Однажды – это было уже в середине ноября, через три месяца после того, как они познакомились, – Андрей Велихов пригласил Оксану Берзарину в Большой театр.
Они встретились у колонн Большого в половине седьмого.
Оксана была чудо как хороша. Андрей наблюдал за тем, как она идет от метро – чернобровая, блистающая черными глазами, в белой песцовой шубке.
Снег еще не лег, и площадь перед театром казалась особенно темной.
Билетные спекулянты то и дело атаковали ее. Она отрицательно качала головой. Потом заметила Андрея, курящего у колонн, и улыбнулась.
Андрей обрадовался тому, что Оксана без машины: значит, он отвезет ее домой и останется у нее.
Они сдали верхнюю одежду в гардероб и спустились в буфет: оба были после работы. Андрей заказал бутерброды с черной и красной икрой, белорыбицей, два пирожных – он был худ, но поесть любил. Оксане он взял бокал шампанского, а себе чашку крепкого кофе.
– Ты такой правильный водитель, – улыбнулась она, – ГАИ на радость.
– Я никогда не пью.
– Ты алкоголик? – жестко, в лоб спросила она.
Он пожал плечами:
– Просто не нравится.
Но она почувствовала, что он слегка смутился. Значит, сказал неправду? Или – не всю правду? Скорее всего, подумала она, отказ Андрея от выпивки – часть той тайны, которую он носил в себе.
Ничего, скоро она доберется до этой загадки. Ее планы в отношении Андрея были далеко идущими, и она желала знать о нем все.
Места у них были великолепные. Андрей не пожалел денег, поэтому сидели они в первом ряду ложи бельэтажа. Оксана порадовалась: сцену видно как на ладони. К тому же было приятно, что сзади них в тесноте ложи оказалась пара изысканно одетых старичков-иностранцев. Все первое действие Оксана чувствовала, что эти иностранцы смотрят балет из-за ее спины. Ее слегка грело злорадное чувство: знай, мол, наших!
Давали «Лебединое озеро» – в новой, сокращенной редакции. Сам автор новой постановки, Борис Васильев, сидел с противоположной стороны, прятался в полумрак ложи. Рядом помещалась его миниатюрная жена.
Оксане постановка понравилась. Она привыкла к черно-белому, скучному и даже устрашающему «Лебединому озеру», которое давали по телевизору в дни державных смертей и переворотов. Но теперь на сцене перед ней разворачивалось искристое, разноцветное, стремительное действо. Оно пленяло, захватывало воображение. Кордебалет лебедей выплывал, как белая эскадра. Народные пляски – их Оксана не помнила в прежней редакции – ослепляли яркостью костюмов. Солисты, Андриенко и Непорожний, совершали эффектные антраша.
А рядом с Оксаной в темноте ложи сидел милый человек, и она слышала запах его одеколона. В конце первого действия Оксана похулиганила: пробежалась пальчиками по ноге Андрея, погладила между ног, и сразу почувствовала, как отозвался, наполняясь, ее дружок.
В антракте она вышла, а когда вернулась, Андрей мило беседовал с парочкой старичков-иностранцев. По-английски он говорил, оказывается, в совершенстве, только с сильным американским акцентом.
Оксана сама была в английском далеко не «чайник» – как-никак отучилась два года в Оксфорде. Но с тех пор она почти не имела языковой практики, поэтому еле успевала угнаться мыслью за его быстрой речью.
Андрей опять открывался для нее с неожиданной стороны.
В конце антракта они обменялись с иностранцами визитными карточками. Старичок оказался ни больше ни меньше, как английским пэром. Это обстоятельство опять порадовало Оксану. Ведь это ему, иностранцу, аристократу и (наверное) миллионеру приходилось смотреть балет из-за спины Андрея (а не наоборот). Но сей факт, а также беглый английский, которым поразил ее новый любовник, заставили Оксану в очередной раз задуматься: отчего он не сумел достичь большего, кроме руководства небольшой фирмой? «Отчего, – спрашивала она себя, – он, при таких очевидных талантах, не смог – в это благословенное для умных и деловитых людей время – добиться куда более выдающегося положения, которого он, безусловно, заслуживал? В чем дело?
Он не ценит себя? Способностей своих не знает? Возможностей не понимает?»
Оксана чувствовала, что именно она, с ее умением жить и деловой хваткой, вполне смогла бы вывести этого пентюха в люди. Надо только не спешить, быть осторожной. Не вспугнуть его.
А для начала следует исподволь выяснить его тайну. Отчего он в свои тридцать с изрядным хвостиком лет столь неприкаян? Почему одинок, не женат, не обременен детьми и друзьями? Откуда – при таких впечатляющих способностях – столь скромное положение?
Оттого что умен – да не зубаст? Оттого, что способен – но не боец?
Оттого, что слишком честен?
Чистоплюй?
Нет, чувствовала Оксана, в Андрее есть некая (правда, своеобразная) жизненная сила. И ухватистость есть. Но что-то помешало ему сделать впечатляющую карьеру. Надо выяснить, что.
Люда Барсинская пришла в Большой с подругой.
Они, как всегда, уселись в темной глубине собственной ложи.
Ложа была арендована мужем на весь сезон.
Сюда Борис Барсинский водил иностранных партнеров.
Русские партнеры Барсинского Большого театра не понимали. Их Боб возил в сауны. Вот и сегодня Боб отправился на конфиденциальную пьянку – ублажать директоров из Тольятти. Так, во всяком случае, он сказал.
Люда давно уже приучила себя не задумываться над тем, что творит муж в тех саунах. Ей очень хотелось отплатить Бобу той же монетой. Но как она могла это сделать? Она круглосуточно под наблюдением охраны. А охранники – настоящие евнухи. Никакого отзыва на все «сигналы», посылаемые Людмилой. Видать, строго инструктированы мужем. И боятся его до смерти.
Сейчас охрана поместилась в предбаннике ложи. Люда предложила им – впрочем, достаточно сухо – составить компанию и посмотреть балет вместе. Те отказались.
Один из охранников был очень даже ничего. Стройный, волоокий, похожий на испанца. Длинные пальцы. Красивые волосатые запястья. При мысли о его руках у Люды начинала кружиться голова. Вот бы соблазнить его. Пусть впопыхах, на скорую руку, где-нибудь в предбаннике ложи, под звук настраиваемых скрипок.
Но ее охрана никогда не ходила по одному. Вот и сейчас «испанец» сидел в предбаннике за бархатной занавеской вместе с какой-то бритой тушей. Пришипились. Охрана знала правила поведения в театре: не разговаривать, не смеяться, не спать.
Люда Барсинская вытащила из сумочки бинокль и, оставаясь в тени ложи, стала оглядывать публику напротив.
Как все измельчало! Она представила Большой при царском режиме: оголенные плечи дам, блеск бриллиантов, белые пластроны мужчин, черные бабочки. Мундиры, ордена.
А сейчас? Настоящий сброд. Свитера. Джинсы. Мышиные костюмчики. Неумело повязанные галстучки. Женщины – в сапогах, мохеровых кофточках.
Подруга Люды была возбуждена тем, что сидит в просторе собственной ложи, с охраной, в сверкающем Большом: как будто бы она всего этого добилась и за все это платила! Она несла какую-то околесицу. Люда, не слушая ее и не отрываясь от бинокля, едва сдерживала зевок.
И – вдруг! Рука ее, державшая бинокль, дрогнула. Она задержала взгляд на ложе напротив, на один ярус ниже. Неужели это он? Она стала подкручивать резкость.
Да, сомнений быть не могло. Это он. Еще больше похудел. Отрастил бороду. Но его мимика, движения его рук… Он что-то вдохновенно говорил сидящей рядом даме. Дама была черненькой, полноватой. Платье на ней выглядело достаточно дорогим – но, конечно, не столь дорогим, как «маленькое черное платье» на самой Люде.
Кто она ему? Новая жена? Нет, жену он не стал бы так самозабвенно развлекать. Любовница? Скорей всего. Но почему он в Москве? Он же должен был уехать в Америку. Сгинуть там.
Дама рядом с ним расхохоталась. Конечно, это любовница. Укол ревности пронзил ее сердце.
Она не может видеть этого.
Люда опустила бинокль. Померк свет блистающих лож. Люстры, казалось, почернели. Внезапно она почувствовала себя глубоко, катастрофически несчастной. К горлу подступала тошнота. Она ощущала себя как в детстве: несчастной, брошенной всеми, самой одинокой на свете.
Люда резко встала. Подруга прервалась на полуслове.
– Прости меня, – резко сказала Люда. – Я ужасно себя чувствую. Оставайся, я пришлю за тобой машину. Отвезет куда скажешь.
Подруга опешила.
Люда погладила ее по плечу:
– Не обижайся, ты тут ни при чем.
Люда откинула бархатную занавеску, отделяющую предбанник, и бросила, ни к кому не обращаясь:
– Я еду домой.
Охранники послушно встали.
Оксана вдруг почувствовала, как напрягся сидящий рядом Андрей. Он откинулся на бархатную спинку кресла, даже вдавился спиной в нее. Его глаза были устремлены в одну точку.
Украдкой Оксана проследила за его взглядом. Взгляд Велихова был устремлен на одну из полупустых лож напротив. В ней находились две женщины. Одна из них, одетая в маленькое черное, чрезвычайно простое (и поэтому очень дорогое) платье, вдруг порывисто встала и вышла вон из ложи.
Велихов, внезапно побелевший, прошептал сам себе:
– Ничего… Просто показалось…
Оксана не стала спрашивать его, что случилось.
Похоже, женщина напротив имела какое-то отношение к его тайне.
Пока Берзарина с Велиховым были в театре, выпал снег. Это был первый снег в году. Не хотелось думать, что теперь он пролежит месяцев пять, что впереди долгая, долгая московская зима.
Напротив, Оксана радовалась, словно девочка, первому снегу. Тому, что он укрыл промерзлую землю. Казалось, он знаменует наступление новой жизни.
Снег осветил Театральную площадь. В лучах прожекторов, будто на сцене, сияла врубелевская мозаика на «Метрополе».
В толпе расходящихся со спектакля зрителей, в основном иностранцев, Оксана Берзарина вдруг на минуту почувствовала себя частью международного общества. Богатой, эффектной дамой. Той, какой судьба предназначила ей быть – и только по колоссальному недоразумению заставила появиться на свет в хате ставропольской станицы с нужником во дворе. И Оксана вдруг впервые почувствовала, что детские мечты ее – о высшем свете, о замках, о принцах – могут стать реальностью. Она способна добиться своего. Она покорит мир. Ведь она сумела покорить столицу.
И еще ей почему-то казалось, что сделает она это с помощью Андрея. Или – используя его.
Она взяла Андрея под руку и доверчиво прижалась к его плечу.
Иностранцы зябко семенили в своих туфельках к автобусам.
Мимо опустелого ЦУМа, по тихому и темному Кузнецкому мосту Андрей и Оксана пошли к машине, которую он оставил на ближайшей бесплатной парковке – возле Архитектурного института. По пути, сделав небольшой крюк, в круглосуточном гастрономе «Седьмой континент» на Лубянке они купили бутылку белого французского вина, копченого угря и пирожных. Вернулись к машине. В переулке было темно и тихо. Все авто давно разъехались. Они уселись, Андрей завел мотор и счистил «дворниками» нападавший снег. Оксана зябко ежилась во тьме салона. Андрей включил печку и развернулся.
Он вел мастерски: спокойно и уверенно. Чувствовалось, что ему хочется запустить могучую машину во всю мощь, но приходилось сдерживаться – ночью в пятницу на улицах Москвы полно гаишников. Оксана положила руку ему на плечо и гладила затылок. На светофоре в конце Калининского проспекта они принялись целоваться. Поцелуй был долгим. Давно зажегся зеленый свет, а они все не могли оторваться друг от друга.
Из объятий их вырвал телефонный звонок. Звонил мобильный у Андрея. Андрей сухо поздоровался и долго слушал, как что-то говорит ему невидимый собеседник. Оксана отвернулась к окну и смотрела, как пролетают мимо огни ночного Кутузовского.
– Продолжайте, – отрывисто бросил Андрей в конце разговора. Потом перебил: – Я помню, сколько это стоит. Я сказал: продолжайте.
После этого звонка Андрей замкнулся, замолчал.
Вскоре они приехали.
Оксана жила в том же могучем доме на Кутузовском, где когда-то были квартиры Брежнева и Черненко.
С трудом они нашли во дворе место для парковки.
В подъезде сидела консьержка. Она как-то странно посмотрела на Оксану с Андреем, поздоровалась, но ничего не сказала.
Оксана отворила дверь своей квартиры. Тени огромной прихожей обступили их.
Она щелкнула выключателем:
– Ах, черт, забыла, что лампочка перегорела…
Оксана на ощупь пошла к зеркалу, к выключателю настенного бра и замерла.
Из-под плотно закрытой двери, ведущей из прихожей в комнату, пробивалась полоска света.
На скорости 160, с мигалкой, кортеж Людмилы Барсинской пронесся по тихому Кутузовскому проспекту, а затем по Рублевскому шоссе.
В особняке они были через полчаса.
Боб еще, конечно, не приехал.
Охрана привычно бегло осмотрела комнаты.
У Люды было большое искушение попросить охранника-»испанца» задержаться.
Боже, почему она так несчастна? Андрей от нее убежал. Боб не спит с ней вот уже целую вечность. Вечера, а порой ночи он проводит неизвестно где. Свою секретутку, развратную Наташку, он возил – она точно знает – в Ниццу. А кого он еще трахает?
Да всех, кроме нее!
Людмила любовалась скупыми движениями охранника-»испанца», который мягко, по-кошачьи двигаясь, осматривал комнату.
Попросить его разжечь камин? А назавтра он – или его напарник – обо всем доложит Бобу. Она проглотила слова, уже готовые сорваться с языка. Сухо сказала:
– Ступайте к себе. Вы мне больше не нужны.
Охрана отправилась в свой дом над гаражом.
Люда Барсинская заперлась в своем кабинете. Включила огромный телевизор.
Подошла к бару, налила себе бокал мартини, набросала льда.
Из тайничка под подушкой кресла достала пару таблеток. Запила добрым глотком мартини. Тяжело опустилась на кожаный диван.
Скоро, совсем скоро придет блаженство. А потом… А потом – суп с котом.
Она засмеялась. Суп с котом…
Пусть мне будет хуже.
Оксана решительно распахнула дверь, ведущую из прихожей в гостиную.
Большая комната вся была залита светом. Горела люстра под потолком, на полную яркость светили два торшера, даже бра над кожаным черным диваном было включено.
А посреди комнаты в кожаном кресле спал мужик. У ног его валялась пустая бутылка из-под виски «Ред Лейбел» и стакан. На журнальном столике таял в железном ведерке лед.
Незваный гость спал, не сняв плаща и давно не чищенных ботинок.
– Это кто? – тихо спросил Андрей.
– Мой муж. Бывший муж, – вздохнула Оксана.
– Какого черта он здесь делает?
– Заглянул на огонек, – усмехнулась она.
– У него есть ключ?
– Остался.
– Этот? – На журнальном столике валялась связка ключей.
– Да.
Андрей подошел к столу и сунул ключи в карман своей куртки.
– Кто остается – я или он?
Оксана чувствовала, как он напряжен, почти сердит.
– Конечно, ты.
Она чуть промедлила с ответом и пожурила себя за эту нерешительность. Хорошая возможность избавиться от бывшего муженька. Быть может, теперь навсегда.
Андрей удовлетворенно кивнул, подошел к креслу и рывком поднял пьяницу.
Тот замычал, но зенки свои не открыл.
Андрей проволочил его по комнате, вытащил в коридор. Там он отвесил гостю две пощечины. (Оксана вся сжалась от резких ударов, но осталась на месте.) Пьяница приоткрыл глаза, проревел что-то и попытался вырваться. Андрей схватил его за волосы и уставился ему прямо в глаза.
– Б-больна-а! – замычал муженек.
– Слушай, ты, – спокойно и очень жестко сказал Андрей, глядя ему прямо в зрачки, – если ты еще раз здесь появишься – я вышвырну тебя уже с балкона. Понял?
Он ласково – казалось со стороны – заломил незваному гостю кисть.
– Ты понял? – повторил Андрей.
– Да-а! – заорал тот.
– Тогда пошел отсюда!
Андрей развернул мужа лицом к двери, растворил ее и ударил его ногой пониже спины.
Гость выкатился на лестницу.
Андрей захлопнул за ним дверь.
Оксана стояла ни жива ни мертва. Сердце ее рванулось к мужу. К этому любимцу, паскуднику, пьянице, красавцу: к тому, кто околдовал и извел ее.
Но она, закусив губу, осталась на месте.
Она понимала: это – момент истины. Если она побежит к мужу – в очередной, миллионный раз помчится его спасать, – Андрей (она знала это наверняка) развернется и уйдет. Уйдет навсегда.
Она не могла допустить этого. Поэтому она отвернулась и изо всех сил зажмурилась. Крепко сжала кулаки. Длинные ее ногти больно, очень больно впились в ладони.
«Проклятые мужики… Два самца… Самку делят… Зачем им обязательно доказывать свое превосходство?! Тоже, герой, справился с пьяным!..»
Эти бессвязные мысли – такие же, как колючие снежинки за холодным окном, – вихрем пронеслись в ее голове.
Она дотронулась лбом до холодного стекла и чуть слышно простонала. А потом подумала, уже спокойней: «А может, это к лучшему? Может, Андрей отвадит этого алкоголика шляться сюда?»
Оксана с ужасом ждала, что в дверь зазвонят или забарабанят – и опять разборка, крики, драка… Но было тихо. «Все алкоголики – трусы, – вздохнула она про себя. – Была б я одна – вот тогда бы этот мерзкий красавец, когда-то любимый до черноты в глазах, над мною покуражился!»
Оксана медленно обернулась к Андрею. (За дверью по-прежнему было тихо.) Андрей в прихожей расшнуровывал ботинки. Его руки слегка подрагивали.
Она молча смотрела на него. Он распрямился. Лицо его было как никогда бледным.
– Правильно сделал, – прошептала она.
Андрей вымученно улыбнулся.
– Знаешь что, милая, – проговорил он сиплым после пережитого стресса голосом, – плесни-ка мне водочки. Если твой бывший не все там в баре вылакал.
Эту ночь они провели без сна. И говорили, говорили…
Она, эта ноябрьская ночь, сблизила их сильнее, чем все предыдущие три месяца знакомства.
Они уселись, по московской привычке, на кухне. Оксана включила уютный свет над столом. Порезала купленного в супермаркете копченого угря (он оказался невкусным, словно сделанным из ваты), быстренько настрогала колбасы и сыра – она была хорошей хозяйкой.
Пили водку. Оксана впервые видела, как Андрей пьет крепкие напитки. Захмелел он быстро. «Не хватало мне еще одного алкоголика», – с ужасом подумала она. Но Андрей хорошо владел собой.
Когда стресс отпустил его, он потянулся к ней. Она не сопротивлялась. Он овладел ею тут же, на кухне, и как-то по-новому, с хозяйской силой. Вошел в нее сзади – мощно, как победитель. Долго, почти грубо терзал ее. Она кричала, не стесняясь, изо всех сил сжав веки – тихий кухонный свет казался нестерпимым. Потом он долго и яростно кончал, вцепившись в ее бедра.
Такая любовь ошеломила ее. Ей она понравилась больше, чем обычные долгие вдумчивые ласки Андрея. Этот секс напоминал такую сладкую грубую любовь ее вечно полупьяного муженька. За это она так долго любила и прощала его. (В последние годы их совместной жизни сил на любовь у того, впрочем, почти не оставалось.)
Мягко оттолкнув Андрея, Оксана убежала в ванную. Долго плескалась, потом убирала макияж.
В шелковом халатике на голое тело вышла на кухню.
И сразу поняла: что-то случилось.
Она оставляла Андрея мягким, успокоенным, умиротворенным.
Теперь он сидел весь напряженный, скованный. Взгляд его был устремлен на экран телевизора, а лицо искажала злоба. Беспредельная ненависть отражалась на его лице.
Она подошла к нему и ласково погладила по встрепанной голове, искоса взглядывая на экран. Было похоже: то, что вызвало его злость, происходило там, внутри телевизора.
На экране в прямом эфире телекомпании CNN на средненьком английском давал интервью известный всей России магнат, миллионер и олигарх Борис Барсинский. Его тонкие губы выталкивали английские слова. Сухие и определенные черты молодого лица выражали сознание собственной значимости и полное довольство собой. Белокурая шевелюра была тщательно прилизана, открывая высокий, начинающий лысеть лоб. Голубые глаза смотрели на заморского корреспондента ласково, почти радушно, однако любой внимательный наблюдатель понимал, что глаза эти принадлежат человеку жесткому, хитрому и властному.
Оксана была изумлена реакцией Андрея.
Олигарх Борис Барсинский занимал в общественном сознании отнюдь не ту демоническую роль, которую прочно оккупировал другой властный миллионер, Борис Березовский. Барсинский, кроме того, был вовсе не отталкивающим внешне, как иные российские капиталисты: Смоленский, Гусинский, Фридман… К Барсинскому, при всей ненависти российского народа к богатым людям вообще – а тем более к людям очень богатым, – относились в обществе скорее со знаком «плюс». Причины тому были не слишком отчетливы. Возможно, свою роль в этом сыграла дружба Барсинского с артистами эстрады и кино. Он то и дело появлялся на экране «ящика» вместе с Олегом Янковским, Роланом Быковым, Никитой Михалковым. Сама Алла Пугачева постоянно подчеркивала в интервью дружеские чувства, кои она питает к Барсинскому, и благодарила его за постоянную помощь ей и Филиппу. (Одно время народная молва записывала Барсинского даже в любовники Примадонне – при том, что она была старше его лет на пятнадцать.) Когда в столицу жаловали знаменитые иностранцы – Роберт де Ниро, Чак Норрис, Джулия Ормонд и прочие, – они всенепременно появлялись на публике рядом с Барсинским. Отчего-то именно это звездное окружение замечал обыкновенный российский люд, а отнюдь не то, что Барсинский, как и другие олигархи, имел свой банк, огромную нефтяную компанию, а также два собственных телеканала (центральный и дециметровый), мощную фирму по продаже автомобилей и лесоперерабатывающий комплекс в Сибири. Ну, и по мелочи: сеть супермаркетов в Москве, пару казино, фешенебельный ночной клуб, рекламную, продюсерскую и туристические компании.
Оксана имела представление о подлинных масштабах империи Барсинского – оттого, что ее компания вела кое-какие дела со структурами, ему подконтрольными. Однако ей он, равно как и большинству российского народа, казался (единственным из магнатов!) скорее симпатичным, чем наоборот. У нее ровным счетом не было никаких оснований не любить Бориса Барсинского. Тем более с такой неадекватной силой, которую продемонстрировал Андрей при появлении на экране довольно-таки милого олигарха.
– Что ты, мое серденько, – ласково сказала Оксана и поцеловала Андрея в макушку.
Он отстранил ее. Она села на стул напротив него. В его глазах блестели слезы.
– Он отнял у меня все, – хриплым голосом проговорил ее любовник.
Оксана поразилась: ненависть, которой дышало обыкновенно спокойное лицо Андрея, была, казалось, беспредельной.
Судьба Андрея Велихова чем-то напоминала историю Оксаны Берзариной: провинциал, прибывший в Москву на учебу, покорил столицу.
Правда, его провинция была куда менее провинциальной, чем Оксанина: Андрей приехал из Калинина (до 1931-го и после 1990-го года – Твери), откуда до Москвы было три часа езды на электричке.
К тому же Велихов в отличие от Оксаны не делал карьеру благодаря связям с лицами противоположного пола. А также вообще не делал карьеру.
Андрею и в Калинине было неплохо. Папа его был главным энергетиком на крупном вагоностроительном заводе. Мама возглавляла кафедру иностранного языка в местном пединституте. В 1981 году, по настоянию и при деятельной поддержке отца, Велихов поступил в Московский имени Ленина и ордена Ленина электротехнический институт.