Ранним утром отцы обоих нарушителей предсмертного желания ведьмы были вызваны в церковь. Там их встретил священник Уолтон и лорд Клинтон. Вернон стоял, склонив голову. Редклифф вел себя как придурок, самодовольно улыбаясь.
– Ловко мой отпрыск уложил твою, – крякнул он, противно улыбаясь.
– Редклифф, заткнись! – Возопил Клинтон.
– Да что не так? – В тупом изумлении спросил Редклифф.
Он был горд до крайней степени и в согласии со своей безграничной тупостью полагал, что приглашен на церемонию награждения. Клинтон счел его поведение крайне неуважительным. Вся наружность Редклиффа вызывала в нем омерзение, и он осыпал его непечатной бранью. Ругательные слова были произнесены настолько деликатно, что Редклифф впал в ступор. Ему было невдомек, как можно произносить такие слова с такой утонченностью. Клинтон повернулся к священнику и хотел принести свои извинения за такую грубость в священном доме. Тот кивнул с одобрением, будто он снял с его языка каждое слово, произнесенное в адрес негодяя.
– Ваши дети подозреваются в одержимости, и мы не можем рисковать спокойствием нашего общества. С этой минуты вы лишаетесь всех прав в этом поселении. У вас есть время, чтобы убраться отсюда с глаз долой до наступления темноты.
Эти слова были произнесены тоном человека, не желающего впустую тратить время. У Редклиффа был вид мужа, внезапно застигнутого женой в публичном доме.
– За что!? – Протянул он.
Клинтон наградил его долгим и пронизывающим взглядом, после холодно ответил:
– За близкую связь с ведьмой.
На опухшей физиономии Редклиффа застыло недоумение. Вернон, не поднимая взгляда, покорно повернулся и покинул церковь. Редклифф поторопился следом.
– Вернон, старина, ты же не веришь в эту чепуху? – Шагая следом за ним, спросил Редклифф.
Вернон остановился как вкопанный и резко повернулся назад.
– Ты гребанный ублюдок! – Он схватил его за грудки и подтащил к себе, уперевшись в его противную рожу ненавистным взглядом. – Ты хоть понимаешь, что ты и твоё невоспитанное отродье натворили!?
Жители деревни уставили свои взгляды на происходящее.
– Эти тупицы не ведают, что творят! Какая еще ведьма? Да это самая обычная сумасшедшая…
Он не успел договорить, как Вернон швырнул его в грязь.
– Это ты сейчас описал свой собственный портрет!
Он выразительно плюнул в грязь рядом с противником и уверенным шагами направился к своему дому.
– Чего уставились!? – Выпалил Редклифф, валяясь в грязи. – Безмозглое стадо, – тихо проворчал он, поднимаясь на ноги.
Вернон залетел в дом с таким бешенством в глазах, что даже его бесчувственная жена вмиг обрела ощущение страха.
– Где она!? – Выкрикнул он.
Эвелин лежала в своей постели. Она не спала всю ночь, и после его выкрика из ее глаз потекли слезы.
– Что случилось!? Вернон! Что происходит? – Лепетала Гвеннет.
Вернон объяснился, подбирая самые снисходительные слова, но тем не менее, супруга, судя по ее выражению лица, отреклась от своего бога, обратившись в самого дьявола во плоти. Она влетела в комнату Эвелин и отвесила ей громкую пощечину.
– Ждешь, когда я подставлю другую щеку? – Почти не разжимая рта, произнесла Эвелин.
Черилин и Гильберт в панике выбежали на кухню к отцу, повторяя раз за разом один и тот же вопрос. Вернон стоял, зажмурив глаза. Двумя пальцами он сжимал переносицу, подобно человеку, терпящему тяжелую форму мигрени. Гвеннет вернулась к мужу с таким выражением лица, будто только что подтвердилось то самое, о чем она твердила уже много лет, но никто ее не слушал.
– Нам до темноты нужно собрать все вещи и покинуть поселение. – Распорядился Вернон.
Эвелин стояла в своей комнате, слезы катились по ее щекам. Отец встретился с ней взглядом, в котором он прочел вопрос: «Неужели ты и правда так обо мне думаешь?». В отдаленных уголках отцовского сердца что-то екнуло, но все чувства были подавлены гневом. Он отвел свой взгляд и удалился в родительскую комнату.
Редклифф первым делом забежал в сарай. Он суетливо разбирал винокурню по запчастям, складывая их в телегу. Его торопливость напоминала спешку ученого, спасающего свои труды во время пожара в лаборатории.
– Редклифф, милый, что происходит? – Тоном материнской заботы произнесла Клэр.
Он повернулся к ней, взял ее за плечо и ответил:
– Собирай все вещи, живо. Нас изгоняют из деревни. – Он произнес это, как приказ посреди поля боя.
– За что? – В туманном недоумении спросила она.
– Этот ублюдок Вернон! Его дочурка затащила нашего Эдвина в дом ведьмы, теперь все как один считают, что мы одержимые! – На последних словах он постучал себя по лбу, выражая этим жестом бескрайнюю тупость всех поселенцев.
Клэр исступленно уставилась взглядом в пол. Редклифф взбодрил ее, выкрикнув:
– Я сказал, живо!
Эдвин наблюдал за этим из окна. Он испытывал три чувства: стыд перед Эвелин, страх из-за неизвестности будущего и омерзение при виде отца, который первым делом начал собирать свой винодельный аппарат. Если бы у него хватило сил впустить в себя еще одно чувство, то он бы испытал презрение в отношение матери, которая не заметила неправильной расстановки приоритетов супруга во время чрезвычайной ситуации. Когда Клэр торопливо вернулась в дом, она застала сына посреди прихожей. Он стоял неподвижно и молча, но его взгляд говорил о многом. Мать обняла его крепко, но он не ответил взаимностью. Она прошептала: «Может, это и к лучшему», после чего сын вырвался из ее объятий и скрылся в своей комнате.
К полудню все жители застыли, как силуэты в музее восковых фигур. Их уничижительные взгляды сопровождали две повозки. Из телеги Вернона доносилось похрюкивание свиньи, в телеге Редклиффа эту роль играл он сам. Он плевался и крякал, показывая этими действиями свое презрительное отношение к этому месту и к его жителям. Он глядел прямо и гордо, будто говоря: «Ничего, ничего, теперь-то я заживу вам на зависть». Жены в обоих семьях согнулись под тяжестью стыда, хотя Клэр до конца не понимала, почему ее терзает это чувство. Ведь ее героя оклеветали, а сына похабным образом втянули в связь с ведьмой. Гвеннет напоминала пойманную беглую служанку, замершую в ожидании удара кнута хозяина.
Жители были поражены наглостью юной ведьмы. Внешне она не выказывала никаких чувств и безучастно оглядывалась по сторонам. На уровне подсознания она ощущала себя ребенком, прячущимся в огромном доме, в котором где-то за стенами ходит разгневанный родитель. Эта сущность внутри нее ранее не давала о себе знать. Это была неизвестная ментальная субстанция, жаждущая встречи с ней путем выхода наружу. Создавалось впечатление, будто этот гнев поселился внутри нее не ради уничтожения ее самой, а скорее наоборот. Эдвин лежал на куче старого хлама, скрестив руки. Он запрокинул голову назад и закрыл глаза. Его слегка покачивало от кривых колес телеги. Внутри него тоже начало зарождаться что-то подобное состоянию Эвелин, но он был настолько отстранен от себя и от своих чувств, что пока еще не понимал даже того, что происходит во внешнем мире. Кляча Редклиффа еле тащилась следом за телегой Вернона, и вот, уже на выезде из поселения произошло следующее. Эвелин испытала состояние, похожее на контузию после взрыва. Перед ее лицом с металлическим лязганьем пролетело несколько дробинок, продырявив мешки с вещами. Жильцы с громким вздохом попадали на землю. Черилин и Гильберт прятались за колесом. Вернон повалил дочь на дно телеги, закрыв ее своим телом. Выстрелы продолжились. Дробь пробила стенку телеги и отстрелила кусок копыта свиньи. Животное с пронзительным визгом повалилось на бок, придавив своей тушей ногу Гвеннет. Вернон уверенным жестом обеих ног оттолкнул свинью в угол телеги. Он, перекрикивая свист пролетающих снарядов, спросил: «Ты цела?», на что жена кивнула головой и подтянула под себя обе ноги. Взвизгивающие женщины прятались в своих домах. Мужчины затаились за углами домов, осторожно выглядывая на улицу, с которой шел обстрел.
– Тварь! Ты думала убить моего отца и спокойно уехать!?
Мужчины, находясь в укрытиях по обе стороны улицы, встретились взглядами, полными недоумения, и один из них произнес: «Это же голос Николаса!».
– Вылезай из телеги! Слышишь!? – Его голос срывался на плач.
Сзади на Николаса налетел Уильям и направил дуло ружья в небо. Прозвучал еще один выстрел.
– Сынок, прекрати, этим ты не вернешь его!
– Не называй меня так! – С недетской яростью завопил Николас. – Я отомщу! Пусти, я перестреляю их как бродячих собак!
Он не сдержал поток эмоций и упал на колени в слезах.
– Убирайтесь, живо! – Выкрикнул кто-то из толпы мужчин.
Вернон аккуратно и быстро поднялся, взялся за вожжи и отстегал лошадь, покуда хватало сил. Редклифф со своим семейством прятался за колесами телеги. Услышав команду, он схватил клячу за морду и побежал вперед прочь из деревни. За забором он повернул направо, Эдвин с испуганным взглядом сопроводил телегу Вернона, уносящуюся вдаль по прямой.
***
Вернон со своим семейством поселился примерно в полутора милях от деревни вверх по устью реки. За полями высился сосновый бор, и на самой его окраине взору Вернона предстала поросшая травой поляна размером примерно в один акр. Вдоль берега реки тянулись многовековые сосны. Их толстые стволы являли собой подобие колонн, удерживающих небо. Он остановил повозку и жуя травинку, внимательно разглядел местность. Дремоту Гвеннет прервало выразительное хрюканье хромой свиньи.
– Вернон, почему мы остановились? – Сонным тоном прозвучало за его спиной.
Вернон несколько секунд молчал, рисуя в своем сознании проект его будущего дома. «Вот здесь я обогну территорию забором… Нет, стой, зачем мне забор в такой глуши? Ладно, решим это позже. Вот здесь будет сарай. Дом выстрою пошире, чем старый, ведь нас теперь будет больше. А на берегу я построю небольшой пирс и буду рыбачить с Гильбертом, а вот здесь…».
– Вернон, ты оглох!?
– Потому что мы приехали. – Решительным тоном ответил он и выпустил вожжи из рук.
Волосы Редклиффа слипались от пота. Он вытер свою физиономию об рукав и осмотрелся по сторонам. Кляча устало фыркнула и махнула хвостом. Башмаки брели позади телеги, задумчиво поднимая с земли разные ветки и шишки. Они преодолели не такое большое расстояние, как казалось Редклиффу. Осилив примерно милю пути по бесконечному полю, Редклифф оживился при виде леса. В его измученном вином мозгу все-таки теплились зачатки способности запоминать события, и он воспроизвел в памяти походы с отцом на охоту.
– Там за лесом должна быть река, – оглянувшись, вымолвил он.
Клэр оживилась, приподняв плечи.
– Ты хочешь жить у реки? – Спросила она.
Он, наполнившись энтузиазма, воодушевленно крякнул, заменив тем самым фразу: «А то!». Кляча потянула морду за Редклиффом и медленно зашагала следом. Эдвин сидел в телеге спиной вперед. Он наблюдал за удаляющейся деревеней, потом за телегой Вернона, исчезающей за горизонтом, а после – за беспечно тянувшимися следом братьями. Его одолевало какое-то странное чувство. Присутствие чего-то внутри него, в его сознании. Это что-то оставалось неидентифицированным, но ясно осязаемым разумом. На секунду испытав испуг, он убежал от погружения в себя и спрыгнул с телеги. Он поднял толстую дубинку с земли и использовал ее как трость все дальнейшее путешествие.
Вернон первым делом выгрузил инструменты плотника, наказал Гильберту пойти в лес и набрать как можно больше хвороста. Сам он направился следом за ним валить лес для постройки дома. Необходимо было управится до наступления первых холодов и выпадения снега. Жене он наказал застелить дно телеги плотным брезентом, а постельное белье и любые мягкие ткани постелить под телегой. Теперь она выступает в роли навеса, под которым они проведут первую ночь. Хворост был плотно уложен в телегу на случай ночного дождя. Лошадь была привязана на полянке с травой. Черилин поручили напоить ее речной водой из жестяного ведра. Было организованно место под костер с двумя железными кольями, воткнутыми в землю. Вернон разжег огонь, на котором Гвеннет чуть позже сварит похлебку из сухого гороха и картофеля.
Редклифф, удрученный малым остатком винного запаса, налил в бурдюк четко рассчитанную дозу напитка и плотно вбил пробку в бочонок. Перспектива оставаться трезвым его не радовала, а скорее мотивировала быстрее устроить жилье. Он в мыслях еще раз отметил воспоминания об отце, с которым они вместе строили дом в поселении. Он с отеческой гордостью посмотрел на Эдвина и принял, как венок победителя на свои плечи, миссию научить сына такому непростому навыку, как постройка дома. Все его инструменты уже изрядно проржавели, как и навыки строителя. Вместе с легким опьянением после первого глотка в его сознание ворвалось просветление: все сходится правильно. Он будет ходить с сыновьями на охоту, так же, как с ним ходил его отец, и на этой ноте он возгордился своим будущим образом примерного отца. Когда до его слуха донесся шум реки, он выкрикнул: «Я же говорил!». Двое младших сыновей ринулись вперед, а Эдвин помог матери спуститься с телеги и повел ее под руку к реке. На том берегу высились зеленые холмы, бескрайний простор на их фоне вызвал чувство вселенской необъятности. Клэр затаила дыхание, подобно ребенку при виде чуда, и утвердительно покачала головой, произнося вполголоса: «И правда, это к лучшему».
Утром следующего дня Николас долго не вставал с постели. Его взгляд изучал потолок и стены комнаты. В воздухе стояла давящая тишина и запах старой сырой древесины. Была ясная погода, но солнечное тепло уже не ощущалось. Он погрузился в томное спокойствие, редко моргая. В сознании проносились кадры недавних событий, и он закрыл глаза. Внезапный скрип дверных петель заставил его обратить внимание на коридор. Скрип прозвучал с улицы. За последние два часа не было никаких признаков пробуждения матери, и он был твердо убежден, что она спала. Через окно кухни он увидел открытые двери в сарай и вышел на улицу. Он обогнул пристройку и увидел, как Агнесса через широкие ворота волочила ружье его отца за пределы участка. Ее шаги напоминали шаги ребенка, несущего на себе что-то тяжелое. Ружье волочилось, оставляя полоску следа на земле.
– Стой! Оно заряжено! – Выкрикнул он.
Агнесса ничего не ответила и продолжила тащить его прочь.
– Куда ты его тащишь!? Подожди! – Продолжал Николас.
Он поравнялся с ней и увидел на ее белокуром лице все краски наивного гнева.
– Агнесса, остановись! Что происходит?
– Это у тебя надо спросить, что происходит!? – Он никогда не слышал такой тональности в ее голосе.
Он попытался остановить ее, прикоснувшись к ее плечу.
– Не прикасайся ко мне! – Резко дернув плечом, выпалила она.
Они уже подходили к краю поселения, когда появились первые свидетели этого инцидента.
– Ты можешь остановиться и объяснить, что ты делаешь? Потом можешь тащить его куда угодно! – Это было произнесено настолько убедительно, что сработало.
Агнесса остановилась и замерла, после повернулась к нему и сдула прядь волос в сторону от своего лица. Эта прядь непослушно упала обратно на ее правый глаз.
– Для чего тебе оно?
Николас замешался с ответом.
– Ну же! Для чего!?
– Это ружье моего отца.
– А стреляешь из него почему-то ты!
Николас шумно выдохнул, и на лице его проступила фраза: «Так вот в чем дело». Агнесса резким обиженным жестом повернулась обратно и продолжила тащить ружье.
– Ладно, я понял, это правда было слишком, а теперь остановись и отдай мне ружье.
– Чтобы ты и дальше продолжал бегать за этой потаскухой!? – В ее тоне он распознал явные оттенки ревности.
– Нет, это даже звучит глупо! – Удивленно высказался Николас.
– Не глупее твоей вчерашней выходки, – она перехватилась повыше за приклад и ускорила шаг, – настолько она тебе нужна была, что готов был расстрелять их!?
Николас фальшиво рассмеялся. Такой смех слышен чаще всего от мужчины в ответ на глупую женскую провокацию. Они уже подходили к реке, и он шел следом, уже не торопясь.
– Смешно тебе, значит? А как тебе такое?
Она сколько было сил швырнула ружье в реку и чуть сама не полетела следом. Двухстволка, не долетев до воды, упала на большой камень. Округа огласилась громким выстрелом, отчего Агнесса подпрыгнула и закрыла уши, замерев на месте. Николас поучительным тоном, проходя мимо нее, спросил:
– Доигралась?
Агнесса еще несколько секунд стояла ошеломленная, держа ладони возле ушей. Николас спустился к берегу и поднял ружье. Он заломил дуло и проверил заряд. Оба патрона выстрелили. Он поднялся обратно и прошел мимо нее с фразой во взгляде: «Я же предупреждал, что оно заряжено». Агнесса сложила руки на груди и, склонив голову, убежала в другом направлении.
Наступившая ночь стала очередной бессонной ночью для Николаса. Он лежал с закрытыми глазами. Лунный свет освещал его встревоженное лицо, мышцы которого изредка подергивались. Во всем его выражении был виден безостановочный мыслительный процесс, вызванный каким-то важным и незаконченным делом. Оно мучило все его естество, отняв аппетит, сон и умение радоваться жизни. Для семнадцатилетнего юноши свойственно быть заносчивым. Максимализм этого возраста поглощает весь пока еще подверженный влиянию эмоций рассудок. Тем и опасны утраты, произошедшие в подростковый период. Они засядут глубоко внутри сознания и будут подспудно влиять на всю оставшуюся жизнь до тех пор, пока не будут прожиты. Таково устройство человеческого мозга, который хочет видеть начало процесса и его завершение. Лишь спустя несколько столетий человек назовет это состояние открытым гештальтом и примется изучать все способы его закрытия, но до тех пор у Николаса не находилось никаких других решений, кроме беспощадной мести. Поток его нескончаемых мыслей был прерван болезненным стоном, прозвучавшем в родительской комнате. Его веки резко разомкнулись, будто каждую секунду он был настороже. Стон повторился, и Николас поднялся с кровати. Он настороженно преодолел темный коридор и остановился возле двери родительской комнаты. Он слышал тяжелые вздохи матери, за чередой которых следовали звуки нестерпимого физического напряжения. Николас остановился в замешательстве, чувство стыда запретило ему открыть дверь в комнату. Он догадался, что происходит с его матерью, и еще больше растерялся от этой мысли. Он бегом покинул дом. Входная дверь осталась болтаться из стороны в сторону, поскрипывая петлями. По темным улицам пронеслись его частые шаги и затихли возле дома Уильяма. На смену им пришли удары кулаками об дверь.
– Дядя Уильям! – Он дважды выкрикнул эту фразу, колотя в дверь кулаками.
Спустя минуту сонное и одновременно обеспокоенное лицо Уильяма показалось в дверях. Его освещала лампадка, а из-за его спины выглядывала Фрея. Она без каких-либо слов поняла все, о чем молчал встревоженный Николас. Его частые вздохи с паром изо рта заставили ее поторопиться. Она решительным жестом ладони безмолвно приказала мужу оставаться дома и накинула поверх ночной сорочки первое, что попалось под руку. Они бегом пересекли несколько улиц деревни. Николас молчал, полностью доверившись этой женщине. Она привела его к старому дому неподалеку от церкви. Приземистый дом слегка заваливался набок от ветхости, а стены местами покрылись мхом. Прозвучало несколько постукиваний по стеклу, после чего в доме загорелся маленький огонек. В темной тишине прозвучал протяжный скрип двери, за которой оказалась повитуха Гваделупа. Она держала в руке лампадку и окинула посетителей взглядом. Ее круглое и мягкое лицо вывалило овальный подбородок через узелок веревочек черного чепца. Она смотрела на Николаса взглядом человека, который долго и смиренно ждал часа неизбежной встречи. И вот, когда она наконец состоялась, на ее лице было написано: «Ну что ж, пора». Она взяла черную накидку с капюшоном и торопливо перешагнула через порог с лампадкой в руке. Огонек колыхался от ковыляющего бега старухи, отражаясь в стеклах домов.
Их шаги ускорились, когда крики матери Николаса стали слышны с улицы. Женщины влетели в комнату, захлопнув дверь пород носом Николаса. Он успел в полумраке разглядеть заплаканное лицо матери, скорченное от адской боли. Он схватил себя за голову и устремил взгляд вверх. После глубоко вдоха он провел ладонями от лба к затылку, пригладив волосы назад. Николас затоптался на месте под очередной стон матери. Он тряс конечностями словно бегун, разминающий мышцы перед стартом. Наступившая тишина подействовала на него как неприятное известие, получив которое, человек обычно отходит в сторону, садится на пол и прячет свое лицо в ладони. Пронзительные вздохи за дверью заканчивались свирепыми выдохами. Николас скрутился в клубок и трясся всем телом. Он напоминал бездомного сироту, замерзающего на улице. По его запястьям потекли слезы, он смахнул их на пол и крепко обнял свои колени. Следом за каждым выкриком матери он перекладывал голову то на правую, то на левую щеку, подтягивая под себя ноги. Коленный сустав хрустнул от силы его рук, и он вытер лицо рукавами. В темной тишине дома пронесся тихий материнский плач. Он больше не прерывался никакими другими звуками, а нарастал с каждой минутой застывшего момента. «Если мама плачет, значит она жива, но почему она плачет…» – пронеслось в его мыслях. Пораженный внезапной догадкой, он начал качаться вперед-назад. Выдыхая приглушенные рыдания, он больно укусил себя за запястье. В его мозгу возник мощнейший импульс, подкинувший его на ноги.
– Пустите меня! Что с моей мамой!?
Его вопль с плаксивой хрипотцой напомнил женщинам о его присутствии за дверью. Повитуха взглядом указала Фрее на дверь. В следующее мгновенье дверь резко распахнулась, и красное свирепое лицо Николаса осветилось лампадкой.
– Уходи! Нельзя! Быстро уйди отсюда! – Завопила Гваделупа.
Фрея захлопнула дверь перед его лицом и подпирала ее спиной. Николас со всей силой юности ударил кулаком в дверь, отчего Фрею немного толкнуло вперед к изножью кровати. После были слышны его частые шаги сначала в доме, а потом за его пределами. Он забежал в сарай и упал на колени. Остаток чувств вырывался наружу, не давая ему встать на ноги. Его плечи тряслись при каждом вдохе. Слезы капали на пол, стекая с подбородка. В эти минуты он недоумевал, как жизнь может быть так несправедлива. Почему в этом мире есть те, кто все теряет, и те, кому все сходит с рук? Для чего в нем существуют ведьмы, от которых одни беды, и почему эти беды взвалились на его хрупкие плечи? «За что?» – прошептал он и ощутил соленый вкус на губах. Он поднял взгляд и сквозь пелену слез увидел висевший на стене старый отцовский арбалет.
***
Утро было пасмурным. Сырой ветер шелестел желтыми листьями. Кривые и черные от дождя ветки деревьев ритмично склонялись от порывистого ветра. Редкие капли дождя словно случайно выпавшие из грозовых туч падали в желтую россыпь слипшихся листьев. Грибные шляпки то там, то здесь протыкали лимонно-желтый ковер. Пение птиц заменилось частым карканьем ворон, и они, мокрые и грязные, прыгали по желтизне листьев и с интересом разглядывали торчащие грибы. Николас сидел в церкви на первой скамье перед алтарем. Его металлическое лицо не выказывало никаких эмоций. В его взгляде не было ни единого намека на замешательство. Он был полон решимости, словно мудрый воин, познавший истину в том, что не на все вопросы можно найти ответы. Воркование голубей на крыше изредка прерывались потоками ветра. Время от времени звучал стук капель о крышу церкви. Николас продолжал всматриваться в распятье Христа, сочетая в своем взгляде отчаянное безразличие и решительную уверенность. Так смотрит человек, которому нечего терять. За его спиной скрипнули петли, священник застыл в дверях, остановив взгляд на Николасе.
– Как тихо ты вошел, я даже не заметил. – Голос звонко отразился от стен и затерялся под крышей церкви.
Николас промолчал.
– Давно ты здесь? – Стоя по правое плечо от него, спросил пастор.
Николас спустя несколько секунд бросил испытующий взгляд на священника и повернулся обратно к распятью.
– Что ж, не буду мешать твоей молитве, – обронил Уолтон и прошел мимо него.
– Святой отец, – уверенно и спокойно прозвучало за его спиной, Уолтон остановился, – в какой момент человека можно считать убийцей? Когда он задумал деяние или когда уже совершил его?
Священник, стоя перед распятьем, медленно повернул голову в сторону парня.
– Убийство может быть совершенно по неосторожности…
– Ответьте прямо, – перебил Николас, не желая тратить время на пустую болтовню.
Священник повернулся к нему.
– Убийца – это человек, который позволяет себе брать ответственность за то, что находится под властью Всевышнего, оспаривая Его решение.
– То есть убийство начинается с мысли? – Николас указал пальцем на свой правый висок.
Уолтон ничего не ответил. Его глаза стали внимательнее, и он уверенно смотрел в лицо Николаса.
– А как Всевышний карает убийц? – Николас слегка сузил веки.
– Откуда нам знать, может, воля убийцы была вовсе и не его воля? – Священник направил на Николаса взгляд поверх очков.
– Чья же тогда?
– Не нам решать, когда для человека будет пробит последний час и его миссия на этой земле будет завершена.
– Разве у моего отца была какая-то миссия? – В тоне Николаса проступало озлобленное возражение.
– Николас, дьявол испытывает тебя, подселяя в твой разум мысль о таком страшном деянии. Не вздумай поддаваться ему.
– Вы хотите сказать, что дьявол подталкивает меня на убийство его самого!? – Голос повысился еще на тон.
– Сын…
– Не называй меня так! – Взорвался Николас, подскочив на ноги, – только один человек остался на этой земле, имеющий право ко мне так обращаться, и это точно не ты!
– Месть не избавит тебя от страданий и не вернет отца. Познав это после содеянного, ты будешь страдать еще и том, что взял на себя такой грех!
– Не мне вам рассказывать о том, что Его пути неисповедимы.
Николас быстро развернулся и покинул церковь широким и торопливым шагом. Его шерстяная накидка развевалась за спиной. Священник опустил взгляд и неодобрительно покачал головой. Входная дверь закрылась с грохотом, распугав голубей на крыше. Хлопки крыльев прозвучали под куполом церкви. Десятки огоньков церковных свечей синхронно качнулись и замерли, изредка потрескивая. За дверями он столкнулся с Агнессой. Ее лицо трепетало, словно она этим утром узнала о его тайной смертельной болезни. Она смотрела на Николаса, но Николаса больше не было. Было ледяное лицо, которое глядело сквозь нее, взглядом от которого образуется корка льда в лужах.
– Николас, – прошептала она.
Она осторожно обняла его, но ответного жеста не последовало.
– Николас, мне так жаль, прими мои соболезнования. – Прозвучало возле его левого уха.
– Хорошо. – обронил он.
Он ответил: «Хорошо», но она отчетливо услышала: «Мне плевать». Она отпрянула от него и всмотрелась в его лицо. Она не узнавала его, вот вроде он перед ней, но это не он. Скорее это идеальный двойник, но не Николас.
– Мне надо идти, извини, – произнес он и отстранился от нее.
Агнесса потерялась в своих чувствах, ей стало обидно из-за его холодности, но его ведь можно понять. У него столько горя в жизни! «Но почему он не проживает его и не дает мне помочь ему заполнить эту пустоту?» – подумала Агнесса. Она проводила его взглядом, вытерла слезы и толкнула дверь церкви.
К полудню проливной дождь накрыл деревню. Десятки вьющихся струек дыма вытянулись в темно-синее небо. От тяжелых дождевых капель в лужах образовывались пузыри, обещая обильные осадки. Было безветренно, и некоторые из мужчин сидели на верандах своих домов. Они курили трубки и смиренно наблюдали за улицами деревни. Собаки лежали у хозяйских ног, положив свои морды на пол. Женщины торопливо снимали с веревок постиранное белье и, запинаясь о бегающих под ногами детей, бежали с тазиками домой. Уильям закурил трубку. Пес заскулил у него в ногах, и он успокоил его ласковым словом, потеребив за ухом. Медленно потягивая трубку, он всматривался в окно дома Ведьмы. Уильям словно под гипнозом не сводил с него взгляд и время от времени подносил трубку к губам. Он внимательно всмотрелся в разбитое Вальтером окно. Через него была видна комната, окно которой выходило на окраину деревни. В течение нескольких минут он фокусировал свой взгляд на этом окне. На мгновенье ему показалось, что он покинул свое кресло на веранде и приблизился к дому. Шум дождя пропал из его сознания, словно он нырнул под воду. Противный фоновой звук зазвучал в его мозгу, и в окне дома ведьмы резко прошмыгнул темный силуэт. Уильям дернулся на своем кресле, отчего пес в его ногах подскочил.
– Уильям, ты чего!? – С озадаченным видом спросил человек, забежавший на его веранду.
– А!? Да я что-то задремал, – начал Уильям, но его лицо демонстрировало попытки скрыть испуг, – ты чего шастаешь в такой ливень?
– Вот решил тебя навестить. – Ответил гость, стряхивая капли дождя со своей шляпы.
– Присаживайся, – Уильям указал рукой на стоявшее рядом кресло-качалку.
Пес обнюхал гостя и, шаркая когтями, медленно вернулся в ноги хозяину.
– Выпьешь что-нибудь?
– Я разве когда-то отказывался от твоего виски? – С улыбкой добряка спросил гость.
Уильям поставил свой бокал на стол и удалился в дом. Фрея сидела перед камином. Выражение ее красного от света пламени лица говорило о тяжелой внутренней скорби. Она никак не отреагировала на появление супруга.
– Фрея. – Тихо и спокойно окликнул Уильям.
Он подошел к ее креслу и преклонил колено. Она не отводила взгляда от пламени в камине.