Часть первая
Глава первая. Желудевая девочка
Осенью все деревья в лесу должны ронять листья. Вот они и роняли. Березы – желтые, осины – красные, клены – разноцветные. А старый дуб – коричневые и жесткие, будто кожаные. И хотя так случалось из года в год, каждое дерево жалело свои листочки. И вот березы шумно вздыхали, осины дрожали не столько от ветра, сколько от жалости, клены подолгу раздумывали, прежде чем отпустить еще один листик.
Только старый дуб не показывал своей грусти, а ему было, пожалуй, тяжелее, чем всем. Ведь он расставался сразу и с листьями, и с желудями. Все лето растил он своих малышей, качал на ветвях, грел и укрывал. И теперь загорелые крепыши один за другим смело прыгали вниз. Они так торопились начать самостоятельную жизнь, что нередко забывали попрощаться с дубом. Но старик не обижался – он знал, как сейчас волнуются его малыши. Он и сам волновался. Как-то придется им там, на земле? Не всем ведь посчастливится спрятаться среди травы, закопаться в мягкие листья и перезимовать.
«Сколькими из вас, несмышленыши, пообедают сойки да белки, – горевал про себя дуб. – Ну а те, что попадут в карманы мальчишкам – и вовсе пропащие. Вами будут кидаться да стрелять из трубочки, потом вы будете сохнуть по пыльным углам, пока вас не выкинут вместе с сором».
Дуб то ли забыл по старости лет, то ли просто не знал, что дети подбирают желуди не только для того, чтобы кидаться. Из желудей ведь получаются, если немного потрудиться, маленькие легкие лодочки, и блестящие бусы, и крепкая кукольная посуда…
А питомцам старого дуба судьба выпала совсем необычная – из них сделали человечка. У человечка все было, как полагается – и руки, и ноги, и туловище. И голова была, хотя и желудевая, но на месте. Человечку даже волосы приклеили из клочка сухого сена. А когда его к тому же одели в платье из блестящей конфетной обертки, всем стало видно, что это – девочка. Не очень, правда, красивая и довольно лохматая, но зато смешная. Имя ей придумали тоже веселое – Зюка.
Чтобы Зюка не скучала по лесу, дети поселили ее отдельно от других игрушек – на подоконнике, среди горшков с цветами. И всю долгую зиму, пока люди ходили в тяжелых шубах и сапогах, редкая игра обходилась без нее. Смешная желудевая девочка всем напоминала о солнце, о пятнистых лесных тропинках и загорелых босых ногах. Но весной, когда солнышко снова стало горячим и просохли дорожки в саду, Зюка все чаще оставалась одна на подоконнике. И, знаете, это было совсем не весело. Она поднималась на цыпочки и заглядывала за оконный переплет. На улице кричали и бегали дети, качались на ветках птицы. Из распахнутой форточки пахло мокрой землей. Но от этого Зюке не становилось веселее.
Потом пришла пора желудям просыпаться под прошлогодними листьями и выталкивать из своего тела толстые ростки. Тут уж в Зюкину голову стали приходить и вовсе странные мысли. «Хорошо бы сейчас покачаться на ветке… Хорошо бы потрогать маленькие листики… Я, пожалуй, согласилась бы даже мокнуть под дождиком… С меня сразу бы смыло всю пыль… Ведь меня не вытирают тряпкой, как подоконник…».
Так думала Зюка, а желудевой головой, учтите, думать совсем не легко. Наверно, поэтому она не сразу заметила, что в открытую форточку влетела Сорока. Зато Сорока тут же разглядела блестящее Зюкино платье среди кактусов и бегоний. Эта птица вообще все очень быстро разглядывала. Если уж родилась на свет Сорокой и кормишься возле человечьего жилья, зевать не приходится! Сорока и не зевала: она еще на лету начала высматривать, где что плохо лежит. Но в комнате, как назло, был порядок, и ничего плохо не лежало.
Сорока села на письменный стол передохнуть и сказала: «Надо же! Ничего интересного! Одна кукла, и та желудевая… Стоило из-за этого оставлять форточку открытой!» (Она никогда не сомневалась, что форточки только для того и открываются, чтобы сорокам было удобнее влетать в человеческие дома).
«Стоило оставлять форточку! – повторила Сорока и с досады клюнула абажур на лампе. – Когда буду выбираться отсюда, постараюсь задеть ее крылом, чтоб захлопнулась. Нечего сбивать с толку добрых сорок!».
Зюка прекрасно поняла все-все, что сказала Сорока, и перепугалась. Она знала: когда форточка закрыта, в комнате становится совсем тоскливо. И листья бегоний не качаются… и землей не пахнет. И птичьих голосов не услышишь… И она набралась смелости попросить Сороку:
– Пожалуйста, не закрывайте форточку!
– Ишь ты, по-сорочьи понимает! – удивилась Сорока и глянула на Зюку круглым глазом. – А платье у тебя ничего, блестит. Не прихватить ли мне его с собой в лес? До страсти люблю все блестящее!
– В лес? Так вы летите в лес? – обрадовалась Зюка. – А не возьмете ли вы и меня вместе с моим платьем?
– Да на что ты годишься? Горстка желудей, и те за зиму стали тверже камня. К тому же тебе следовало бы знать – сороки желудей не едят. Мы же не сойки какие-нибудь!
– Возьмите! Возьмите, пожалуйста! – просила Зюка. – Я здесь никому больше не нужна.
– Можно подумать, у нас в лесу ты будешь кому-нибудь нужна! Нет! Мне просто перестало везти, вот и все! На той неделе этот железный мотоциклист… Тащила-тащила от самой городской свалки, чуть не надорвалась… А потом оказалось, что с него даже шлем не стащишь… Он у него вместе с головой сделан… Попробовала вместе с головой открутить, так этот безобразник не дается… Дерется, кричит… ничего себе игрушечка! Так и пришлось бросить… А ведь только из-за шлема с ним и связалась. Уж больно блестит… Если б знать, что не снимается…
– Но мое платье тоже блестит. И совсем легко снимается… Я вам сама его отдам, – продолжала уговаривать Сороку Зюка.
– Разве и вправду взять тебя? Ты за зиму высохла, нести – тяжесть невелика. А здесь с тебя платье сдирать опасно – еще придет кто-нибудь. Так и быть! Летим!
С этими словами Сорока прыгнула со стола на подоконник, схватила клювом Зюку за волосы, да и вылетела все в ту же форточку.
Глава вторая. Путешествие в сорочьем клюве
Сороки не поднимаются очень высоко. Летать быстро они тоже не умеют. Поэтому Зюке совсем не было страшно. Путешествие, пожалуй, оказалось бы совсем приятным, если бы не частые остановки на крышах, заборах и мусорных ящиках.
Не могла же Сорока из-за какой-то желудевой девчонки отказаться от удовольствия узнать свежие известия! От обеда она тоже не думала отказываться, а его найти было ничуть не легче, чем новости. Чтобы Зюка не пропала, пока она беседует с воробьями и воронами или проверяет помойки, Сорока всякий раз прятала ее. И девочке приходилось подолгу лежать то на крыше за трубой, то в грязном водосточном желобе, а то и вовсе торчать вверх ногами в щели между досками.
Но ей и в голову не приходило жаловаться – ведь путь их все-таки лежал в лес! Она только очень боялась, как бы Сорока не забыла про нее и не улетела одна. Но разве могла Сорока забыть про блестящее Зюкино платье!
Наконец Сорока управилась со своими делами и сказала:
– Ну, готовься – скоро будем в лесу. Так тебя куда доставить – на Большое Болото или на Просеку? Я бы на твоем месте выбрала болото – там хотя и сыровато, но зато совершенно безопасно. Впрочем, и на Просеке можно прилично устроиться. По слухам, там живет тетка Гадюка, поэтому из наших лесных туда никто не заглядывает. А тебе-то она неопасна!
– Мне бы хотелось жить на поляне… Там растет, знаете, такой большой-большой дуб, – возразила Зюка.
– На поляне? У дуба? Ну и выбрала местечко! Там ведь совершенно негде спрятаться!
– А я и не хочу прятаться. У меня ведь нет врагов.
– Нет, так будут! Жить в лесу и не прятаться! Да ты еще глупей, чем я думала! Но учти – на этой поляночке ничего хорошего тебя не ждет! Там с утра до вечера такое творится! А иногда и по ночам… Вот уж где хватает всяких врагов! Вот уж ни за что не поселилась бы в столь беспокойном и опасном месте! Впрочем, мой совет – твое решение. – И, несколько обиженная, Сорока, подхватив Зюку, полетела к старому дубу.
Сорока очень торопилась поспеть домой до заката солнца. Но все-таки, когда она опустилась на толстую дубовую ветку, ни одного светлого лучика не бродило среди молодых листьев. Сорока посадила Зюку в развилку ветвей и сказала: «Готово, приехали! Ну, снимай платье!».
Зюка посмотрела вниз. Из-за деревьев на поляну быстро выползали серые сумерки. Вечерняя сырость шла следом за ними. Ветка качалась от свежего ветра. Девочка поежилась. А Сорока поторапливала:
– Скорей снимай! Мне еще до темноты надо к себе в гнездо попасть!
– А нельзя ли мне сегодня переночевать у вас? – попросила Зюка.
– Ишь чего придумала! Чтоб кто-нибудь, кроме меня самой, знал, где мое гнездо? Этого еще не хватало!
– Тогда не могли бы вы прилететь за моим платьем завтра? Здесь, наверху, такой сквозняк…
– Оставить платье? Чтоб тебя утречком кто-нибудь вместе с ним спокойно унес? Чтоб я еще и тебя зря тащила из самого города? Нет уж, хватит с меня одного игрушечного мотоциклиста!
– Как же мне быть? – совсем тихо спросила Зюка.
– Это уж твое дело! Сама захотела в лес. А лес тебе – не цветы на подоконнике… Нет, вы посмотрите на нее! Просит-умоляет, ей одолжение делают, а она? Не может ночку голая посидеть! Неженка несчастная! – раскричалась Сорока.
– Возьмите платье! – заторопилась Зюка. – Возьмите, только не сердитесь!
Стоило Сороке получить блестящее платье, как она сразу успокоилась. И ей стало даже немножко жаль Зюку.
– Ишь как дрожит! Так немудрено и с ветки свалиться! – пробормотала она. Потом подумала и решила: – Вот что! Тот нахал, которого я имела глупость приволочь в лес на той неделе, по-моему, прекрасно устроился в заброшенном муравейнике. Спущу-ка я и тебя вниз – там не так дует. Спрячешься в корнях дуба. А захочешь – так и прилечь можно на мху. Чем тебе не постель! Желуди в такой целую зиму спят…
И Сорока опустила Зюку на землю, подхватила серебристое платье и с чистой совестью полетела к своему гнезду. А Зюка осталась в лесу совсем одна. Так, по крайней мере, ей показалось сначала.
Желудевая девочка сидела на земле, среди высоких травинок, кусочков коры, веточек и прочего лесного сора, и голова у нее слегка кружилась. Она вдруг почувствовала, что очень устала за день. Но тут ей на макушку упала холодная капля. Это травинки напоминали, что уже выпала роса и совсем скоро на землю придет темнота. Нужно было позаботиться о ночлеге.
По сорочьему совету Зюка устроила себе постель в корнях дуба. Только она успела набрать прошлогодних листьев (а это было не так просто, как может показаться, ведь сквозь них уже проросла молодая трава, и приходилось осторожно снимать каждый листок, чтобы не поломать тонкие стебельки)… Только она успела набрать листьев и выбрать изо мха колючки, как стало совсем темно.
Глава третья. Ночь в лесу
Постель получилась мягкая, сухие листья еще сохранили солнечное тепло, а толстые корни дуба хорошо заслоняли от ветра. И усталая Зюка, конечно, заснула бы очень быстро, если бы вдруг не послышались какие-то шорохи и шлепки. Потом совсем рядом кто-то заговорил, видимо, сам с собой.
– Здесь или не здесь? И чего стоило хорошенько запомнить место! Тогда уж наверняка была бы с добычей!
– Ой, – со страхом подумала Зюка, – уж не я ли эта добыча? – И она вспомнила предупреждение Сороки о том, что ничего хорошего ее под дубом не ждет и что место это – опасное.
Между тем шлепанье и шорохи прекратились, а чей-то голос продолжал:
– Что-то не видно. Придется посидеть. Уж при луне-то я всякого разгляжу – пошевелись только!
– Ой, это меня, меня ищут! Неужели в лесу и вправду нельзя не прятаться? – совсем испугалась Зюка и замерла, боясь зашуршать листьями. Долго она лежала тихо-тихо, у нее даже спина устала. Неизвестного охотника тоже не было слышно.
Но вот над поляной взошла луна. Она светила так сильно, что стало видно, как пляшут в воздухе тоненькие комарики.
Опять послышались тяжелые шлепки, какая-то возня…
– Ну, теперь пропала, – подумала Зюка и зажмурила глаза от страха. Однако шлепки становились все реже, их сменяли тяжелые вздохи. Потом все тот же голос, но уже не страшный, а просто усталый, сказал:
– Разве это комары? Так, дохлятина какая-то. Нет, не то место, не то. Там их видимо-невидимо было, и самых жирных. С этими детками все перезабудешь! Опять охоту упустила, пока спать укладывала!
Тут Зюка набралась смелости и выглянула из-под листка. В белом лунном свете мимо нее прошлепала по сырой траве большая глазастая жаба.
– Ну и трусишка же я! – засмеялась Зюка. – Она тут комаров стерегла, она желудей не ест. Можно спать совершенно спокойно!
Но спокойно спать опять не пришлось. Чьи-то частые шажки приближались к дубу с дальнего конца поляны. К то-то, тяжело ступая, сердито фыркал и ворчал:
– Безответственность и беспечность! Выбрать местечко на самом виду! И спит себе, будто ей совсем ничего не угрожает…
«Неужели это я так плохо устроилась? – подумала Зюка и на всякий случай с головой залезла под листья. – И что же это мне угрожает?».
А ворчанье между тем продолжалось:
– Нет, подумайте, родиться белкой и даже в дуплах ничего не понимать! Так низко-низко-низко… Раз-два и Гадюка залезет! А Чуфырка – стереги… А Чуфырка бегай всю ночь, ног не жалей. Мало мне жабьих детей и глухого дятла в придачу…
«Я, кажется, совсем не белка. Это не про меня, – успокоилась Зюка и выглянула из-за дубового корня. Но увидела только, как шевелятся в лунном свете папоротники. – Чуфырка! Вот так имечко! Еще смешнее моего. И чем его рассердили жабьи дети?» – раздумывала Зюка, лежа с открытыми глазами. Наконец она решила: «Кто бы ни был этот Чуфырка, – он не вредный, раз всех стережет».
Тут опять послышалось знакомое топанье, и Зюка заранее уселась так, чтобы видеть всю залитую луной поляну. Листья папоротника зашуршали, часто-часто закланялись, потом на низкую травку легла большущая косматая тень, а потом… Потом Зюка увидела ежика. Коротких ног ежика не было видно и, если бы не топот, пыхтенье и ворчанье, можно было бы подумать, что он катится по земле, как заводной. Так быстро он бежал.
– Так вот кто такой Чуфырка! – обрадовалась девочка. Маленький, а молодец какой! Но чем его все-таки рассердили жабьи дети? И почему к ним в придачу глухой дятел? Наверно… Что «наверно», Зюка не придумала, – потому что уснула.
Глава четвертая. Домик-лукошко
Но долго проспать ей не удалось. Ведь в лесу просыпаются очень рано. И вот на самой утренней заре желудевую девочку разбудил – нет, вовсе не теплый солнечный лучик и не птичье пение. Она проснулась от громкого крика. Зюка села на своей постели и огляделась. Совсем невысоко над землей, на ветке большой ели сидела хорошенькая белочка. Белочка сердито размахивала хвостом, сердито цокала языком и сердито ругалась:
– Ни стыда ни совести! Опять этот нахал рвет шишки с моей ели!
С дуба, под которым сидела Зюка, кто-то совсем спокойно отвечал:
– Я уже много раз объяснял вам, барышня: в лесу все общее, в лесу нет «твоего» и «моего»!
– Твоего, может, и нет, а уж мое-то есть! – завизжала белка. – Я нашла эту ель, я нашла это дупло, я тут, на этой поляне, живу! – От злости она прижала уши и сморщила нос так, что стало видно зубы. Зюка решила, что белке это очень не идет.
– Но пора бы заметить, соседка, что и я, некоторым образом, тут живу… – ответили белке с дуба.
– Ты… ты… тебя давно выселить надо! Долбишь-стучишь целыми днями – никому покоя не даешь!
– Да как же мне не долбить, ежели я дятел! Меня и родители когда-то назвали Долбиком… Можно ли не оправдать их надежд?
– Долбежкой тебя надо было назвать! У, тупица, добраться бы мне до тебя!
– Хорошо, что у некоторых лапы коротки…
– Это у кого – у меня короткие лапы? Да я самая красивая белка во всем лесу! Спроси у кого хочешь…
– У кого же здесь спрашивать? Вы столько твердите о своей красоте, что может и вправду показаться… Вы всем здесь это внушили…
– Спросите у меня. Мне никто ничего не внушал, – вмешалась в спор Зюка, – и я скажу – вы очень красивая белка. Только когда не визжите, не приседаете, растопырив лапы, и не морщите нос…
– Неужели я опять морщила нос? Какой ужас! От этого же морщины получаются! Спасибо за замечание, я больше не буду! – Тут белка вспомнила, что никогда раньше не видела Зюку, и спросила:
– А ты кто такая?
Зюка сказала.
– А как ты здесь очутилась?
Зюка сказала.
– А что ты собираешься у нас делать?
Зюка сказала.
– Жить? – удивилась белка. – Но где? – Она оглядела Зюку и заявила громко и уверенно:
– Ты такая нескладная – на дерево тебе не залезть, летать, по-моему, тоже не умеешь. Может, скажешь – ты способна выкопать норку? Не с твоими силенками… У тебя ни теплой шерсти, ни даже захудалых перьев нет! Лучше бы уж оставалась на своем подоконнике…
– Вот и Сорока так говорила, – совсем грустно сказала Зюка и опустила голову.
– И надо было послушаться! Будешь теперь ныть целыми днями, как этот красный из муравейника…
– Какой красный?
– Ну, тот, которого Сорока еще на той неделе притащила. Тоже, небось, просился. А теперь ему все не так. А он посильней тебя будет. Железный. И говорит, что заводился раньше.
Тут в разговор вступил дятел, который давно уже слетел пониже, чтобы лучше слышать:
– Подождите расстраиваться, голубушка, – сказал он Зюке. – Мотоциклист ведь ничего не старался делать. Как упал в заброшенный муравейник, так там и сидит. Только ругает все время лесные порядки да повторяет: «Вот там, где я жил раньше…». Может быть, он просто больше ничего не умеет?
– А она-то, о на-то что умеет? – сердито спросила белка.
– А вы, девочка, – продолжал дятел, не обращая внимания на рыжую красавицу, – вы смастерили такую славную постель, да еще в темноте. Значит, и домик у вас может получиться. Я даже придумал, из чего его лучше всего сделать. – И дятел показал Зюке круглое лукошко, которое валялось в кустах.
– И правда! – закричала белка. – Как это я про него не вспомнила? Оно же еще с прошлой осени здесь валяется. Мальчишки зафутболили, да и не нашли потом. Перевернуть – вот и крыша над головой! – И Рыжуля на самом деле перевернула лукошко, а заодно уж и лесной сор вытрясла, и траву примяла. Белка делала все так красиво и ловко, что Зюка залюбовалась. Но у Рыжули опять переменилось настроение:
– Долго ты будешь на меня глаза таращить? Думаешь, я тут за тебя все делать буду? Думаешь, у меня своих дел нет? Нет уж, устраивайся дальше сама, голубушка! – И белка ускакала, подняв ветер пушистым хвостом.
Теперь Зюка могла спокойно рассмотреть свое жилище. Под лукошком было довольно уютно, но щелочки в плетеном дне не обещали ничего хорошего. Сейчас, правда, в них пролезали солнечные лучики. Но что будет в дождь? А в боковой стенке и вовсе светилась большая дыра.
«Ничего, – решила Зюка, – это будет окошко. А щелочки можно чем-нибудь заткнуть… Мхом, например».
И она немедленно принялась чинить крышу. Но дело, надо сказать, еле двигалось. Очень уж маленькой и слабой сделали Зюку дети!
Неизвестно, сколько бы дней пришлось девочке конопатить крышу, если бы на помощь не прилетел Долбик. Дятел острым клювом выщипывал кусочки мха и аккуратно запихивал в щелки. Скоро в бывшем донышке лукошка не осталось даже самой маленькой дырочки. Покончив с крышей, дятел ненадолго слетал куда-то и вернулся с большим пауком в клюве.
– Но зачем мне паук? – удивилась Зюка. – Он такой неприятный!
– Да не надо его никуда прятать! Мы посадим его на окошко. Не пройдет и дня, как у вас появятся отличные занавески. И будьте спокойны, никакая муха, никакой комар уж не посмеют влететь к вам без разрешения.
«Но я же и не собиралась никого никуда прятать», – подумала Зюка. И тут ей вспомнились слова ежика про глухого дятла. Не Долбика ли имел в виду ночной сторож? Поэтому она не стала поправлять своего помощника, а просто поблагодарила его, как умела.
Когда к вечеру Рыжуля заглянула к Зюке, она не узнала старого лукошка. Пол был застлан коричневым ковром из дубовых листьев, в углу стояла зеленая моховая постель, очень мягкая и удобная. А дыра в стене была уже на четверть затянута кружевной паутиной.