин.– Это мне люди в Ботохово говорили… Если он помёрший, то я с ним драться никак не буду. Неприлично на покойника зло держать. Но, видать, хороший был, коли ты на него глазами… вертела.
Яков подошёл к цинковому бачку со свежей колодезной водой, снял с гвоздя большой ковш. Зачерпнул, прямо через верх, и выпил изрядное количество живительной влаги. Вытер рукавом рот и, подмигнув Розову, глубокомысленно изрёк:
– Вода – не водка, много не выпьешь.
– Ты не прав, Яков,– у Розова лопнуло терпение, он устал от болтливости этого похмельного мужика.– Ты ведь сейчас не воду выпил, а полковша водки.
Фермер, он же тракторист, оторопел от этих слов, закатил вверх глаза и, сказав «точно», упал прямо у бачка с водой, будто подкошенный. И тут же мгновенно уснул крепким и здоровым сном. Смачно захрапел.
– Правильно,– сказала Анфиса,– пусть отоспится. Видишь, мигом вырубился. Видать устал уже…
Встав с грубого крестьянского стула, Розов собрался покидать фермерскую, так сказать, усадьбу. Хозяева, хоть и оказались, чудаковатыми, но, в общем-то, не плохими людьми. Пора ему было отправляться на хутор Сухопольский, чтобы встретится ещё с одним человеком, возможно, очень важным свидетелем, если не самого, не такого давнего убийства Крапивина, то событий, которые предшествовали ему…
Во двор его проводила Анфиса. Не поленилась. Она сказала:
– Костьми лягу, Анатолий Петрович, но Яша мой пить бросит и хозяйство наше фермерское станет крепким, ни один творец самых кошмарных экономических кризисов не срубит его.
– Нутрию можно развести или даже перепёлок,– кивнул головой Розов.– Перепелиные яйца, говорят, очень полезны для здоровья…
– Страусовые не хуже, и мясо у них доброе, даже лучше, чем у кенгуру. Деньги будут – загон тёплый для страусов построю и птиц этих… заморских добуду.
– Все это уже у вас есть, Анфиса Куприяновна.
Действительно, рядом стоял крепкий сарай с раздольным и добротно оборудованным вольером, под металлической сеткой-рабицей, внутри которого разгуливало десятка полтора-два страусов.
Фермерша, схватилась за голову. Потом её, словно осенило.
– Совсем запамятовала, Анатолий Петрович. Недели полтора назад мы с Яшуней и страусов прикупили. А до этого он из бруса тёплый сарай для них соорудил и всё прочее… Ведь может, когда в рюмку не заглядывает.
Выходя за калитку, Розов удивился сам себе. Какого чёрта, он, считай, почти, Эвтаназитёр, Сатана или Люцифер, по понятиям разумных (очень условно) жителей данной обители, решил в разгаре лета выступить в качестве Деда Мороза. Взял и подарил им, этим людям, страусятник. Впрочем, от него не убудет.
А где-то, в одной из провинций, под Гранадой, убыло… Там, словно ветром, унесло и сарай, сооруженный из бука, металла и стеклопластика, с отличной площадкой для выгула птиц, с сеткой и… сами страусы.
Испанский фермер Педро Комариндо, явно, не заметит потери, ибо она была запланирована… Свыше. А если заметит, то, разумеется, попадёт в разряд неизлечимых психических больных.
А до хутора Сухополького на своём «Ситроене» Розов добрался довольно быстро. Его ожидала встреча с одним из известнейших в России и даже за её пределами коллекционеров-энтомологов Ильёй Захаровичем Протасовым по кличке «Таракан». И такое погоняло добрые люди ему дали не случайно, ибо он, что называется, накалывал на булавки, паковал в специальные коробочки и содержал в растворе формалина только… тараканов, собранных или выловленных в лесах, горах, саванах и пустынях в самых разных уголках Земного Шара.