Пошел Ивашка в слободу судьбу пытать. Безумная Ульянка жила на самой окраине Заречной, у самой что ни на есть речки – на отшибе. Старая покосившаяся изба с почерневшими бревнами, наклонившийся гнилой забор. Над домом – закопченная труба, по ночам, из которой, частенько видели вылетающие искры, и силуэт темный, верхом на метле. Во дворе огромная черная псина на цепи, непонятно какой бесовской породы, с горящими глазами и кровавым языком, страшными желтыми клыками. В общем, нечистое место.
Зашел Иван в дом. Посреди комнаты за столом сидит сама хозяйка и ощипывает перья у дохлого ворона, молодая еще ведьма Ульянка. На ней тужурка кожаная с железными заклепками и цигарку она с дурьей травой покуривает. На вид из себя вроде и ничего, сексапильная бабешка: и кожа бела, и рожа кругла, и груди большущие, волосы чернющие по плечам болтаются и ухмылочка флядская. Но глаза уж больно дикие, взгляд косой. А из граммофона бесовская музыка ухает и по стенам вместо икон рожи патлатые, богомерзкие.
– Ну, с чем добрый молодец, пожаловал? – спрашивает и гаденько так улыбается.
– А вот, – говорит Иван, – дело у меня к тебе, уважаемая. Хочу, – говорит, – узнать сущность свою скрытую, экзотерическое своё происхождение и предназначение, в свете мирового, стало быть, космогонизма.
– Вижу, вижу, умаялся ты душой, и помочь в принципе могу, – стервоза говорит, – но ведь известно, за так и клоп не пёрнет.
– Заплачу, сколь есть, какой разговор, а мало – так отработаю. Могу дров поколоть, огород вскопать, воды нанести, а то и евротический массаж по хребту провести. Одно только – душу свою бессмертную, извини, ни за что ни продам.
– Да нужна мне сто лет душа твоя голодранская, – ведьма отвечает, а сама все глазом своим сверлит (простипома коварная!). А заплатишь ты мне унижением своего мужского достоинства. А не согласен – двери знаешь где!
– Ну ладно, – Иван говорит, – ради научного познания согласен!
А сам думает: «Ладно, ладно, шалава маргинальная, если что – в долгу не останусь!»
Тут Ульянка из-за стола выходит, руки в боки и говорит:
– Ну, раздевайся друг-Иван.
Иван разделся.
– Теперь повернись к оконцу передом, а ко мне задом, и наклонись!
– С ума сбрендила лахудра проклятая! – взвился Иван.
– Уговор дороже денег, Ванюша, – ведьма отвечает.
Делать нечего, нагнулся Иван.
– А теперь Ванюша, друг сердечный, я тебя пальчиками пощекотать желаю, раздвинь ягодицы.
И только Иван-не-Иван сделал сие как ведьма засадила ему что-то внутрь, и зажгло внутри адским пламенем. То был большущий чилийский перец. От Иванова крика стекла в окошках полопались и стаи ворон в испуге взвились в небо с соседних деревьев и крыш, а проворная бесовка вскочила к дураку на закорки, сунула ему в зубы железные удила, накинула уздечку и поскакала на голом Иване не разбирая дороги, да еще плетью нахлестывает.
А в это время на дворе темнеть начало. Они неслись в ночи, и ведьма дико хохотала, хрипло выкрикивая страшные заклинания и ужасные древние имена прародителя зла. Постепенно, при скачке, Иван начал приходить в себя. Он увидел, что они несутся по каким-то лесным дебрям. Он с ужасом понял, куда они направляются! На Лысую гору! На сатанинский шабаш и там его, Ивана, принесут в жертву. И еще он понял, что надо немедля что-то делать, пока безвозвратно не погиб. К сожалению, Зло не нужно придумывать, оно гораздо ближе, чем нам кажется.
Сами собой стали вспоминаться слова молитвы и оберегов-заклятий, те, что в детстве учила Ивана бабушка. «Сгинь! Изыди! Рассыпься в прах, нечистая!», – закричал Иван, осеняя себя крестным знамением. Нечеловеческим усилием он схватил ведьму за руки и бросил через себя далеко вперед на торчащий из земли осиновый пенек с острым сломом. Ведьма упала с диким ревом на это случайное копье, пронизавшее ее плоть насквозь.
…на осине извивалось отвратительное существо, окончательно потерявшее остатки человеческого облика, в агонии хрипя и изрыгая кровавую пену. Голый Иван сидел на земле – его нестерпимо трясло, и вдруг, словно окончательно прорвало, и вывернуло наизнанку – слезы и сопли хлынули нескончаемым ручьем, рвота подступила к горлу и тут же начала изрыгаться, мысли ослабли, мочевой пузырь опустился, и он мочился под себя. Очнулся наш непутевый герой от холода. Он лежал на той же поляне, где произошел ночной кошмар.
В лесу светало. Холодный туман полз между деревьев. Иван с трудом сел, грязный, посиневший от холода, ободранный в кровь, совершенно опустошенный (духовно и физически) и жутко воняющий. Он кое-как поднялся. В голове звенело, земля покачивалась и уплывала из-под ног, сознание мало что отражало, эмоции задеревенели. Он тупо огляделся, вспоминая события прошедшей ночи, а когда увидел то, что осталось от ведьмы, рвотные судороги опять свели горло, но блефать было нечем. Иван отвернулся, в голову почему-то пришла только одна глупая мысль: «За что боролась – на то и напоролась».
Иван брел, шатаясь и ничего не видя перед собой, совершенно не заботясь о направлении. Шел, потому что надо было идти. Голова кружилась, неясные видения и отрывочные мысли проносились, смешиваясь с мелькающим светом и стволами деревьев. Сознание пыталось уцепиться за что-нибудь, но это что-нибудь постоянно ускользало на зыбкой грани реальности и грёз наяву. И вдруг он ощутил как бы щелчок внутри, как будто что-то включили, и услышал голос, вроде бы свой собственный голос, но говорящий совершенно незнакомо, другим тембром:
«По мирам и по вселенной
Пролетишь звездой нетленной,
Лишь сжигаемый одной
Жаждой истины святой.
И познаешь боль, и радость,
И познаешь грех и святость,
И падения и взлеты,
И богатство и войну,
И любовь и нищету.
Все познаешь, все увидишь,
Иль прозреешь, иль погибнешь.
Но не будет счастлив тот
Кто вкусит познанья плод,
Потому что он узнает:
«Абсолютных не бывает
истин не Земле…«».