О трех причинах сложности преобразований в обществах, а также о том, почему человеческие общества подчиняются дарвиновским законам эволюции намного больше, чем можно было бы подумать
Учебники истории представляют тысячи лет человеческого пути от костра и каменного ножа до айфона и баллистической ракеты в виде увлекательного сказания о сменяющих друг друга царях и героях. Приходят и уходят цари – приходят и уходят царства [2] – меняются названия, системы, культуры, как будто в бесконечном сериале (если учебник хорош) или как в бесконечном справочнике (если плох).
Этот калейдоскоп напоминает эволюцию жизни на Земле, в которой в борьбе за существование виды сменяют друг друга вследствие естественного отбора. Земля изменчива – меняется климат, материки движутся, вырастают горы, мелеют или, наоборот, разливаются реки и моря, и эти изменения вызывают расцвет и гибель тех или иных видов животных и растений – ведь их естественная изменчивость чаще всего не успевает за изменениями условий.
В человеческой же истории гибель или расцвет того или иного общества вследствие природного катаклизма крайне редки (и чаще всего, как история Атлантиды, придуманы потомками). Даже существенное изменение технологий происходит намного реже, чем смена экономических формаций, границ государств, взлетов и падений отдельных наций. Чаще всего тектонические сдвиги на политической карте Земли не сопровождаются ни изменениями природы, ни технологическими скачками – последние почти всегда являются следствием, а не причиной социальных изменений. Предпосылки общественных катастроф тоньше, но тем и интереснее.
Что вызвало взлет и упадок ахейской цивилизации? Почему 3000 лет назад в течение 100 лет погибла богатейшая городская цивилизация Малой Азии? Что привело к закату Древней Греции и поглощению ее Римом? Куда девалась непобедимая Золотая Орда? Почему Китай в XIV веке был мировым лидером, а в XIX веке – нищим придатком Европы? Что выбило почву из-под СССР? Почему Аргентина в течение XX века потеряла половину своей доли мирового ВВП? Отчего Венесуэла, которая была одной из богатейших стран Латинской Америки, превратилась в нищую страну-изгоя за то же время, за которое Сингапур из окраины бедной Малайзии превратился в мирового лидера по ВВП на человека? Фактически каждый век на каждом континенте происходили и происходят подобные, требующие ответов процессы.
Есть и более фундаментальный вопрос: почему развитие общества, изменения морали и этики идут с такой неровной скоростью? В реальности нет никакого «постоянного ускорения», о котором часто говорят: в истории есть периоды взрывного роста, века прозябания и сотни лет регресса; иногда десятки фундаментальных изменений укладываются в период в десятки лет, иногда они вообще не происходят тысячу лет. Несмотря на быструю пролиферацию новых идей, технологий и инноваций во все времена, мир не усваивает эти новшества равномерно, не сохраняет свою общественную структуру, а история во многом состоит из катастроф одних обществ и взлетов других. Слишком часто народы и их вожди ничего не предпринимают каждый раз, когда государства движутся к краху; чаще всего они активно этому краху способствуют. Казалось бы, люди – не животные или растения, приспособляемость которых зависит целиком от случайных мутаций, – они могут принимать осознанные решения. Почему же прогресс так похож на природную эволюцию?
Ответ на этот вопрос не так уж и сложен. Несмотря на то что личности (цари и герои), как и инновации, играют значимую роль в формировании исторической конкретики, роль эта сводится чаще всего к выбору одного из немногих объективно доступных вариантов развития событий. И гораздо реже – к ускорению или замедлению, повышению или понижению эффективности процессов, которые идут в обществе в силу сложившихся исторических условий глобального характера. Военные успехи Франции в середине XIV века можно пытаться объяснить гением братьев Бюро, создавших артиллерию как отдельный род войск. Но производство пушек для армии Карла VII становится возможным благодаря объединенным финансовым и промышленным ресурсам Франции, а такое объединение (отчасти это следствие столетней войны, отчасти – продукт географического положения, отчасти – результат специфики, сформированной столетиями экономической структуры) уж точно не является ни заслугой короля, ни его маршалов артиллерии.
С точки зрения этих «стратегических» процессов, зависящих не от личностей, а от обстоятельств, и генерируемых не осознанной волей единиц, а бессознательной волей социумов, общества куда более близки к видам живых существ, чем кажется. Каждое общество (государство, блок и пр.) рождается и стабилизируется потому, что его формы (география, общественный строй, социальные особенности, экономический уклад) на момент его рождения и развития более или менее случайно оказываются эффективными – позволяют кормить себя, обеспечивать безопасность и объединять своих членов некими идеями. Среди таких идей исторически наиболее успешными были идеи конкуренции с другими обществами (национализм, корпоративизм, религиозная нетерпимость) и идеи превосходства, нередко развивавшиеся в идеи расширения жизненного пространства (шовинизм, агрессивные формы патриотизма).
Со временем развивающееся общество усложняется, углубляя и закрепляя свои преимущества перед конкурентами: общественный строй, социальная структура, экономика и экономическая специализация, идеологическая надстройка всё больше соответствуют условиям существования и параллельно становятся всё более «узкими», специализированными, и всё менее гибкими. Общество обрастает физическими системами – системой власти и силовыми структурами. Общество контролируется элитами и крупными стратами, научившимися получать выгоду от текущего положения вещей и не готовыми к переменам. Формируется «надстройка» в виде принятых идеологией религиозного и социального планов, «славной истории», традиций, наследуемых общественных психотравм, системы образования, передающей идеологемы из поколения в поколение.
Иногда устройство общества оказывается «дефектным» – не выдерживает испытания временем, и накапливающиеся проблемы разрушают его изнутри без изменения ключевых условий, в которых это общество родилось. Но это бывает нечасто и, как правило, приводит к (болезненной или нет, быстрой или не очень) адаптации общества и исправлению «недостатков модели». Чаще же наступает момент, когда условия существования общества меняются: климат, соседи, демография, изменения уровня развития технологий делают общественную модель неэффективной. Но общество не может быстро и кардинально измениться – тому мешают как минимум три серьезных фактора.
Во-первых, изменения – результат несогласованных, но гармоничных действий множества общественных сил, каждая из которых преследует свои краткосрочные меркантильные цели.
Изменения общества не являются результатом гениального провидения мудрецов, узревших требуемые перемены и предлагающих пути адаптации. Недостаточно изменения условий и устаревания общественной модели – нужно еще чтобы цели, преследуемые общественными агентами, дали результирующий вектор усилий, направленный на позитивное изменение. В истории это случается, но не так часто. Вспомните хотя бы Древний Рим: кризис республиканской модели начался во II веке до нашей эры. Крупнейшие общественные агенты еще около 100 лет видели свою выгоду в примыкании к одной из двух политических партий и борьбе за ее доминирование – в результате 100 лет в Риме шла гражданская война, которая фактически блокировала любое развитие. Затем, благодаря цепочке случайностей, модель управления изменилась – и Рим пережил второй расцвет, только чтобы погибнуть через 500 лет из-за безнадежного устаревания своей экономической системы.
Можно вспомнить и изменения социальные: уже ко второй половине XIX века промышленная революция требовала включения женщины в процесс производства как активного члена трудовых ресурсов, а такое включение было невозможно без существенного изменения объема прав женщин и сглаживания социальных различий между полами. Однако вплоть до начала XX века полиция в Англии забирала в участок женщин, появившихся на улице в брюках; до 1964 года женщины в США не могли без согласия мужа открыть счет в банке. Потребовалось более 100 лет, чтобы социум адаптировался к новой потребности. По иронии судьбы это произошло примерно в то время, когда резко растущая роль творческих профессий в экономике потребовала сделать с сексуальными меньшинствами (среди которых множество талантливых специалистов) то же, что было проделано с женщинами, – дать им равные права; но еще в середине 70-х годов XX века в той же Англии за гомосексуализм сажали в тюрьму.
Во-вторых, даже осознаваемые и желаемые большой частью общества изменения далеко не всегда являются благом для всех страт и всех классов общества, а потому вызывают сопротивление бенефициаров текущего статуса.
Изменения также могут предполагать риски, на них некоторые или все общественные агенты не готовы идти, не в последнюю очередь потому, что «привыкли» к статус-кво, и он воспринимается ими как безрисковый. Хуже того – на «кривой полезности» у таких общественных агентов могут легко находиться «локальные максимумы», расположенные совсем в другой стороне по сравнению с направлением на требуемые перемены. Здесь можно вспомнить сопротивление поместных дворян наступлению эры промышленного производства в Европе (а с другой стороны этому процессу мешали луддиты, которые также страдали от новых форм экономики). Можно говорить и о более новых явлениях: почему новоиспеченные олигархи в России начала 90-х годов под руководством вчерашних руководителей КПСС и КГБ предпочли не строить новую эффективную экономику, а разворовывать имевшиеся активы, получать рентный доход и выводить средства за рубеж? Было ли это эффективно с точки зрения страны? Конечно, нет. Было ли это эффективно с точки зрения нескольких сотен семей, получивших такую возможность? Конечно, да. Почему «желтые жилеты» во Франции в 2018 году протестовали против роста налогов на топливо – разве они не хотели бы сделать свои города чище, а зависимость от поставок углеводородов меньше? Наверняка хотели бы, но не за свой счет: их «локальный максимум» – низкие налоги, вне зависимости от экологии.
Наконец, в-третьих, если рождение и расцвет общества хорошо видны современникам, то его умирание, как правило, можно увидеть и оценить лишь в исторической перспективе.
Для жителя Римской империи начала V века не было очевидно, что Империи пришел конец. (Это, кстати, не было очевидно даже спустя века – в 800 году Римской империи не существует уже 250 лет, но Карл Великий коронуется именно как Римский император и в Риме). Для жителя СССР 1985 года не было очевидно, что коммунистическому эксперименту осталось жить пять лет, так же, как для жителя России 2019 года не очевидно, что попытка реставрации Российской империи обречена на провал и продолжение развала страны. В то время как общество и/или государство умирает, власть, элиты, влиятельные страты и население зачастую этого не замечают. Власти происходящее кажется «временными трудностями» или «кознями врагов». Элиты и состоятельные классы ищут свои выгоды или до конца держатся за теряемые преимущества, конкурируя между собой за сокращающийся кусок пирога. Население же живет вне размышлений о судьбах страны – простые люди решают текущие вопросы и склонны больше верить власти и своим привычкам, чем немногочисленным специалистам, предупреждающим о внутренней опасности.
На первый взгляд, человек разительно отличается от животного способностью к абстрактному мышлению, осознанию себя и реальности, возможностью делать теоретические построения и конструировать новые решения, в том числе в социальном плане. Но на практике конкретное человеческое общество сильно напоминает популяцию животных – например, стаю волков. Разве что из-за способности людей гибко менять свое поведение, события в социальном мире происходят намного быстрее и индивидуальная приспособляемость человека несравнимо выше.
Стая волков обладает ограниченным набором поведенческих возможностей, они выработаны тысячелетиями отбора и оптимальны для конкретных условий существования. Когда условия меняются (например, сокращается количество пищи или у волков появляется враг – такой, как человек), волки не могут ни стать травоядными, ни вооружиться ружьями – они на данной территории вымирают. Отдельный человек способен менять тип питания, стиль поведения, вооружиться и даже нанять (лично или совместно, за налоги) вооруженную охрану. Но человеческое общество, идеально приспособленное к существованию в определенном месте и времени, в какой-то момент, сталкиваясь с изменением условий, оказывается не способно измениться так же, как стая волков, – и вынуждено умереть как система, дав дорогу новой общественной формации. Примеры – вся история: Римская империя, пострадавшая от развития колоний (глава 4); Киевская Русь, потерявшая сбыт своего основного товара (глава 5); Орда, чье единство держалось на завоеваниях; Испания в момент, когда иссяк поток золота из Латинской Америки (глава 9); Китай, процветавший благодаря отсутствию конкуренции (глава 6); СССР в момент падения цен на нефть.
Катастрофы обществ происходят часто, но не всегда. История знает примеры знаменательных трансформаций, страны, которые победили обстоятельства и, изменившись, не только сохранили свои позиции, но и укрепили их. Это происходило тогда, когда сплоченные в главном, пусть и конкурирующие во второстепенном, элиты и значимые страты общества смогли воспринять необходимость изменений, их реальное направление и создать необходимый консенсус для реформирования. В этом (всегда трудном) процессе им помогало знание истории – успехов и неудач их предшественников.