На соседней платформе состава внутри большой П-образной конструкции нервно вышагивал Ныш. Периодически он бил кулаком в ладонь и, оскалив желтозубый рот, с силой сдавливал руки.
– Как я его? Как? – шептал он.
Остановившись напротив большого круглого отверстия, Ныш удивленно воскликнул:
– Есенин, ты погляди, опять они.
– Кто? – вор сосредоточенно курил частыми затяжками, прикрыв сигарету ладонью.
– Студент с девкой. Те, из поезда. На соседнюю платформу залезли.
– Сядь, козел!
– Ты это… блин, Есенин, поосторожней с базаром.
Окурок врезался в грудь Ныша и осыпался мелкими искрами. Есенин схватил Ныша за воротник и, злобно пожирая глазами, зашипел:
– Сядь, паскуда! Увидят. – Он пихнул парня, тот шлепнулся на гремучую жестянку. Поезд дернулся и заглушил металлическим лязгом шум падения. Состав с гулом набирал ход. – Ты на хрена кассира пырнул?
– Я его не колол. Только припугнул.
– А где нож?
Ныш шлепнул себя по карманам, изобразил на лице удивление:
– На столе забыл. Точно, на столе! Когда деньги выгребал.
– Врешь! А кровь на руке?
– Так это я руку ободрал, когда сюда залезал. Вот, посмотри!
– Мог бы без ножа обойтись!
– Так он бабки не давал! Пер на меня.
– Все бы он выложил! Он, поди, и сообразить не успел, что от него требуется.
– Ты чего, Есенин, в натуре? Я ради нас старался, а ты пустой базар разводишь.
– Срисовал он тебя, дурня. Кто так работает? И наследил по полной программе.
Есенин сел и сжал виски ладонями. Голова тупо гудела от выпитого за день, не давая привести мысли в порядок. Нажрался на радостях капитально, корил себя вор. Ни черта не соображал, когда позволил Нышу кассира грабануть. Все с наскоку получилось, без должной подготовки. Есенин так дела не привык делать. Сам он остался снаружи и только слышал испуганный возглас кассира и пьяные угрозы Ныша. А тот, видимо, перестарался. Хорошо, что быстро ушли. Может, и обойдется.
Хотя тревожное чувство, что из темноты давил все тот же тяжелый взгляд, как из окошка колонии, у вора осталось.
– Моих пальчиков еще нет в картотеке, я не успел засветиться, – похвалился Ныш. – И финку я в платочке держал.
– Молокосос! Эх… Сколько хоть бабок срубил? – спросил Есенин. Профессиональный интерес постепенно брал свое.
Ныш пересчитал купюры.
– Полторы сотни! И у студента в вагоне сороковник снял, – гордо улыбнулся Ныш и протянул деньги Есенину: – Держи. Я должен был тебя бабками обеспечить.
– Оставь себе. – Держать в кармане лишнюю улику, когда еще толком от станции не отъехали, опытный вор не хотел. – Бля, из-за этой фигни опять на зону!
– Нас же никто не видел.
– А эти двое? Студенты?
– Ерунда! Ничего они не видели. Это сопляки, их припугнуть – в штаны наложат. Откуда они взялись здесь? Их что, тоже вояки из вагона выперли? – Ныш зарыл пальцы в ворох волос, осторожно потряс головой, прислушиваясь к ощущениям. – Ты бы знал, Есенин, как насвай с портвейном башку срывает.
Он дрожащей рукой достал несколько горошин, сунул под язык. Под ноги периодически зашлепали жирные плевки.
– Есенин, девку-то пощупать успел? Ляжки у Ромашки молочные.
Вор брезгливо отвернулся от плюющей рожи. Холодный ночной ветер немного отрезвил его. До дома не доехал, а денег уже нет. На девку, как последняя сука, позарился и в историю с кассиром вляпался, подводил он итоги. Может, и впрямь сначала к Беку смотаться, узнать, что за дело. Бек человек серьезный, фуфло предлагать не будет. И насчет Ныша вместе решим. Пусть, в случае чего, этот молодой урод берет все на себя.
Так будет по понятиям.