В Бизерте стояла оглушающая жара. Столбик ртути в термометре застыл на отметке далеко за тридцать градусов по Цельсию. Даже у моря не чувствовалось ни малейшей прохлады, ни слабого дуновения ветерка.
В одной из бухт стояли десятки судов и кораблей русской эскадры, оказавшихся здесь после окончания Гражданской войны.
Они стояли, пришвартованные к береговым тумбам, перевязанные между собой стальными тросами, словно узники, брошенные и забытые навсегда.
Долговязый подросток подошел к одной из тумб, разделся и аккуратно уложил на подстеленную газету одежду, придавив ее камнями. Оставшись в одних трусах, он ловко вскарабкался на палубу эсминца. Было очевидно, что это не первое его посещение русских кораблей. Он поудобнее устроился в рубке, закрыл глаза и предался мечтам…
Перед его глазами проплывали картины морских походов, схватки с неприятелями, портреты родственников в морских мундирах, украшенных орденами и медалями…
Он, конечно, пошел бы по линии своих предков (впоследствии он насчитал в своей семье более тридцати морских офицеров, генералов и адмиралов). Он бы обязательно пошел служить на флот! Но мечта эта была неосуществима, ведь он был «русским беженцем». Трудно было всю жизнь осознавать себя в этом качестве…
Саша, так звали подростка, уже давно начал собирать на кораблях таблички с русскими надписями, матросские ленточки, другие «сувениры», а однажды ему попалась на глаза морская сабля без ножен, оставленная, по-видимому, каким-то русским офицером. Но особенно он любил забираться в рубку той или иной подводной лодки (их было четыре) и представлять себя командиром, каким был его дед, полный тезка по имени-отчеству, Александр Владимирович Плотто.
Он был не только одним из первых командиров подводной лодки, но и первым командиром соединения подводных лодок в России, базировавшихся во Владивостоке во время Русско-японской войны 1904–1905 гг.
Историческая справка
В ноябре 1920 г. под натиском Красной армии закончилось отступление Белой армии П. Врангеля. Началась эвакуация Крыма. На корабли и мобилизованные пароходы были погружены войска, семьи офицеров, часть гражданского населения крымских портов.
В декабре 1920 г. Совет министров Франции согласился принять русскую эскадру в порту Бизерта в Тунисе.
Уже находясь в море, генерал Врангель напишет: «Русская армия… не смогла отразить натиск во многом сильнейшего противника… Я отдал приказ об оставлении Крыма… Отдаю армию, флот и выехавшее население под покровительство Франции, единственной из великих держав, оценившей мировое значение нашей войны».
И именно Франция всего через четыре года признает Советскую Россию, после чего прекратится существование русской эскадры в Бизерте. Она окажется вне закона. 29 октября 1924 г. будут спущены флаг и гюйс русской эскадры. За оставшиеся корабли начнется торг. В Бизерту прибудет советская техническая комиссия, в составе которой окажутся знаменитый кораблестроитель, генерал-лейтенант царского флота и советский академик А.Н. Крылов и родной брат командующего эскадрой в Бизерте Михаила Беренса, «красный адмирал» Евгений Беренс. Парадокс Гражданской войны! Брат против брата.
Договор с французами будет достигнут: корабли надо возвращать, но на вопрос: где и за чей счет их ремонтировать, ответа не нашлось. В итоге эскадра осталась на месте, но корабли стали постепенно один за одним исчезать, разрезанные на металлолом… Эскадра перестала существовать…
В канун празднования 70-летия Великой победы во Владивостоке был поставлен спектакль по роману В. Пикуля «Крейсера» о событиях Русско-японской войны 1904–1905 гг. Сценаристом и постановщиком пьесы стал народный артист РФ Ефим Звеняцкий, художественный руководитель Приморского академического театра. Военным консультантом Ефим Семенович пригласил Е. Гуримова, капитана 1-го ранга в отставке.
По замыслу В. Пикуля, мичман Панафидин, один из героев его романа, возвратившийся из японского плена, встречает во Владивостоке командира отряда подводных лодок Михаила Беклемишева, который приглашает мичмана служить на подводную лодку. Художественный вымысел известного романиста породил немало споров. Во-первых, соединение подводных лодок называлось отдельным отрядом миноносцев, во-вторых, командовал им не капитан 2-го ранга М. Беклемишев, а старший лейтенант А. Плотто и, в-третьих, что самое главное, Беклемишев в тот период не был во Владивостоке.
Одни утверждали, что Беклемишев прибыл во Владивосток инкогнито, другие – что он никогда и не был в этом городе.
На самом деле неправы оказались ни те, ни другие. Беклемишев побывал во Владивостоке, но за двадцать пять лет до событий Русско-японской войны.
После окончания в 1879 г. Технического училища Морского ведомства Михаил Беклемишев получил за отличную учебу назначение на парусно-винтовой клипер «Разбойник», готовящийся к переходу на Дальний Восток. Вместе с ним в дальний поход отправился однотипный клипер «Наездник», на котором служил минным офицером будущий вице-адмирал Российского, а затем Польского флота Генрих Цывильский, оставивший после себя интереснейшие мемуары «Пятьдесят лет в Российском императорском флоте». Судьба неоднократно приводила к тому, что жизненные курсы Г. Цывильского и братьев Беклемишевых неоднократно пересекались…
Оба корабля предназначались для усиления флота на Тихом океане, базой которого к тому времени стал Владивосток.
По этому поводу биограф Михаила Беклемишева И. Рассол[1] писал:
«Моряком становятся в плавании. И нет лучшей практики для офицера, чем длительное заграничное плавание, полное впечатлений, насыщенное полезным трудом и никогда не обходящееся без суровых испытаний. Такие походы, длящиеся по 2–3 года, создавали настоящих моряков. В те времена не так уж много русских кораблей уходило за экватор, и количество желающих попасть на них полноправным членом кают-компании много превышало число офицерских должностей. «Кругосветка», как правило, повышала служебный статус, а экипажи, считаясь в заграничной командировке, получали повышенное денежное содержание. На корабли в первую очередь стремилась офицерская молодежь, в душах которой не потускнел еще романтический взгляд на мир и собственное будущее».
«Разбойник» и «Наездник» вышли из Кронштадта в октябре 1879 г. Обогнув Европу со стоянками в Копенгагене, Лондоне и Бресте, корабли взяли курс к островам Зеленого мыса, где их пути разошлись. К Владивостоку они шли разными маршрутами.
Плавание «Разбойника» к месту назначения заняло десять месяцев. Позади остались штили, штормы, долгие стоянки в портах разных стран. И вот, наконец, Владивосток. Командовал «Разбойником» капитан 2-го ранга В.В. Житков, для которого этот поход был уже не первым. В честь Житкова будут названы географические объекты на российском побережье Японского моря. Да и названия кораблей «Разбойник» и «Наездник» будут увековечены на карте Приморья.
«Разбойник» встал на якорь в акватории бухты Золотой Рог в августе 1880 г. в год двадцатилетия со дня основания Владивостока.
В этот же год Владивосток был выведен из состава Приморской области и возведен в степень города с присоединением полуострова Муравьева-Амурского и Русского острова.
В конце 70-х – начале 80-х годов обострился Кульджинский вопрос, что привело к натянутым отношениям между Россией и Китаем. Начало этому кризису положило восстание мусульманских народов (уйгуров и дунган) против власти маньчжурской династии в Синьцзане. И хотя этот край располагался довольно далеко от Тихого океана, обстановка требовала усиления Сибирской флотилии, командование которой было вверено вице-адмиралу В. Лесовскому.
«Наездник» входил в первый отряд под командованием контр-адмирала барона Штакельберга, а «Разбойник» – во второй, под командованием контр-адмирала Асламбегова.
Матросы с кораблей во время стоянки активно использовались на земляных работах по устройству береговых укреплений.
Начало сентября во Владивостоке почти лето. Краски осени еще не коснулись ни травы, ни деревьев.
Воздух не шелохнется – ни единого дуновения ветерка. Осень в этих краях мягкая и тихая, по-настоящему «бархатная».
Солнце по-прежнему яркое, как и летом, но уже совсем не теплое.
До середины бухты Золотого Рога долетают стрекозы и диковинные бабочки-махаоны. Но в этот период нередки и грозные разрушительные тайфуны.
В то утро рассвет обещал хорошую погоду. Вот только солнце, поднимающееся со стороны Гнилого угла, выглядело зловеще красным. Михаил Беклемишев, помощник штурмана, только что заступивший на вахту, осматривал окрестности бухты через подзорную трубу. Стоял штиль. Воздух как будто бы застыл, но вместе с тем был пропитан чем-то тяжелым, тревожным, гнетущим. С чего бы это?
Беклемишев перевел окуляр трубы на флагманский фрегат и увидел начальника эскадры В. Лесовского. Тот стоял на открытой части палубы в «наполеоновской» позе, заложив правую руку за обшлаг мундира, видимо, просто дышал свежим воздухом.
Внезапно стало темнеть, провалилось куда-то солнце. Налетел такой сильный шквал ветра, что адмирала, которому не на что было опереться, швырнуло на палубу, протащило несколько саженей и прижало к леерному ограждению. Из рубки выскочили несколько офицеров и матросов и занесли адмирала внутрь корабля.
Михаил вызвал старшего офицера и доложил о случившемся.
Как впоследствии стало известно, В. Лесовский получил серьезные травмы. Внезапный шквал ветра раскачал, завалил на борт корабли и суда, стоявшие на рейде, и они еще долго качались на спокойной воде, как детские игрушки ваньки-встаньки. Наступившая прозрачная тишина была мгновенно нарушена нарастающим шумом обрушившегося на землю и воду дождя. Михаилу приходилось попадать под тропические ливни, но такого он еще никогда не встречал. Вертикальные струи низвергались с неба сплошным потоком. Многочисленные овраги, спускающиеся к бухте с окрестных сопок, в одно мгновение вспучились и превратились в бурные речки, которые вынесли на Светланскую улицу огромные кучи камней и всякого мусора.
К утру ливень также быстро прекратился, как и начался. Как ни в чем не бывало со стороны Гнилого угла выглянуло ярко-оранжевое солнце. По улицам неслись потоки воды, вспенивались по оврагам глинистые то ли ручьи, то ли речки.
Несколько дней команды, выделяемые с кораблей эскадры, помогали жителям города устранять последствия тайфуна…
В сентябре еще один парусно-винтовой клипер «Стрелок» бросил якорь в бухте Золотой Рог. Минным офицером на нем служил брат Михаила Николай. Путь этого корабля от Кронштадта до Владивостока занял всего три с половиной месяца. При этом «Стрелок» не огибал Африку, а прошел Суэцким каналом.
Михаил запросил было у старшего офицера «добро» на вельбот для встречи с братом, но со «Стрелка» флажным семафором сообщили, что на «Разбойник» направляется вельбот под командованием мичмана Беклемишева.
Поднявшись по шторм-трапу на борт «Разбойника», Николай сразу же попал в объятья Михаила, не сдержавшего по молодости свой порыв.
Вечером того же дня Михаил и Николай получили разрешение на сход на берег и посвятили вечер воспоминаниям и обмену впечатлениями перехода из Кронштадта во Владивосток.
– А помнишь, Николя? – начинал Михаил…
– Да помню, Мишель, – отвечал тот, и они начинали смеяться, как маленькие, каждый за свое воспоминание.
Они вспоминали свое детство, прошедшее в селе Божениново Тульской губернии, учебу в Техническом училище, грустно помолчали, когда воспоминания коснулись родителей.
Вообще, род Беклемишевых, согласно родословным легендам, принадлежит к старинному дворянству и уходит корнями аж в XIV век.
По одной версии, родоначальниками Беклемишевых стали татарские мурзы, осевшие в Москве и принявшие православие. В то же время существует легенда, согласно которой Беклемишевы ведут свой род якобы от прусских дворян, перешедших на службу к сыну Дмитрия Донского, великому князю Василию, который приказал казнить одного из представителей этого рода за крамолу в кремлевской башне, которая с тех пор стала называться Беклемишевской.
Из рода Беклемишевых были мать Дмитрия Пожарского Ефросинья Федоровна и мать Михаила Кутузова Анна Илларионовна.
Отец братьев Михаила и Николая Беклемишевых был отставным мичманом флота, участвовавшим в обороне Севастополя. В одном из боев он был ранен и контужен, что впоследствии сказалось на его здоровье.
Отбив у отставного штабс-капитана барона фон Нольде жену Александру, мичман Беклемишев обзавелся семьей, которая не могла быть освящена церковью и поэтому была вне закона. Тем не менее жили дружно, в полном согласии, родили троих детей… Однако все рухнуло, когда Николай Петрович в одну из поездок в Москву скоропостижно скончался от «разрыва легких», оставив сиротами троих малолетних детей. Через некоторое время отошла в мир иной и их мать. Братья остались круглыми сиротами.
Вспомнив этот период, братья поежились, ведь по законам того времени они могли бы легко стать мещанами или даже крестьянами…
На выручку пришел их дядя Александр Петрович Беклемишев, дослужившийся к тому времени до тайного советника. Он стал их опекуном, определив братьев сначала в гимназию, а затем и в Техническое училище морского ведомства, куда принимали разночинцев, а его окончание гарантировало получение офицерского звания и возможность дальнейшего благополучия.
В старших классах гимназии Павел увлекся чтением книг Жюль Верна. Он читал их в подлинниках, потому что неплохо знал французский язык. Особенно ему нравилось читать и перечитывать «Двадцать тысяч лье под водой», «Таинственный остров»…
В мечтах он видел себя стоящим на мостике субмарины после всплытия или у командного пункта при погружении на глубину в окружении многочисленных приборов со стрелками и круглых рукояток.
Николай знал об увлечении брата и незлобно подшучивал над ним…
В сентябре Михаилу Беклемишеву присвоили первое офицерское звание, и по этому случаю братья отправились на очередную ассамблею Владивостокского морского собрания.
Порог одноэтажного деревянного дома переступили два высоких и стройных молодых офицера – прапорщик с серебряными и мичман с золотыми погонами. Они были очень похожи друг на друга: черноволосые и черноглазые, с высокими скулами и с пышными не по-юношески усами, а у Михаила еще и с подусниками.
Братья невольно привлекали к себе внимание. Увидев их, Всеволод Крестовский, известный как писатель, автор «Петербургских трущоб», прибывший во Владивосток в качестве секретаря В. Лесовского, громогласно заявил:
– Господа! С такой наружностью Вам бы саблю в руки, да в кавалерию. А Вы на флот подались…
Как известно, Крестовский особым тактом не отличался, а если честно, то и не имел его вовсе.
Быть бы скандалу… Взглянув на наливавшиеся краснотой лица братьев, не замедлил вмешаться капитан 2-го ранга Владимир Васильевич Житков.
– С их отцом мичманом Николаем Беклемишевым мы воевали вместе в Севастополе, – добродушно прогудел он и укоризненно покачал головой, поглядев на Крестовского.
Тот не замедлил извиниться перед братьями, сославшись на свой дурной характер.
Услышав фамилию «Беклемишев», к ним подошел сам Лесовский.
– Так вот какие они – мои крестники, – с улыбкой произнес он, глядя на братьев.
В свое время он способствовал зачислению их в училище, особенно Михаила, который из-за смерти матери пропустил срок поступления.
Крестовский за спиной вице-адмирала развел руками и состроил уморительную гримасу, еще раз призывая к прощению.
Историческая справка
Морское собрание – организация, которая скрашивала досуг морских офицеров в зимние месяцы. Особенностью конца XVIII – начала XIX века было то, что плавание парусных кораблей, базирующихся в замерзающих морях, происходило только в летнюю кампанию. Свободного времени в зимнее время у военных моряков было много, а заняться было нечем, в связи с чем молодые офицеры находили развлечения в трактирах и дружественных пирушках.
Первой организацией, которая смогла бы организовать досуг офицеров в зимнее время, стало «благородное собрание», созданное в 1786 г. по инициативе главного командира Кронштадтского порта адмирала С.К. Грейга с разрешения императрицы Екатерины II.
В благородном собрании царила простота нравов, дружеское отношение начальников с подчиненными и уважение друг к другу.
Благородное собрание просуществовало 9 лет. На его основе в 1802 г. было образовано Кронштадтское морское собрание, положившее начало созданию подобных организаций и в других военно-морских базах Российского флота.
Второе морское собрание открылось в Санкт-Петербурге. Его председателем стал контр-адмирал А.С. Загорянский-Кисель. Уже в наши дни праправнучка А. Загорянского-Киселя, студентка третьего курса технического университета Евгения Воронцова, принесла ректору Евгению Гуримову вместительную папку с родословной своей семьи. Документы и фотографии сохранили многие поколения Загорянских, несмотря на непростое советское время.
Владивостокское морское собрание было создано в 1876 году.
А еще в 1872 г. командир Сибирской флотилии и портов Восточного океана контр-адмирал на имя Управляющего морским министерством сообщал:
«…амурский экипаж отправляется во Владивосток, где будут собраны на следующую зимовку и все суда флотилии. Считаю необходимым принять меры к обеспечению быта офицеров, которые по своим недостаточным средствам не могут заняться каждый отдельным хозяйством и будут совершенно лишены самых необходимых удобств жизни. Эти неудобства смогут быть устранены устройством во Владивостоке Морского собрания».
Первым председателем Владивостокского морского собрания был избран командир Владивостокского порта контр-адмирал А. Шефнер.
Владивостокское морское собрание прекратило свое существование осенью 1922 года. Воссоздано было решением Военного совета Тихоокеанского флота через 80 лет в декабре 2002 г.
Всеволод Крестовский опубликовал свои впечатления о Владивостоке 1880 года в газете «Правительственный вестник», но не включил их в книгу «В дальних водах и странах».
Он прибыл во Владивосток на крейсере «Африка» и начинал описание города со входа в бухту Золотой Рог:
«Проходим далее – вид раскрывается еще более. Вот справа совсем уже открылась высота, увенчанная несколькими траверсами земляного укрепления, на котором торчит сигнальный флагшток. Это мыс Голдобина. Место для укрепления опоясывающих Голдобинскую возвышенность отдельными батареями в три яруса выбрано очень удачно: они могут обстреливать весь пролив и доступ к нему как с восточной стороны, от Скрыплева, так и с западной, находящейся между мысами Токаревского, на материке, и Ларионова, на Русском острове…
Вдоль Голдобинского берега виднеется резервный пороховой магазин, несколько казарменных бараков, небольшой склад каменного угля и манзовский поселок, при котором находится капустная пристань с массою «сампанов», штук до ста, и бунтами капусты, сложенной в пирамидки.
На противоположном берегу, который известен под именем Шкотовского (полуостров Шкота), находятся тоже пороховые бомбовые погреба, из коих один, каменный, еще строится, и там же чернеется второй угольный склад, едва ли, впрочем, достаточный для такого количества судов, как ныне предполагается сосредоточить во Владивостоке…
Как только якорь был отдан, от всех судов и с «Адмиральской пристани» отделились белые катера, под военными флагами, и направились к нашему судну.
На этих катерах прибыли с рапортами к главному начальнику эскадры младшие флагманы, контр-адмиралы барон Штакельберг и Асланбегов, главный командир наших портов Восточного океана контр-адмирал Фельдгаузен, командиры военных судов, стоящих на Владивостокском рейде, и капитан над портом.
В половине третьего часа дня генерал-адъютант Лесовский съехал на берег, где был встречен всеми береговыми представителями морского и военно-сухопутного ведомств, гражданскими чинами и депутациею от города.
Близ Адмиральской пристани был выставлен почетный караул, с флагом и музыкою Сибирского флотского экипажа, ординарцы от 1-го линейного Восточно-Сибирского Его Императорского Высочества великого князя Алексея Александровича батальона. Посетив главного командира наших восточно-океанских портов в его доме, генерал-адъютант Лесовский, в сопровождении обоих младших флагманов и своего флаг-капитана, отправился осматривать здания порта, а оттуда проехал в лагерь 1-го линейного батальона.
Я и Паджио (секретарь главноначальствующего по дипломатической части) тем временем тоже съехали на берег и, наняв за полтора рубля парную долгушу – громоздкий, дребезжащий, специально сибирский экипаж допотопной конструкции, – сделали из конца в конец прогулку по всему городу, были на манзовском базаре, видели несколько незатейливых вывесок над русскими и иностранными магазинами и заметили, что магазины и дома иностранцев предпочтительно пред русскими занимают лучшие, наивыгоднейшие места в целом городе.
Это как-то само собою невольно бросается в глаза свежему человеку: над их домами и лавками всегда торчат флагштоки, на которых иногда в торжественные дни, а то и просто, поднимаются национальные флаги того народа, к которому «имеет честь» принадлежать такой-то торговец.
Иностранцы же здешние преимущественно немецкого и шведского происхождения, но «действуют» и под германскими, и под датскими, и под американскими, и под разными другими национальными флагами.
Есть здесь и гостиницы – «Москва» и «Владивосток», обе весьма плохие. И наконец, «Хотель де-Лувр», под французским флагом – единственное мало-мальски сносное заведение, с порядочною, хотя и дорогою кухнею, где мы нашли даже устрицы – местные владивостокские устрицы, в огромных раковинах, но очень вкусные: только подали их нам с приправою уксуса, за окончательным отсутствием во всем городе лимонов. Есть еще и нечто вроде кондитерской и кофейной, содержимое одним из ссыльных поляков, – заведение, характеристически напоминающее «ядальные» низки и ямки, с «фляками господарскими», какие неизбежно встречаются по всем городам Западного края и Польши, где им даже присвоено специальное прозвище «чарны дзюры».
Кондитерская Пиллера – это «чарна дзюра» Владивостока, и притом очень дорогая, несравненно дороже Лувра и всех остальных заведений этого рода.
Из достопримечательностей города… Но какие же достопримечательности во Владивостоке?! Разве длиннокосые, женоподобные манзы в синих кофтах на базаре. Или корейцы в белых балахонах, разъезжающие по городу верхом на рыжих коровах… По части грандиозных строительных сооружений, вроде доков, набережных, арсеналов и т. п., здесь пока еще нет ничего; по части монументальной, вроде памятников, дворцов или храмов, тоже ровно ничего, – это все в будущем, и вероятно, в очень отдаленном. По части красоты природы – есть, говорят, места – красивые, но не в городе, а там, за замыкающими его горами, к северу: городские же места, если и замечательны почему-либо, то разве по своим действительно оригинальным кличкам. Как и почему эти клички сложились и как вошли вообще во всеобщее, даже официальное употребление – неизвестно, только надо отдать им справедливость, что далеко не все они изящны и благозвучны. Так например, здесь есть «Голопуп», или иначе «Гора безобразия», «Гнилой угол», «Речка Объяснений», «Машкин овраг», «Блокгауз Свиданий» и т. п.
Общее впечатление, производимое городом… Как бы сказать это? В России бывают города и значительно хуже Владивостока; но нам он понравился не столько сам по себе, сколько потому, что, попав сюда, мы опять попали в Россию, опять увидели все это, так называемое свое, хотя и неприглядное, да все же родное.
Несколько выше портовых построек находится чуть ли не единственное «здание» Владивостока, сооруженное военно-сухопутным ведомством: это – кирпичная казарма для двух рот 1-го линейного батальона.
Правее казармы, после ряда разнокалиберных и большею частью довольно убогих домишек, в северо-западном углу залива виднеется городская пристань, почему-то между прочим, в отчете городского головы за 1878 год названная грандиозным сооружением, хотя грандиозного в ней столько же, сколько и в горе Голопуп, иначе называемой «Горою безобразия». Впрочем, говорят, что пристань действительно замечательная, а именно тем, что суда к ней будто бы приставать не могут, но Бог их знает, быть может, эти разговоры суть не что иное, как результат некоторого совершенно, впрочем, непонятного антагонизма или завистничества между городом и «казною», из коих последняя и до сих пор не имеет во Владивостоке никакой соответствующей морским требованиям пристани.
Правее городской пристани сереют два ряда деревянных бараков, где имеются лавки городского, или «манзовского», базара. Затем, по Набережной (правильнее сказать, просто на голом берегу), составляющей лучшее место города, ныне существуют здания, которые, нужно заметить, очень высоки.
При общем беглом взгляде на Владивосток с палубы судна в Золотом Роге он кажется очень значительным городом, широко раскинутым на склоне гор, вдоль северного берега бухты, на протяжении до пяти верст с лишком. Но эта значительность только кажущаяся и зависит от беспорядочной разбросанности строений; самая же растянутость города находится в зависимости от гор, которые подступили почти вплоть к прибрежью бух ты и не дают Владивостоку развернуться вширь, так что он, за исключением северо-западного угла (манзовский конец), поневоле тянется лентою вдоль берега.
Главнейшие пункты панорамы Владивостока, если начать обзор слева направо, будут портовые здания, хотя слово «здание» может быть применено к ним разве в ироническом смысле.
Далее видим ряд благообразных домов, принадлежащих торговцам привилегированного, т. е. иностранного происхождения, преимущественно купцу Адольфу Альберсу, имеющему здесь же свои магазины.
Рядом с привилегированными домами находится и одноэтажный дом главного командира, который, впрочем, выглядывает наружу лишь своим чердачным балкончиком, а сам как бы стыдливо прячется за кустами общественного сада, замечательного по полному отсутствию в нем деревьев, хотя в 60-х годах здесь стоял еще целый лес дремучий…
«Штабская» пристань и над нею, на довольно крутом возвышенном берегу здание штаба главного командира – одноэтажный деревянный, с подвальным жильем в бетонном фундаменте дом, украшенный семафорной мачтой на надкровленном павильоне. Далее уныло глядит «здание» морского клуба – серый бревенчатый сруб, без крыши, с зияющими черными дырами окон, – большая, но недоконченная постройка, предоставленная в ожидании разрешения вопроса: «Владивосток или Ольга» свободному действию всех стихий, разрушительно подтачивающих ее существование и обращающих дерево в ветхое жилье, пока услужливый огонь не спалит весь этот сруб до основания, что и случилось уже здесь однажды с прежним «зданием» морского же клуба… Правее этого печального остова белеют железные магазины нового адмиралтейства, а еще правее, за «Машкиным оврагом» видны: временный клуб, паровая мукомольная мельница привилегированного купца Линдгольма и казармы сибирского флотского экипажа – простые и уже довольно ветхие деревянные бараки, построенные в период между 1874 и 1880 годов.
Наконец, на самом конце города, в ближайшем соседстве с «Гнилым углом» (так называется низменное, болотистое верховье Золотого Рога) заметны службы и 5 деревянных бараков морского госпиталя.
Непонятно только, почему помещены они в самой нездоровой части города.
Над этим последним участком Владивостока раскинулись на горных откосах так называемые слободки: Офицерская, Матросская (бывшая Артиллерийская) и Госпитальная, или Докторская.
Далее пойдет уже пустырь – «Госпитальная падь», «Гнилой угол», речка «Объяснений» и закоптелые крыши кирпичных заводов. Вот и вся панорама Владивостока.
К панорамам остается только прибавить, что на некоторых вершинах оголенных гор, защищающих город с тыла от северных ветров, устроено несколько земляных укреплений, с блокгаузами и ложементами, предназначенных собственно для тыльной сухопутной обороны. Городские строения группируются преимущественно в двух противных концах – портовом и госпитальном; трехверстный же промежуток между ними, изрезанный оврагами, заселен довольно скудно: между редкими строениями вы видите целые пустыри, поросшие колючкой и бурьяном или заваленные мусором, и еще множество пустующих дворовых мест, огороженных и неогороженных земельных участков – и почти нигде ни одного дерева, все вырублено… Притом, как уже замечено выше, во всем городе невольно бросается в глаза с первого же взгляда крайне беспорядочная разбросанность строений: каждый дом, каждая избенка и манзовка стоят себе там, где вздумалось их поставить первоначальным хозяевам, по собственному своему выбору и вкусу.
От этого и улиц, в том смысле, в каком мы привыкли понимать улицу, здесь почти нет, а которые и существуют, на тех строения разбросаны вкривь и вкось, как кому удобнее, по пословице: «Всяк молодец на свой образец». Но что особенно кажется странным и именно для русского глаза, это отсутствие заметных церковных глав и колокольни, на которых ваши взоры искони привыкли останавливаться еще издали в каждом русском городишке, в каждом селении. Здесь этого нет. Здесь вы гораздо прежде заметите совершенно приличную лютеранскую кирку, сооруженную на видном месте, благодаря усердной заботливости адмирала Эрдмана (бывш. губернатора Владивостока), бедную православную церковь, которая снаружи более походит на плохой балаган какого-нибудь казенного ведомства, чем на храм Божий – русский храм на земле Русской… Не будь на ее крыше крошечной зеленой главки с деревянным крестиком, никому и в голову не пришло бы, что этот комиссариатский сарай может быть единственной церковью – такого, на взгляд, большого города…
Бестолковая беспорядочность, крайне неудобная разбросанность как строений, так и того, что здесь называется улицами, становится еще поразительнее, когда сойдешь на берег и взглянешь на все это вблизи, а в особенности, когда сам попытаешься пройтись по этим «улицам», взрытым водомоинами, местами загроможденным камнями и крупной галькой. В особенности по вечерам это опасные капканы, вследствие переплетающихся корневищ, ямин и разных неровностей почвы. Здесь нередки случаи, что люди даже в лунные вечера, спотыкаясь обо все эти предметы, получают вывихи и ломают ребра, руки и ноги. За короткое время нашего пребывания таких случаев было несколько, и один из них пришелся на долю одного почтенного офицера с нашей эскадры. Город, очевидно, строился без всякого плана, о чем никто не позаботился и даже не подумал в первое время, потому что инженер-капитан Петропавловский, у которого тогда эта часть находилась в заведовании, был по общему здесь отзыву занят исключительно казенными сооружениями. О проведении же планировки улиц стали заботиться не ранее 1878 года».
А вот как описывал Владивосток минный офицер с клипера «Наездник», первый раз побывавший во Владивостоке в 1880 году в составе эскадры В. Лесовского, мичман Генрих Цывинский:
«Город Владивосток широко раскинут в беспорядке по холмам и балкам, окружающим прекрасную, совершенно закрытую Владивостокскую обширную бухту, в которой мог бы поместиться самый многочисленный флот. Деревянные домики настроены как попало, без всякого плана. По кочкам, по балкам, без фонарей пролегает вдоль северного берега бухты немощеная, пыльная Светланская улица, названная в честь фрегата «Светлана», с которым сюда приходил в конце 1860-х годов Вел. Кн. Алексей Александрович в чине лейтенанта. Она-то и служит главной артерией раскинутой на несколько верст города.
Горы, окружающие бухту со всех сторон, были когда-то покрыты строевым лесом, но со временем присоединения Уссурийского края… беззаботные российские пионеры вырубили эти леса на постройку своих домов и на топливо (хотя рядом, на реке Сучан, имеются рудники каменного угля).
Южный берег, именуемый почему-то Итальянским, сохранил еще местами молодые деревья и кустарники южной флоры. Широта Владивостока та же, что у Крыма, но в начале лета здесь стоят дожди и туманы от холодного течения из Охотского моря, омывающего восточные берега этого края. В окрестностях Владивостока созревают арбузы, дыни и даже виноград. Владивостокская бухта защищена с юга строящейся теперь крепостью, форты располагаются на материковом берегу и на острове Русском, лежащем у южного входа. Для Владивостокской флотилии, состоящей из нескольких канонерок и небольших пароходов-транспортов, имеется пока небольшая порт-база (для ремонта) с несколькими мастерскими. Сибирский флотский полуэкипаж, пехотный полк и одна казачья сотня составляли пока военные силы порта. На берегу из домов выделяются морской штаб, дом главного командира порта и Морское собрание, где морские местные офицеры обедают и проводят вечера. Для перевода сюда из Балтийского флота офицерам назначались усиленные прогоны (до 2000 р.), и с целью заохотить молодым мичманам и даже гардемаринам разрешалось жениться, и, таким образом, здесь накопился контингент численностью, достаточной для обслуживания Владивостокской флотилии. Но попавшие в это захолустье из Петербурга молодые жены скоро разочаровываются, скучают, и семейное счастье часто разрушается в этом замкнутом круге.
Летом с приходом сюда Тихоокеанской эскадры местное морское общество оживляется: на приемах и балах, даваемых судами эскадры, заводятся знакомства с пришедшими офицерами, поездки за город, пикники и нередко заканчиваются увлечениями, а ведь свои сибирские мужья в то время отсутствуют – флотилия находится в плавании по восточным морям. И вот по Владивостоку ходила молва (конечно, облыжная), что местные дамы, уезжая с балов с мичманами на берег, любили слушать соловьев в рощах Итальянского берега… Но осенью, с уходом эскадры, когда Владивостокская флотилия возвращалась домой, каждый вернувшийся Уллис[2] находил свою верную Пенелопу в добром порядке. Мы, офицеры «Наездника», можем рассеять этот поклеп на владивостокских дам, т. к. у нас на клипере тоже был дан вечер с танцами и музыкой, и мы ручаемся, что после бала ни один из нас не слушал в ту ночь соловьев на Итальянском берегу»…
Братья Беклемишевы могли присоединиться к этому поручительству, видимо потому, что им просто не повезло…
К осени 1880 г. Кульчжинский кризис, благодаря усилиям российской дипломатии, был разрешен. Из-за кулис этого кризиса выглядывали уши разведки вечного недруга России – Англии.
Английское правительство противостояло России, которая после присоединения Туркмении приблизилась к главной драгоценности английской короны – Индии. Кроме того, Россия уверенно осваивала просторы Сибири и Дальнего Востока, проводила независимую политику в отношении Китая, Японии и Кореи.
Корабли Сибирской флотилии к ноябрю передислоцировались в Японию.
В то время русские военные корабли часто заходили в Нагасаки для зимней стоянки и докования.
Весь период 80-х годов (эпоха Мэйдзи) в Японии характеризовался законодательными преобразованиями и реформами. По примеру Западной Европы в стране стали создаваться министерства. Милитаризм стал отличительной чертой бурно развивающейся Японии.
Эти реформы буквально вырвали Японию из международной изоляции. Интересно, что индустриализация в Японии началась почти одновременно с Россией с 1869 г.
Офицеры «Разбойника» отмечали значительные изменения в жизни Страны восходящего солнца. Наряду с традиционными национальными платьями все больше появлялось японцев, щеголявших в европейских костюмах. Униформы армейских и флотских рядовых и офицеров, да и полицейских все больше напоминали покрой униформ европейских стран.
Михаил неоднократно задумывался о том, что столкновение интересов Японии и России на Дальнем Востоке неминуемо приведет к военному конфликту между ними.
А кто-то из молодых офицеров однажды в кают-компании высказался: «Япония по своим параметрам – это аналог Германии в Азии».
Клипер «Стрелок», в экипаже которого состоял Николай Беклемишев, направился на север для гидрографических исследований в бухте Провидения Берингова моря, где именем Николая Беклемишева была названа гора.
А в начале февраля 1881 г. и «Разбойник» отплыл в Россию.
В Гонконге моряков застало известие о трагической смерти императора Александра II. Пройдя Красное море, Суэцкий канал, Средиземное море и выйдя через Гибралтарский пролив в Атлантику, клипер взял курс на север и прибыл на Кронштадтский рейд в начале осени. Михаил получил, как и другие офицеры «Разбойника», двухмесячный отпуск и жалованье за полгода. После отпуска его назначили на первый русский броненосец «Первенец», затем перевели на канонерскую лодку «Мина», которой командовал лейтенант Э.И. Щенснович, служба под начальством которого оказала большое влияние на дальнейшую судьбу Михаила.
Лейтенант Щенснович преподавал в недавно организованном Минском офицерском классе. Российский флот в то время овладевал новым смертоносным оружием – минами. В 1870—1880-х годах минное дело в России развивалось довольно интенсивно. Высочайшим приказом по Морскому ведомству на флоте было создано единое учебное заведение в составе двух минных школ – для офицеров и для «нижних чинов». Разместились они в Кронштадте.
Крымская война (1877–1878 гг.) только подтолкнула к дальнейшему развитию минного оружия как в русском флоте, так и за рубежом.
Именно тогда капитан-лейтенант С.О. Макаров (впоследствии легендарный адмирал) стал Георгиевским кавалером, применив в 1878 г. первую торпедную атаку, в результате которой был потоплен турецкий военный пароход.
Брат Михаила Николай кончил Минный класс еще в 1878 г. перед заграничным плаванием на Дальний Восток, но он отдавал предпочтение надводному применению минного оружия.
По следам брата и под влиянием своего командира Щенсновича Михаил Беклемишев уже в 1883 г. поступил в Минный офицерский класс, где встретился с Генрихом Цывинским.
Кстати, служебные пути всех трех братьев Беклемишевых и Генриха Цывинского неоднократно пересекались. Третьим двоюродным братом был сын Александра Петровича, дослужившегося до тайного советника. В свое время именно он помог сыновьям брата поступить в Техническое училище Морского ведомства.
В 1890 г. Г. Цывинский получил назначение старшим офицером на фрегат «Владимир Мономах», который отправлялся на Дальний Восток в составе отряда кораблей, сопровождавших Цесаревича Николая. Как общеизвестно, 11 мая во время нахождения Николая в небольшом городке Оцу, недалеко от Нагасаки, на Цесаревича набросился японский полицейский Цуда Сандзо, успев нанести саблей два удара по голове наследника. Ранения для жизни оказались неопасными, однако крови Николай потерял довольно много. Полицейского скрутили принц Георг и двое рикш, которые и везли будущего императора и принца Георга в открытых колясках. Николаю тут же была оказана помощь.
Цуда Сандзо был осужден и приговорен к смертной казни, которая впоследствии была заменена пожизненной каторгой на острове Хоккайдо, где 30 сентября 1891 года уже бывший «японский городовой» и скончался от пневмонии. Родственники Цуда стали изгоями. В деревне, где родился полицейский, навсегда запретили называть детей его именем.
Официальную версию нападения на Цесаревича выразил российский посланник в Японии Дмитрий Шевич с дикой своеобразной логикой, выработанной односторонним пониманием китайских классиков», ненавидящий иностранцев, гордый и самолюбивый, мечтающий о великих подвигах и перемене своей скромной доли, напал на Цесаревича.
Михаил Беклемишев с интересом прочитал в петербургском еженедельнике «Правительственный вестник»:
«…Торжественная встреча, оказанная в Японии в совершенно исключительной форме Русскому Цесаревичу, которому повсюду отдавались императорские почести, а главное – овационный характер приема Августейшего Гостя самим народом в течение всего путешествия, давно уже мутили закоренелого «самурая», вспоминавшего к тому же, как в его юные годы этот самый народ питал к чужеземцам чувства глубокой ненависти. Восторженный прием в Киото, древней столице Японии, всегда отличавшейся своим антииностранным фанатизмом, довершил дело озлобления в душе преступника. Он не мог перенести рассказов о народном приветствии в Киото… и когда он поутру рокового дня выстраивался в рядах своих товарищей, предназначенных для охранения…, он, надо полагать, уже принял свое гнусное решение».
С тех пор и пошла гулять по России то ли присказка, то ли ругательство – «японский городовой».
Сразу же после известия о покушении от государя была получена срочная телеграмма: «Отставить дальнейшее путешествие по Японии и немедленно идти во Владивосток», что и было исполнено.
Генрих Цывинский не удержался от возможности описать встречу Цесаревича во Владивостоке:
«11 мая 1891 г. отряд под флагом Наследника в пасмурный, холодный, туманный день входил на Владивостокский рейд. С крепости и судов Сибирской флотилии гремел салют, а на пристани были собраны высшие военные и морские власти Дальнего Востока, выстроены шпалерами гимназии и городские школы, а берега и Светланская улица пестрели городскими жителями. Вновь построенная на берегу каменная триумфальная арка «Николаевские ворота», пристани и городские улицы были убраны флагами и зеленью. Суда нашего отряда выстроились вдоль берега в одну линию. Приняв рапорты властей на «Азове», Наследник съехал на берег вместе со свитою и обошел фронт выстроенных войск. «Ура» гремело в воздухе, институтки бросали цветы, а одна мещанка в порыве энтузиазма скинула с себя шелковую косынку и бросила Наследнику под ноги, очевидно, с целью получить на ней отпечаток его ноги, но он аккуратно перешагнул через и, не задев ее, пошел по фронту войска и школ. Приняв «хлеб-соль» и депутатские приветствия, Наследник поехал в собор, в крепость и порт.
Установив фрегат на два якоря фертоинг[3], я с мостика в бинокль обозревал город, который не видел 10 лет. Город значительно вырос и изменился: появились каменные дома, Новый дом с парком главного командира, дом военного губернатора, морской клуб, несколько новых пристаней, коммерческий порт с краном, вокзал железной дороги, а вокруг бухты на горах появились крепостные форты и шоссейная дорога между фортами. Но пресловутая Светланская улица была вымощена лишь в центре, у собора, а в остальном своем протяжении шла по балкам и ухабам, как 10 лет назад…»
Ни братья Беклемишевы, ни сам Цывинский не могли даже подумать о том, что менее чем через пятнадцать лет Владивосток станет колыбелью подводного флота России.
В сентябре 1892 г. Г. Цывинский был назначен помощником Главного инспектора по минному делу и принял деятельное участие в проектировании надводных бортовых аппаратов для выбрасывания мин Уайтхеда (тогда еще они не назывались торпедами).
В русском флоте все, связанные с подводным взрывом, традиционно относились к минному делу. Термин «мина» (заграждения, шестовая, буксируемая и т. д.) прочно вошел во флотский лексикон. Торпеды тоже именовали «самодвижущимися минами». Под этим названием они просуществовали вплоть до середины 20-х годов XX века.
В 1894 г. закончилось испытание новой конструкции аппарата для стрельбы минами (торпедами). Корабли флота получили новое минное вооружение. За разработку этих аппаратов Г. Цывинский получил Высочайшую денежную награду в 1000 рублей, а его сотрудники по минному отделу – Беклемишев (Николай) и Андерсон – по 500 рублей.
Впоследствии он добавил в своих записях:
«По трем специальностям я имел трех талантливых помощников капитанов 1-го ранга Гемера, М. Беклемишева и Шрейбера».
Во время службы в минном отделе Г. Цывинский вплотную сошелся с братьями Беклемишевыми – фанатами минного дела. И если оба Николая Беклемишева были сторонниками усовершенствования надводных минных кораблей, то Михаил грезил на флоте мечтами о скором появлении на флоте нового грозного класса морских кораблей – подводной лодки.
Надводник до мозга костей, Г. Цывинский, как и многие другие моряки, не верил в использование подводных лодок в военно-морском флоте, считая это фантастикой, и на неоднократные заявления младшего Беклемишева о грядущем будущем подводного флота неизменно отвечал:
– Ну! Нашему теляти да волка бы съесть…
Хотя раздумывая о быстром прогрессе в военно-морском флоте, восклицал в сердцах:
– А дьявол его знает!
Это было время перехода от парусного к паровому флоту и от деревянного к стальному судостроению.
Вместе со строительством металлических кораблей шло развитие и морского оружия, в первую очередь минного.
Зимой 1895 г. Г. Цывинский в свое третье прибытие на Дальний Восток принял в Нагасаки клипер «Крейсер» у капитана 1-го ранга Николая Александровича Беклемишева, который сразу же отправился во Владивосток.
Забегая немного вперед, можно отметить, что в начале сентября 1905 г. Г. Цывинского назначили командующим Балтийским отрядом судов, стоявших на Большом рейде Кронштадта под флагом контр-адмирала Н.А. Беклемишева.
Двоюродный брат Михаила и Николая Беклемишевых Николай Александрович в 1906 г. был ранен в плечо во время Кронштадтского бунта и, так и не оправившись от ранения, скончался в 1907 г.
Оставил свои записки о встречах с Михаилом Беклемишевым и Петр Николаевич Рыбкин, сподвижник изобретателя радио А.С. Попова. В своей книге «50 лет на флоте» он писал:
«Главным руководителем и двигателем сложного учебного дела на судах Учебно-минного отряда был флагманский минный офицер Михаил Николаевич Беклемишев. Три брата Беклемишевы были широко известны на флоте, из них особенно выделялся младший брат Михаил Николаевич.
Три брата Беклемишевых обладали замечательными способностями. Они блестяще окончили Морское Николаевское инженерное училище. Солидная подготовка, которой всегда славилось это училище, не удовлетворила братьев Беклемишевых. Они не хотели носить мундир с серебряными погонами. Они старались стать полноценными морскими специалистами и все трое поступили в Морскую Академию. Михаил Николаевич блестяще окончил Академию, где хорошо изучил минное дело, тотчас же был назначен на должность флагманского минного офицера в Учебно-минный отряд и ревностно принялся за свое дело и своей энергией, трудом и своими глубокими познаниями увлекал буквально весь личный состав отряда.
Он вел все учебное дело отряда, обучал минных офицеров, составлял ответы на многочисленные бумаги, поступавшие к нему, отвечал за выполнение учебной программы и за испытания по минному делу, назначенные Морским Техническим Комитетом на текущую кампанию. Он выслушивал многочисленные запросы, жалобы и прочее, и прочее.
Все это заставляло Михаила Николаевича почти целый день сидеть в своей каюте и зарываться в самую гущу бумаг, книг, карт и целых полотнищ таблиц с точным указанием, что на каждую неделю предстоит делать по всем отраслям минного дела двум сменам минных офицеров и 32 сменам минеров. Все это он делал шутя, весело напевая про себя легкомысленные мотивы; он успевал отвечать шутками на бесконечные вопросы надоедливых руководителей смен. Дверь его каюты, выходящая в кают-компанию, была всегда открыта и его неутомимая работа в облаках густого дыма папиросы была у всех налицо. Ему редко удавалось выходить из каюты, чтобы хоть несколько минут отдохнуть, покурить и поиграть в трик-трак, его любимую игру. Но, удивительно, заваленный сверх головы своими делами, он как-то успевал все слушать, что говорилось в кают-компании, и особенно он прислушивался, когда мне приходилось принимать в кают-компании прикомандированных в Учебно-минный отряд морских офицеров других морей и отрядов для ознакомления с беспроволочным телеграфом. Он не пропускал ни одного слова из моих пространных бесед, ни мою пропаганду нового средства связи.
А таких бесед приходилось вести беспрерывно, и отвечая на вопросы молодого мичмана, и уже пожилого инженер-механика корабля. Интересные опыты, которые мне приходилось вести, увлекали почти весь офицерский состав и особенно самого выдающегося из них флагманскою минного офицера. Когда в редкие минуты перед завтраком, обедом или ужином Михаилу Николаевичу удавалось бросить все дела и выскочить из своего кабинета в кают-компанию, то веселый смех, шум, радостные возгласы, приветствия слышны были издалека. Остроумная беседа или полный увлекательности по содержанию рассказ из интересных плаваний, остроумные анекдоты всегда были неисчерпаемыми темами всей дружно живущей морской семьи. Большая начитанность, редкая память, живой ум, остроумный, все это проявлялось у Михаила Николаевича на каждом шагу. Многие годы учебы, бессонные ночи, проводимые за работой, наложили на него свои отпечаток. Он казался гораздо старше своих лет, что очень повышало его авторитет среди окружающей его молодежи, к которой он всегда относился с большой сердечностью и добротой. Особенно он полюбил меня и всегда со мной обращался как с младшим братом. Мне никогда не забыть дивные летние вечера на Транзундском рейде, когда после захода солнца на кораблях спускали флаги и заканчивался учебный день. Молодая, уставшая за день, команда по сигналу разбирала койки, быстро успокаивалась и засыпала.
На острове Тейнерсари в небольшой деревне снимали дачи семьи многих офицеров, и каждый вечер дежурная шлюпка отвозила их на остров.
Офицеры с крейсера «Африка» вместе со старшим офицером также торопились: женатые к своим семьям, а неженатые погулять по живописным уголкам острова Тейнерсари.
Все это показывало, что там жили своей счастливой жизнью. В них молодые хозяйки радостно встречали своих усталых любимых мужей и старались лаской и заботой поскорее забыть проведенный ими тяжелый день и хотя бы последние часы провести вместе.
На борт корабля почти каждый день оставались только вахтенный офицер, я и Михаил Николаевич, приводивший в порядок при полной тишине свои расписания и приказы на следующий учебный день. Наконец и он заканчивал свои дела. Вечером он часто выходил на палубу и, слегка обнимая меня, гулял по палубе вдоль правого борта. Он много рассказывал про устройство корабля, вникал во все мелочи моих опытов и давал очень ценные указания, к кому обращаться за помощью, к кому писать рапорта. Вечер быстро подходил к концу. Вот уже склянки пробили 11 часов. Застучали уключины. Это последняя шлюпка уходила за офицерами на остров.
Наступило время и мне идти в каюту, заканчивать записи в рабочем журнале и тем заканчивать свой трудовой день.
Михаил Николаевич Беклемишев вскоре увлекся новым типом боевого корабля – подводными лодками и сделался большим специалистом в этой только что появившейся новой области морского дела…»
После возвращения с Дальнего Востока Михаил с головой окунулся во флотские будни. Учеба в минном классе, практические плавания на кораблях Минного отряда не оставляли свободного времени для личных дел.
Правда, иногда они с братом Николаем заходили в морское собрание. Где можно было покопаться в библиотеке, встретиться с сослуживцами…