Глава 4 В которой я ем козлиные шкуры, покрытые пчелиной отрыжкой


На следующее утро папа вернулся из Норвегии более взбудораженный и восторженный, чем обычно. А когда речь идёт о моём отце – это что-нибудь да значит.

Немногое может привести Тревора Бельмонта в такой восторг. И, несмотря на то что он заранее уверен, что любая попытка обречена на провал, он каждый раз принимается за новое дело с упорством человека, которому всегда везёт.

Мой папа был самым радостным, восторженным и целенаправленным пессимистом из всех, что мне встречались. Тем более сегодня была пятница – самый любимый папин день, потому что до следующего четверга оставалось ещё о-го-го сколько. Самые безумные свои затеи он начинал именно в пятницу.

Временами мне хотелось быть похожим на него. Ну не совсем, конечно. В конце концов, ещё чуть-чуть и его бы официального признали сумасшедшим. Человек, который тратил все деньги на поиски в дремучих лесах того, во что остальные предпочитают не верить. Даже мистер Ольсен не до конца одобрял эту страсть моего отца, которую он торжественно называл «Моя доля».

Но после того как он годами старался добиться лучшего, отчего выходило только хуже, я решил, что не стоит даже и пытаться. Но зато папа не останавливался и продолжал хвататься за разные бредовые затеи, не обращая внимания на плачевные результаты (и на окружающих, которые вслух называли его кретином). Например, пару лет назад он пытался соорудить прямо в гостиной каменный горячий бассейн, после чего пол просто провалился.

И даже тогда он просто широко улыбнулся и сказал:

– Следующим летом попробую построить его во внутреннем дворике!

Папа был так уверен в собственных неудачах, что просто не обращал внимания на страх и разочарование. Ему неведома была жалость к себе.

Однажды он сказал мне:

– Грег, оптимизм – изюминка любой трагедии. Если ждёшь только худшего, то сердечный приступ – это просто мелочь.


– Грег! – крикнул отец в пятницу утром, просунув голову в мою комнату как минимум за час до того, как мне можно было проснуться. – Идём на кухню! На стол я уже накрыл. Тебя ждёт новый чай!

Если бы меня разбудили на час раньше положенного в любой другой день, то я бы лишь застонал, но это утро особенное. Я вскочил с кровати и что-то натянул на себя, как будто и не спал вовсе. Именно за это я люблю его поездки. Это наш ритуал с тех пор, как мне исполнилось четыре года. Когда он возвращался домой – не важно, в какое время, хоть в три утра, – он заваривал чай, и мы играли минимум одну партию в шахматы, а то и больше. Это было настолько важно, что если бы он вернулся днём, то заехал бы в ПУК и забрал бы меня в ближайшее кафе, чтобы сыграть партейку.

Не успел я зайти в нашу крошечную кухню, где мы и ели, он бросился на меня и так крепко, по-медвежьи (ха-ха!), обнял меня, что я чуть не задохнулся.

– Я так рад, что с тобой всё в порядке, – быстро говорил он. – У меня было странное предчувствие, что с тобой может что-нибудь случиться. Особенно вчера. Но до медведя я даже не додумался!

– Да уж, мало приятного, – сказал я, снова обретая способность дышать. – И вообще страшно.

– Четвергам не знакома жалость, – сказал папа. – Ну, начнём.

Он подошёл к маленькому столику рядом с холодильником, где уже стояли две чашки органического чая и доска с расставленными фигурами. В этот раз я играл чёрными – мы чередовались.

– Хочу, чтобы ты поскорее попробовал этот сбор из Норвегии! – сказал отец. Его и без того неугомонные руки почти дрожали, когда он протянул мне позвякивающую на блюдце чашку.

– Я добавил в него новую травку, которую я там нашёл, местные называют её barberhøvelblad, что примерно переводится как «острый лист».

Ничего необычного – он всегда приходил в неописуемый восторг, если мне предстояло попробовать его новые товары. Мне даже казалось, что он делает их специально для меня, а не для каких-то там покупателей. Новый чай был коричневого цвета и пах листвой и морёным деревом. Мало чем отличался от других его смесей. Он старался, чтобы его чаи были более приближены к земле и насыщеннее, чем та гадость, что продаётся в супермаркетах и кофейнях.

В его чашке чай был другим и совсем не похож на предыдущие. Насыщенного, почти фиолетового оттенка. Над чашкой, как мистический туман, поднимался пар.

– А у тебя другой? – спросил я.

– Ага. В этот я добавил совершенно особенный и крайне редкий ингредиент из Норвегии, – пояснил он. – Я с давних пор за ним охотился. Таких давних, когда тебя ещё и на свете не было…

– Папа, – перебил я его, когда он театрально уставился в потолок. – По-моему, не подходящее время для историй…

– Время для историй всегда найдётся, Грег, – сказал он и улыбнулся так, что я тут же узнал собственную улыбку.

– Можно попробовать твой? – спросил я.

– Нет, – быстро ответил он.

Кажется, он понял, что мне это показалось подозрительным, и добавил:

– Прости, сын. Я хотел сказать… Просто поговаривают, что у этого ингредиента есть побочный эффект. И я… я не хочу рисковать тобой. Сначала испытаю на себе. Если обойдётся, то завтра я тебя угощу, идёт?

Я пожал плечами и кивнул, а сам подошёл к полке и снял коробку с надписью» «Крупные овсяные зёрна лучшего помола (или, как я называл их, «КОЗЛы», потому что в моём представлении сырые козьи шкуры на вкус точно такие же).

Нелепая надпись занимала всю коробку, и для какого-нибудь дурацкого мультяшного персонажа просто не осталось места. Я снова сел за стол с чашкой хлопьев, политых природным мёдом (он же пчелиная отрыжка – сами проверьте) и органическим цельным молоком.

Отец отпил из своей чашки и сделал свой обычный ход: е4. Когда папа играл белыми, он всегда делал этот ход. Распространённое начало. До девяностых. Сейчас традицией считается первый ход делать королевской пешкой. Но отец играл уже 40 лет, и 40 лет его первым ходом был е4. Он говорит, что лучше быть профессионалом в одном деле, чем посредственностью в нескольких.

И не поспоришь.

Я поперхнулся, проглотив первую порцию сухих гранул, и запил их глотком чая. По вкусу он был похож на остальные чаи отца (сочетание высохших в канаве сорняков, заплесневелых фруктовых кожурок и просеянного гравия). Но на вкус весьма неплохо.

Отец уставился на собственную чашку, покрутил её и сделал ещё один глоток. Потом задумчиво откинулся на стул. Как будто ждал, что чай ни с того ни с его превратит его в орла или ещё в кого-нибудь.

– Ну и как? – спросил он.

– Норм, – ответил я и сделал ответный ход – д5 – скандинавская защита. Папа улыбнулся, понимая, что я начал так в честь его поездки в Норвегию. Эдвин тоже бы оценил моё каламбурное начало.

– Знаешь, Грег, – сказал отец. – У того медведя в зоопарке не было никаких шансов против тебя. Ты же Бельмонт. Твоего прапрапрапрапрапрадедушку в его деревне называли не иначе как Борин Бельмонт Медвежутник, потому что он прикармливал медведей, а на ночь рассказывал им сказки. И у него не было шубы из медвежьих шкур только потому, что он всегда поддавался им во время схватки. И ожерелья из медвежьих черепов у него не было потому, что они с гризли были лучшими друзьями. И у него не было…

– Папа, я уже понял, – перебил я. – И не ты ли рассказывал, что именно Борина съела семейка медведей где-то в сибирских лесах.

– Это совсем не важно, – ответил папа.

– А в этих историях есть хоть капелька правды?

– Капелька точно есть… – ответил отец, делая следующий ход. – Его действительно звали Медвежутником, но потому, что он продавал медвежьи шкуры и меха. Прошу заметить, что он это делал до того, как медведи стали исчезающим видом. А в те времена они считались крайне опасными зверями для маленькой деревушки.

Я отхлебнул ещё своего кислого чая. Отец глотнул свой. И нахмурился. Непонятно, то ли вкус не понравился, то ли отсутствие хоть одного кусочка пиццы так на него действовало. Он всё ещё хмурился, делая очередной ход.

– Ты всерьёз думаешь, что я бы справился с медведем? – спросил я.

– Вообще, вряд ли, – признал он. – Особенно без оружия. Даже опытный Борин Медвежутник в итоге наткнулся на достойного соперника.

Ну что ж, папа всегда был предельно честным и чертовски прямолинейным. Я уже привык. Он почти никогда не врал (даже по мелочам), хотя бы потому, что у него это никогда не получалось.

Я кивнул и сделал ход.

Пока я ждал ответного хода, сделал ещё один глоток и тут заметил у входа, в коридоре, внушительную дорожную сумку. Она как-то неестественно топорщилась по бокам и из неё, из расстёгнутой молнии торчала деревянная рукоятка с замысловатой резьбой и металлической инкрустацией. Было в ней ещё что-то такое, чего я не мог бы объяснить. Трудно поверить, но казалось, что загадочная рукоятка манила меня к себе, вынуждала встать, подойти к ней и достать из сумки – чем бы она ни была.

«Сделай это», – раздался голос у меня в голове.


– Что? – переспросил я.

– Что? – непонимающе ответил отец.

– Ты что-то сказал сейчас?

Он пожал плечами.

– Я молчал, Грег.

– То есть ничего не говорил только что?

Он покачал головой и казался очень сосредоточенным. Я решил, что это у меня слуховые галлюцинации на фоне стресса. Но всё же не мог оторвать взгляда от странного предмета в отцовской сумке.

– Что это? – спросил я.

– Что это что?

Я показал на дорожную сумку у него за спиной.

– Ах, это! – ответил отец, вздрогнув. – Да ничего особенного. Дешёвая поделка для украшения магазина.

Он быстро вскочил и поспешил спрятать сумку у себя в комнате. Ну что я говорил: врать у него совсем не получается.

– Совсем не похоже на поделку, – сказал я и был абсолютно прав, хотя даже не знал, что это за предмет.

– Просто удачная копия, – буркнул отец, возвращаясь за стол и отхлёбывая ещё своего фиолетового чая.

Уверен, что он хотел ещё что-то добавить, но вместо этого сказал:

– Налей себе ещё чаю, Грег.

Я с восьми лет подозреваю, что отец скрывает от меня что-то очень важное. С этого времени я стал замечать, что каждый раз, когда он произносит «Грег», то делает драматическую паузу с особым придыханием, как будто собирается признаться мне, что на самом деле я робот, которого он собрал у нас в подвале или что-то в этом духе. Но потом он либо передумывал, либо трусил, потому что обычно заканчивал свою мысль как-нибудь так: «Эй, я сегодня приготовлю шницель на ужин».

Лично у меня было два возможных объяснения: либо давным-давно у меня был брат-близнец, который умер при загадочных обстоятельствах, либо мой дедушка в прошлом был серийным убийцей, наводившим ужас на подростков каждое лето в детском лагере где-нибудь в пригороде.

Я не стал приставать с вопросами, потому что когда имеешь дело с папой, лучше оставить всё как есть. Однажды я очень настойчиво просил раскрыть секретный ингредиент (у папы все ингредиенты были секретными) в его рагу. Наконец папа сдался и ответил, что я только что съел кальцинированные язычки ящериц, ферментированные в китовом стуле. С тех пор я предпочитаю не нарушать папины заветные секреты. Это даже не ложь – я бы назвал это избирательным умалчиванием. Так что папа был не безнадёжным обманщиком, но замечательно избирательным молчуном.

– Как тебе новый чай? – спросил он. – Освежающий? Слишком вкусный? Слишком необычный?

– Необычный по сравнению с чем? – спросил я. – Папа, это же чай. Что в нём может быть необычного?

Он покрутил чашку в руке, словно ожидая, что чай шепнёт ему, как сделать вкус ещё лучше. Потом сделал ход.

Отменный ход. На самом деле недалеко было до цугцванга. Для тех, кто не разбирается в игре (если вы нормальный подросток, то наверняка так и есть), поясняю: это означает, что проигрыш неизбежен, хотя у вас оставалась ещё парочка ходов до объявления официального мата. Когда всё очевидно, то хорошим тоном (это не то же самое, что спасовать) считается признать своё поражение.

– Ничего не поделаешь, – сказал я и положил своего короля на доску. – Мне пора собираться в школу.

Отец задумчиво кивнул.

– В этот раз ты почти дотянул до эндгейма, – сказал он. – Скандинавская защита, хотя каламбур получился и отменный, тебя подвела. Ты же знаешь, что я отлично умею её обходить.

– Отец, ты обходишь любую защиту, – сказал я. – Не знаю, удастся ли мне когда-нибудь тебя одолеть.

– А как же, – ответил он. – Все Бельмонты однажды побеждают своих отцов. Мне было 19, когда я впервые обыграл твоего дедушку. Это был великий день – пятница, конечно же.

Я за пару глотков допил чай.

– Хотел бы я, чтобы ты сыграл разок с Эдвином, – сказал я. – Вот это была бы игра.

– Не сомневаюсь, – ответил он.

Эдвин всегда нравился папе, а папа Эдвину. Потому что Эдвин был единственным, кто приходил в такой же восторг от его «доли», как и сам папа. Он каждый раз расспрашивал отца об этом, и отец не устоял.

«Ты должен попробовать чай отца», – сказал голос у меня в ухе.

– Что? – удивлённо переспросил я.

Отец приподнял бровь.

– Грег, с тобой всё в порядке?

– Да… хотя не уверен, – сказал я. – Мерещится всякое. Слишком рано встал, наверное.

Отец задумчиво кивнул, глядя на свой фиолетовый чай. Я знал, что голос живёт только у меня в голове. И я не сомневался в том, что отец прав насчёт побочных эффектов его нового чая, потому что такое уже случалось и раньше. (Однажды из-за нового мыла моё лицо позеленело на целую неделю.)

Я, конечно, люблю пробовать папины новинки, но не скажу, что жить без них не могу. И поэтому до сих пор не понимаю, зачем я сделал то, что сделал. Может быть, голос в голове был слишком убедительным. Ну или то, что я ещё никогда не видел ярко-фиолетового чая.

Как бы там ни было, я будто случайно оттолкнул своего короля, и он сшиб несколько папиных фигур, отчего они скатились на пол.

– Ой, прости, – сказал я.

– Нестрашно, – ответил отец, наклоняясь, чтобы собрать их.

Я быстро схватил его чашку, сделал два больших глотка и быстро поставил её назад, пока он не выпрямился.

Чай вспыхнул у меня во рту.

Не в прямом смысле, конечно. Но такого чая я ещё никогда не пробовал. Он был острым и кислым, почти противным и от него во рту всё онемело. Я уже пожалел, что тайком выпил его, но было поздно.

– Мне пора, – сказал я, стараясь совладать с онемевшим, неуклюжим языком. – Пойду собираться в школу.

Отец улыбнулся и кивнул. Если бы я знал, что вижу его улыбающимся практически в последний раз, то улыбнулся бы в ответ. Я бы остановился и постарался запомнить его улыбку, а не шмыгнул бы в свою комнату, как самый последний гвинт.