Я рассматривал часы, расставленные в передней комнате, а сзади, за открытыми дверями, трудились часовщики. Судя по топоту детских ножек, доносящихся сверху, второй этаж был жилым. Шуршание напильников, лязг кусачек и ядовитые испарения кислоты мешали выбирать товары, но что делать – в этом городе лавки размещались прямо в мастерских.
Несмотря на ограниченное пространство, выбор был на любой вкус – часы напольные и настольные, карманные и каретные. Глаза разбегались и решить, что же мне нужно, было трудно. Наконец, остановился на каминных часах. Мне они понравились – не слишком вычурные, в меру тяжелые. Подставка из зеленого камня, два бронзовых коня, поддерживающих циферблат. Чем-то они напоминали старинный герб – простой, без излишеств.
Представив, как в зимнюю стужу сижу перед камином, смотрю на языки пламени, а время от времени бросаю взгляд на циферблат, следя за минутной стрелкой, самодовольно усмехнулся. Теперь часы мне нужны не для того, чтобы не прозевать сигнал к атаке, а чтобы не пропустить обед! Стоп – почему я должен следить за временем? Нет уж, пусть кухарка накрывает на стол не по часам, а когда я захочу обедать!
В лавке не было приказчика, стремящегося навязать ненужный товар или помочь покупателю. Но когда выбор был сделан, словно прочитав мои мысли, из мастерской явился хозяин. И почему все считают, что часовщики субтильный народ? Этого мастера, да в тяжелую бы пехоту!
– Берете? – только и спросил он, а когда я кивнул, обозначил цену. – Десять талеров.
Я в раздумчивости потер подбородок (надо бы обзавестись бритвой или узнать, где тут ближайшая цирюльня), мысленно взвешивая тяжесть своего кошелька. Как на грех, там звенело талеров пять, с мелочью. Видимо, придется заезжать к Мантизу и брать деньги на «обзаведение хозяйством». Часовщик расценил мои сомнения иначе.
– Могу сбавить до восьми талеров. Крайняя цена – семь, но в этом случае до гостиницы довезете сами.
М-да, вот об этом я тоже не думал. Представив себе, как везу на гнедом каминные часы, развеселился. Да и зачем мне часы в гостинице? Пусть везут сами, а рассчитаюсь по прибытии товара.
– Скажите, любезный, а вы сможете доставить часы в мою усадьбу? – поинтересовался я. Уточнил. – Раньше она принадлежала Йоргенам.
– Вы, стало быть, местный, – с неким разочарованием протянул часовщик. – Так бы сразу и сказали.
– А что это меняет? – удивился я.
– Если вы здешний, цена за часы два талера.
– Странно, – удивился я. – Обычно, цены одинаковые – что для приезжих, что для местных.
– Ну, господин рыцарь, не скажите, – засмеялся часовщик. – Местные не купят часы за четыре талера.
Я чуть было не спросил – но вы же только что назвали другую сумму, но тут до меня дошло, что часовщик просто «заламывал» цену, чтобы дать пришлому купцу возможность поторговаться. А ведь окажись у меня при себе десять талеров – купил бы и не задумался. Подобная роскошь в Швабсонии обойдется талеров сорок, а то и больше.
– Значит, два талера – это с доставкой? – на всякий случай поинтересовался я.
– Ну да, – кивнул часовщик. – Усадьбу рыцаря Йоргена знаю. Я самолично все уложу, оберну, а сынишка доставит. Конечно, – замялся мастер, – вы можете сами забрать товар, но часы – хрупкая штука. И на дороге какие-то оборванцы шалят, могут ограбить. – Не дожидаясь ответа, мастер рявкнул: – Иоганн, серого запряги!
Я не успел спросить – а не боится ли мастер за ребенка, но когда к нам вышел «сынишка», лишь уважительно крякнул. Послушный сын кивнул и отправился выполнять приказ, а папаша крикнул вслед:
– И дубинку не забудь!
Посмотрев на меня, часовщик виновато развел руками:
– Он у меня непутевый, все норовит кулаком бить. Не понимает, что можно пальчики повредить.
Я опустил взгляд на руки мастера. Ну, если эти сардельки он называет пальчиками, то я уже и не знаю… И как они с тонкой работой справляются? Чудеса. Не стал говорить, что оборванцев можно не опасаться, вытащил кошелек:
– Вот деньги, а часики доставьте в усадьбу, оставите кому-нибудь из слуг.
Приняв монеты, часовщик посмотрел на меня с неким недоумением. Наверное ждал, что я начну торговаться и мы сойдемся на одном талере. Что ж, дам возможность людям подзаработать!
Мастер продает по четыре талера то, что потом перепродается по сорок! А почему бы ему самому не возить часы на продажу? И почему местные купцы не догадались скупать товар?
Неужели я самый умный? Конечно, далеко не дурак, но не стоит считать дурнее себя купцов, получающих прибыль из петушиного крика. Что служит препятствием для торговли? Пошлины, дурные дороги, война. Войны сейчас нет. Таможенные пошлины? Пусть владетели государств накручивают какие угодно пошлины, но купцы все равно будут в выгоде. Часы-луковицы уйдут по цене бриллиантов, а часики-медальоны – еще дороже. Все королевские и герцогские дома Швабсонии выстроятся за ними в очередь. Возможно, дело в дороге. А что в ней не так? Дорога долго шла по ущелью, но мы с гнедым и Кургузым ее одолели без особых напрягов. Утомляло лишь то, что не попадались ни постоялые дворы, ни трактиры. Хорошо, что прихватил толику провизии, да полмешка овса. Но я был один, а купец ради выгоды свой обоз и по бездорожью провезет, а надо – так и на пузе проползет.
Странные купцы в Урштадте. Ну, узнаю со временем, в чем тут дело.
Поставив Гневко в стойло, кивнул конюху, кланяющемуся мне до земли, пошел в гостиницу.
– Господин Артакс, постойте, – услышал я знакомый голос. Ну, конечно же, фройлейн Кэйтрин. Не иначе, решила дать согласие.
– Пройдемте ко мне? – предложил я. Спохватившись, что предложение может казаться для дочери рыцаря неприличным, уточнил. – Обещаю, что вашей чести ничто не грозит.
– Вот в этом-то я не сомневаюсь, – высокомерно ответствовала Кэйтрин. – Я беспокоюсь о вашей репутации. – Видя мое недоумение, уточнила: – Гостиничная прислуга сразу же разболтает – кто ходит в номер к богатому постояльцу. А мне не хочется, чтобы потом говорили, что у моего супруга дурной вкус. Уж если вести шлюху, то поприличней. Что мне потом скажут?
Я с трудом подавил даже не вздох, а крик души! Была надежда, что девушка откажется (очень-очень слабая, но была!). Сохраняя беспристрастность, спросил:
– Стало быть, вы приняли мое предложение?
– А у меня есть выбор? – скривила тонкие губы Кэйтрин. – Жить при слугах – тошно. А тут еще и брауни.
– Брауни – это конечно да, – хмыкнул я.
– Да что вы понимаете? – вспылила девушка. – Брауни пять лет за домом следил, помогал старому Томасу латать дыры, менять черепицу! А сколько он нечисти отогнал?
– Ладно-ладно, – попытался я успокоить девушку. – Давайте ближе к делу. Вы согласны выйти за меня замуж, замечательно.
– Господин Артакс, сразу хочу сказать – я даю согласие только ради усадьбы и дома. Никаких чувств я к вам не питаю.
– И не надо, – добродушно отозвался я. – Должны быть какие-то формальности, кроме венчания? Мне бы самому не хотелось этим заниматься.
– Господин Артакс, давайте обсудим это не здесь, не на улице. Я пришла для того, чтобы потом не передумать. Теперь же, с вашего разрешения – или, без оного, но я пойду.
– Э-э, фройляйн Кэйтрин, – начал я, но забыл, чего же хотел сказать. Вспомнил, что хотел предложить денег на новое платье, но передумал. Провожать она себя не позволит, а если ограбят? А, вспомнил.
– Я хотел сказать, что сегодня в усадьбу должны привезти часы.
– Какие часы? – не поняла Кэйтрин.
– Ну, такие, каминные, с двумя конями. Пусть Томас их выгрузит и поставит у себя.
– Томас закапывает ваших покойников. Подождите… Господин Артакс, а зачем вам каминные часы? Куда их ставить? В нашем… простите, в вашем доме, еще ремонта недели на две.
– Томас сказал – на неделю.
– Много конюх понимает в ремонтах, – фыркнула Кэйтрин. – Господский дом – это ему не конюшня. Неделя уйдет на то, чтобы починить стены, перекрыть крышу – черепица нужна новая, заменить половицы, вставить стекла. Брауни говорит, что придется перекладывать камин, а хорошо бы и кухонную печь. Дымоходы почти завалились. За пять лет уцелел лишь внешний облик дома. Куда вы поставите часы, если нет камина? На конюшню?
Я начал злиться. В кои-то веки купил что-то домашнее, чем не режут, не колют, не убивают (хотя, если кинуть эти часы со стены, то голова в панцирь провалится…), а тут замарашка в старом платье читает нотации.
– Ступайте домой фройляйн, – устало изрек я. – Завтра я приеду в усадьбу и мы обо всем поговорим. А часы, если хотите, поставьте на конюшне. Они бронзовые, ничего с ними не сделается. Считайте, что это подарок невесте.
Фройляйн ушла, держа спину прямо, словно кол проглотила. Я же, постоял немного, повздыхал и ушел в свой номер. Сняв сапоги, упал на постель, не раздеваясь, чего за мной не водилось. Лежал и смотрел в потолок, ломая голову – ну, зачем? Ну, кой чёрт дернул меня за язык, когда предложил этой дурнушке выйти за меня замуж? Я же хотел спокойно дожить свой век, а вместо этого получил сплошную головную боль. Как женщина, фройляйн Кэйтрин меня не прельщала. Ну, нечему там прельщать. К тому ж, разница в возрасте была ощутима, а я никогда не западал на молодых женщин – бордели в расчет не беру, там и шестнадцатилетняя выглядит далеко за тридцать.
И куда мне деваться? Сказать – простите фройляйн, я передумал, было нельзя. При всех своих недостатках – а их у меня столько, что не один писец не возьмется перечислить, считал за собой одно лишь достоинство – умение хранить слово. За долгие годы привык, что меня самого можно предать и отношусь к этому с пониманием. Люди слабы и привыкли действовать так, как им выгодно, а не в силу взятых на себя обязательств. Но за собой я такого права не допускал. Умение держать данное слово – это единственное, за что я себя уважал. Отступишься от принципа один раз – значит, всё! Стало быть, мне отказаться от брака невозможно. С другой стороны, можно же сделать так, что фройляйн Йорген сама возьмет назад собственное слово. И это – очень даже реально, потому что девице нужен не я, а усадьба! Да черт с ним с имением, и с усадьбой, отдам фройляйн купчую и, пусть она делает с ней, что хочет!
На душе стало легче. В конце-концов у меня остается уйма денег. Больше, чем я смогу истратить за всю жизнь. А уж по здешним-то ценам – так и за две жизни. Куплю себе маленький дом. Чтобы была лишь спальня с гостиной, а еще кухня. Хотел когда-то иметь библиотеку – обойдусь. Книги могут постоять и в гостиной. Или – зачем мне гостиная, если я не собираюсь водить гостей? Найму приходящую кухарку – она будет стряпать, вытирать пыль. А, нет уж, никаких слуг. Буду заказывать завтраки-обеды-ужины в трактире, а уборку в доме могу сделать и сам. При доме конюшня, на одного скакуна. С гнедым я и сам управлюсь. Накормлю-напою-вычищу и навоз вывезу. А что же делать с Кургузым? Вроде, решил оставить мерина при себе. Стало быть, конюшня на двух лошадей. И навоз убирать за двоих…
И вообще – зачем мне свой дом? Жить по постоялым дворам, гостиницам и трактирам, не задумываясь – кто будет стирать белье, менять простыни, готовить обед, гораздо проще. Не спорю – это дороже, но если есть деньги, чего их считать? Может, остаться в гостинице, на положении постоянного постояльца? Как интересно звучит – «постоянный постоялец». Слова схожие, а смысл разный!
Идея с гостиницей мне понравилась. А возможность отказаться от свадьбы – еще больше. Не выдержав, я вскочил и через несколько минут мы с Гневко уже скакали в сторону усадьбы.
В усадьбу мы явились в тот момент, когда здоровяк Иоганн и мрачная Кэйтрин снимали часы с повозки. Гневко, сообразивший, что я не горю желанием таскать тяжести, перешел с галопа на такой медленный шаг, что пока мы добирались до флигеля, помогать уже было поздно.
Спешившись, полюбовался на кроткого ослика, запряженного в повозку, решил пройтись до конюшни. Вряд ли там что-то изменилось, но нужно чем-то занять время, пока Кэйтрин пристраивает свой подарок. Места во флигеле немного, но пара футов найдется.
Я успел пройти шагов пять, не больше, как за спиной раздалось презрительное ржание Гневко. Видимо, гнедой сказал что-то нехорошее про ослиную маму – в ответ послышался обиженный рёв. И, как всегда, пока уши слушали, тело спасалось – я резво припустился к конюшне и прижался к стене. Вовремя. Осел, растопырив копыта, прижал башку к земле и, приподняв задницу вместе с тележкой, кинулся на обидчика. Лопнула хлипкая веревка, тележка опрокинулась набок, а длинноухий, открыв пасть, бросился на гнедого с намерением закусать того до смерти.
И тут я пережил величайшее изумление – боевой конь в полном расцвете сил, переживший за свою жизнь две войны, восемь атак рыцарской конницы, четыре взятых города и, невесть какое количество мелких стычек, пустился наутек. Моя челюсть еще не вернулась на место, когда я понял, что это было не бегство, а тактическое отступление: Гневко рванул не куда попало, а в зазор между двумя сараями. Конь проскочил, а вот осел, волочивший за собой опрокинутую тележку, застрял.
Осёл орал, словно его резали живьем, пытался вырваться из капкана, но не смог. Гнедой же, проявив чудеса благородства, не стал бить застрявшего врага (попытался, но понял, что не дотянется…), обогнул сараи и подошел ко мне.
На вопли осла прибежал хозяин.
– Что это с ним? – удивленно спросил сын часовщика. – Серый, ты что, взбесился?
Осёл продолжал орать. Наверное, жаловался хозяину на судьбу, но тот его не понимал. Гнедой презрительно оттопырил нижнюю губу – мол, взбесишься тут, от такой жизни. Но признаваться, что он приложил копыто к заманиванию осла в капкан, не стал. А я, конечно же, не стал выдавать гнедого. Ему хоть какое-то развлечение. В конце-концов, длинноухий должен был соизмерять свои силы, а не кидаться в драку.
Йоганн попытался вытянуть осла. Увы, серый застрял так крепко, что младшему часовщику пришлось протискиваться между сараями, распрягать несчастное животное, вытаскивать его… Тележку извлекали по частям. Сам же страдалец (не часовщик, а осел), хоть и бросал свирепые взгляды на жеребца, но мстить не отважился. Может, слегка поумнел.
Мне было немного неловко перед парнем, пострадавшим по милости моего коня, но лишь самую малость. Все же, я переплатил за часы целый талер, так что имел полное право на маленькое развлечении.
Сразу приступать к разговору с Кэйтрин я не стал. Успею. Отправив Гневко пастись, пошел смотреть – как там дела с ремонтом моего дома. Пока еще моего.
Там было на что посмотреть. Возле дома суетился народ – мужики везли на тачках глину, бабы ее топтали ногами. Откуда-то появился Томас, верно, успевший прикопать трупы давешних грабителей и радостно доложил, что черепицы понадобится много, потому дешевле купить приспособление для изготовления, нежели возить в усадьбу. Насколько дешевле, мне было все равно, но посмотреть, что за приспособление, было любопытно.
Раньше я думал, что черепицу делают так же, как кирпичи – берут форму, забивают глиной, переворачивают, подсушивают на солнце, потом обжигают. Тут все хитрее. Наличествовал винтовой пресс и бочка. В бочку закладывали жидкую глину, закручивали винт. Очень похоже на выдавливание сока, только вместо дырок снизу была узкая щель, из которой выползала красно-коричневая лента. Мальчонка, бывший на подхвате, ловко разрезал ленту на ровные кусочки, прокалывал в них дырочки и складывал прямоугольники на деревянный поддон.
– А что потом? – заинтересовался я.
– А потом высушим, сложим в печь и будем обжигать дня два, – сообщил Томас. Зажмурившись, старик доверительно сообщил: – Это же какая красота – дом белый, крыша красная. И конюшня такая же. Все, как в прежние времена! Еще бы и флигель подремонтировать. По осени крыша течет – спасу нет.
– Так в чем же дело? – пожал я плечами. – Ремонтируй. А заодно и сараи. Пускай все здесь будет белое и красное.
– А ставни у окон? – забеспокоился старик.
– Ставни… – призадумался я. Да, а какие должны быть ставни? Зеленые? Черные? Не придумав, нашел-таки выход: – А про ставни ты у фройляйн Кэйтрин спроси.
– Спрошу, – часто-часто закивал Томас. Потом, слегка помявшись, сказал: – Вы, господин Артакс, правильно сделали, что ее в жены решили взять.
– Не пожалеть бы, – усмехнулся я. – Языкастая, что твоя Курдула.
– Что да, то да, – согласился Томас. – Норов у девки, как у кобылы неезженой. Фройляйн Кэйтрин с самого детства была стервочкой. Выросла, стала большой стервой. Но голова у нее соображает и добрая очень. Зато красотой ее Бог обидел, а это для семейной жизни хорошо.
– Это почему? – заинтересовался я.
– От красоты, господин Артакс, одни хлопоты, – авторитетно заявил Томас. – Ежели, баба у мужика красивая, за ней глаз да глаз нужен. Чем красивее – тем слабее на передок. Чуть отвернешься, так ей уже кто-нить юбку заворачивает. Вон, Курдула моя, по молодости-то хороша была, а сучка та еще. Как задержусь – вмиг у нее кто-нибудь между ног шустрит, только задница сверкает. Уж сколько я блудодеев с нее поснимал, сколько черепушек о стенку разбил – а все неймется. А сколько удрать успели? И ее бил, синяя вся ходила, а что толку? Раза четыре убить хотел, да жалко становилось. Только как постарела, так и угомонилась. Так что, господин Артакс, для семейной жизни супружница поплоше нужна. И рога не наставит и благодарна будет. А рожа уродлива, так ничего. Днем на рожу можно и не смотреть, а ночью не видно.
Рассуждения Томаса меня повеселили. Но в них был свой резон. Жена, приносящая мужу свою молодость, приносила в приданое еще и рога. И, чем старше муж, тем ветвистее. А ведь это еще одна причина, почему мне следовало отказаться от свадьбы. Кэйтрин некрасива, зато молода. А еще, есть в ней что-то такое, что заставляет уважать девушку. Для записного ловеласа этого будет достаточно, а как поведет себя Кэйтрин? Не исключено, что и поведется… Спрашивается – мне это надо? Придется тогда убивать любовников или жену. Лучше жену. Проще один раз убить жену, чем каждый раз убивать очередного любовника.
С таким настроением я и отправился отыскивать невесту, благо, предполагал, где она могла быть.
Во флигеле, где и так-то было темно, летали пух и перья, заслоняя собой единственное окно. Конечно же, у меня засвербело в носу.
– Ап-ччхи! – поприветствовал я женщин.
– Будьте здоровы, господин Артакс, – почти сердечно поприветствовала меня Курдула, а фройляйн сурово промолчала.
– Благодарю вас, – церемонно склонил я голову. – Апч-ччхи…
Фройляйн Кэйтрин и Курдула были заняты странным делом – набивали пухом крошечные подушечки. Прочихавшись, я не удержался от вопроса:
– Это для кого, для кота?
– Это, господин Артакс, одеяло пуховое будет, – сдержанно отозвалась Курдула. – Подушечки вместе сшиваются, плотно-плотно, потом – пододеяльник сверху. И будет замечательное одеяло! Мы уж лет пять пух копили, думали – а вдруг да приданое придется шить. Слава-те Господи, дождались!
– А кому приданое-то? – брякнул я.
Вопрос был глупым. Жених – то есть я, должен соображать, что невеста обязана принести что-то в дом. Не только будущие рога, о которых я вспомнил, но и что-то более полезное в хозяйстве.
– Так верно, не мне, – хмыкнула кухарка. – Я свое приданое уже давно истрепала.
«Наслышан!», – хмыкнул я про себя, но вслух сказал:
– Вижу, что оклемалась, молодец. Ты бы сходила к Томасу, посмотрела – не утомился ли.
– Вы, господин Артакс, так прямо и скажите – пошла вон, дура старая, нам поговорить нужно, – встала кухарка.
– Курдула, сядь на место! – прикрикнула фройляйн. – Я тебя никуда не отпускала.
Курдула замерла в нерешительности, но когда я кивнул ей на дверь, послушалась меня, а не свою бывшую хозяйку. Интересно, как старики ее до сих пор не придушили?
Я прошелся по комнате – два шага вперед, полтора назад. Полюбовавшись на каминные часы, словно присыпанные снегом, изрек:
– Хорошие они люди, ваши бывшие слуги. Другие бы не вытерпели.
– Слуги должны знать свое место, – горделиво произнесла девица. – Знатные люди остаются знатными при любых условиях! Шваль остается швалью даже выплыв наверх.
Я почувствовал, как во мне просыпается ярость. Я полагал, что эта девчонка заслуживает уважения за то, что она отчаянно пытается выжить и остаться человеком! А она… Да она просто маленькая спесивая дрянь! Захотелось ухватить фройляйн за шиворот, задрать ей подол, завалить на эту жуткую постель и выдрать ее. Но я не дожил бы до своих лет, если бы позволял ярости управлять собой. К тому же – ну, что греха таить, не знаю, как бы я поступил при виде девичьей попы. Взять силой женщину – не велик подвиг. А что потом? А вот потом мне бы точно пришлось жениться на фройляйн Йорген и, никакие уловки бы не сработали.
– По поводу швали, я абсолютно с вами согласен, – изрек я, пряча злость под гадкой ухмылкой. – Из упавших в грязь мало кто способен очиститься…
– Потому что грязь пачкает не только одежду и тело, но проникает в человеческие поры, – сквозь зубы продолжила девица пришедшую мне на ум цитату. Стало быть, рыцарь Йорген учил дочь философии? Занятно.
– Именно! – поддакнул я. – Слышал я как-то эту фразу от одного проповедника. Умный, собака, хоть и пьяница. Енотом его звали.
– Это говорил Енох Спидекур – величайший мудрец современности, – с придыханием сообщила девица. – Его можно поставить в ряд с Платоном, Аристотелем и Тертиниусом-младшим.
– Да? – недоверчиво протянул я. – А я-то думал – это мой приятель Енот сочинил. Он, как напьется, та-акие перлы выдавал!
– Приятель… – презрительно фыркнула девица, осматривая меня с головы до ног, словно бы видела в первый раз. – Сомневаюсь, что ваши приятели на трезвую голову способны сочинить хотя бы строчку.
А вот тут она попала в самую точку! Мой университетский приятель Енох Спидекур, прозванный Енотом за вытянутую рожицу и узкие глазки, все свои сочинения писал только в подпитии. Врать не стану, пьяным до поросячьего визга его никто не видел, а трезвым – тем более. Говорят, именно он считал шары на защите моей магистерской диссертации. Сам я не помню… Верно, белые у него двоились, а черные куда-то запропастились. Спидекура я не видел лет двадцать пять. После университета наши пути разошлись. Я подался в наемники, покрыв родовой герб позором, а он стал светилом науки.
– Господин Артакс, – вмешалась в мои воспоминания фройляйн Кэйтрин. – Вы хотели со мной поговорить? Я вас внимательно слушаю.
– Не знаю, с чего бы начать, – честно признался я, усаживаясь подальше от фройляйн.
– Верно, вы хотите обсудить сроки свадьбы? Мне кажется, с этим не стоит спешить. Мне нужно сшить свадебное платье. Опять же, – кивнула Кэйтрин на пуховые подушечки, – нужно принести в дом хоть какое-то приданое. Понимаю, что с вашими деньгами купить можно все, но есть еще и традиции. Обычно приданое запасают лет с десяти. Когда были живы мои родители, мое приданое занимало пять сундуков!
– Фройляйн, вы мне сказали, что готовы выйти за меня замуж только ради усадьбы?
– Если у вас плохо со слухом, могу еще раз это повторить.
– Стало быть, если вы получите усадьбу, то я вам не нужен? – уточнил я.
– Что вы этим хотите сказать? – насторожилась Кэйтрин.
– Да ничего особенного, – пожал я плечами. Вытащив из сумки купчую, бросил ее на постель. – Вот, фройляйн Йорген, это ваша усадьба. Забирайте ее с домом, конюшней и всеми потрохами в придачу.
Фройляйн Йорген недоверчиво взяла в руки бумаги. Полистала все три страницы – саму купчую, где оставались автографы фрау Йорген и ростовщика, реестр с описанием недвижимого имущества. Сглотнула…
– Господин Артакс, нужно сделать передаточную надпись. Надеюсь, вы умеете писать?
Я сделал обиженный вид:
– Фройляйн Йорген, судите сами – на кой хрен мне писать? Все, что мне нужно было – поставить крестик, когда выдавали жалованье.
– Ну, ничего, – отмахнулась фройляйн. – Сама напишу.
Фройляйн опустилась на колени. Я испугался – не передо мной ли, но оказалось, ей нужно было извлечь из-под кровати небольшой сундучок. Вытащив из тряпок и игрушек бурую склянку, девица глухо застонала. За столько лет чернила успели высохнуть.
Фройляйн Кэйтрин кинулась к очагу. Вытащив комок сажи, помяла, поплевала в ладонь. Ткнула туда пальцем, мазнула по полу – проба пера! – потом по табурету.
– Вот и чернила! – торжествующе продемонстрировала фройляйн чёрную полосу. – А перьев у нас много. Сейчас очиню.
– Не пойдет, – вздохнул я, досадуя, что сам не подумал о такой малости – запастись какой-нибудь склянкой чернил. – Высохнет, осыплется.
Конечно, девица мне не поверила. Пришлось ждать, пока полоска не высохнет и провести по ней ладонью. Ладонь стала черной, табурет чистым. Насколько я помню, сажа для изготовления чернил не годится, иначе школяры и студиозы тратили бы деньги лишь на вино.
– А если кровью? – в отчаянии предложила фройляйн. Закатав рукав, потребовала: – Дайте кинжал!
– Нет уж, любезная фройляйн, – прикрыл я рукоятку. – Чужой кровью бумаги не подписывают, а свою я не дам. Да и глупо, кровь тратить.
– И что делать? – растерялась Кэйтрин.
– Да ничего не делать, – буркнул я. – Бумаги я оставляю вам. Коль скоро они у вас – вы владелица земли и домов. Можете кинуть купчую в огонь, вставить в рамочку. Или, чтобы соблюсти все процедуры – завтра приедете в Талле, найдем чернила – все подпишу. Даже у стряпчего можно заверить.
Оставив документы обалдевшей от счастья фройляйн, я, ужасно довольный разрешившейся ситуацией, поспешил уйти.
Вернувшись в Урштадт, я думал, как бы мне отпраздновать свое избавление от хомута, но придумать ничего не сумел. Ограничился лишь походом к цирюльнику.
Как отыскать брадобрея мне подсказали добрые люди. В этом городе не было привычных багровых тряпок, развевавшихся над цирюльней, а существовали особые вывески – красно-белые столбики.
Брадобрей был занят – выдирал очередному страдальцу коренной зуб, а за занавеской полулежал тучный бюргер, ожидавший очереди на отвертывание крови из вены.
Ждать мне не хотелось и, потому, дошел до лавки, где торговали всякой всячиной, включая бритвенные принадлежности, купив-таки то, что давно собирался приобрести – небольшой медный тазик и острейшую бритву. В прежние времена эти «приспособления» мне были не нужны – зачем таскать лишнюю тяжесть, если есть кинжал? А тут, решился-таки.
Я гордо поставил приобретение в номере и потратил целый час, чтобы придать голове привычный шарообразный вид, а не облик ежа со шрамами.
Утром следующего дня в мою дверь робко постучали – так стучит хозяин гостиницы. Странно. Мы с ним договаривались, что завтрак мне подают по моему сигналу, а никак иначе.
– Что у тебя? – поинтересовался я, зевая от всей души.
– Господин Артакс, к вам посетительница, – виновато сказал хозяин. – Сказала, по срочному делу. Говорит – ее зовут фройляйн Йорген.
– Так пусть заходит, – зевнул я еще раз.
– А…? – открыл рот хозяин, кивая на мою постель.
Я скосил глаза. Ну, постель не заправлена и подушке лежит голова с длинными волосами. Но все остальное-то прикрыто! Вчера, обрадовавшись избавлению от свадьбы, взял к себе девушку, рекомендованную хозяином.
– Может, выгнать? – предложил хозяин, уже делая шаг. – Эй, Лота!
– Пусть спит, – одернул я. – Проснется – сама уйдет.
– Так ведь фройляйн – дочь рыцаря Йоргена! – вытаращил глаза хозяин. – А Йоргены – родичи самому герцогу. Мы уж про фройляйн Кэйтрин и думать забыли, верно, у герцога жила, а теперь имение хочет выкупить. Узнала, где вы обитаете, вот и пришла. Придет благородная девица, а у вас шлюха в постели…
Я усмехнулся. Положив руку на плечо хозяина, слегка нажал и тихонько сказал:
– Друг мой, ты сам вчера говорил, что Лота не шлюха. Мол, жених ее девственности до свадьбы лишил, бросил, а теперь ей деваться некуда. Было такое?
– Б-было… – проскулил хозяин. – Но я же, как лучше хотел. Никто не хочет со шлюхами спать.
– Ладно, прощаю, – милостиво разжал я руку. – Фройляйн веди сюда, а белье ты сегодня же новое постелешь.
– Так ведь недавно стелили, как вы заехали! Еще и недели не прошло! – попытался возразить хозяин, но оценив мое недовольное лицо, скорбно умолк. Он же прекрасно понимал, что его гостиница не единственная в городе.
– А фройляйн во что одета? – заинтересовался я. Неужели явилась в драных лохмотьях?
– Как положено одета, – пожал плечами хозяин. – Скромненько, но как сироте иначе? Не в шелках да бархатах щеголять.
Очень даже любопытно. Не иначе, фройляйн успела пошить себе платье. Интересно, где денег взяла? А, вспомнил… Старуха же сказала – надо вначале девочку одеть. Ну, посмотрим.
– Господин Артакс, вы бы хоть штаны на себя надели! – чуть ли не со слезой в голосе возопил хозяин.
Точно, надо надеть штаны. Неприлично предстать перед юной особой в нижнем белье.
Платье простое, из недорогого серого сукна, но новое, еще не обмятое. Вон, плечами поводит – не привыкла. И на голове не бесформенный старушечий чепец, а что-то вроде помеси чепца и шляпы. Как там его – капор, что ли?
В новом платье фройляйн выглядела более привлекательно. Встретил бы я ее на улице, принял бы за дочку бюргера. Вон, на пальчике какое-то дешевое колечко. Единственное, что портило облик – истертый до белизны сундучок для бумаг, более присущий стряпчему.
– Доброе утро, господин Артакс, – поприветствовала меня девица, вытаскивая из сундучка купчую и чернильницу. – Передаточную надпись я сделала на отдельном листе, вам осталось только поставить подпись. Или крестик…
– Ага, – кивнул я, взяв перо. – Щас крестик нарисую.
Так, что там она написала? Делая вид, что ищу место, куда ткнуть перышко, быстренько прочитал: «Я, Юджин Артакс, находясь в здравом уме и твердой памети перидаю девице Кэйтрин Йорген свое недвижимае имущество, именуемаего усадьбой Апфельгартен».
Ну, кто учил девицу грамматике? И с каких пор имение стало называться Апфельгартеном? Хотел возмутиться, но вспомнил, что я неграмотный. По сути – все правильно, а ошибки не в счет. Размашисто нарисовал две скрещенные палочки, с облегчением вытер пот со лба. Ну, вроде бы все. Вернув фройляйн Йорген купчую и орудие труда, подождал, пока она не уберет все в сундучок и, осторожно взяв девицу под острый локоть, чтобы скорее выпроводить.
– Постойте, господин Артакс, – резко выдернула руку дочь рыцаря. – Теперь, когда сделано главное, я хочу вас спросить… Вот, это вот, что такое? – кивнула девица на мою постель.
– А вы что, сами не видите? – удивился я.
– Потому и спрашиваю – что в вашей постели делает шлюха?
– В данный момент она спит, – простодушно ответил я. Хотел сказать, что девушка поздно легла, но не стал. Зачем фройляйн пикантные подробности?
– Я вижу, что спит. Но я хочу знать – что она делает!
Ну, пойми этих женщин. Никакой логики!
– Да какое вам дело, кто пребывает в моей постели?
– Господин Артакс, я понимаю, что все мужчины – ну, или почти все, похотливые свиньи, но вы могли бы не демонстрировать уличных девок перед невестой.
– Перед кем? – обомлел я. Взяв себя в руки, веско изрек: – Фройляйн, мы же вчера с вами договорились…
– О чём мы договорились? Вы вчера уступили усадьбу Апфельгартен, не спорю. Но мое слово остается в силе. Впрочем, если вы отказываетесь на мне жениться, я буду только рада, – улыбнулась Кэйтрин, обнажив мелкие зубы. – Вы отказываетесь?
Потихоньку я начал злиться.
– Любезная фройляйн, вчера вы мне дали понять, что не желаете выходить за меня замуж. Я вернул вам ваше родовое гнездо. Так какого… черта вам еще нужно? Может, дать денег? Сколько вам нужно? – с надеждой посмотрел я на девушку.
– В моем роду не принято отказываться от своих слов, – высокомерно вскинула нос фройляйн. – Если девица из рода Йоргенов отдала свою руку и сердце – значит она их отдала. Так вы отказываетесь от своего предложения?
Я сделал последнюю попытку.
– Скажите, а шлюха в моей постели, это не основание для расторжения помолвки? Вы можете с чистой совестью взять свое слово назад.
– Нет, господин Артакс, – серьезно сказала Кэйтрин. – С кем вы сейчас спите – это ваше личное дело. Вы мне глубоко омерзительны, но слово есть слово.
Я чуть не взвыл! Да что б тебя приподняло и стукнуло, со своей верностью слову! И откуда такие дуры берутся? Наверное, оттуда, откуда такие же дураки, как я.
– Увы, фройлейн, – помотал я головой. – У меня тоже нет обыкновения брать назад собственное слово.
– Жаль, – вздохнула фройляйн. Добавила с грустью: – Очень жаль. Значит, придется нам становиться мужем и женой. Честно говоря, не хотелось бы делить с вами постель!
– Можете спать отдельно, – хмыкнул я. – Хотите, я дам вам слово, что не зайду в вашу спальню?
– Хочу, – поспешно сказала фройляйн Кэйтрин.
– Считайте, что вы его получили. Надеюсь, теперь все?
– Почти все, – кивнула фройляйн. – Теперь нам осталось договориться о свадьбе.
– Фройляйн, будьте добры – все хлопоты на ваше усмотрение! – почти проскулил я. – Я все равно ничего не смыслю в этих делах.
– Хорошо, – согласилась фройляйн. – Первое, что нужно сделать – пойти к ювелиру и купить мне кольцо. Ну и себе заодно.
– А без меня никак? – грустно поинтересовался я. – Можно, я просто дам денег?
– Нет, – твердо заявила Кэйтрин. – Это единственное, что вы обязаны сделать сами и без меня. Возьмите.
Фройляйн стянула с пальца колечко, протянула мне. Принимая его, я вздохнул. А куда же теперь деваться? Колечко было железное, словно из деревенской кузницы. Наверное, мудрая фройляйн специально сделала образец. Чтобы не потерять, пристроил его на мизинец.
– Со свадьбой торопиться не будем, – твердо заявила фройляйн. – Вначале вы должны отремонтировать дом, чтобы ввести в него молодую жену. А мне нужно подготовить приданое.
– Подождите, любезная фройляйн, – злорадно усмехнулся я. – Хозяйка усадьбы – как вы ее обозвали – Апфельгартен? – теперь вы. Так, что – занимайтесь ремонтом сами!
– Нет, господин Артакс, – ответно усмехнулась дочь рыцаря. – Я не могу принять столь ценный подарок.
Вытащив из сундучка купчую, отделила от нее первый лист, где красовалась передаточная надпись с орфографическими ошибками и моя «подпись», разорвала на мелкие кусочки. Саму купчую положила на стол.