Дежурный ГУВД, полный краснощёкий капитан Будин, спокойно подрёмывал возле телефона. Обычно в будние дни происшествий случалось немного, особенно по утрам. Это по выходным в управление трезвонили все кому не лень, даже подвыпившие жёны, прося урезонить вконец упившихся мужей, или же мужики, схватив лишку накануне, устраивали разборки из-за пустой пивной бутылки. Сегодняшнее утро обещало быть тихим. Вот почему, когда по-старчески дребезжащий потрескавшийся аппарат издал нечто похожее на звонок, Будин вскочил, словно по будильнику, и продрал заспанные глаза. Его рука, поросшая рыжими волосками, нехотя потянулась к трубке, поколдовала над ней, как бы в раздумье, но всё же схватила короткими и толстыми, как сардельки, пальцами.
– Дежурный капитан Будин слушает.
– Скорее, скорее! – мужской голос запинался от волнения. – Её убили. Скорее!
Будин заморгал.
– Кого убили? Где? Говорите толком! И, пожалуйста, представьтесь.
– Я Сергей Шаповалов. Убили сестру моей жены Нину, и я обнаружил тело, – звонивший задыхался, как астматик. – Приезжайте. Большой Левшинский переулок, 8.
– Выезжаем, – коротко буркнул капитан и бросил трубку на рычаг. Его полное, лоснящееся от пота лицо выразило недоумение. Убийство тихим тёплым летним утром? В Большом Левшинском переулке? Не сошёл ли с ума несчастный, секунду назад занимавший телефонную линию? По воле случая капитан знал этот дом. В нём жила элита, – да, та элита, которую государство за оказанные заслуги обеспечило всем необходимым. Старинный особняк со своей историей… Просторные квартиры в центре столицы с огромными раздельными комнатами и высокими потолками… Ему о таком районе приходилось только мечтать. Да, только мечтать, потому что он не артист и не певец. А чем его работа хуже? Он, можно сказать, денно и нощно возится в грязи, ловит всякую шваль, а они, чистенькие и холёные, знай распевают и лицедействуют. Всё же, что ни говори, а справедливости здесь нет. Прошептав что-то нечленораздельное и махнув рукой от досады, Будин придвинул к себе телефон и принялся набирать следователя Анатолия Петрушевского и лучшего оперативника Виктора Сарчука. Толя долго не отзывался, зато Сарчук сразу схватил трубку и крикнул бодрым голосом:
– Слушаю!
– Слушай, Витя, – ехидно произнес Будин. – Слушай внимательно. Клиент вас дожидается в Большом Левшинском переулке, 8, – труп, то бишь. Советую поспешить. Сам знаешь, какая там публика.
Виктор на минуту замер, словно обдумывая услышанное, потом шумно выдохнул.
– В Большом Левшинском, говоришь? Этого мне ещё не хватало! А кого порешили, не в курсе?
– Бабу какую-то вроде, – неуверенно сказал капитан. – Нам сообщил муж её сестры. Да что зря воздух сотрясать? Собирай своих друзей, сами всё увидите.
Сарчук отозвался чуть бодрее. Он умел быстро концентрироваться:
– Уже в пути.
Услышав короткие гудки, капитан с чувством выполненного долга водрузил трубку на место, представляя, как бедняги сейчас вскочат с насиженных мест и побегут к машине лучшего медэксперта Вадима Козлова, вечно озадаченного семейными проблемами – как прокормить четверых детей. Интуиция не подвела. Даже не интуиция, а знание обстановки. Не прошло и минуты, как мимо него действительно промчался Вадик со своим неизменным стареньким саквояжем, в поношенной серой рубашке и брюках, как две капли воды похожих на своих собратьев в уценённом отделе магазина, потирая высокий смуглый лоб, который по причине неустанных забот давно прочертила глубокая складка. Следом пронёсся Виктор Сарчук – красивый белокурый парень, мечта всех девушек отдела – как ни странно, с такой внешностью не оказывавший повышенного внимания представительницам прекрасного пола, – отличный работник с оперативным чутьём. За ними утиной походкой семенил следователь Анатолий Петрушевский. Будин поднял руку, как бы желая коллегам удачи.
«Начальство уже в курсе, – подумал он. – Лучшую бригаду направило. Впрочем, этого следовало ожидать. Интересно, кого убили? Звезду эстрады? Чудеса, если так. Это в наше-то время!» Взглянув на вновь затихший телефон, он снова погрузился в дремоту, уже не обращая внимания, как опергруппа со следователем и медэкспертом садилась в жёлтые «жигули».
– Гони, Вадик, – произнес Анатолий, и машина помчалась по почти безлюдным улицам Москвы. Редкие прохожие торопились на работу.
– Кто обнаружил тело? – деловито осведомился Виктор.
– Будин сказал – муж сестры убитой, – отозвался Анатолий и зевнул. Он чувствовал, что на этот раз в его дежурство случилось крупное происшествие, каких не бывало несколько десятков лет. Убийство в Большом Левшинском! В спокойном переулке, который никогда не славился криминальными происшествиями! Если кто из бандитов и наведывался туда, то только для того, чтобы пощипать деятелей искусства. Вот именно – пощипать, но не убить. Убийство – это уже слишком! Вздохнув, он повернулся к Сарчуку, размышлявшему о том же. Как всегда в такие моменты, между белёсых бровей товарища образовались две глубокие складки.
– Размышляешь, у кого поднялась рука? – поинтересовался Сарчук. – Признаюсь, и меня тревожат подобные мысли, – он почесал подбородок, за ночь успевший обрасти светлой щетиной. – Интересно, кому и для чего понадобилось проливать кровь в таком месте? Это факт!
«Факт» было излюбленным словечком опера. Он вставлял его к месту и не к месту.
– Сейчас всё узнаете, – медэксперт, наверное, один из всех погруженный в размышления, далёкие от убийства, и пытавшийся придумать, где достать материал для выпускного платья старшей дочери, лихо подрулил к красивому особняку. Бригаду уже поджидал стройный подтянутый участковый.
– Капитан Трушин, – представился он, когда сотрудники уголовного розыска вышли из машины. – Оперативно же вы, товарищи…
– А мы всегда оперативно, это факт, – заметил Сарчук. – На то я и опер. А ты, капитан, времени даром не теряй. Докладывай обстановку.
Трушин приосанился, посерьёзнел и отчеканил, как прилежный ученик:
– Убитая – Нина Ельцова, дочь известной певицы, ныне покойной Нонны Борисовны Поляковой. На первый взгляд, причина смерти – черепно-мозговая травма. Орудие убийства не искал, вас дожидался, – он вытер пот с покрасневшего от волнения лица.
– Правильно делал, – Козлов похлопал его по плечу. – Терпеть не могу работать в тяжёлых условиях, – он ободряюще улыбнулся. – Ну, это когда все улики почти уничтожены. Бывают такие ретивые участковые… Натопчут, как слоны, будто в школе милиции их не учили, как нужно вести себя на месте преступления.
Трушин снова зарделся, на этот раз от похвалы. Петрушевского забавляло, что в свои тридцать с лишком парень краснел, как мальчик.
– Ну, веди нас на место преступления, – сказал он.
– Слушаюсь, – капитан приставил ладонь к козырьку и уверенно вошёл в подъезд. Группа гуськом двигалась за ним. Поднимаясь по свежевымытым, вычищенным до блеска ступеням, Петрушевский подумал, что жильцы этого дома не знали, каково жить в двушке-распашонке, где часто отключают горячую воду, и минимум дважды в день вдыхать запах кошачьей мочи (а иногда и самому убирать человеческие экскременты) в грязном подъезде. Он знал: для таких домов выделялись уборщицы, которые с остервенением денно и нощно драили лестницы в надежде хоть одним глазком увидеть какую-нибудь звезду и выклянчить у неё автограф.
– Пришли, – участковый прервал его размышления и толкнул деревянную дверь, – зрелище не из приятных.
– Да уж всякого навидались, не новички, – буркнул Виктор и добавил: – Это факт.
Анатолий заметил про себя, что не привык и никогда не привыкнет к смерти. Особенно к такой смерти… Полная пожилая женщина в цветастом летнем платье лежала лицом вниз в просторной прихожей. Каштановые волнистые волосы окрасились уже запекшейся кровью, образовавшей на паркете небольшую лужицу. Вадим, успевший надеть перчатки, осторожно перевернул тело. В серых широко распахнутых глазах погибшей читались боль и страх. Понятые, пожилые супруги, стояли возле стены белее простыни.
– Мученическую смерть приняла, бедняга, – вздохнул медэксперт и указал на багрово-красные ожоги треугольной формы, в изобилии покрывавшие руки несчастной. – Судя по всему, пытал её изверг. Пытал, а потом добил. Смерть наступила в результате черепно-мозговой травмы, – заметил он. – Ищите, ребята, орудие преступления – тупой тяжёлый предмет.
Анатолий поднял с пола медную гирьку на цепочке от часов с кукушкой.
– Это, что ли? На ней кровь…
– И вот это, – Виктор достал из-под кровати молоток, обильно измазанный красной субстанцией. Козлов положил перед собой два орудия преступления и ещё раз осмотрел раны на голове убитой.
– Судя по всему, первый удар нанесён гирей, – задумчиво проговорил он. – Вероятно, преступник схватил под руку первое, что ему подвернулось, – мужчина поднял глаза на ходики, печально молчавшие без гири, – а потом, не уверенный, что жертва мертва, решил добить молотком.
Петрушевский следом за экспертом перевёл взгляд на часы, застывшие, словно в скорби по хозяйке, и вспомнил старые бабушкины ходики с кукушкой. В детстве его удивляло и забавляло, что их механизм запускался при помощи гири, покачивавшейся на цепочке. Это казалось странным и смешным. Тронул гирю – и пошли, ожили часики, и уже через час кукушка сообщает время. К старинным ходикам, доставшимся ей от матери, бабушка относилась благоговейно, каждый день смахивала с них пыль и считала голосистую кукушку своей давней подругой. Даже через много лет после её смерти у Петрушевского не поднималась рука выбросить часы или использовать гирю в других целях. Это была память, и память неприкосновенная. Здесь же убийца долго не раздумывал. Скорее всего, он знал, что покончит с бедняжкой, и не захватил с собой своё орудие только потому, что убить пожилую беззащитную женщину не составляло труда. И ещё он знал, что предметов для такого дела найдётся в квартире сколько угодно. Человека легко лишить жизни. Это только кажется, что он большой и сильный. Это только кажется… На самом деле всё не так, и идти на преступление можно и налегке. Всё необходимое можно позаимствовать у жертвы. Гирю от часов, молоток, утюг, в конце концов… Треугольные красные ожоги на теле напоминали следы от раскалённого утюга. Кстати, где он? Словно в подтверждение его безрадостных мыслей из соседней комнаты раздался голос Виктора:
– Смотри, Толя, этот негодяй намеревался скрыть следы преступления! Ребята, идите сюда!
Оперативники бросились на его зов. Сарчук, стоя посередине комнаты, размером соответствовавшей первой, указывал на груду газет, почти скрывшую включённый в розетку утюг.
– Соображаете, что хотел сделать убийца? – поинтересовался он с видом победителя. – Стоило этому чуду техники как следует раскалиться, газеты бы вспыхнули, словно облитые бензином. В этом доме деревянные перегородки. Он бы разом загорелся и сложился, как карточный. Таким образом, все следы преступления были бы уничтожены.
– Верно, – согласился Петрушевский, прикоснувшись к утюгу. – Чуть тёплый. Перегорел, наверное. Да, техника на грани фантастики спасла жильцов. При пожаре наверняка мы обнаружили бы не один труп.
Вадик вынул провод из розетки и понюхал.
– Точно, перегорел, – констатировал он. – Не всё рассчитал, гад. Ребята, у вас уже мотивчик какой-нибудь вырисовывается?
Петрушевский слегка провёл по длинному вытянутому носу, покрытому каплями пота.
– Когда человека подвергают пыткам, вывод напрашивается сам собой, – буркнул он. – Кроме того, в квартире всё перерыто, явно что-то искали. Получается, налицо мотив – ограбление.
Сарчук запустил пятерню в свои густые белокурые волосы.
– Думаю, у этой семейки было что взять, – задумчиво проговорил он. – Что вы знаете про певицу и её дочь?
– Только то, что Нонна неплохо пела романсы, – откликнулся Петрушевский. – Как-то лет десять назад жена вытащила меня на её концерт. Признаться, я мало понимаю в музыке, но лирическое сопрано от баритона отличить могу. Моя Аня сказала, что у Поляковой прекрасное лирическое сопрано, – он улыбнулся. – Однако мне понравилось, что у неё был свой, особенный стиль. Я не видел певицы, которая работала бы в том же направлении. Нонна Борисовна исполняла песенки на разных языках, и очень неплохо, я бы даже сказал здорово. Не каждый артист передаст колорит народности, а ей это удавалось. Она сказала, что работала с самим Станиславским… Вероятно, он ей много дал… Кстати, дядя звезды был знаменитым конферансье, который старался привнести новое в свой жанр. Он писал рассказы и зачитывал их публике вместо набивших оскомину шуточек. В двадцатые годы многие ходили в театр, чтобы его послушать. А в конце вечера на сцену вышла любимая ученица Поляковой. Кто бы вы думали?
Козлов и Сарчук переглянулись.
– Толмачёва, что ли? – предположил Виктор, назвав фамилию любимой певицы. – Сдаётся мне, у неё тоже… это… сопрано.
– Бери выше! – усмехнулся Анатолий. – На сцену даже не вышла, а выплыла сама Зайцева. Она долго обнимала Полякову, а потом затянула свою «Реку Волгу». Ну и голосина! Мне казалось, всё содрогается от его мощи!
– Поговаривают, Зайцева любит драгоценности, в частности бриллианты, – заметил судмедэксперт. – Почему бы не предположить, что этих двух дамочек связывала не только музыка? Я, помнится, от кого-то слышал, что наша Нонна передала ученице не только свои музыкальные знания, но и страсть к бриллиантам.
Петрушевский сразу посерьёзнел:
– Если это так, я нам не завидую. Где бриллианты, там всегда крутятся сами знаете кто. Ну, те, которых мы никогда не станем допрашивать.
Сарчук подумал, что следователь даже здесь не решился назвать имя родственницы высокопоставленной особы. Её любовь к бриллиантам была известна не только им – кажется, всему народу. Ходили слухи, что ювелирные магазины городов, которые вдруг вздумалось посетить этой даме, специально готовили ей дорогие подарки в виде сверкающих камешков. А ещё поговаривали, будто она была готова продать душу дьяволу, лишь бы заполучить драгоценности, которые не украшали её коллекцию. С помощью своего любовника, оперного певца, дама собирала информацию о тех, кто имел в закромах антиквариат, и где угрозами, где обещаниями – но только не деньгами – заставляла несчастных расставаться с ними. А что, неплохая версия, имеющая право на существование. Виктор бросил взгляд на следователя, подозревая, что Анатолий думает о том же. Если они правы – это висяк. Никогда и никто не подпустит их к могущественной особе.
– Ребятки, давайте ещё раз всё внимательно осмотрим, составим протокол и наконец отпустим наших понятых, – следователь словно только что заметил несчастных супругов и кратко объяснил их обязанности. Жена, стройная, несмотря на преклонный возраст, с копной седых волос, кивнула.
– Кстати, сестра покойной уже в пути? – поинтересовался Петрушевский. – А её муженёк, который вызвал милицию, почему нас не дождался?
– Сестре сообщили, и мужу тоже, – спокойно произнес Виктор. – Обещали быть.
– Отлично, – Анатолий погрузился в написание протокола, а закончив, дал прочитать понятым. – Если всё верно, распишитесь. Сами-то про покойную что-нибудь можете сказать?
Оба, как китайские болванчики, отрицательно замотали головами.
– Не допускали нас сюда, – призналась женщина. – Оно и понятно. Кто мы такие? Нам эта квартира по наследству от моей матери-художницы досталась. Вот с ней Нонна любила погонять чаи. А мы даже порог не переступали. Хотя при жизни Нонны у неё был проходной двор. Помнишь, Григорий, я тебе рассказывала? – она посмотрела на мужа, который по-прежнему стоял молча, будто истукан. – Нельзя так сближаться с учениками.
– В каком смысле сближаться? – не понял Анатолий.
– А вот как хотите, так и думайте, – усмехнулась женщина. – Из всех своих учеников наша соседка особо выделяла молодых красивых мужчин. А уж насколько близко она к себе их допускала – этого я вам не скажу. Свечу не держала.
– Можете назвать кого-то конкретно? – спросил следователь, с надеждой подняв на понятую серые усталые глаза. Если бы эта дама назвала имена и фамилии, она бы сильно облегчила их работу. Но соседка лишь недовольно тряхнула седой гривой.
– Если меня на порог не пускали, откуда мне знать фамилии её прихлебателей? – веско заметила она. – Вы уж сами ищите, товарищ следователь.
– А о потерпевшей тоже ничего не скажете? – Петрушевский цеплялся за соломинку.
– О Ниночке? – морщинистое лицо женщины оживилось. – Ниночка была золото. Странно, почему замуж не вышла при такой-то матери, – она запнулась и махнула рукой. – Впрочем, что тут странного? Если кто из этих прихлебателей и переключался на Нину, она гнала его. И правильно делала.
Разумеется, кто из «прихлебателей переключался на Нину» – следователь уточнять не стал. Этого женщина не знала.
– Ещё раз большое спасибо, можете быть свободны, – поблагодарил он супружескую чету и посмотрел на часы. – Не спешит что-то наша пара Шаповаловых.
– Сестра Нины не Шаповалова, а тоже Ельцова, – обернувшись на пороге, сообщила пожилая дама. – Живёт нерасписанная, бесстыдница. Ниночка совсем другая была, без ЗАГСа сожительствовать не хотела. Да и нужны были ей эти прихлебатели!
– Значит, по-вашему, Шаповалов тоже прихлебатель? – уточнил Анатолий, вспомнив о своей соседке, довольно симпатичной женщине средних лет, которая никогда не была замужем официально и совершенно спокойно относилась к сожительству. Мужчин она меняла как перчатки, и, когда его жена как-то поинтересовалась, почему Женя (так звали соседку) никак не свяжет себя узами брака, та без тени смущения ответила:
– Да все они альфонсы, – так в зарубежных фильмах прихлебателей называют. Думают, если я работаю в сфере торговли, значит, им можно жить на мои денежки, а свои в кубышку складывать. К тому же, представляешь, недавно выяснилось, что мой последний кавалер вообще женат. А как маскировался! Я ведь с порога требую: «Паспорт покажи».
– И что же у того обманщика, штамп не стоял? – удивлялась жена.
– Не поверишь – он документ у брата младшенького выклянчил, – пояснила Женя. – А тот покамест холостой. Так вот и дурят нашу сестру.
Жена, пообщавшись с соседкой, со смехом пересказала всё Анатолию. Она не жалела бедную обманутую Евгению, потому что считала: та, как говорилось в стихотворении Пушкина, была «сама обманываться рада». Интересно, к такой же категории принадлежала сестра Ельцовой?
– А как к ней относилась мать? Так же хорошо, как и к Нине? – спросил он пожилую даму, уже державшуюся за дверную ручку. – Судя по всему – нет, раз она предпочитала жить с Ниной.
Женщина изобразила изумление, и ярко накрашенные губы скривились.
– Значит, вы не в курсе, товарищ следователь, – в её глазах вспыхнул довольный огонёк. Дама наконец нашла благодарного слушателя и готова была выложить все, что знала.
– Какая мать, о чём вы говорите! – от избытка чувств она прислонилась к стене. – Девочки – круглые сироты, у них происхождение самое что ни на есть крестьянское. Нина говорила: их родители в гражданскую войну с голоду померли, девчонок забрали в детский дом. Когда они выросли, то в Москву подались. Она же у нас резиновая! – усмехнулась дама. – Сонька где-то в магазине пристроилась, а Ниночке повезло: Нонне требовалась домработница, вот ей Нину и порекомендовали, – уж извините, не знаю кто и как. Бедняжка за троих пахала. Если бы вы видели ручки этой певицы, вы бы сразу поняли, что они тяжелее микрофона сроду ничего не держали. Ниночка и стряпала, и стирала, и столы гостям накрывала. Нонна к ней так привязалась, что лет десять назад удочерила. И ведь верно поступила – сама одна как перст. Личная жизнь не заладилась, деток не нарожала, так хоть сироту облагодетельствовала. Все свои драгоценности Ниночке завещала, пусть та и не любила наряжаться – очень уж скромная была.
Сарчук, стоявший возле шкафа и внимательно изучавший его содержимое, вздрогнул и обернулся.
– Драгоценности, говорите?
– Вот именно, и от слов своих не отказываюсь, – с обидой произнесла женщина. – Мать моя рассказывала, Нонна не из простой семейки происходила. Отец – какая-то шишка в Кремле, – думаю, это вы и сами потом выясните, мать дворянских кровей, отсюда и дорогие украшения.
– Насколько дорогие? – с интересом спросил Петрушевский. Соседка закатила глаза, как драматическая актриса.
– Дорогие – значит дорогие, очень дорогие, если хотите, – с придыханием пояснила она. – На бриллиантовое колье зарилась сама… не буду фамилии называть, вы и без меня догадаетесь. Нонна рассказывала моей матери, как известная всем особа упрашивала её обменять эту вещь или продать. Но наша певица – ни в какую. Мол, память о покойной матушке… Подруга даже ляпнула, что с собой в могилу всё не унести, – женщина вдруг испугалась собственных слов и оглянулась по сторонам, словно боясь, что их подслушивают. Она хотела ещё что-то добавить, но передумала.
Анатолий отодвинул бумаги.
– Виктор, – позвал он коллегу, – вы закончили осмотр квартиры? Меня интересуют драгоценности, которые вы нашли.
Сарчук заморгал глазами.
– Да я сразу понял, что их нужно искать в первую очередь, – сказал он и взъерошил светлые волосы, сразу став похожим на мальчишку-девятиклассника. – Только здесь ничего нет. Наша версия подтверждается, Толя.
Петрушевский повернулся к выходившему из спальни Козлову.
– Вадик, что-то удалось обнаружить?
Медэксперт удовлетворённо кивнул.
– Отпечатков пальцев довольно много, – заметил он. – Нужно снять их у сестры и её сожителя. Может статься, они были здесь недавно, и Нина с тех пор не убиралась. Кроме того, на дверной ручке наверняка отпечатки этого Шаповалова. Он первым обнаружил труп.
Петрушевский уже в который раз взглянул на часы.
– Не нравится мне это, – произнёс он. – Парочка давно должна быть здесь. Живут они не так далеко, и, по моим меркам, успели бы сюда через час после нашего прибытия добраться. Как считаете?
Виктор побледнел.
– Как бы они не сбежали! – удручённо произнёс он. – Эх, неохота к ним пилить, жара начинается, – да видно, придётся.
– Ладно, не стони, – напутствовал его Анатолий, снова потирая утиный нос. За эту привычку, прочно укоренившуюся с детства, его постоянно ругала жена, но отучить не могла, и следователь в минуты глубокого волнения вновь подносил указательный палец к лицу. – Всё равно другого предложения нет.
Виктор снова открыл рот, словно собираясь протестовать, хотя прекрасно понимал, что, несмотря на жару и переполненные потными телами троллейбусы, мчаться к Шаповаловым всё равно придётся, – как вдруг, на его счастье, дверь распахнулась, и на пороге показалась долгожданная чета.
Милиционеры никогда не видели Шаповалова и Ельцову и вычислили их лишь потому, что последняя была похожа на покойную сестру. Увидев кровь в прихожей и тело, которое уже забирали санитары, женщина заголосила:
– Сестричка моя бедная! На кого же ты меня оставила!
Что-то театральное слышалось в этом плаче, и Петрушевский вспомнил о профессиональных плакальщицах, которых сто лет назад приглашали на похороны за деньги голосить по покойнику. Да и само лицо Софьи, жёлтое, отёчное, не выражало скорби. Из зелёных чуть раскосых глаз не скатилось ни слезинки, хотя родственница упорно утирала их платком не первой свежести, в каких-то шафрановых пятнах. Её сожитель, худой мужчина лет под сорок с короткой стрижкой и невыразительным лицом, стоял и, не выказывая никаких эмоций даже ради приличия, наблюдал за санитарами.
– Софья Дмитриевна, проходите, – пригласил Анатолий. – Вы очень кстати. Мы сами хотели к вам ехать, – от него не ускользнуло, что при этих словах Шаповалов слегка побледнел. – Что же вы так припозднились?
Софья снова приложила платок к глазам.
– Когда я узнала о моей бедной сестрёнке, сердце так и заколотилось, так и заколотилось, – простонала она, – голова закружилась… Я упала на диван, и Серёжа накапал мне валерьянки. Пока я в себя пришла… Да и то не совсем. По улице идём, ноги ватные, еле передвигаются. Неужели вам не понять моё состояние? – произнесла она плаксиво. – Сестрёнку единственную убили. Теперь я одна как перст. Как дальше жить, не представляю.
Сергей, поддерживавший сожительницу за локоть, молчал, словно во всём с ней соглашался.
– Садитесь, – Анатолий указал на стул. – Софья Дмитриевна, от вас требуется немного. Скажите, вы часто бывали у сестры?
Губы потерпевшей скривились, возле носа пролегли глубокие складки. Всем своим видом она выражала недовольство.
– А с какой стати мне здесь часто бывать? – зло проговорила она. – Мать её приемная, Нонка, при жизни меня не жаловала. Придумала, ведьма старая, что мы с Серёжей приходим сюда только деньги клянчить. А мы, между прочим, не какие-нибудь тунеядцы. Я за прилавком день и ночь пропадаю, мой муж сантехником работает. Ну, просили иногда трёшку до зарплаты, так разве от них убывало? Как сыр в масле катались.
– Хорошо, – кивнул Анатолий. – Певица вас не жаловала. Но после смерти Поляковой вы, наверное, навещали сестру чаще?
Недовольное и злобное выражение не сходило с лица Софьи.
– Да и с сестрёнкой мы редко чаи гоняли. Видно, певичка эта и Ниночке внушила, что её кровная родня только за деньгами сюда шастает. И Ниночка мало нам помогала, хотя у самой деньжищ куры не клевали!
– Ну, если вы так хорошо осведомлены о материальном положении вашей сестры, может, скажете, что пропало?
Впервые в глазах Софьи появился интерес. Она встала и задвигалась по квартире, хорошо ориентируясь в огромных комнатах. Сарчук только и успевал констатировать её слова.
– Облигации пропали, на огромную сумму, вот в этом ящике лежали, – толстый указательный палец с поломанным ногтем легко открывал ручки шкафов. Когда она вытащила деревянную шкатулку оригинальной резьбы, Виктор уже знал, что скажет женщина.
– Батюшки, драгоценности-то где?! – вот теперь в голосе Ельцовой звучало неподдельное горе. – Как же это так, товарищ следователь? Нашей семье, значит, ничего не достанется?
Петрушевский закатил глаза.
– Почему вашей семье должно было что-то достаться? – поинтересовался он. Софья, как куница, обнажила мелкие острые зубы.
– Нинка была моей родной, так? – спросила она. – Кому же, по-вашему, достанутся её цацки? Учтите, я судиться буду. Пусть мне отдадут всё до копеечки. Мне, между прочим, – она погрозила пальцем, как непослушному ребёнку, – квартиру обставлять.
– Давайте отложим этот вопрос на потом, – Петрушевский отмахнулся от неё, как от назойливой мухи. – Тем более, как вы говорите, всё пропало. Виктор, составь опись пропавших вещей, – обратился он к Сарчуку и встал. – Садись на моё место. А я пока с товарищем Шаповаловым побеседую.
Глаза сантехника забегали.
– А я что? Я ничего, – быстро проговорил он. – Труп нашёл – и сразу вам звонить. И, между прочим, назвал себя, а мог бы этого не делать. Сами знаете, что про вас рассказывают. Кто труп нашёл – того и в преступники записываете.
– Ну, это вы сильно хватили, – улыбнулся следователь, усевшись на диван и положив лист для протокола на потёртую коричневую папку из кожзама. – Никто никуда вас записывать не собирается. От вас требуется рассказать по порядку, почему вдруг в такую рань вы решили навестить покойную и что увидели в её квартире.
Сергей мял в руках серую кепку.
– А я всё сразу рассказал, – начал он. – Нинка уж три дня как обещала в гости заскочить. Договорились окончательно на вчера, на пять. А она не приехала. Мы позвонили по телефону – никто не отвечает. Ну, Соня забеспокоилась.
«Давай, – говорит, – загляни к сестрёнке поутру, до работы». Вот и получилось, что отправился к ней с петухами, чтобы в ЖЭК не опоздать. Кстати, и транспорт лучше ходит, толчеи нет. Аккурат в шесть сюда прибыл. Кнопку звонка жму – никто не открывает. Я возьми да дёрни со злости дверь – она и распахнулась. Какую картину увидел – вы и сами знаете. Ничего не трогал, сразу рванул к ближайшему автомату – и вам звонить.
– Почему же не дождались? – удивился Петрушевский. – Это ваш гражданский долг.
– А наш начальник ЖЭКа шутить не любит, – пояснил сантехник. – Я у него незаменимый работник. В нашем районе вечно что-то прорывает или у кого-то течёт. Попробовал бы я не подойти к планёрке! Потом, когда Соня позвонила и я ему ситуацию объяснил, он меня отпустил.
– Понятно, – Сергей говорил быстро и сбивчиво, но Анатолий успевал записывать каждое слово. – Скажите, а когда вы шли к Нине или выходили из её квартиры, вам никто не встретился по пути?
Сантехник покачал круглой головой:
– Никто. Ни единой души не было. Помню, меня ещё дрожь прошибла. Думаю, тихо, как на кладбище, – его передёрнуло. – Ужас-то какой.
– Значит, это всё, – следователь протянул ему протокол. – Прочитайте и распишитесь, если со всем согласны.
Шаповалов тряхнул головой.
– Ничего читать не буду, я вам верю. Если уж вам не верить, то кому?
Петрушевский не стал уточнять, что минут пять назад кто-то очень даже нелестно отзывался об органах правопорядка.
– Я бы на вашем месте прочитал, – заметил он, но сантехник замахал руками: – Нет, нет, мне, чтобы вчитаться, время требуется. А его у меня как раз и нет. На работу пора, не то шеф голову оторвёт.
– У меня к вам одна просьба, – Сергей повернулся к Козлову, который стоял рядом со своим неизменным чемоданчиком. – Вадик, сними отпечатки у товарища Шаповалова и товарища Ельцовой.
Шаповалов опять побледнел:
– А это ещё зачем? Или вы меня в чём-то подозреваете, товарищ следователь? Да я чист, как стекло!
– Ваши отпечатки нам требуются для того, чтобы потом сравнить их с другими и отделить от отпечатков преступника, – пояснил Анатолий. – Всё очень просто, товарищ.
– Ну, раз надо, так надо, – Сергей позволил Козлову взять отпечатки пальцев. Настороженность и страх в его глазах наводили Петрушевского на мысли, что этот простоватый на вид сантехник сказал им далеко не всё. Но что же он скрывает? И как заставить его разговориться? Может быть, поможет экспертиза? Соня, на удивление, казалась спокойной. В отличие от сожителя, она без возмущения позволила Вадиму снять отпечатки с её руки.
– Протоколы подписаны, вы свободны, – провозгласил Петрушевский и мельком взглянул на Сергея. Казалось, тот испытал облегчение.
– Ну, спасибо, товарищ следователь, – сказал он, и в его голосе Анатолий уловил весёлые нотки. – Когда уже убийцу нашей Нинушки поймаете?
– Будем стараться сделать это в кратчайшие сроки, – пообещал Петрушевский. – Многое и от свидетелей зависит. Иные с милицией откровенничать не хотят, скрывают, на их взгляд, незначительные мелочи, а эти мелочи порой способствуют быстрому раскрытию преступления, – он снова посмотрел на Шаповалова и вновь увидел страх в его глазах. Да, этого парня ещё придётся потрясти, он явно знает больше, чем говорит. Надо подумать, как это сделать, может, даже побеседовать с участковым.
– Если всё, можно нам идти? – поинтересовалась Софья. – Вы уж, пожалуйста, информируйте меня, товарищ следователь. Сами понимаете, драгоценности эти, считай, наши.
Анатолий с облегчением указал им на дверь, и, когда парочка ушла, ему почудилось, что в душную комнату, насквозь пропахшую потом оперативников, ворвалась живительная струя воздуха. От волнения указательный палец потянулся к носу, и Петрушевский усилием воли сжал руку в кулак. Да, с этой привычкой нужно бороться. Виктор говорил, его уже в отделе передразнивают. А как тут её искоренишь, если на работе сплошные волнения? Вот и сегодня… Одно общение с Шаповаловым и его сожительницей чего стоило! Люди, подобные родственникам покойной, не вызывали у него симпатии. Их алчность переходила всякие границы, и следователь подумал, что сделает всё, чтобы Софья Ельцова не получила драгоценности. Она их не заслужила. Какие-то побрякушки, пусть даже стоившие кучу денег, эта дама ставила выше, чем жизнь единственного близкого человека. Поэтому…
Громкий голос Сарчука вклинился в его безрадостные мысли.
– Гляди, какую опись сестра покойной составила, – он сунул ему под нос протокол. – Думаю, цацек было на полмиллиона рублей. Даже не представляю, что можно купить на такие деньги! – он закатил глаза. – Конечно, какой-нибудь Рокфеллер спокойно нашёл бы им применение!
Анатолий слушал коллегу вполуха, пробегая глазами список. Поистине, Ниночка Ельцова получила в наследство несметные богатства. Здесь были и бриллиантовые колье, и серьги «Вдовьи слезы», и кольца с бриллиантами ручной работы, и огромный перстень с рубином со зловещим названием «Кровь падишаха», и сапфиры, и изумруды… И ещё много-много всего…
– Каковы распоряжения, начальник? – поинтересовался оперативник, догадываясь, о чём думает Петрушевский.
– Перво-наперво возьмём под контроль скупки, – решил следователь. – Витя, ты со своими ребятами организуй поквартирный обход. Не думаю, что никто ничего не видел и не слышал. И будем ждать заключения нашего кудесника, – он указал на Вадима, деловито собиравшего свой чемодан. – Сам знаешь, они у него порой бывают неожиданными.