Все описанные ниже события и действующие лица,
являются вымышленными. Любые совпадения случайны.
Я проснулась от собственного крика. Опять кошмар. Во сне и наяву вижу одно и то же. Не просто вижу, я слышу её.
Иногда она говорит со мной очень тихо, с мольбой о помощи. Но чаще она требует, кричит… Жутко просыпаться среди ночи от ощущения, что чей-то взгляд прожигает в тебе дыру. А еще страшнее осознавать, проснувшись, что ты уже месяц как живёшь одна и смотреть-то на тебя некому. Но! Проснувшись, ты видишь её. Она сидит у твоей постели и просит или требует ей помочь. Но забывает сказать, как я могу это сделать. Обычно её хватает на пару-тройку дней. За это время она понимает мою бесполезность. И вздохнув или махнув на меня рукой, обречённо уходит прочь. Потом появляется снова. Обычно, но не в этот раз…
Она ходит за мной уже вторую неделю. Всё это время, засыпая и просыпаясь, я вижу, одно и то же: её уже почти разложившееся тело и тёмные провалы вместо глаз. Я стала ощущать запах, чего не было раньше. От неё пахнет сырой землёй и хвоей… да именно так, не трупным запахом разлагающейся плоти, а хвоей и землёй.
За некоторое время до описываемых событий…
Я просыпаюсь от того, что что-то щекочет мой нос. Открыв глаза, вижу улыбающегося мужа. Он еле дотрагивается пёрышком до моего лица и смеётся, видимо получая удовольствие от своего занятия. Я хватаю его за правую кисть и целую родимое пятнышко на ладошке супруга в виде четырёхлистного клевера и примерно такое же по размеру. Как же я обожаю эти руки.
– Доброе утро, любимая! – всё так же улыбаясь, Витя левой рукой достаёт из-за кровати огромный букет ромашек и протягивает мне. – Ты у меня уже совсем взрослая.
Точно, сегодня же у меня день рождение, мне исполняется двадцать семь лет. Вечно из-за предшествующего праздника забываю о себе. Не верьте тем, кто говорит, что здорово, когда день рождение выпадает на праздник. Ничего хорошего в этом нет. Все будут отмечать праздник, а про Ваш день рождение даже не вспомнят. Со мной всегда было именно так. Всегда – это до замужества. Муж, это единственный человек, для кого мой день рождение стал важнее любого праздника. Даже любящие меня родители, у которых я была единственным и долгожданным ребенком, предпочитали отмечать новый год. На мой же день рождения оставались всего лишь вяленькие поздравления, ведь родилась я первого января.
– А где ты достал зимой ромашки, да ещё и на утро после нового года, когда вся столица и её окрестности или ещё спят или, проснувшись, решают, чем бы опохмелиться? – улыбаясь, и зарываясь лицом в цветы, спрашиваю я.
Каждый следующий мой день варенья, стараниями любимого мужа однозначно становится гораздо лучше предыдущего, хотя куда уж лучше. Вечно мой неугомонный и движимый новыми свершениями и подвигами Витька, стремиться к совершенству. Каждый год он выдумывает что-то новое.
В прошлом году меня разбудил дед мороз, стучащий посохом в окно, выглянув в которое я увидела не только его со снегуркой, но и настоящие сани, запряжённые тройкой лихих скакунов, в которых седел поджидавший меня супруг с мешком подарков.
Виктор говорит, что день рождения – это самый главный день в жизни каждого человека и я с ним полностью согласна, ну почти полностью. Для меня важнее моего дня рождения стал день рождения моего любимого зайки, ну а скоро к нему прибавится ещё и день рождения нашей малютки, имя которой мы не выбирали, оно само у неё как-то появилось. С первых дней, как только муж узнал о моей беременности, он говорил, что хочет доченьку. Не сына и наследника, как большинство мужчин, а именно дочку. Косички ей буду заплетать, говорил Виктор. Когда же на УЗИ нам наконец-то сказали пол ребёночка, супруг произнёс фразу, которая решила вопрос с именем раз и на всегда. «Богом данная!» Он говорил это с такой радостью и умилением, что мне лишь оставалось ответить: ну, раз Богом дана, значит, Богдана её и назовём. И ничего, что звучит чудно, главное, что это правда.
– Чего задумалась? Одевайся давай, нас уже ждут, – тормоша меня за руку, проговорил муж. Хохоча, я соскользнула с кровати и открыла шкаф.
– Форма одежды какая? В пир или в мир?
– Праздничная, колобок мой, праздничная, – улыбаясь, ответил Витька.
Сам он уже был одет. На нём были джинсы, водолазка и пиджак.
– Ну и что я, по-твоему, могу на себя натянуть праздничного с таким животом, – улыбаясь в ответ, недоумевала я.
– То, что тебе удобно. Мы будем в помещении.
– Это совсем другой разговор, – как ребёнок, радуясь предстоящему сюрпризу, проговорила я.
Я одела эластичные джинсы, мягкий вязаный свитер на пуговках и водолазку с зайкой. Выйдя в прихожую, села на пуфик, где муж надел на меня сапожки и пуховик. Мы закрыли квартиру и выйдя из подъезда сели в машину, заранее разогретую предусмотрительным супругом.
– Зай, я забыла ромашки в воду поставить, пока вернемся, они завянут, дай ключики, я быстро, – стала канючить я.
– Может ну их? Я тебе ещё куплю, – предложил примирительно Витя.
– Нет, не надо других, этими ты меня поздравил, дай ключи.
– Сиди уж, быстро она, – улыбаясь, проговорил муж и скрылся в подъезде.
У меня вдруг ни с того ни с сего схватило сердце. Я попыталась вздохнуть и поняла, что от боли не могу даже пошевелиться, не то, что дышать. Я захотела закричать, чтобы кто-нибудь позвал мужа, но не смогла этого сделать. Сердце отпустило буквально через пару минут. Отпустило так же резко, как и схватило. Подняв глаза, я увидела Витьку, выходящим из подъезда. Он что-то весело насвистывал себе под нос. Так как сердце уже не болело и вроде как даже ничем не напоминало о случившемся, супругу я ничего не сказала. Но на душе залегло какое-то беспокойное чувство.
– Нас уже заждались, – как ни в чём небывало, проговорил Виктор и сел на водительское кресло, подав мне плотный чёрный шарф. – Садись назад и завязывай глаза, так будет интереснее. Или можешь лечь, доспишь, как приедем в храм, я тебя разбужу.
– Куда? – не веря своим ушам, переспросила я, пересев назад и устроившись поудобнее, задумалась.
Храм. Так получилось, что я родилась в середине восьмидесятых, когда многие люди, наплевав на запреты власти, резко стали верующими. Мои же родители так и остались атеистами до конца своей недолгой жизни. Посему, и меня крестить было некому. Потеряв родителей несколько лет назад, я серьёзно задумалась о существовании всевышнего. Мною было прочтено немало литературы о всевозможных верах. Ни ислам, ни иудаизм, ни буддизм не стали мне близки. А вот христианство заинтересовало. Я начала изучать его разновидности и пришла к мнению, что католицизм мне ближе, чем православие и протестантизм. Я даже нашла католический собор на Малой Грузинской улице, но вот зайти в него так и не решилась.
Позже, познакомившись с Витей, мы не раз обсуждали тему вероисповеданий. Несмотря на то, что мой супруг был старше меня всего на пару лет и вырос в детском доме, он был крещён. В небольшом городке на окраине Екатеринбургской области находится госучреждение, в котором вырос Витя, а рядом стоит православная церковь. Он не раз рассказывал, как нянечка тайком от директрисы, водила туда деток. Человеком она была верующим, да ещё и бездетной, поэтому детдомовские детишки, несмотря на отсутствие родителей, выросли в любви и заботе этой женщины. Я всегда с придыханием слушала рассказы мужа о вере, Боге и долге. Но склонить меня к православию, а тем более к походу в храм, у него никак не удавалось. Вот теперь, наверное, настал момент.
«В какой же из храмов мы приедем сначала? Католический или православный? И что изменится от того, что я их наконец-то посещу?» – в моей голове была куча думок, но Виктор будто бы подслушав мои мысли, ушёл от прямого ответа.
– В какой храм едем, вероятно гадаешь? Никаких вопросов не задавай, всё узнаешь позже, – проговорил муж, сосредоточившись на вождении.
Я завязала глаза и прилегла. Знаю, что нужно сидеть, да ещё и пристёгиваться, но эту машину я люблю именно за то, что второй и третий ряд, после переделки их во что-то наподобие между диваном и кроватью, действительно располагает ко сну. Точнее зад авто стал таким после того, как Витька сгонял машину к своим ребятам в мастерскую. В любом случае, вот уже три месяца, я ездила в машине практически всё время в лежачем положении.
Выруливая на шоссе, муж напевал какой-то мотивчик и был весьма собой доволен, из чего я сделала вывод, что всё идёт по плану. Под мурлыканье супруга и шуршанье шин, я провалилась в сладкий сон.
Меня разбудил скрежет металла, открыв глаза, я даже не сразу поняла, где я. Мою голову раздирало от боли, в ушах шумело, в горле стоял ком. Я не могла пошевелиться, а хотелось кричать. В салон потянуло запахом гари, приподняв над сиденьями голову и стянув с глаз шарф, я увидела горящую машину. Нет не нашу, а ту, что влетела нам в лоб. Нам…
– Витя… Витя… – я кричала из последних сил, кричала настолько сильно, насколько могла. Оказывается шептала.
Какой-то шум, голоса и вот чьи-то руки тащат меня из машины, точнее из того, что осталось от неё. Я продолжаю звать мужа, звать его, чтобы убедиться, что с ним всё в порядке, а меня всё тянут и тянут… Я не понимаю, сколько это длится, я не понимаю, зачем они это делают и почему не ищут Витю, пока мой взгляд не падает на окровавленное, но пустое сиденье водителя и на руку, лежащую почему-то отдельно от тела, под лобовым стеклом, точнее на его осколках. Когда мой взгляд выхватывает из череды картинок, безымянный палец на этой руке, точнее кольцо, обручальное кольцо, сделанное на заказ, а потом ладошку с родимым пятном на ней, мой разум погружается в темноту.
Ещё до того, как открыть глаза, я почувствовала холод, могильный холод. А ещё взгляд. На меня кто-то смотрел, причём очень долго и настойчиво, а открывать глаза мне почему-то расхотелось. Во рту было сухо как в пустыне, а в голове пусто.
Полежав немного в тишине, нарушаемой писком каких-то приборов, я всё же решила, что пора возвращаться. Да именно возвращаться. Мне не нужно ни у кого ничего спрашивать, я нахожусь в трезвом уме и твёрдой памяти, и полностью осознаю, что отныне в этом мире я осталась совершенно одна. Моего солнечного зайчика, лучшего друга и любимого мужчины нет и никогда больше не будет рядом со мной. Я не пыталась позвать Витю, я просто знала, что его уже нет в живых. А в памяти, как в доказательство всплывала окровавленная ладошка мужа. Ещё раз тяжело вздохнув, я открыла глаза. И тут же закрыла, потому что увиденное мне не понравилось. Померещилось, начала уговаривать я сама себя, но раздавшийся вслед за увиденным голос, убедил меня в обратном.
– Помоги! Помоги! – то ли шепот, то ли шелест листьев, вот на что был похож этот призыв.
– Чем я могу тебе помочь? – не открывая глаз, спросила я.
– Помоги! Помоги! – Продолжало доноситься до меня из угла моей палаты.
– Ты издеваешься надо мной, да? Я же спрашиваю, чем я могу тебе помочь?
– Помоги! Помоги!
– Вот я дура! Ты же галлюцинация, да? Или как там ещё это называется? – пытаясь, таким образом, себя успокоить, я открыла глаза вновь.
– Помоги! Помоги!
Я слышала эти слова, но глядя на то, что напугало меня при моём пробуждении, я убеждалась в том, что эти слова звучат в моей голове, так как рот призрака, фантома, мертвеца, галлюцинации или кем там ещё могла быть девушка, стоявшая в углу, не открывался, её голос просто звучал у меня в голове.
Девушка была совершенно голой и босой. Её русые волосы были в крови и сосульками падали ей на грудь. Глаза были открыты и, наверное, потому, создавалось ощущение стеклянного взгляда. Через всё её тело шёл порез, который видимо впоследствии, кое-как зашили нитью. Он начинался от шеи и заканчивался в паху. Руки плетьми свисали вдоль тела, а её кожа была какого-то неправдоподобно белого цвета. В общем, жуть.
Пока я разглядывала свою «гостью», в палату заглянула медсестра, и что-то пробурчав, бросилась прочь.
«А может всё-таки не глюк?» – пронеслось в моей голове, – «Вон как медичка припустила. Но судя по монотонным повторениям: Помоги, помоги… Это всё ж таки моё расшалившееся воображение.»
Заглянувший в мою палату через несколько минут врач, ещё больше убедил меня в этом. Видимо, медсестра убежала именно за ним.
Доктором оказался молодой мужчина с въедливым взглядом голубых глаз. Удлинённые тёмные волосы, пушистые ресницы и чёрные брови. Мужественное лицо, широкие плечи. Его бы можно было назвать красавчиком, если бы ни этот неприятный взгляд. Не зря говорят, что глаза – это зеркало души. Если исходить из этой поговорки, душа у него была поганенькой. Выражением глаз он напоминал одного из главных героев в фильме «Молчание ягнят». Такой же завораживающий и одновременно отталкивающий. У меня создалось ощущение, что я подопытная мышка, которую он сейчас будет потрошить или как там это правильно называется? Препарировать, кажется. Настолько цепко и сосредоточено он меня разглядывал. Подойдя ближе ко мне, он аккуратно снял опутывающие меня трубки и нажав что-то на одном из мониторов, уселся на край моей кровати.
– Меня зовут Эдгар Германович, я ваш лечащий врач. Ну, Виктория, как самочувствие? Я, честно говоря, уже и не ждал беседы с вами, слишком тяжёлой была степень ушиба вашего мозга. Расскажите мне, что вы помните? А потом поговорим о вашем самочувствии и последствиях травмы.
– Всё!
– Что значит всё? Можно поконкретнее? Аварию помните? – Врач слегка наклонил ко мне голову и наморщил лоб, от чего ещё больше стал похож на Ганнибала Лектора в молодости.
– И аварию и всё что видела, перед тем как отключилась. Сколько я была без сознания?
– Вы, наверное, имеете в виду в коме? Почти три недели.
– Три недели, – эхом повторила я, – мой муж…
– Вам нельзя сейчас нервничать, мы позже о нём поговорим.
– Нет, вы не поняли… Я знаю, что Витя погиб, но… В общем я хотела узнать про похороны… И можно мне воды, а то мой язык напоминает наждачную бумагу.
– Да, конечно, – врач встал и вышел из палаты. Вернулся он уже со стаканом воды.
– Только пейте маленькими глотками и не спешите.
Он подождал пока я выпила всю воду и вернула ему пустой стакан, а затем продолжил: если вы уверены, что готовы это услышать… Эта авария наделала много шума. У нас тут ещё одна пациентка находится, как раз из той машины, с которой произошло столкновение. Тоже реанимация, но пока без изменений. Но там-то всё понятно: сильные ожоги, перелом позвоночника, кровоизлияние, порыв мягких тканей лёгкого. А вот вы, это совершенно другой случай. На вашем теле ни единого синяка, ни царапины, ничего. Пока вам не сделали МРТ, у нас вообще думали, что вас по ошибке привезли. У вас же на тот момент только воды отошли.
– Эдгар Германович, вы слышали, что я у вас спросила? Я знаю, что мужа я потеряла! Меня интересуют похороны, – меня начинало потряхивать от раздражения и нетерпения.
– Да, извините. Вашего мужа похоронили уже. Я же говорю, что про аварию много писали в газетах, по телевизору программы были. Там дети каких-то серьёзных людей погибли. Нам вот до сих пор один товарищ покоя не даёт, по поводу девушки из реанимации.
– Стойте! А кто мужа похоронил? Он ведь сирота был, воспитывался в детском доме.
– Ну, так его коллеги с работы, насколько я понял, тело забрали. Кто конкретно не могу сказать, но всё я думаю, есть в бумагах, в морге.
– Моя дочь, где она? Ну то есть, вернее… Как я её родила? Ведь у меня на животе нет шрама, а момент родов я не помню, – задала я вопрос, который был для меня очень важен, и которого я так боялась.
– Понимаете, вообще во врачебной практике наблюдались даже малыши, выношенные женщинами, находящимися в коме и рождённые путём кесарево сечения. При этом малыши были совершенно здоровы. Нет, конечно же им требовалась определённая помощь медиков, но…
– Доктор, моя дочь!
– Да, извините. Так вот, ваш случай он уникален. Когда вас везли к нам на скорой, у вас отошли воды. Мы стали готовить операционную для кесарева. Обычно после того, как отошли воды, период рождения от шести до двенадцати часов. Бывают, соответственно, случаи, редко но бывают, когда это происходит быстрее. Потом ещё схватки должны быть. Если посмотреть с точки зрения выкидыша, то это скорее преждевременные роды. Всё равно не складывается… В общем, когда вас привезли и направили на анализы, пока то да сё, прошло около полутора часов… Родили вы уже практически в кабинете МРТ, точнее в тот момент, когда решался вопрос о направлении вас туда. Ребёнок оказался мёртвым, хотя мы примерно так и предполагали, так как сердцебиение плода не прослушивалось. Нонсенс в том, что процесс рождения произошёл без вашего участия! Да и без врачебного участия тоже! Понимаете? То есть, вас поместили на гинекологическое кресло, и во время осмотра ваш организм вытолкнул плод. Вы понимаете, что это в принципе нереально? Но и это ещё не всё! Вообще, если исходить из практики, то после выкидыша, матку нужно чистить, чтобы не было заражения и инфекции, но в вашем случае это не понадобилось! То есть, в тот момент, пока вы прибывали в коме, ваш организм сам вытолкнул мертвый плод и избавился от последа. На протяжении этих трёх недель, пока вы находились в коме, ваша матка пришла в норму. До конца, разумеется, она восстановится только к восьмой неделе, но даже для того, что мы имеем сейчас, это превосходный результат. В моей практике это первый случай. Да и не в моей думаю тоже. Понимаете…
Он ещё что-то говорил, говорил, но я его уже не слышала. Моя девочка, моя малышка. Не может быть! Ведь говорят же, будто мать чувствует, что происходит с её ребёнком. А я не чувствовала, нет, не чувствовала, что моей крошки больше нет. Для меня она живая, для меня она моя любимая, долгожданная и живая. Такого просто не может быть, я не верю…
В этот момент что-то произошло со мной, как будто кто-то позвал или окликнул. Я подняла глаза и увидела всё туже девушку-призрака. Только теперь она вытянула руку и указывая на говорящего в этот момент доктора, повторяла как заведённая: Он, он, он… Точнее, рот как раз-таки у неё был закрыт, а голос раздавался в моей голове. Он, он, он…
– Эдгар Германович, у меня могут быть галлюцинации? – перебила я, уже успевшего поднадоесть мне медицинского работника.
– Ээээ… что? – врач уставился на меня непонимающим взглядом, видимо я выбила его из колеи своим вопросом.
– Галлюцинации, спрашиваю, могут у меня быть или там голоса всякие слышаться могут? – повторила я свой вопрос.
– Ну в принципе, после вашей травмы и не такое может быть. Часто люди теряют память, а у вас с эти полный порядок. А что, вам что-то привиделось или послышалось? – заинтересовался эскулап.
– Нет, просто интересно, – соврала я косясь на «свою посетительницу».
– Вообще, после такой травмы, это скорее была бы норма.
– Вы голоса имеете в виду? – успокоившись, что помешательство мне не грозит, спросила я.
– И голоса и видения. У всех по-разному проходит процесс восстановления. Вот например…
– Эдгар Германович, у нас осложнения в пятьдесят шестой, – послышалось из коридора.
– Извините, мне срочно нужно идти. Я зайду позже, и мы обсудим ваше самочувствие. Да, кстати, к вам следователь рвётся, я обязан сообщить, что вы пришли в сознание. Так что ещё день-два и он вас навестит. Им закон не писан и реанимация для них не препятствие, – проговорил Эдгар Германович, направляясь на выход из палаты.
– Подождите, ответьте пожалуйста только на один вопрос: когда я смогу забрать тело своей дочери?
– Эээ… вообще-то по правилам, родителям даётся три дня с момента смерти, чтобы забрать тело. Если родители не забирают, то оно кремируемая и захоронение производится в общей могиле. На это выделяет деньги наше государство… Вы были в коме три недели. Тело вашей дочери никто не запросил. Так что она была кремирована, – проговорил врач, и выйдя в коридор, закрыл за собой дверь. А я осталась сидеть на кровати с чувством полного опустошения, нежеланием принять очевидное и с монотонным повторением в голове: Он, он, он…
Почти весь этот день я вспоминала прошлое, так как оно было счастливым, а настоящее туманным и безрадостным. Свою «гостью» я старалась не замечать, тем более что облюбованный угол она не покидала, и ко мне не приближалась. Странно, но у меня не было ни истерик, ни сожалений, просто тягучая и горькая боль в душе от утраты. И чтобы хоть как-то забыться и согреть свою окоченевшую от потери любимых людей душу, я начала вспоминать самые тёплые и радужные моменты своей жизни. Когда не хочется жить настоящим, можно попробовать жить прошлым, где тебе было хорошо. Одно яркое воспоминание чередовалось с другим, как картинки в калейдоскопе при смене градуса обзора.
Вот мне всего пять. Лето, август месяц. Я с родителя у бабушки в деревне. Мы обедаем на веранде. На белой накрахмаленной скатерти сервиз с синим рисунком. Бабушка напекла пирогов и сделала окрошку. Родители хвалят бабушкин обед и славную погоду. Они улыбаются, и я понимаю, что мы счастливы от того, что лето, от того, что вкусно, от того, что все живы и здоровы. По всей нашей деревни бродит дурманящий запах белого налива, первых созревших плодов.
Мне семь. Осень, первое сентября. Я в черной юбочке, белых гольфиках и в белой, похожей на воздушное безе блузке с огромным бантом на голове и букетом цветов в руках, жду объявления нас первоклашками. Мама с папой, счастливо улыбаясь, стоят в толпе родителей. А я с какой-то детской непосредственностью и любовью взираю на свою первую учительницу.
Мне девять, снова лето, конец июня. Мы с родителями в Анапе. После вкусного завтрака мы идём на пляж. Папа, как всегда, покупает по дороге кваса, а мне варёную кукурузу. Мама улыбается и говорит, что у нас впереди ещё целых две недели безделья и моря. А мне просто хорошо от того, что не нужно делать уроки, что ярко светит солнышко, и что мы идём купаться.
Мне одиннадцать. Весна, конец апреля. Мы с моей одноклассницей Варей топаем домой. Ещё буквально пара учебных дней и наступят майские праздники, на которых у нашего класса запланирован поход с ночёвкой. Мы с Варькой обсуждаем кто что возьмёт, будет ли костёр и страшные истории на ночь. Мы громко смеёмся, и весь мир кажется нам счастливым.
Мне тринадцать. Осень, конец ноября. Сегодня к нам в класс пришёл новенький мальчик Вадим. Ему предложили сесть на любое свободное место, и он сел ко мне. Ураааааа! Какой он хорошенький, и глаза у него красивые – серые. Улыбается он так, что у меня аж дыхание захватывает, как будто вниз с крыши прыгаю. А ещё Вадик в музыкальной школе учится, на флейте играет. Я самая счастливая девочка в мире.
Мне шестнадцать, опять лето, начало июля. Всю неделю стоит жара. Мы с подружкой у нас в квартире, крутимся перед зеркалом, наряжаясь в кино. Сегодня мы отправляемся на «Пиратов карибского моря». Подружка идёт, потому что фанатеет от Орландо, мне же нравился Джек Воробей. Именно так! Не Джонни Депп, а именно сам пират. Я в предвкушении встречи с любимым героем и сердце замирает от счастья.
Мои воспоминания были прерваны вошедшим доктором. Я пожаловалась ему на то, что болит голова. Он позвал медсестру, которая мне что-то вколола. Ещё несколько минут я отвечала на вопросы о самочувствии, воспоминаниях, а потом незаметно для себя провалилась в сон.
Утром я проснулась от того, что жалюзи на окне были отодвинуты, и солнечный лучик щекотал мне лицо. Открыв глаза, первое, что я увидела, была «моя гостья». Вздохнув от того, что ничего не изменилось, я попыталась вспомнить свой сон, не знаю почему, но я была уверена, что это очень важно.
Всплывали какие-то обрывки. Я закрыла глаза, глубоко вдохнула и выдохнула, пытаясь сконцентрироваться на тех крупицах-обрывках, что выдавало моё сознание. Не знаю, было ли это случайностью или у меня получилось заставить своё сознание перемотать сон как киноплёнку назад, но теперь я вполне осознанно, понимая, что это сон, находилась там же.
Я шла, глядя под ноги на серую плитку и прислушиваясь к звуку собственных шагов. Подняв глаза, я увидела, что иду вслед за «своей посетительницей» по ярко освещённому коридору, стены которого покрыты белой плиткой. Справа, одна за другой, в ряд стояли железные каталки, поверх которых были наброшены простыни. Не трудно было догадаться, что скрывается под этими простынями.
Будто в ответ на мои размышления, одна из простыней слегка съехала и из-под неё показалась синеватая стопа с биркой на большом пальце. Поёжившись от страха, как от холода, я поспешила за своей провожатой. Странно, но мне было совсем, не холодно, хотя я знала, что мы сейчас в морге, только не понимала в каком.
Наконец-то мы свернули в какую-то комнату, больше похожую на операционную, настолько здесь было стерильно. Два человека в белых халатах и масках стояли у кушетки, на которую были направленны осветительные приборы. Я замерла в нескольких шагах, боясь, что меня заметят. В эту же минуту, я почувствовала прикосновение холодных пальцев к своей ладони, и чуть не завизжала от ужаса. Немного уняв своё сумасшедшее сердцебиение, я подняла взгляд на ту, что привела меня сюда. Я уже знала, что за руку меня держит именно она, только вот зачем, пока не догадывалась.
Девушка-глюк, как про себя я её называла, потянула меня в сторону операционного стола, со своим монотонным: Помоги! Сделав несколько шагов в сторону гоп-компании в медицинском обмундировании, я замерла, как громом поражённая, потому что увидела, кто лежит на столе. А оперировали там, как раз мою провожатую, только в данном случае она была ещё жива, ну или почти жива.
Рядом со столом стояли три контейнера, в двух из которых уже находились почки. Я собственными глазами видела, как их поместили туда, взяв у ещё живой, и видимо здоровой девушки. В след за почками, из недр её молодого тела, эскулапы вытащили сердце и поместили в третий контейнер. После чего, все три контейнера были спешно вынесены за пределы «операционной».
Сделав ещё шаг к лежащей на столе девушке, я лицом к лицу столкнулась с Эдгаром Германовичем, успевшим снять с себя маску. Мы смотрели друг на друга и молчали. Когда же я сделала шаг в сторону двери, с намерением сбежать, то увидела в его руках скальпель, направленный на меня. Скальпель был весь в крови, да и резиновые перчатки на его руках тоже. Он растянул свои губы в улыбке, видимо уже предвкушая победу, а я вдруг вспомнила Лектора, который трапезничал со своей жертвой, мозгом этой самой жертвы. Наверное, подобная участь ожидает и меня. Задумавшись, я не сразу поняла, что врач успел схватить меня за запястье. Я закричала изо всех сил, в надежде что хоть кто-то услышит и меня спасут.
– Виктория, Виктория! Это всего лишь кошмар, просыпайтесь! Не нужно кричать, это просто сон!
Открыв глаза, я увидела сидящего на кушетке передо мной Эдгара Германовича, он держал меня за запястье и пытался привлечь к себе моё внимание. А вот своей гостьи я не обнаружила.
– Виктория, посмотрите на меня. Что Вам снилось? – глядя мне в глаза, совсем как во сне, спросил эскулап.
– Не помню, – зачем-то солгала я.
– Совсем?
– Совсем.
– Ну ладно, это не столь важно. Сегодня вас переводят из реанимации и ещё, после обеда к вам придёт следователь, по поводу аварии. Если с вашим самочувствием всё будет без изменений, то думаю, что в течение недели вас выпишут. Но это уже не ко мне. Со своим лечащим врачом познакомитесь на вечернем обходе, – пожелав мне скорейшего выздоровления, доктор скрылся за дверью, а меня не покидало какое-то тревожное чувство, будто что-то очень важное мною упущено.
Через пару часов меня переместили в другой конец коридора, но почему-то опять в одноместную палату. Хотя может и к лучшему, общаться мне сейчас не хотелось. Я слезла с кровати и прошлёпала к окну. Голова слегка кружилась, а ноги так и норовили подогнуться. Опираясь на подоконник, я выглянула в больничный двор. Какая красота. Всё вокруг было белым бело, а снег шёл настолько густой, что через несколько метров, уже было ничего не видно. Заворожённая этой красотой, я стояла не в силах оторваться от бушующей за окном непогоды.
Следователь постучался и заглянул в палату. О том, что это следователь и гадать не стоило, так как форма говорила за него. На вид ему было лет тридцать пять, под два метра ростом, подтянутый, с ёжиком коротко стриженных русых волос. Серая форма с капитанскими погонами, сидела на нём как влитая.
– Терёхин Михаил Евгеньевич, следователь ОВД Дорогомилово, – подойдя ближе, представился страж порядка и протянул своё удостоверение, на которое я даже не взглянула. – Зря не посмотрели, доверяй, но проверяй, – елейным голосом произнёс следователь.
Я насторожилась. С чего он вообще взял, что я ему доверяю? Как раз наоборот, этот тип доверия мне не внушал. Или это он так меня программирует? Фигушки, не старайся дружок! Я уже сталкивалась с вашим братом, после смерти родителей, теперь уровень доверия родной милиции, ниже фарватера. В данный момент, мне даже было интересно, с чем же он пожаловал. Тут же вспомнилась поговорка, про любопытную Варвару, оставшуюся без носа.
– Итак, начнем. По факту аварии, в которой погибли четверо, точнее с учётом самого виновника, пятеро и пострадали двое, возбуждено уголовное дело. Сегодня мне нужно, чтобы вы дали показания. Что вы видели в момент столкновения?
– Я ничего не видела, так как находилась в задней части автомобиля, а точнее, на переоборудованном диванчике. В момент аварии я спала, очнулась, когда почувствовала запах гари, – честно ответила я.
– Да, примерно тоже показали очевидцы. Вы в курсе, что ваш муж находился в состоянии алкогольного опьянения и скорость, с которой он следовал, превышала двести километров в час.
– Михаил Евгеньевич, вы врёте! – понимая, что родная милиция что-то затеяла, обличила я капитана.
– Что вы себе позволяете? – взъерепенился служивый. – Это оскорбление при исполнении и статья имеется.
– С триста девятнадцатой статьёй УК РФ, я знакома, и трактовку её помню. Дабы расставить всё по своим местам, предупреждаю заранее, что работаю я юристом и с уголовный кодексом знакома не понаслышке.
После недолгого замешательства, следователь видимо решил вновь открывшиеся обстоятельства развернуть в свою пользу. Очень аккуратно подбирая слова, будто рассчитывая свои шаги по минному полю, он начал подводить меня к «главной теме дня».
– Очень хорошо, что не придётся объяснять вам юридические тонкости. При аварии, окончившейся летальным исходом пострадавших, виновник аварии обязан компенсировать материальный ущерб. А помимо этого, родственники погибших вправе требовать компенсации морального вреда, в размере от одного до двух миллионов рублей.
– Увлекательно, только вот главного я не могу понять: при чём тут мой муж? – уже догадываясь, куда клонит служитель закона, спросила я.
– Чего тут непонятного? Так как виновник аварии погиб, вина ложиться на собственника авто, коим вы и являетесь. Машина ведь была зарегистрирована на вас. Так что в ваших же интересах не доводить дело до суда, а решить вопрос с семьями погибших и пострадавшей полюбовно. На крайний случай, если нужной суммы нет, напишите им долговые расписки на оговоренные суммы, а когда квартиру продадите, заплатите им деньги, а они вернут вам расписки. Подходит такой вариант? Или есть второй вариант, написать дарственную на квартиру – довольный самим собой, разулыбался Терёхин.
– Машина действительно моя, ранее она принадлежала моему отцу. А какую квартиру продавать? – прикинулась дурочкой я.
– Ту, которая на Черёмушках. Потому как, чтобы продать вашу в Ватутинках, нужно полгода ждать, чтобы в наследство вступить. Не покроит она всей суммы, да и пострадавшие столько ждать не будут, они люди серьёзные, – не заметив подвоха, разливался соловьём следователь.
– Мне нужно это обдумать. Вы извините, я плохо себя чувствую, давайте потом, – решила я потянуть время. А про себя возмутилась наглости и продуманности некоторых особей. Эту бы смекалку да на пользу родине, а не собственному карману. Ишь как быстро разнюхал про имущество моё. В то, что Михаил Евгеньевич бескорыстен, я не верила ни секунды.
– Просто, чтобы вы не сомневались: множество свидетелей дали показания, что ваш муж несся с огромной скоростью. Экспертиза же показала, что он находился в состоянии алкогольного опьянения, – решил он, закрепить во мне мысль о сотрудничестве с органами, в его лице.
– Это враньё! – как можно твёрже произнесла я.
– Вы опять за старое? – наигранно возмутился следователь. – Я-то думал, что вы всё поняли, а вы опять…
– Что опять? Я констатирую факт – у моего мужа была язва, и спиртное он не употреблял вообще, любой знающий его человек это подтвердит.
– Побойтесь Бога! В новогоднюю ночь пьют даже язвенники и трезвенники, – продолжал свой дешёвый спектакль капитан.
– Все, кроме моего мужа и меня. Я тоже в новогоднюю ночь не пила даже шампанское, так как находилась на седьмом месяце беременности. Факт номер два: мой муж недавно водит машину, чуть меньше года. Точнее водил. Поэтому больше шестидесяти он никогда не ездил, даже по трассе. Не так давно мы ездили в Суздаль, так вот, всю дорогу он шёл шестьдесят, хотя положено девяносто. А вы мне тут про двести рассказываете. По мимо этого, я вообще сомневаюсь в том, что подобное авто может развить такую скорость.
– Как вы выражаетесь, подобное авто, может развить скорость и побольше, – обиженно проговорил Терехин. – И это не я, это свидетели рассказывают!
– А ваши свидетели в момент аварии в кустах с радаром сидели? – ехидно осведомилась я.
– При чём здесь кусты и радар? Они на глаз определили, примерно, – как ни в чём небывало, гнул свою линию следователь.
– Серьёзно? – усмехнулась я. – А что сотрудники ГАИ тормозной путь авто уже не определяют? Эта методика устарела и на смену ей пришло определение скорости «на глазок»?
– Ехидничаете? А зря!
– Ваши свидетели в ГАИ работать не пробовали? Представляете, сколько бы государство на технике сэкономило? – не могла успокоиться я.
– Зря смеётесь, пострадавшая, между прочим, говорит тоже самое!
– Вы мне лучше про камеры расскажите, что они зафиксировали?
– Ничего, – развёл руками Михаил Евгеньевич. – Они оказались сломаны.
– Прям все? И прямо в первое января? Неужто тоже отмечали?
– Давайте, вы лучше отдохнёте, а завтра я приду с бумагами, и мы всё оформим. Отдыхайте, вам силы понадобятся, – проговорил «заботливый» капитан и направился к выходу из палаты.
«Чтоб ты провалился, – пожелала я ему мысленно на прощание».
После визита следователя в мою палату прошмыгнула уборщица, до сего момента активно драившая пол непосредственно под дверью палаты. Причём делала она это так активно, что даже следователь под конец напрягаться начал.
– Ты вот что, детка, этого ирода не слушай. Наши бабы говорят, что всё наоборот было и свидетелей тому тьма. А ингуш этот ритрейсером был.
– Кем, Зинаида Степановна? – спросила я женщину, годившуюся мне в матери, и успевшую навестить меня сегодня после перемещения и предложить свою помощь, от которой я, конечно, отказалась, но забота мне была приятна.
– Ну, гонщикам значится, – поразилась моему тугодумию уборщица.
– А… Стритрейсером наверно?
– Ну, так я так и сказала, – возмутилась старушка. – В общем неважно это, ты другое пойми: денег никому платить не вздумай! И бумаги, которые он тебе завтра приволокёт, не подмахивай. Скажи, что тебе с ентим самым адвокатом значится, поговорить требуется, посоветоваться. А вообще тебе ехать нужно на этот самый Кутузовский и с домом двадцать четыре, ну то есть с жильцами его, поговорить надо. Мне внук вчера показывал видео, которое Ютубу (енто у них место такое, где всё смотреть можно) выложили видео, как ваша машина в аварию попала. И про девчонку выжившую, не слушай! Какой из неё свидетель, если она того, Богу душу отдала. Сегодня ночью и преставилась, ага, здесь же в Склифе. Вас практически одновременно скорые привезли, только за тебя хлопотать некому было. А за неё отец гонщика ентого бегал, просил, угрожал и деньги совал. Вот и с милицией подсуетился. Не верь никому, – выпалила сердобольная старушка.
– Как же жить тогда, Зинаида Степановна, если веры никому нет? – спросила я её. А в моих глазах уже стояли слёзы, готовые затопить не только мою палату, но и всю больницу.
– Ты поплачь, дочка, поплачь! Нельзя в себе такое горе держать. Вот и бабы наши все дивятся, что такое несчастье у тебя, а ты ни слезинки не проронила. А я ведь правильно сказала, что не плачешь ты, потому как пожалеть тебя некому. Ты поплачь, а оно и глядишь, полегчает, – говорила старушка, прижав меня к себе и гладя по голове, будто убаюкивая.
Наверное, она оказалась права, так как стоило ей меня пожалеть, и слёзы не заставили себя долго ждать. За этим занятием нас и застала медсестра, заглянувшая в мою палату, а увидев, подняла страшный крик.
– Зина, ты рехнулась? У девчонки травма головы была, с того света еле вытащили, а ты вместо того, чтобы меня позвать, слюни ей вытираешь, – злилась медсестра, делая мне укол в вену.
– Чёрствая ты женщина, Валентина. У девочки такая трагедия, в один день и мужа и ребёночка потеряла. Сиротинушкой осталась, даже голову приклонить не к кому, а ты ворчишь, – обиделась старушка.
– Больно ты жалостливая, Зина. Ничему тебя жизнь не учит. Ты вот невестку свою тоже жалела, сиротинушка детдомовская, любви не видела, – пародировала старушку медсестра. – Теперь вот сына благодаря ей из зоны ждёшь, а она хрен знает куда умотала, дитё на тебя повесив. Дожалелась?
– Ты не сравнивай жопу с пальцем, – проворчала уборщица.
– А кто здесь жопа? – усмехнулась медсестра. Они ещё о чём-то спорили и припирались, но я этого уже не слышала, потому что моё сознание затуманилось, и я погрузилась в объятия Морфея.
Проснувшись глубокой ночью, я не сразу поняла, где нахожусь. В комнате было светло, благодаря свету фонаря во дворе, удачно расположенному недалеко от моего окна. Потянувшись за водой, стоявшей на тумбочке, я чуть не упала с кровати. А всё потому, что «моя недавняя посетительница» вернулась, да не одна.
Она опять стояла в углу палаты, но в этот раз о помощи не просила. «Гостья» безучастно стояла в углу, держала на руках младенца. Не знаю почему, но я инстинктивно потянула руки, как бы прося дать мне ребёнка. И когда девушка развернула малыша ко мне, я поняла, что он живой. Да, живой. Осмысленный взгляд маленьких глаз и розовые щёчки не оставляли сомнений. Когда же младенец протянул ко мне свои ладошки, и я увидела на них родимое пятно, мне захотелось завыть белугой. В моей голове снова раздавался загробный голос с просьбой о помощи.
Я зажмурилась и, сосчитав до десяти, открыла глаза. Посетители исчезли. Точнее исчез только один, ребёнок. Девушка всё так же оставалась стоять, только теперь её руки свисали вдоль тела. Тогда я ущипнула себя за бедро и, взвизгнув от боли, снова уставилась в угол. Нет, это явно не глюк, иначе бы она исчезла, а она здесь. Тогда кто? Призрак? Опять мимо, я же не экстрасенс, не маг и не шаман. С духами умерших в контакт не вхожу, значит всё же глюк. Её же кроме меня никто не видит, значит, это плод моего воображения. Я бы даже сказала, моего больного воображения. Только теперь воображение решило поиздеваться надо мной, подсовывая мне мою мертворождённую дочь. Это уже садизм какой-то. Может у меня раздвоение личности? Нет, не подходит. А может молитву прочитать? Ага, конечно. Что бы молитву читать, в Бога надо верить и крещёной надо быть. Ну нет, в всевышнего я, соответственно, верю, только вот с религией не до конца определилась, поэтому и Бог у меня какой-то единый. А вот с крещением косячок, тут, конечно, ничего не скажешь. Блин, мне бы ноутбук сюда. Хотя какой ноутбук, мне психиатр нужен. С этими мыслями я опять провалилась в сон.
Утром я проснулась от криков в коридоре, голос был очень знакомым. Навострив уши, я попыталась понять, кто же там так бурно выясняет отношения.
– Ну и что, что я не родственница? У нее вообще родственников нет, что же ей теперь голодной тут у вас лежать?
– Успокойтесь, женщина. Здесь всех кормят, никто голодным не лежит.
– Ага, кормите. Едой вы это называете? Это же гадость, ей сейчас нормальная еда нужна, а не ваша баланда. Не хотите меня пускать, передайте ей хоть супчик куриный, для неё ведь варила.
Не дожидаясь, пока скандал разгорится с новой силой, я выглянула в коридор.
– Пропустите пожалуйста, это тёть Глаша, она мамина подруга.
В мою сторону повернулись обе головы, после чего на лице Лисицы (так мамуля величала свою подругу) начала расползаться улыбка. Лицо же медсестры, приобрело недовольное выражение.
– Девочка моя, как ты похудела, – проговорила тёть Глаша, двигаясь в мою сторону. Подойдя ко мне, она поставила свою сумку на пол и обняла меня. Так мы и стояли какое-то время.
Когда родителей не стало, тёть Глаша помогла мне принять эту потерю. Она была рядом я всегда чувствовала её доброту и тепло. Своих детей у неё было двое, но мне казалось, что я тоже член её семьи. Она всегда сетовала на то, что дочери Господь ей не дал, а сыновья – это так, отрезанные ломти. Что уж она под этим подразумевала, поди-разбери.
– Как ты тут? Хотя чего это я ерунду горожу, как ты можешь быть, когда кровинку свою потеряла. Да и Витьку жалко, хороший был парень, не чета моим шалопаям. Ой как жалко-то.
– Тёть Глаша, не нужно. А то я сама сейчас разревусь.
– А ты поплачь! Слёзы они ведь как лекарство. Ты знаешь, я ведь не успела твоих забрать. Пока то да сё, приехала, а мне говорят, что забрали Витю уже. А про дочь вообще что-то невнятное. Мол государство похоронило. Где похоронило, как похоронило, никто ничего не говорит. А про Виктора я и не поняла сначала, кто мог забрать, у него же и родни-то не было. А оказалось, что с его работы люди денег собрали на похороны. Я позвонила им, они и сказали, что и когда. Хоронили на Ватутиновском. Как выпишут тебя, мы обязательно съездим, помянем. Ты знаешь, про аварию то вашу по всем каналам показывали. Те, что врезались в вас, молодые ещё совсем ребята были, заживо в машине сгорели, только девушку спасли. А сегодня передали что и девушка умерла. Там в этой машине, парень из какой-то там группы музыкальной был, а группа известная очень, молодёжная, только вот название не помню. В общем говорили, что не первая это их авария. Носились они как угорелые и машина там какая-то у них скоростная. Вот и доносились. Упокой Господь их душу.
– Тёть Глаш, а что говорили, кто в аварии виноват: Витя или ребята эти?
– Ребята говорили виноваты. Они на встречную выехали, а скорость говорили больше двух ста. По первому каналу аккурат после нового года и показали. В девять утра новости были, там и показали. Я бы и не поняла кто разбился, да по телевизору показали, как тебя из машины вытаскивали. Ой господи, что делается-то. Ведь ни за что ни про что и себя загубили и Витеньку с собой забрали.
Тётя Глаша говорила, а по её щекам бежали слёзы. Я смотрела на неё и ничего кроме дыры в груди не ощущала, ну ещё может боль. Жгучую боль от утраты. Глаза мои были сухими, а мысли какими-то скомканными. Только горькое осознание пустоты и одиночества не покидало меня.
В себя я пришла уже на кровати. Врач что-то сердито выговаривала Лисице, а та смотрела на меня виноватыми глазами и утирала слёзы. Мне же в этот момент медсестра делала укол, наверное, опять или успокоительное или снотворное. Почему-то момент того, как я оказалась на кровати выпал из моей памяти. Может я упала в обморок? Додумать я не успела, так как провалилась в сон.
Проснулась я только утром. Обход врача прошёл, как в тумане. Потом явилась Катька, зачем-то притащившая полный пакет апельсинов и конфет. Странное сочетание. Она пробыла у меня почти два часа. Всё это время подруга держала меня за руку и смотрела глазами побитой собаки.
– Кать, ну чего ты так на меня смотришь?
– Нормально я смотрю. Ты лучше расскажи, как себя чувствуешь. Доктор говорит, что травма головы может потом аукнуться осложнениями, – ушла она от темы разговора.
– Кать, не виляй, что случилось?
– Вик, ерунды не спрашивай! У меня подруга три недели в коме отлежала. А друга вообще не стало. Ты же знаешь, что мне Витька, как брат был. Вик, ты только нос не вешай, всё ещё будет. У тебя есть я. У меня есть ты. Ты же знаешь, я за тебя любого порву. Я, кстати, когда ты в реанимации была, решила врача твоего Эдгара. Как-то его там по отчеству заставить работать…
– Денег дала? – перебила я подругу.
– Попыталась, – поправила она меня. – Так он так развизжался. Верещал, что милицию вызовет. Прям показательное выступление устроил.
– Наплюй, всё нормально. Ты мне лучше скажи, как тебя ко мне пропустили?
– Денюжками пошуршала. Я договаривалась о хорошей палате, а тебе какую-то обычную дали, – скривилась подруга.
– А я-то гадаю, почему никого не подселяют.
Катька улыбнулась и сжала меня так крепко в своих объятиях, что чуть не переломала мои рёбра.
– Вик, я поберу. На работе просто задница. Завтра обязуюсь быть. Чё притащить то тебе?
– Ничего не надо. Я ничего не хочу. Ты просто приходи и всё, – проговорила я, опуская глаза, чтобы скрыть слёзы. Катька чмокнула меня и убежала. А буквально через пол часа явился вчерашний мент. Его визит я запомню надолго.
– Как вы себя чувствуете сегодня, Виктория Дмитриевна? – елейным тоном поинтересовался Терёхин.
– Замечательно, только что от радости при виде вас не прыгаю. Разве не видно? – решила не оставаться я в долгу.
– Юморите? Значит на поправку семимильными шагами движетесь, – продолжал разглагольствовать капитан.
– Откуда такие сведения? Вы случаем медицинское образование не получали, а Михаил? Извините, позабыла, как вас по батюшке величать? – продолжала я издеваться над ментом.
– Ничего страшного, я напомню, Евгеньевич я. А теперь к нашим баранам.
– Это вы простите о ком? И почему вы о себе во множественном числе? – перебила его я. Мне очень хотелось вывести его из себя. Хотелось, чтобы он убрал свой лживо-слащавый тон, сбросил свою, что называется овечью шубейку и показал истинную образину. А иначе как волком в овечьей шкуре я его не видела. Волчарой, который желает нажиться на чужой беде. Хотя нет, волк – это благородное животное. Терёхин – это скорее шакал. Падальщик, который сам не охотится, который либо ворует чужое, либо питается падалью и отбросами. Мерзкое существо. Видимо прочитав мои мысли, Михаил растянул губы в улыбке, больше похожей на оскал. Желваки на его скулах заходили, а глаза сузились.
– Обидеть хотите? А зря, я ведь вам помочь пришёл, пока ещё можно вам помочь. Вы ведь одна остались, ни мужа, ни родни.
– Справки наводили? Похвально. Только бы не надорваться вам, помогая мне. Хозяин то ваш это вряд ли оценит. Лишнюю косточку со стола точно не бросит. Сколько вам пообещали за помощь, а капитан? – сказала я, наблюдая за тем, как меняется его цвет лица, а сама улыбнулась. То, что он сделает в следующий момент, я просто не ожидала, потому сразу и не среагировала.
Он подскочил ко мне и схватив за волосы, резко дёрнул на себя.
– Слушай сюда, тварь, никуда ты не денешься! Подпишешь все бумаги, как миленькая! Иначе я тебя живьём сгною! – зло прокаркал мент, брызгая на моё лицо своими слюнями.
– Руку убери, – спокойно проговорила я. – А с родственниками ты просчитался. В следующий раз лучше справки наводи, – зачем-то соврала я.
Руку он убрал. Встал, поправил форму и направился к двери. У двери он обернулся и зло прошипел: Ты, сучка, пожалеешь, что на свет родилась! Сама приползёшь и не на одну, а на две квартиры документы подпишешь.
– Не подавишься? Как бы тебе самому без работы не остаться, да на скамье подсудимых не оказаться, помогальщик ты наш сердобольный. Чего встал? Топай отсюда, пока я медперсонал не позвала и заявление на тебя не написала.
Он вышел, забыв попрощаться, а дверью хлопнул так, что я думала она с петель слетит. Придурок чёртов.
Вдох, выдох, вдох выдох. Счёт до десяти помог мне успокоиться, хотя руки дрожали.
«И как таких недоумков земля носит,» – подумала я. В палату заглянула, удивлённая шумным уходом мента, медсестра по этажу.
– У вас всё нормально?
– У меня да, а вот товарищу, что вышел отсюда, успокоительное бы не помешало, – проговорила я улыбаясь. Медсестра хмыкнула и скрылась за дверью.
Мне не хотелось никого видеть. В каком-то тягучем тумане прошла вся следующая неделя. Попеременно появлялись то Катюша, то тёть Глаша. Обе пытались меня развеселить и утешить. Таскали мне полные сумки еды, от чего моя палата напоминала фруктовый ларёк.
В один из дней ко мне заглянул врач и сказал, что сегодня меня выписывают. Вещи у меня были, тёть Глаша принесла мне их в один из своих приходов.
При выписке мне отдали сумку моего мужа, в которой были ключи от нашей квартиры, а ещё его карточки и деньги. Беря её в руки, я в полной мере ощутила, что Виктора больше нет и никогда не будет. Что я уже никогда не смогу его обнять и сказать, как сильно я его люблю и как мне с ним повезло. Какой он замечательный, как спокойно мне рядом с ним. Я прижимала сумку к себе, а из глаз моих катились слёзы. Как много я не успела ему сказать…
– Девушка, вам плохо?
Этот вопрос вывел меня из оцепенения. Подняв глаза, я увидела медсестру, с жалостью смотрящую на меня.
– Может вам воды?
– Нет, спасибо всё в порядке, – проговорила я и поблагодарив девушку, пошла к выходу.
Приехав домой, я сняла верхнюю одежду, и забравшись с ногами на диван, решила посидеть в тишине, но звонок мобильного планы мои нарушил.
– Виктория Дмитриевна, это вас Терехин беспокоит. Вам надо в УВД подъехать. Завтра к десяти утра я вас жду, – тараторил мент в трубку, не давая мне вставить и слова.
– Послушайте, Михаил Евгеньевич, ни в какое УВД я не поеду, как видите даже причину вызова, не спрашиваю. А если вам действительно надо, то вызывайте меня повесткой, по-другому не явлюсь. И заканчивайте мне названивать. Я помню наш разговор в больнице, так что притворяться не обязательно, – проговорила я в трубку и нажала отбой. Перед тем как телефон отключился, я отчётливо услышала: Ты пожалеешь тварь.
Ничего нового он не сказал, но своим звонком настроение подгадил. Хотя куда уж хуже. Больше трубку я брать не буду.
На диване в одиночестве я просидела до вечера. В одиночестве – это если конечно не считать всё того же больничного призрака, увязавшегося за мной и домой. Ну или кем ещё это может быть? Фантом, мираж, видение – не знаю. По виду это была просто мёртвая девушка, ну так она мне по крайней мере виделась. За время что я её вижу, она уже успела обзавестись трупными пятнами и сменить цвет кожи с розово-жёлтого на какой-то зеленовато-синий. Да именно так, потому как когда я увидела её первый раз, она выглядела иначе. Свежее что ли. Если слово свежесть вообще применимо к трупу. Да и труп ли это? Но не призрак точно, так как призраки выглядят всегда одинаково, наверное. А она меняется и при этом не в лучшую сторону.
Я, честно говоря, упустила момент появления её в моём доме. Толи она сопровождала меня из самой больницы, толи привязалась где-то по дороге, а может сразу появилась прямо здесь. Меня это мало тревожило, а сам призрак меня не пугал, я уже привыкла к ней в больнице. Она то появлялась, то исчезала, то просила о помощи, то просто молчала и ходила за мной, как тень.
Кто-то звонил в дверь, потом на телефон, но я решила притвориться что меня нет. Мне не хотелось никого видеть. Я мучилась вопросом: почему я осталась жива? Для чего? Меня в этом мире никто не ждёт и не держит. Мне больше некуда бежать и незачем спешить. Так почему? В голове я начала искать варианты выхода, точнее входа туда, куда не попала. Сигануть вниз с крыши? Не, я не смогу, высоты боюсь, да и трусиха я жуткая. Вены? Нет, не вариант, это боль, а инстинкт самосохранения у меня развит будь здоров. Таблетки? Да, наверное. Но какие? У меня ведь кроме валерианы и таблеток то нет. Мы даже болеутоляющие с Витей не пили. Если болела голова, то муж мне просто варил крепкий кофе и всё проходило. Простуду мы лечили мёдом с лимоном и малиновым вареньем. Напиться валерианы?
От раздумий меня отвлёк шум на лестничной площадке. Кто-то пытался выломать дверь в нашу квартиру. Точнее уже в мою, мою квартиру. Я встала и нехотя пошла на шум.
– Открывай, я знаю, что ты дома. Если не откроешь, я спасателей вызову, скажу, что ты решила повеситься, – надрывалась Катерина.
Катя относилась к той категории людей, которым как говориться, проще дать, чем объяснить почему нет. Я нехотя открыла замок и хотела выйти на площадку, но не тут-то было. Катька втолкнула меня назад в квартиру и ввалилась следом. Дверь она захлопнула ногой, так как руки её были заняты, в обеих руках она держала по пакету.
– Вот, лечить тебя пришла и заодно расскажу тебе кой чего. Не хотела, да видимо придётся, а то натворишь делов, как я в своё время, – проговорила она и пошла на кухню. Верхней одежды на ней не было, а из обуви тапочки, значит она предварительно поднималась к себе. Я вздохнула и поплелась следом.
Катька выкладывала на стол не хитрую снедь, но больше всего меня поразило обилие спиртного. Заметив мой взгляд, она подмигнула мне.
– Не сцы, всё в дело пойдёт! Просто не знала на чём остановиться, вот и взяла всего понемногу.
Она выставила на стол последнюю бутылку, затем положила блок сигарет, а пустой пакет отбросила в сторону.
– Убираться потом будешь, когда в себя придёшь, а сейчас мы будим пить, курить и за жизнь говорить, – проговорила Катерина, нарезая колбасу неровными ломтями, кромсая лимон, а потом хлеб. Я смотрела на всё это, как зритель. Бутылка коньяка, виски, водки, текилы и две бутылки пива.
– Кать, ты решила меня алкоголичкой сделать? – спросила я уже даже не сомневаясь в том, что пить придётся.
– Вик, я тебя не только пить научу, я тебя и курить научу. В твоём положении лучше уж выпить, чем с крыши сигануть.
Я поёжилась от того, что Катька видела меня насквозь.
– Ну садись, чего стоишь, как не родная? – проговорила подруга, разливая коньяк.
– Может лучше пиво? – попыталась я склонить Катерину к разумному.
– Пиво на опохмел оставим. С утра знаешь как головушка бо-бо будет. Вот тогда пиво и выпьем, чтобы жить захотелось. А сейчас коньячку, вон лимончиком закусывай.
Мы чокнулись, и я выпила. Рот обожгло горькой жидкостью. Я ожидала что меня затошнит, или появятся ещё хоть какие-то нехорошие симптомы. Но нет! Такое ощущение, что это действительно то, чего так ждал мой организм. За первой последовала вторая, потом третья, четвёртая, потом я перестала считать. В голове затуманилось и мне показалось что боль отступила. Катька сунула мне в руки сигарету и зажигалку, сама она уже дымила, используя вместо пепельницы консервную банку от печени трески. Я, глядя на неё, поднесла зажигалку к сигарете, прикурила и втянула в лёгкие дым. Ничего не случилось. Я не закашляла. Меня не затошнило. Просто ноги стали какими-то ватными и немного закружилась голова.
– Вот, ты кури и слушай. Не хотела я тебе рассказывать, да видно надо. Дело было девять лет назад. Ты ведь в курсе, что мой отец прокурором области был? Он ведь хороший был мужик, правильный. За что его и не любили, ни коллеги, ни руководство. Мы тогда на Малом Кисельном в Москве жили, это уже потом я сюда, в бабкину квартиру перебралась, а тогда мы её сдавали.
Так вот, был у нас дом, здесь не далеко, мы его под дачу использовали. Дом старый деревянный, но добротный. Банька во дворе. Очень отец этот дом любил и как выходные, так туда. В тот день тоже приехал с мамой, так как у сеструхи моей Маришки день рождение отмечать планировали. Потом Маринка с мужем и детьми приехала, а я задержалась.
Был конец мая, у меня выпускные экзамены на носу, как раз институт заканчивала. Так вот в пятницу я на дачу не поехала. Маме пообещала, что в субботу утром приеду, а сама в квартире осталась, к экзамену готовиться. Так и просидела всю ночь за учебниками, и соответственно утром проспала. Ехала на дачу и думала о том, что вот приеду и люлей от родителей получу, не зря они мне звонить не стали. Ясное дело, обиделись, я тоже не звонила, стыдно было.
«Я ещё порадовалась, подумав: – Вот явлюсь, они подуются-подуются и простят – это лучше, чем по телефону нотации выслушивать».
Но как потом оказалось, они не звонили, потому что уже некому звонить было. Приехала я аккурат на головешки полюбоваться. Стояла смотрела и не могла понять, куда делся дом, где все. Почему столько народа вокруг. И скорая и пожарники, и милиция. Ходят по пепелищу, что-то там разгребают, фотографируют. А потом увидела обгоревшую машину отца возле дома. Всё. Провал.
Затем была больница и наглый мент, который толи предполагал, толи утверждал, что я родителей подожгла, предварительно облив дом бензином и двери подперев. Для чего мне это нужно было, он уточнить забыл. Дом ближе к утру загорелся, когда все спали. Вот и сгорели заживо. Три месяца в больнице. Потом выписка.
Домой вернулась, ванну наполнила и вены отцовским станком, точнее лезвием из него перерезала и на руках, и на ногах. Чтобы быстрее всё закончилось. Да тётка, матери сестра младшая, не вовремя припёрлась, меня после больницы проверить. Вызвала скорую. Опять больница, следом другая.
В психиатрической полгода провалялась, вышла овощем. Года два ни с кем не общалась, как затворник жила. Квартиру в свинарник превратила, и сама опустилась. Что день, что ночь, всё смешалось. Жила и всё думала, почему я тогда на дачу не поехала? Почему в квартире осталась к экзаменам готовиться? Сейчас бы рядом с родителями была. В общем не известно, до чего бы я там додумалась, если бы не случай.
– Почти как я сейчас, – прикуривая очередную сигарету, проговорила я.
– Вот, вот и я о чём. Так вот, как стемнело я выбралась за жратвой в магазинчик, который в соседском дворе был. Уже спускаясь на первый этаж, услышала какую-то возню. Ну и крикнула, что сейчас милицию вызову, мол задолбали наркоманы долбанные. Кто-то из подъезда шасть и убежал. Света в подъезде не было. Я дверь подъездную приоткрыла и осмотрелась, а у стены девчонка беременная вся в крови. Я шум подняла, люди скорую вызвали. Девчонку ту спасли, ребёночка её тоже. Оказалось, что любовничек её бывший не обрадовался, когда узнал, что она беременная. Он женат был и там всё у него гладко. На сторону гульнул, да не рассчитал. А зачем ему она? У него жена, тесть при погонах, ему проблемы ни к чему. Он сначала по-хорошему дурёху уговаривал аборт сделать, она ни в какую. Вот и решил одним разом от обоих избавиться. Поймали его потом. Тесть не то, что помогать ему не стал, а сделал всё, чтобы парень с лихвой получил. Я после того случая порядок и в квартире, и в своей голове навела. Поняла, что Бог меня не просто так в живых оставил. Две спасённые жизни тому доказательство. Теперь вот как тяжко на душе становится, я к мощам Матроны на Таганку еду. Постою, подумаю, да сил попрошу. Сейчас вот приюту одному помогаю. Езжу каждые выходные как волонтер, вольеры чищу, вкусняшки вожу. Звери они знаешь какие? Они не смотри что звери… Они всё понимают. Я бы и себе взяла, да как одного взять, когда пол приюта любимчиков, – Катька вздохнула и затушила уже успевшую истлеть до самого фильтра сигарету.
– А я кошек люблю, они ласковые, домашние и гулять с ними не надо, – проговорила я, раздумывая, а не завести ли действительно кошку.
– Так возьми котёнка, их знаешь сколько в приюте? Они ведь как детки маленькие, им ласка и любовь нужна. А вообще, не майся-ка ты дурью, мысли все твои на лбу написаны. Запомни, если Бог тебя не прибрал, значит здесь ты нужна. Или желание в дурке поваляться появилось? Ты так и знай, я тебя если понадобиться караулить буду, но руки на себя наложить не позволю.
– Кать, ну какой из меня самоубийца? Прыгать с крыши я не стану, высоты боюсь. Чтоб вены перерезать у меня духу не хватит – это же больно очень. А членовредительством я не страдаю. Вариант с повешеньем я, конечно, не рассматривала, но жутко это как-то. А чтоб таблеток наглотаться, эти самые таблетки иметь надо, а у меня только валерьянка, —развела я руками, смеясь.
– Значит ты уже вон куда продвинулась, способы подыскивала. Вовремя я всё-таки пришла, раз уже все варианты ты успела обдумать, – ухмыльнулась Катерина и встала открыть форточку, потому как вся комната плавала в дыму.
– Успела, да что толку-то.
– Ты мне это брось. Я вот завтра вечером почти на месяц в Челябинск в командировку улетаю, там наши филиал открывают, проконтролировать нужно. А когда вернусь, мы с тобой к мощам Матронушки съездим. Матронушка, она знаешь, всем помогает, кто её об этом просит. Тебе за этот месяц дел нужно утрясти уйму. И со страховкой автомобильной разобраться. И у нотариуса по наследству узнать. И с работой своей что-то решить и ещё много всего сделать. А за делами время летит незаметно. Ты только не дури. Я тебя потом обязательно в собачий приют свожу. Договорились?
– Договорились. Кать, что мне делать, меня тут мент один достаёт. Он сначала в больницу ко мне припёрся, теперь вот на телефон наяривает, угрожает. Я знаю, что ничего он сделать мне не может, но всё равно не приятно.
– А кто такой и чего хочет этот товарищ? – поинтересовалась подруга.
– Терехин его фамилия. А хочет он квартиры мои. Сначала правда одну хотел, родительскую. Теперь его аппетит вырос, обе хочет. Говорит, что Витька в аварии виноват, а я собственник, и так как Вити нет, должна моральный и материальный ущербы пострадавшим оплатить. По закону я чиста, но ты ведь понимаешь, такие уроды как он, не отстают. Он дрянь какую-нибудь придумает и на меня повесит, что у них висяков мало?
– Ни хрена себе аппетит у мужичка. А напиши-ка мне его полные данные. И место работы если помнишь… И телефон тоже припиши. Сто процентов даю, что скоро он про тебя забудет, так как свои проблемы будет решать.
Я сходила за блокнотом и написала на этого мента всё что знала.
– Ты даже не представляешь, как меня достал этот урод. И так жить не хочется, а тут ещё стервятники всякие слетаются, руки погреть. Противно. Спасибо тебе, Катюш. Ты настоящий друг, – проговорила я, протягивая ей лист, вырванный из блокнота.
– Не переживай Викуль, всё наладится. Нужно просто немного времени. Пойду я, мне ещё вещи собрать надо, да хоть немного поспать. Бутылку пива я заберу, здоровье, как проснусь, подлечить потребуется. И тебе советую. Голова дребезжать будет как старый драндулет, сигареты тоже тебе оставлю, они меня в своё время от тоски излечили. Вроде, как незримый собеседник, с которым не скучно. Я ведь до смерти родителей и не курила, – хмыкнула Катька и пошла к входной двери. Оттуда обернулась и показала мне кулак. Я в этот момент как раз прикуривала сигарету, а начав смеяться, подавилась дымом и закашлялась.
– Всё подруга, бывай. И никаких дурных мыслей. Жди меня, мы с тобой таких дел наворотим.
Поймав мой недоумённый взгляд, Катерина расхохоталась и закрыла за собой дверь. А я докурила, и убрав со стола остатки нашего пиршества, отправилась спать.
Проснулась я ближе к обеду, так как спать ложилась уже засветло. В углу комнаты меня молча приветствовала моя постоянная компаньонка, на которую я постаралась не обращать внимания.
Сказать, что болела голова, значит не сказать ничего. Она гудела, как растревоженный улей пчёл. Я попыталась подняться, и пол под ногами закачался. Решив не рисковать, я снова прилегла. Когда комната перестала вращаться, а предметы заняли привычные им места, я аккуратно сползла с кровати и поплелась в сторону ванной. Глянув на себя в зеркало, я хмыкнула.
– Ну что Виктория Дмитриевна, с боевым крещением вас, – голова трещит, а во рту как будто кошки накакали. Как ещё руки не трясутся, после такой попойки, не известно. – Ну что за отвратительная рожа, – попробовала я пародировать профессора из «Джентльменов удачи».
Из зеркала на меня смотрело опухшее лицо местной бомжихи Зинки. Не хватало только пару фонарей под глазами для полноты картины. Тяжко вздохнув, я взяла щётку и пасту и начала приводить в порядок полость рта. Потом умылась холодной водой и пошлёпала на кухню.
Поставила на плиту турку, предварительно засыпав в неё кофе и наполнив водой, а сама заглянула в холодильник. И надо же было наткнуться на оставленную Катериной, бутылку пива. Я даже не сразу поняла, каким образом успела так быстро открыть её, просто наслаждалась тем, что живительная влага наполняет организм. Нда, так недолго и алкоголичкой стать, уже опохмеляюсь по утрам. И главное, руки сделали всё сами, мой мозг в это время видимо ещё пребывал между сном и явью. Это из серии, сначала сделала, потом подумала. Хотя чего я удивляюсь, если за мной по квартире разлагающийся труп бродит. Я обернулась и посмотрела на вход в кухню. Конечно, она была там, куда ей ещё деться, ходит за мной как привязанная. Ну ничего, надоест, уйдёт.
Как бы то ни было, но Катька оказалась права. Боль отступила, в голове прояснилось и сразу захотелось жить. Потом я подзаправилась кофе с сигаретами и принялась звонить в страховую. После страховой был нотариус, потом тётя Глаша, потом работа. За этими делами я и не заметила, как пролетел весь день, а за ним и весь месяц.
Несколько раз за этом месяц меня навещала Лисица. Видимо не до-конца поверив в то, что я оклемалась. То привозила мне вкуснятины, то пыталась уговорить посетить кладбище. Поняв, что на уговоры я не поддаюсь, и счёты с жизнью сводить не собираюсь, она перешла на звонки. Звонила раз в несколько дней. Интересовалась здоровьем и зазывала в гости. А потом вообще укатила с подругой в санаторий на полтора месяца, чем несказанно облегчила мне жизнь. Катька тоже звонила время от времени, видимо проверяла мой душевный настрой. Как бы то ни было, месяц пролетел, как неделя. Единственное, что меня немного тревожило, это мои галлюцинации.
Вот уже месяц, как меня мучили кошмары, а просыпалась я от собственного крика. И во сне и наяву, картины одни и те же. А вижу я свою постоянную «компаньонку», и не просто вижу, я слышу её. Она то появляется, то пропадает. То ходит за мной и просит о помощи, то молча стоит в углу. Я никогда не знаю: от куда она появляется и куда уходит. Но сейчас что-то поменялось, потому что вот уже вторую неделю, она бродит за мной постоянно, никуда больше не исчезая.
Всё это время, засыпая и просыпаясь, я вижу, одно и то же. Чёрные провалы вместо глаз, и тело, изъеденное червями, где сквозь лоскуты оставшейся плоти уже видны кости. Запах, который я стала ощущать в её присутствии, сводит меня с ума. Хотя судя по моему видению, сводить меня уже не с чего, шизофрения в последней стадии. Я псих тихий, никого не трогаю, и то, что я тронулась рассудком, осознаю. А значит и в дурку отправляться мне не обязательно. Тем более, что я с этим видением уже больше месяца тихо мирно проживаю.
Она у меня так сказать, временный жилец. Только не в квартире, хоть и вижу её как наяву, а в сознании моём, точнее в его отсутствии. Как там говорится? Если в стенке видишь люк – не пугайся, это глюк. Вот так примерно и у меня. Хорошо, хоть родственничками я обделена, а то бы уже давно упекли меня в комнатку с привинченной мебелью и решеточками на окнах. А так живу себе затворницей, выползая изредка в магазин за провизией, и горя не ведаю. Подумаешь, призрака вижу, эка невидаль. Вон Петрович со второго этажа, когда обопьется, чертей гоняет. Его же за это в смирительную рубашку не запихивают и на «курорт» не отправляют, так как не опасный он. Вот и я значит, не опасна, только о моей «посетительнице» никому знать не нужно, тем более что я её не прогоняю, пусть ходит.
А вообще эта девушка, точнее то, что от неё осталось, очень даже тихая стала. Таскается за мной повсюду и молчит. Не просит, не требует, просто ходит и молчит. Я бы вообще согласилась на то, чтобы она молча за мной бродила всю оставшуюся жизнь, а то достала уже своими просьбами и криками. Но, запах! Одна, казалось бы, малосущественная деталь, не присутствовавшая ранее добивала меня.
Вчера я, отправившись, как обычно за провизией, столкнулась с Ниной с пятого этажа, которую знаю уже лет пять, примерно, с тех самых пор как с Витей своим покойным мужем познакомилась и переехала к нему жить.
Тогда мы посчитали правильным, сдавать доставшуюся мне от бабушки трёшку на Черёмушках, а жить в однокомнатной, доставшейся Вите от какой-то дальней тётки, непонятно откуда разузнавшей о его существовании. К слову, в моей квартире до сих пор живут те же жильцы, ежемесячно перечисляющие оплату за квартиру на мою карту. Квартира мужа, находилась в тот момент ещё в Московской области, а в нынешний – в Новой Москве. Посёлок Ватутинки был небольшим и очень зелёным, от чего я особенно пришла в восторг, после душной Москвы здесь был рай. Дом на один подъезд в девять этажей, квартира на первом. Огромные окна без решеток, в которые в любое время года был дивный вид на «задний двор». Летом на зеленые деревья и кустарники, сочный газон и яркие клумбы под окнами, а зимой на белое искристое покрывало. Квартира хоть и однокомнатная по планировке, по метражу была больше некоторых двух комнатных в столице, перевалив за сорок метров и практически приблизившись к пятидесяти квадратам общей площади. Огромная кухня в восемнадцать квадратов и длинная просторная лоджия являлись гордостью этой квартиры. Приехав сюда несколько лет назад, я полюбила и эту квартиру, и этот дом. На лоджии мы с мужем разместили плетёные кресла и стол, а от остекления воздержались, от чего летом складывалось ощущение, что пьешь чай не на лоджии, а в саду.
Так вот о Нине. Столкнувшись с ней вчера, я узнала массу всего ненужного, а еще дала согласие на подключение мне интернета от провайдера, новой сотрудницей компании которой она являлась. Исходя из того, что меньшей кровью мне обойдётся месяц интернета, нежели утрата крупиц оставшегося здравым сознания, я посчитала нужным согласиться, тем более что старый интернет за неуплату отключили больше месяца назад.